Глава VII. Судьба процессуальных гарантий Конституция рф и уголовно-процессуальное законодательство о правовых гарантиях

Если судебная реформа проводится во имя ограждения правосудия от бюрократического произвола государственной машины, если в центре реформы идея защиты прав человека и торжества справедливости, то наращивание гарантий прав участников судебного процесса — одно из главных ее направлений. Это понятно не только юристу. Вспомним, как шла обработка общественного сознания с принятием каждой советской Конституции: доказывалось, что права граждан, перечисленные в ней, реально гарантированы. Правда, гарантии на поверку оказывались фиктивными, но понимал это не каждый.

В пору судебно-правовых реформ проблема гарантий приобретает исключительную остроту. Они становятся критерием оценки подлинных намерений законодателя, позволяя отделить от настоящих правовых актов акты популистско-агитационного значения. Первые создают прочную основу правовой системы. Вторые расцвечивают правовую ткань лозунгами и декларациями, делая ее красивой, но непригодной для употребления. Норма права или то, что выдается за нее, превращается в лозунг, если за ней не стоят социально-экономические, политические, правовые гарантии. Лозунги в правовой системе далеко не безобидны. Они ложь выдают за действительность, намерения за реальные меры.

Не свободна и ныне действующая Конституция РФ от декларативных положений. «Права потерпевших от преступлений… охраняются законом», — записано в ст. 52. Каким законом? Тем, который обязывает органы МВД регистрировать заявления о преступлениях, а суд, прокурора, следователя, и орган дознания — возбудить уголовное дело, принять все меры к установлению события преступления и лиц, виновных в совершении преступлений? Но известно, что органы МВД не регистрируют значительную часть заявлений о преступлениях, что до 50% зарегистрированных преступлений не раскрывается, что даже дела о расследованных преступлениях не всегда доводятся до законного приговора, что потерпевший от преступления лишь в крайне редких случаях получает минимальную компенсацию причиненного ему материального ущерба, не говоря уж об ущербе морально-психологическом.

Каждый имеет право на благоприятную окружающую среду, на охрану здоровья, на жилище… и т. д., записано в одобренной народом Конституции 1993 г. В какой отдаленной перспективе будут реализованы эти права, да и права ли это, или очередной миф о светлом будущем? Реальные гарантии этих прав не просматриваются в Основном законе, который настойчиво и безоговорочно относят к законам прямого действия, исходя из формулировки ст. 15, ч. 1.

При оценке Конституции РФ и определении условий ее применения требуется дифференцированный подход к различным ее разделам, принципам и нормам.

Нельзя не видеть того, что общие положения и нормы, составляющие Конституцию, имеют различную юридическую природу. Одни из них применимы непосредственно, другие нуждаются в разработке механизма применения, третьи уже имеют этот механизм в отраслевом законодательстве, например некоторые традиционные принципы судопроизводства, переходящие из одной Конституции в другую. Соответственно, потребность обеспечения конституционных положений правовыми гарантиями, может быть различной.

Так, положение ст. 39 Конституции о том, что каждому гарантируется социальное обеспечение по возрасту, в случае болезни, инвалидности и т. д., для реализации требует не только создания пенсионного фонда, но и установления источников его перманентного формирования, правовых условий участия различных субъектов в отчислениях в этот фонд, развитой системы пенсионного законодательства, основанного на принципе социальной справедливости. Конституционные принципы правосудия, такие, как презумпция невиновности (ст. 49), судебной защиты прав и свобод граждан (ст. 46), свидетельского иммунитета (ст. 51) и др., как правило, обеспечены действующим процессуальным законодательством и речь может идти только о его совершенствовании. А такие нормы, как недопустимость повторного осуждения за одно и то же преступление (ст. 50), освобождении обвиняемого от обязанности доказывать свою невиновность (ст. 49, ч. 2), кажется, не нуждаются ни в комментариях, ни в поиске особых условий их реализации, — они могут действовать прямо и непосредственно. Верховный Суд РФ, готовя постановление «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» (октябрь 1995 г.), разъясняя ст. 15, ч. 1 Конституции, вынужден был использовать именно такого рода дифференцированный подход к конституционным положениям. «Судам при рассмотрении дел, — записано в ст. 1 Постановления Пленума, — надлежит применять Конституцию РФ в качестве акта прямого действия во всех необходимых случаях, в том числе когда нормой Конституции полно регламентированы закрепленные в ней положения, которые, исходя из смысла этой нормы, не требуют дополнительной регламентации…». Далее выделяются нормы неопределенные, бланкетные (отсылочные), либо оценочные, и Верховный Суд разъясняет, как поступать судам в этих случаях.

Несмотря на наличие многих декларативных положений, несомненным достоинством Конституции РФ 1993 г. является детальная проработка раздела о правах и свободах человека и гражданина с учетом соответствующих международных пактов, принятых в разное время международными организациями. Предусмотрены и правовые средства их защиты, многие из которых могут рассматриваться как процессуальные гарантии прав участников уголовного судопроизводства.

Таковы, например, положения ст. ст. 22, 23, 25 о судебном контроле за применением мер процессуального принуждения, связанных с ограничением свободы, личной неприкосновенности, неприкосновенности частной жизни, жилища. Усложнение процессуальной процедуры в данных случаях может быть признано оправданным важным значением защищаемых благ.

Ориентация Конституции и последующей законодательной практики России на международные пакты о правах человека существенно расширили и права личности и гарантии этих прав за годы судебной реформы.

Такими крупными достижениями конституционного (и соответствующего отраслевого права) является право каждого задержанного и заключенного под стражу пользоваться помощью адвоката (ст. 48, ч. 2), недопустимость использования доказательств, полученных с нарушением федерального закона (ст. 50, ч. 2), освобождение от обязанности свидетельствовать против самого себя, своего супруга и близких родственников (ст. 51), осуществление судопроизводства на основе состязательности и равенства сторон (ст. 123, ч. 3), неприкосновенность и несменяемость судей (ст. ст. 121, 122).

Уже в ходе реформы указанные принципы и нормы были практически воплощены в правовую жизнь государства.

Чтобы оценить значение этих достижений, достаточно вспомнить правовые условия, подготовившие разгул судебных и внесудебных репрессий периода культа Сталина.

При совершенствовании действующего ныне УПК 1960 г., а также при подготовке нескольких вариантов проекта УПК РФ, положения Конституции 1993 г. (и Конституции 1978 г., с последующими поправками) учитывались, оснащаясь дополнительными процессуальными гарантиями, призванными ограничить возможности произвольного усмотрения правоприменителя в сфере уголовного судопроизводства. Все это позволяло некоторым теоретикам отождествлять уголовно-процессуальное право с системой гарантий. И с этим можно было бы согласиться, если бы процесс законотворчества не отличался противоречивостью и синхронно с гарантиями прав обвиняемого развивались гарантии правосудия и прав других участников процесса. К сожалению, равновесие было нарушено в силу ряда исторических причин, а судебная реформа 90-х годов не спешила с устранением дисбаланса.

Более того, дисбаланс нарастал при одностороннем истолковании некоторых положений Конституции, угрожая новыми осложнениями правоприменительной деятельности.

С двумя такими случаями, имеющими прямое отношение к гарантиям прав личности в уголовном судопроизводстве, пришлось столкнуться в конце 1995 года высоким инстанциям судебной власти.

Пока эти конфликтные ситуации не решены окончательно, ограничимся изложением своего видения их перспективы, тем более, что нам пришлось готовить соответствующие заключения по просьбе Генеральной прокуратуры и КС РФ.

Первый случай касается возможности распространения положения ч. 1 ст. 46 Конституции РФ на уголовное судопроизводство.

Статья Конституции гласит: «Каждому гарантируется судебная защита его прав и свобод».

Адвокат П., ссылаясь на эту статью, обратился в суд с жалобой на действия следователя и прокурора Грачевского района Ставропольского края, отказавших ему в свидании с подзащитным.

Возник вопрос о подведомственности такого рода споров. Дело дошло до Президиума Верховного Суда РФ, который своим постановлением от 9 августа 1995 г. вопрос решил в пользу жалобщика, отклонив протест заместителя Генерального прокурора. (В протесте ставился вопрос о том, что порядок обжалования действий и решений следователя и прокурора по уголовному делу урегулирован ст. ст. 218, 220 УПК РФ и жалоба адвоката П. должна рассматриваться вышестоящим прокурором, но не судом).

Решение Президиума Верховного суда РФ по этому делу имеет значение прецедента огромной важности, ибо открывает возможность обжалования в суд любого следственного действия. При активном и недобросовестном использовании сторонами такой возможности предварительное следствие может быть парализовано. Стирается грань между процессуальными стадиями, между функцией уголовного преследования и функцией правосудия. Ставится под сомнение само существование континентального процесса смешанного типа, при котором предварительное следствие отделено от судебного разбирательства.

Просчитывались ли такие последствия авторами ст. 46, ч. 1 Конституции, или эта норма истолкована Верховным Судом необоснованно расширительно?

Вот изложение нашего коллективного заключения по этому случаю ⁴⁸.

Статья 46 Конституции РФ лишь провозглашает право каждого гражданина на судебную защиту его прав и свобод, (но не устанавливает механизм реализации этого права. Подобная необходимость существует; и решение этого вопроса представляется существенным, поскольку порядок осуществления указанного права в уголовном судопроизводстве имеет свою специфику.

Порядок обжалования в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан, регламентирован Законом РФ от 27 апреля 1993 года. Статья 3 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», определяющая пределы его действия, устанавливает два исключения: в отношении действий и решений, проверка которых отнесена к исключительной компетенции Конституционного Суда РФ, а также тех, в отношении которых законодательством установлен иной порядок судебного обжалования. (В Законе СССР «О порядке обжалования в суд неправомерных действий должностных лиц, ущемляющих права граждан» от 30 июня 1987 года в статье 3 об этом говорилось более определено: «в отношении которых уголовно-процессуальным … законодательством … предусмотрен иной порядок обжалования»).

Закон РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» от 27 апреля 1993 года явно не рассчитан на рассмотрение жалоб на действия и решения, принимаемые в уголовном судопроизводстве:

а) подача жалобы на основании данного Закона оплачивается пошлиной (часть 7 статьи 4), чего в уголовном процессе нет и быть не может;

б) предусмотренные в Законе сроки обращения с жалобой (статья 5), исполнения решения суда (статья 8) по своей длительности неприемлемы в уголовном процессе, где сроки установлены предельно краткие (статьи 220, ч. 1, 220, ч. 2 УПК РСФСР);

в) УПК строго регламентирует порядок рассмотрения жалобы, в частности, участие лица, обратившегося с жалобой, защитника, прокурора, законного представителя, гарантируя таким образом права человека, чего нет в таком объеме в гражданском процессе.

Неограниченный судебный контроль в досудебных стадиях размывает рамки между досудебными и судебными стадиями уголовного судопроизводства. Создается положение, при котором следственные органы и прокуратура утрачивают возможность планомерного расследования преступления, сформулировать и обосновать свои выводы и представить их на рассмотрение суда; искажается структура уголовного судопроизводства, что отнюдь не диктуется международными пактами о правах человека.

Последние лишь требуют, чтобы обвиняемому было предоставлено право справедливого публичного рассмотрения судом предъявленного ему обвинения (статья 10 Всеобщей декларации прав человека, статья 14 Международного пакта о гражданских и политических правах, статья 6 Европейской конвенции о защите прав и свобод человека).

В основе уголовного судопроизводства лежит принцип разделения функций, что позволяет каждому из участвующих в нем государственных органов в максимальной мере способствовать решению поставленных задач. Безграничное расширение судебного контроля неминуемо ведет к подмене прокурорского надзора, к свертыванию надзорной деятельности прокуратуры по предупреждению, выявлению и устранению нарушений закона. Судебный контроль на предварительном следствии имеет смысл как дополнительная гарантия обеспечения законности при расследовании преступлений, а не как средство подавления существующей системы гарантий законности.

В заключении делается вывод о том, что вопрос о порядке применения ст. 46 Конституции РФ в уголовном процессе должен быть решен путем толкования этой статьи Конституционным Судом Российской Федерации с учетом особенностей правового регулирования сферы уголовного судопроизводства.

Второй, возникший в практике спорный случай, касается применения ст. 48, ч. 1 Конституции РФ: «Каждому гарантируется право на получение квалифицированной юридической помощи».

Возможно ли принудительное отстранение органами расследования или судом от участия в процессе адвоката-защитника, избранного обвиняемым, по мотивам, не связанным ни с его поведением, ни с его профессиональными качествами?

Именно такой вопрос вытекал из жалоб граждан Г., С. и др., поступивших в сентябре-октябре 1995 г. в Конституционный Суд РФ, считавших противоречащими Конституции РФ решения Главной военной прокуратуры и Военного суда Московского военного округа об отстранении, от участия в процессе адвокатов, не имеющих «допуска» к материалам дела, содержащим сведения, составляющие государственную тайну.

Вопрос, не представлявший сложности с точки зрения нашего традиционного мышления и многолетней судебной практики советского периода, ныне вызвал неоднозначные ответы.

Приведем с некоторыми сокращениями свое заключение, подготовленное по запросу судьи Конституционного Суда. Оно в отдельных частях не бесспорно, но это лишь иллюстрирует реальные сложности прямого применения в судопроизводстве конституционных гарантий.

А. Любое стеснение права обвиняемого избирать защитника по своему усмотрению (при условии, разумеется, согласия избранного защитника и его правомочности представлять интересы обвиняемого) следует расценивать как ущемление права на защиту.

Этот вывод может быть косвенно обоснован ссылкой на ст. 48 Конституции РФ, ибо право каждого на квалифицированную юридическую помощь, провозглашаемое этой статьей, предполагает выбор защитника и оценку его квалификации заинтересованным лицом — в нашем случае обвиняемым.

Более четкие суждения по этому поводу содержатся в ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 г. (ратифицированного Президиумом Верховного Совета СССР 18 сентября 1973 г.) «Каждый имеет право при рассмотрении любого предъявленного ему уголовного обвинения … сноситься с выбранным им самим защитником».

Действующий УПК РФ предусматривает случаи принудительной замены избранного обвиняемым (подозреваемым) защитника в случае неявки последнегов установленный срок — ст. 47, ч. 2, 201, ч. 2. Замена неявившегося защитника в судедопускается лишь с согласияподсудимого — ст. 251, ч. 2).

Здесь, как видим, речь не идет о принудительной замене защитника по причине, которая была бы связана с охраной государственной тайны. Нет этого основания отвода и в перечне обстоятельств, исключающих участие в деле адвоката, изложенных в ст. 671 УПК.

Нормы адвокатской этики относят право выбора обвиняемым защитника к числу бесспорных и нравственно оправданных, ибо доверительные отношения защитника и подзащитного — необходимая предпосылка эффективной реализации процессуальной функции защиты.

Б. Для охраны государственной тайны действующий УПК РФ содержит следующие процессуальные гарантии: проведение закрытого судебного разбирательства — ст. 18 УПК; и запрет разглашения данных предварительного следствия — ст. 139 УПК.

Это скорее квази-гарантии, ибо закрытое судебное заседание осуществляется «с соблюдением всех правил судопроизводства» и, разумеется, не является «закрытым» для многочисленных участников процесса. Что же касается ст. 139, то она не определяет предмет следственной тайны. Можно лишь предполагать с большой натяжкой, что государственная тайна входит составной частью в следственную тайну. К тому же ст. 139 не указывает временные границы конфиденциальности. Приемлемым может быть вывод, что с окончанием расследования обязательства, принятые на себя участниками процесса в силу ст. 139, прекращают свое действие.

В. В годы, предшествующие нынешним демократическим преобразованиям, гарантии сохранения государственной тайны лежали вне процессуального законодательства.

Органы госбезопасности оформляли так называемый допускк секретной работе на отдельных судей, адвокатов, прокуроров. Подбирались и народные заседатели «с допуском». Оформлению допуска предшествовала негласная проверка лица, что в условиях демократии едва ли будет приветствоваться с позиции защиты прав человека. Существовали до последнего времени специальные суды при режимных предприятиях и специальные коллегии адвокатов. Их легитимность была сомнительной (законодательство о судоустройстве и адвокатуре не предусматривало таких образований) и потому скрывалась наряду с государственной тайной.

Любопытно, что и предложенные на сегодня проекты УПК РФ, расширив понятие охраняемой законом тайны (государственной, военной, коммерческой и иной) не предусмотрели новых, действенных процессуальных гарантий ее обеспечения.

Видимо, решение КС может указать на эти недостатки действующего уголовно-процессуального законодательства и предложенных проектов УПК РФ.

Г. Попытка принудительной замены адвоката по делу Г. и другим аналогичным делам на адвоката «с допуском» не решает проблему охраны государственной тайны в судопроизводстве.

Рассматриваемая проблема имеет более широкое значение и относится, как нетрудно заметить, не только к адвокату. В делах, содержащих сведения, составляющие государственную тайну, могут участвовать потерпевший и его представитель. По групповому делу могут участвовать обвиняемые, которым эти сведения известны не были. УПК не предусматривает ни возможность отстранения их от участия в деле, ни ограничений их права на ознакомление с делом и исследование доказательств.

С распространением суда присяжных несомненно возникает вопрос: как быть с присяжными заседателями. Ведь обеспечить участие 14-ти заседателей, имеющих допуск, невозможно, да и отбор их по этому признаку недопустим. Кстати, Закон от 16 июля 1993 г., которым введен суд присяжных, такого основания для исключения гражданина из списка присяжных заседателей, как отсутствие «допуска» не предусматривает (ст. 80).

Д. Уголовное судопроизводство не может регулироваться законом, не включенным в правовую ткань УПК.

В соответствии с ч. 1 ст. 1 действующего УПК «порядок производства по уголовным делам на территории РСФСР определяется Основами уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и издаваемыми в соответствии с нимидругими законами Союза ССР и уголовно-процессуальным кодексом РСФСР».

Правда, ныне эта мысль оспаривается, ибо в ходу утверждение и о прямом действии Конституции РФ, и о действии общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров РФ, непосредственно определяющих порядок производства по уголовным делам ⁴⁹. Но ведь в Конституции и международных пактах положения чаще всего носят характер общих принципов и для реализации нуждаются вправовом механизме, определяемом отраслевыми законами.

То, что обращено к законодателю, недопустимо навязывать правоприменителю, если мы не отказываемся от принципа единой законности в стране, если мы не ищем сознательно способов разрушения национальной правовой системы и наращивания правового нигилизма.

Тем более нельзя согласиться с признанием за такими законодательными актами, как законы о государственной тайне, об оперативно-розыскной деятельности и т. п., значения «актов прямого действия» в сфере уголовно-процессуальных правоотношений. Законодатель обязан, как это всегда было, принимая такие законы и видя их связь с процессуальными правилами, вносить одновременно соответствующие изменения в УПК, либо так формулировать нормы, чтобы они действующему УПК не противоречили.

Если принять иную точку зрения и согласиться с распространением действия Закона РФ «О государственной тайне» на уголовное судопроизводство (ст. 1 этого Закона объявляет его обязательным для всех ветвей власти, в том числе и судебной), то в этом случае придется признать, что он не дополняет систему процессуальных гарантий охраны государственной тайны.

Указание ст. 5 этого Закона на то, что органы судебной власти «обеспечивают в ходе рассмотрения указанных дел защиту государственной тайны», не предлагает правового механизма такого обеспечения и, что тоже важно, не упоминает о соответствующей обязанности органов прокуратуры и расследования. Тайна, таким образом, может быть безнаказанно разглашена до поступления дела в суд.

Ст. 21 Закона определяет порядок допуска к ней должностных лиц и граждан. Этот порядок связан с существенными ограничениям прав «допускаемого».

И здесь возникает весьма сложный вопрос о пределах действия ст. 55, ч. 3 Конституции РФ о возможности ограничения прав и свобод человека. На него, как представляется, ответ следует искать в ст. 56, ч. 3 Конституции, не допускающей ограничения важных для наших рассуждений прав, предусмотренных ст. ст. 48 и 24 Конституции даже в условиях чрезвычайного положения.

По имеющимся в нашем распоряжении данным, в странах Запада (США, Франция) ограничений права на защиту по мотивам защиты государственной тайны не существует. В ФРГ в 1974 г. был принят закон, согласно которому по делам о политических преступлениях защитник должен быть исключен из процесса, если его участие создавало бы угрозу безопасности ФРГ. Здесь речь идет о защите государственной тайны, причем вывод о благонадежности защитника основывается на данных, собираемых негласно органами госбезопасности. Такой вариант для нас неприемлем, ибо Конституция РФ (ст. 24, ч. 1) не допускает сбор информации о частной жизни лица без его согласия.

Как и во многих других случаях тупиковых правовых ситуаций, создаваемых Конституцией РФ, возникает мысль о необходимости ее совершенствования путем внесения поправок и дополнений. Но ст. ст. 134–137 делают этот процесс практически бесперспективным.

Е. Элементарным решением вопроса охраны государственной тайны, казалось бы, является предупреждение участников процесса о недопустимости ее разглашения и об ответственности по ст. 283 УК ⁵⁰. Но здесь возникают новые сложности.

Дело в том, что ст. 283 УК РФ предусматривает уголовную ответственность специального субъекта, каковым является лишь лицо,которому гостайна была доверена по службе или работе.

С натяжкой можно утверждать, что этим лицом может быть адвокат и предупредить его об ответственности по этой статье. А как быть с непрофессиональными защитниками (ст. 47, ч. 4 УПК), законными представителями и близкими родственниками обвиняемого (ст. 34, п. 8, 9 УПК), потерпевшим, гражданским истцом и ответчиком и их представителями, наконец, как быть с обвиняемыми, не имевшими допуска к гостайне, свидетелями, экспертами, специалистами, заседателями?

Изложенное позволило сформулировать следующие выводы.

1. Обжалованные в Конституционный Суд решения Военного Суда Московского военного округа и Главной военной прокуратуры об отстранении адвокатов из процесса под предлогом отсутствия у них «допуска» к ознакомлению с документами, содержащими сведения, подпадающие под понятие государственной тайны, не имеют законного обоснования и сопряжены с ущемлением права обвиняемого на защиту.

2. Действующее уголовно-процессуальное законодательство (и подготовленные проекты УПК РФ) не содержит реальных правовых гарантий охраны государственной, военной, коммерческой и другой тайны.

Попытка распространить на уголовно-процессуальные правоотношения нормы административного права теоретически несостоятельна и практически бесполезна, ибо эти законы (в частности, Закон об охране государственной тайны) также не содержат правового механизма защиты в условиях уголовного судопроизводства охраняемой законом государственной тайны. Попытки эти к тому же вступают в противоречие с положениями Конституции РФ и международными пактами о правах человека.

3. Может быть признано приемлемым предупреждение участвующего в судопроизводстве адвоката (независимо от наличия допуска) о недопустимости разглашения государственной тайны и об уголовной ответственности за такое разглашение, но это не решает всего комплекса возникших вопросов ⁵¹.

В приведенном заключении наиболее уязвимой является мысль о том, что УПК, отвечающий требованиям Конституции, должен быть признан единственным правовым актом, определяющим порядок производства по уголовным делам.

Отстаивая ее, мы опираемся не только на многолетнюю традицию отечественного уголовного судопроизводства, но и на идею единой законности и правовой определенности, отвечающей конституционному принципу равенства всех перед законом и судом. Выше уже приводились примеры отступления от этого принципа, ведущие к дестабилизации правовой системы, к созданию правовых льгот для отдельных социальных слоев, к разложению правового сознания. Эти примеры в ходе судебных реформ, к сожалению, множатся. И некоторые из них ведут к размыванию процессуальной системы, что не может и не должно иметь оправдания.

Так, за пределами УПК и Конституции, создаются дополнительные процессуальные гарантии, которые законодатель не спешит вводить в УПК, может быть в силу их сомнительности. Но их неукоснительное соблюдение обеспечивается заинтересованными органами и лицами.

Например, в Законе, не имеющем, казалось бы, к УПК прямого отношения, записано не вытекающее из Конституции правило: «Кандидат после регистрации не может быть привлечен без согласия прокурора (соответственно уровню выборов) к уголовной ответственности, арестован или подвергнут мерам административного взыскания, налагаемым в судебном порядке» ⁵². В УПК и даже в проектах УПК РФ такой нормы нет, как нет и норм об особом порядке привлечения к уголовной и административной ответственности депутатов, судей и некоторых других категорий должностных лиц.

Наряду с созданием квази-гарантий и гарантий-льгот для избранных, отмечается и противоположный процесс — процесс отказа от традиционных, давно ставших привычными для правоприменителя процессуальных гарантий.

Многие акты судебной реформы стали на этот неблагодарный путь разрушения системы процессуальных гарантий, внося элементы субъективизма и непредсказуемости в процессуальную деятельность. Это мы отчетливо увидели на примере ущербного закона о суде присяжных. Увидим ниже и на других примерах, в отдельности кажущихся случайными неудачными решениями частных вопросов судопроизводства, а на деле составляющих определенную тенденцию. Не хочется думать, что в этой тенденции проявляется кем-то запрограммированная линия на движение в противоположную сторону от декларированного правового государства. Но и поверить в случайные ошибки профессионально малокомпетентных законотворцев трудно. Они ведь окружены специалистами высокого класса, расходы на советников не считаются. Достаточно было и предупредительной критики.

Комитет Конституционного надзора СССР в своем решении от 3 апреля 1991 г. записал в назидание законодателю: «Снижение ранее установленного уровня обеспечения конституционных прав и свобод, хотя бы некоторых категорий граждан, не согласуется с положениями ст. 39 Конституции СССР … международно-правовыми обязательствами СССР и потому недопустимо».

Речь шла об обеспечении права обвиняемого на защиту, т. е. о процессуальных гарантиях.

Комитет просуществовал менее двух лет (апрель 1990 г. — декабрь 1991 г.). Но одно это решение, если бы даже не было других, обеспечит ему добрую славу в истории отечественного правотворчества.

Может быть творцы Конституции помнили еще эту рекомендацию Комитета, формулируя ст. 52, ч. 2: «В Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина». Жаль, что эта хорошая норма не обременена указаниями на гарантии прав и свобод. Ведь сказать, что права и свободы человека и гражданина неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения (ст. 17, ч. 2 Конституции), или что они «являются непосредственно действующими» (ст. 18) еще не значит обеспечить их действие реально, защитить их от произвола властей или попрания преступными посягательствами.

Может быть, требования такого рода к Основному закону страны являются чрезмерными. Ведь механизм реализации права и общеправовые принципы не одно и то же. Потому вернемся к уголовно-процессуальной материи, к соответствующим Указам Президента РФ и законодательным актам судебной реформы, ее достижениям и недостаткам.