А. Терминология умышленной формы виновности в римском праве

Для обозначения умышленной формы вины мы встречаемся в источниках с целым рядом терминов. Остановимся несколько на более ходячих из них и из их этимологического значения постараемся почерпнуть материал для более точного решения вопроса о составных элементах умышленности с точки зрения римского права.

Одним из самых употребительных терминов умысла выступает в источниках слово dolus. Слово это, производимое от греческого doloV означало всякий обман, независимо от того, клонится ли он в дурную, или хорошую сторону, Dolus является, таким образом, прямым противоположением bona fides. В связи с этим значением dolus'a стоит определение его, даваемое К. Аквилием Галлом, а равно, Сервием Сульпицием, усматривающими dolus в тех случаях, когда лицо своим образом поведения скрывает свое истинное намерение*(1098). С таким значением doliis'a стоит, по-видимому, в соответствии то обстоятельство, что, по свидетельству Биндинга, греческое doloV означает в коренном своем значении всякую приманку, а в переносном смысле - всякое искусственное средство кого-нибудь обмануть*(1099). В связи с этим, необходимо, по-видимому, признать, что наличность dolus'a всегда предполагает такое состояние, при котором лицо действует заведомо и, притом, с целью введения другого или в ошибку, или, вообще, с намерением причинения ему какого-нибудь ущерба. Так как не невозможно, однако, чтобы обман был направлен, сам по себе, и для достижения дозволенной цели, то dolus, в тех случаях, когда он означает элемент преступления или, вообще, недобросовестность, поясняется или дополняется эпитетом malas*(1100).

Для обозначения тех же свойств деятельности, которые обозначаются словами dolus и dolus malus, мы встречаемся с рядом выражений, по-видимому, заменяющих эти термины в форме оборотов fraude*(1101), per nequitiam*(1102), ex crudelitate et malitia или вообще, malitia*(1103). В этих выражениях, заменяющих dolus malus, опять таки отчетливо выступает элемент обмана и злонамеренности.

Рядом с этими терминами, мы встречаемся с лаконическим scicns*(1104) или seiens prudensque*(1105), т. е. с характеристикой умысла, как сознания и полного понимания всех фактических и юридических моментов деяния. Выражения эти иногда еще подчеркиваются прибавлением dolo malo, так что получается формула sciens dolo malo, весьма часто встречающаяся*(1106).

К несколько иной категории обозначения умысла должны быть отнесены те названия этой формы вины, которые носят на себе отпечаток воленаправления. Мы разумеем выражения, вроде proposito*(1107), sponte*(1108), иногда переходящие в оборот sponte dolove malo*(1109), a равно data opera*(1110), consulto*(1111). Еще более отчетливо выражен момент направления воли в тех обозначениях умышленности, где мы встречаемся с термином voluntate и с противоположением его оборотам invitus, non voluntate, или, наконец sed casu fortuito*(1112). Еще более подчеркнут волевой элемент dolus'a, когда наличность его обозначается терминами animo furandi*(1113), violandi*(1114), voluntas nocendi*(1115) и проч. Тот же эффект достигается в источниках при помощи оборота ut, напр., valneravit, ut occidat*(1116).

Таковы, въ общих чертах, те различные обозначения умышленности, которые попадаются нам при чтении постановлений уголовно-правового характера в Дигестах и Кодексе, а равно встречаются в научных трудах по вопросам римского уголовного права. Но не говоря о том, что у современных романистов перечисляются обыкновенно далеко не все синонимы dolus'a, зачастую упускается ими из виду еще целый ряд других категорий обозначений, которые, в свою очередь, предназначены были указывать на то, что, тем или другим, правонарушениям не чужды элементы, из которых складывается dolus. Говоря это, мы разумеем обозначения dolus'a при помощи culpa.

Очень часто у современных писателей по этим вопросам игнорируется то обстоятельство, что, как в классической литературе*(1117), так и в источниках римского права, culpa выступает с значением вины вообще, с значением настолько широким, что под нее подходит все то, что направляется против правопорядка, нравов и т. д. С термином culpa, в смысле действия, направленного против порядка вообще, мы встречаемся, наприм., в Codex'е в одной из конституций Юстиниана, в которой он устанавливает, что муж может требовать развода с женой только на тот конец, когда на стороне ее имеется нарушение чего-либо такого, что осуждается законами. Но это место далеко, конечно, не единственное и, кроме него, может быть проведен целый ряд фрагментов и, притом, таких, которые затрагивают, главным образом, сферу права уголовного*(1118). В том, что culpa не исключает собой умышленности свидетельствует значение термина culpa в известном выражении damnum culpa datum касательно повреждения чужой собственности, нормируемого lex Aquilia; выражение culpa обозначает здесь противоправное действие вообще*(1119), *(1120).

Culpa означает, вдобавок, в римском праве не только то, что соответствует слову iniuria, но и то состояние, то отношение действующего к действию, которое является необходимым условием для вменения ему этого действия. Другими словами, culpa означает виновность вообще. Это подтверждается уже местами из источников, которые мы цитировали выше. Это может быть, кроме того, пояснено еще на примере, встречаемом нами в Дигестах под рубрикой lex Aquilia. Если корабль потопляет судно, идущее ему навстречу, то иск должен быть предъявлен к капитану или кормчему судна. Если же это случилось по вине матросов, то можно ограничиться иском по закону Аквилия*(1121). Легко видеть, что термин culpa nautarum может обнимать собой и dolus*(1122). Такое широкое значение термина culpa объясняет, в применении к области уголовного права, весьма многое, что оставалось бы без этого недостаточно понятным. Обозначение при помощи culpa понятия виновности вообще, объясняет, наприм., то явление, что выражение culpa lata употребляется иногда в источниках, как мы увидим ниже, для обозначения состава, аналогичного dolus'y в делах уголовных. Но и в сфере гражданско-правовой мы можем наблюдать, в свою очередь, крайнюю близость понятий dolus'a и culpa lata. Особенностью dolus'a в гражданском римском праве всегда была сознательность, заведомость причиненного вреда. Общей чертой долозного образа поведения было, вдобавок, то, что мотивы действующего in dolo всегда достойны порицания. Но при том же субъективном составе римское гражданское право допускало возможность состояния dolo proximum esse или той же culpa lata, когда лицо, действуя достойным порицания образом, вынуждалось к этому мотивами, заслуживающими одобрения, наприм., чувством сострадания, или, наприм., простительным благоприятствованием какому-нибудь третьему лицу*(1123). Относительно этих случаев стушевывалась, с точки зрения римского гражданского права, разница между dolus и culpa lata. Классический составной элемент римского dolus'a-fraus оказывается общим и dolus'y, - и culpa lata. Разница между dolus и culpa lata исчезает, по-видимому, вполне в, цитируемом наш в примечаниях, примере, когда лицо, которому поручено купить что-либо и которое приняло такое поручение, не исполняет его, тем не менее, из благоприятствования третьему лицу; то же случается и тогда, как это имеет место в другом, цитируемом нами, примере, когда лицо из сожаления освобождает раба, зная, что он убежит. Элемент обмана, как мы уже сказали, не чужд обеим комбинациям, а, вместе с тем, гражданское римское право не знает, в сущности, какого-нибудь принципиального различия между dolus и culpa lata*(1124). В еще большей степени то же справедливо относительно dolus'a' и culpa lata уголовно-правовых. В этом месте в нашу программу не входит, однако, документальное доказательство этого положения. Мы останавливаемся на нем только в виду того соображения, что близость culpa lata и dolus'a подсказывается уже применимостью к обеим категориям и к dolus'y, и к culpa lata названия culpa.

Но не только на случай пользования терминами, перечисленными нами до сих пор, можно констатировать в сфере римского уголовного права умышленность. Эту последнюю следует отмечать нередко и в целом ряде других комбинаций. Мы видели уже отчасти в историческом очерке развития форм виновности в римском уголовном праве, Что умышленность implicite предполагается, между прочим, там, где идет речь об impetus, и, что нельзя безусловно отрицать умышленности и в случае lascivia. Прибавим теперь, что в высшей степени сбивчивы и термины luxuria, cupiditas, petulantia, des'dia, под которыми скрывается или, по крайней мере, может скрываться умышленность. Остановимся несколько подробнее на значении каждого из этих суррогатов термина dolus*(1125).

Lascivia,*(1126) означает собственно шалость, необдуманную шутку и, как обнаруживают главные места источников, в которых встречается этот термин и которые приведены, нами в примечании, предполагает всегда, более или менее отчетливое, представление последствий. Сам по себе, термин lascivia обозначает, скорее мотив деятельности и в этом смысле не исключена умышленность в тех случаях, в которых источники прибегают к этому способу выражения*(1127).

Что касается термина luxuria*(1128), то и он не исключает, по существу своему, возможности подведения под него комбинаций умышленных и мало, вообще, отличается, по своему этимологическому значению, от lascivia. О близости luxuria к умышленности свидетельствует уже известное место из Марциана, приводимое нами в примечании. По согласному признанию критиков текста Дигест, место это считается испорченным; как, однако, не читать его, принимать ли в нем luxuria или luxuriae, luxoria или lasoria несомненно то, что мы имеем здесь дело с, так сказать, качеcтвенным определением психического настроения действующего и с формой, как следует из Цитированного места Марциана, очень близко подходящей, по своей наказуемости, к dolus'y.

Что касается других, довольно многочисленных, случаев употребления в источниках, а именно в Дигестах, Кодексе и Новеллах*(1129) термина luxuria, то здесь нет и следа того, чтобы luxnria, по своему значению, приближалось к неосторожности. Означая, в большинстве случаев, расточительность, а равно любострастие, термин luxuria говорить непредубежденному исследователю не о неосторожности, но о некоторых пороках человеческого духа, являющихся моментами, благоприятствующими и облегчающими коллизию с правопорядком; во всех этих значениях luxuria, однако, легко видеть, не предрешает еще, сама по себе, умышленности или неосторожности человеческих действий. Некоторое исключение представляет только, цитированное выше, место из Марциана и еще одно место Дигест, в котором luxuria выступает с оттенком не то небрежности*(1130), не то расточительности.

Что касается cupiditas*(1131), то значение ее, как жадности, страсти указывает уже, что она является, сама по себе, элементом, не придающим деянию характера умышленности или неосторожности. Gupiditas выступает, главным образом, - признаком, указывающим на мотив, на подкладку действия, на его пружины, - на то настроение, которым действие было вызвано.

Мы встречаемся в источниках римского права еще с термином petulantia*(1132), который также обыкновенно относят к терминам, характеризующим вину неосторожную*(1133). Petulantia означает дерзость, нахальство и исключительно, насколько нам известно, в этом значении встречается в Дигестах и Кодексе. Совершенно поэтому, кажется нам, неуместным приурочивать употребление этого термина к неосторожности, так как еще с большим правом, чем эта последняя, при помощи оборота petulantia могут характеризоваться действия умышленные.

Нет сколько-нибудь солидных оснований, думается нам, чтобы приурочивать исключительно к неосторожности*(1134) и термин desidia*(1135), употребляющийся, главным образом, в значении бездействия, лени, хотя в пользу этого, как видно из, цитируемых нами, отрывков, существуют некоторые основания, в особенности в местах источников, посвященных вопросам гражданского права. Что же касается мест, относящихся к сфере права уголовного, то, по крайней мере, по крайней ограниченности числа их, не видно, чтобы desidia постулировала неосторожность; наравне с lascivia, desidia является, по-видимому и термином, обозначающим один из возможных мотивов умышленных действий.

Прежде чем перейти к заключениям о природе уголовного dolus'a в римском праве, мы предполагаем остановиться еще на вопросе об отличии римского уголовно-правового dolus'a от dolus'a гражданско-правового. Только на тот конец, когда нами будет установлено, что в этих двух категориях мы имеем дело с, существенно различными, понятиями, можно будет дать надлежащее освещение тому обстоятельству, что в области culpa римского права мы имеем дело исключительно с формой вины гражданско-правовой.