Часть вторая Конструирование форм виновности в законодательствах и доктрине Глава первая. Виновность, как условие уголовного вменения в моисеевом законодательстве

1. Значение учений Моисеева уголовного законодательства для цели,

поставленной себе нами

2. Формы виновности в Моисеевом уголовном законодательстве

1

Мы уже указывали в нашем введении, что не поставляем себе целью дать, даже только относительно полную, картину исторического развития учения о формах виновности во всех законодательствах. Если мы начинаем, однако, ту часть нашего труда, которая посвящена конструированию виновности в отдельных законодательствах и доктрине, постановлениями Моисеева права, то делаем это в силу целого ряда, более или менее важных, соображений.

Моисеево законодательство уже весьма рано стало образцом, оказавшим могущественное влияние на формирование целого ряда постановлений уголовно-правового характера. Не подлежит сомнению, что на авторитет права, заключающегося в св. Писании, юристы новых народов начинают ссылаться уже с того момента, как укореняется христианство. И законодатель, и практики усматривают, при этом, в частности, в Моисеевом уголовном законодательстве как бы субсидиарный источник восполнения положительного права. Такой взгляд подсказывается отчасти тем, что, формулированные в Моисеевом законодательстве, заповеди стали основанием уголовного законодательства всех культурных стран без исключения. Но неослабевающий интерес, с которым в течение ряда веков законодатели и юристы вдохновляются нормами или общим духом Моисеева законодательства, объясняется отчасти еще и той проповедью права возмездия, которой отличается это право. Око за око, зуб за зуб, как принципы правосудия, долгое время особенно близки были сердцу человека, как начала, находящиеся в соответствии с наиболее первичными и коренными психологическими особенностями личности. Заимствованиям из Моисеева законодательства, содействовал, таким образом, помимо его, освященного печатью божественного откровения, авторитета и самый характер этого права. Распространению и укоренению отдельных положений уголовного Моисеева законодательства, с нашей точки зрения, только относительно немного способствовали те гуманные стороны этого права, которые, по справедливости, считаются его украшениями. Мы разумеем здесь, в частности, постановления Моисеева законодательства, санкционирующая принцип ответственности индивидуальной в делах уголовных, начало равенства всех перед уголовным законом*(913), запрещение некоторых негуманных мер устрашения при помощи наказания*(914) и проч.

Но если целый ряд причин, исчерпать которые мы и не ставим себе целью, вынуждал и законодателей, и практиков новых христианских народов к заимствованиям из Моисеева законодательства, то вполне естественно, что ознакомление с основными принципами Моисеева права дает возможность лучше истолковывать и понимать дух уголовного законодательства не только средневекового, но и законодательства нового времени, стоящего в несомненной связи с законодательством старым.

И, на самом деле, нетрудно проследить, как влияние Моисеева законодательства сказалось не только в усвоении его норм процессуальных, что особенно заметно в области канонического права церкви западной и отчасти восточной, но равно и в заимствовании из св. Писания содержания норм из области уголовного права материального.

В настоящее время историки права не сомневаются уже в том, что некоторые процессуальные постановления Моисеева законодательства были целиком перенесены в область права канонического*(915). Известные постановления Моисеева законодательства о свидетелях были почти буквально восприняты процессом каноническим. Вместе с тем, в право каноническое были перенесены и некоторые нормы права материального. Запрет ростовщичества, возникший в сфере канонического права, находится в непосредственной связи с соответственными постановлениями Моисеева законодательства*(916). Перенесенными в область права канонического из Моисеева законодательства являются и постановления о десятине*(917),*(918). Но если иногда и не удается отметить прямого, непосредственного влияния Моисеева законодательства на уголовное право христианских народов через посредство права канонического или другим путем, то все-таки, так или иначе, тем или другим, путем, такое воздействие может быть зарегистрировано. В особенности легко открывается связь между постановлениями Моисеева законодательства и правом новых христианских народов по вопросу о субъективных условиях уголовного вменения.

С нашей точки зрения, вряд ли может подлежать какому-либо сомнению влияние Моисеева законодательства, по вопросу о субъективных условиях уголовного вменения, на право той эпохи, которое развивалось под непосредственным влиянием принципов Моисеева законодательства, т. е. на право каноническое, в свою очередь, столь сильно влиявшее на средневековое светское уголовное законодательство. С нашей точки зрения, как мы уже указывали отчасти*(919), учение о dolus indirectus возникло под несомненным влиянием Моисеева права. В тех частях нашей работы, в которых мы коснемся тех разновидностей учения о формах виновности, которые возникали у представителей средневековой доктрины по вопросу о dolus indirectus, мы будем иметь случай подробно проследить полную тождественность этой конструкции с конструкцией того же института в Моисеевом праве.

Но если может быть установлена преемственная связь между учениями Моисеева уголовного законодательства, с одной стороны, и между средневековой доктриной и практикой, с другой, то, вместе с тем, мы получаем право на следующий вывод. В генетической связи с учениями Моисеева уголовного законодательства находятся по отношению к вопросу о dolus indirectus те положения доктрины и постановления законодательства XVIII и XIX вв,, которые развились под непосредственным влиянием учения о средневековом dolus indirectus. Но все это служит, в наших глазах, достаточным поводом для того, чтобы оправдать необходимость поближе познакомиться с основными принцип уголовного Моисеева законодательства по вопросу о постановке в нем дела уголовного вменения. Заметим, в заключение, что учение Моисеева. права о субъективных условиях вменения заслуживает внимательного изучения еще по тому основанию, что оно является, насколько нам известно, первым, по времени, из числа тех законодательств, которые придавали сколько-нибудь существенное значение субъективному моменту. Говоря о Моисеевом уголовном законодательстве, мы подразумеваем под ним те постановления, которые заключаются по, интересующему нас, вопросу, главным образом, в Пятикнижии Моисея*(920).

2

Мы старались уже показать в введении, что постановления Моисеева законодательства*(921), свидетельствуя собой о довольно высоком уровне правового развития, носят на себе несомненные следы того, что в отношении уголовного вменения они вытеснили, за вычетом исключительных случаев, порядок вменения объективного. Это последнее еще сказывается, правда, в Моисеевом законодательстве в, более или менее отчетливой, форме, но несомненно, что оно уже в эпоху Моисея представляется принципом, отжившим свой век. Объективное вменение, если еще и продолжает выступать в качестве принципа высшего неземного правосудия, то все-таки не подлежит, вместе с тем, ни малейшему сомнению, что в жизнь практическую законодательство эпохи Моисея старается подставить какое-то новое начало. Но в чем же оно заключается, и в каких частях законодательство Моисея колеблет тот принцип, по которому всякий, "кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию"*(922).

Законодательство Моисея, реагируя на нарушение одного из самых существенных для общежития интересов-права на жизнь, находит возможным существенно изменять характер уголовной реакции в зависимости от того субъективного оттенка, который носит лишение жизни. Предписывая в одних случаях за лишение жизни, в свою очередь, лишать жизни, законодательство Моисея для других комбинаций ограничивается одним изгнанием виновника в города убежища с требованием его пребывания в этом пункте до смерти первосвященника. Мы видели уже в введении, что этого рода мера, оставляя непоколебимым то начало, что на всякое нарушение жизни следует реагировать при помощи лишения жизни виновника, ограничивала, однако, действие этого принципа тем, что дозволяла месть только по дороге к городу убежища и при оставлении черты такого пункта. Желая уступить, издавна господствовавшим в древнееврейском праве, воззрениям, освященным, в глазах народа, авторитетом божественного откровения, Моисеево законодательство, в отношении практическом, вступает в борьбу с принципом кровомщения и, опираясь на новое откровение, более соответствовавшее, ощущавшимся в то время, потребностям, более соответствовавшее чувству справедливости, запрещает мщение смертью за убийство в некоторых случаях убийства в черте священных городов

И пытается, вообще, строго формулировать принцип различия между отдельными комбинациями убийства.

Как же представляет себе, однако, законодательство Моисея те случаи, в которых может иметь место, ничем; не ограниченная, реакция против лица, лишившего кого-либо жизни, как очерчивает оно те комбинации, в которых пребывание в месте убежища, пользующемся неприкосновенностью, не спасало убийцы и не избавляло его от выдачи родственникам убитого для кровомщения или, вообще, наказания. От такого первобытного законодательства, как моисеево, трудно, конечно, ожидать каких-нибудь теоретических определений и, вместо абстрактных максим, уже a priori, следует ждать перечисления отдельных случаев, не имеющих, может статься, исчерпывающего значения, но обрисовывающих довольно отчетливо существенные признаки случаев убийства, наказуемого полной мерой. Это предположение только отчасти, однако, подтверждается, когда мы обратимся к перечню, по моисееву законодательству, всех тех комбинаций, в которых имеет место более тяжкая форма наказания, от которой не спасало пребывание в городе убежища.

И на самом деле, в ряду этих случаев, законодательство Моисеево упоминает, прежде всего, о случаях убийства из ненависти или вражды к жертве. "Если кто толкнет кого по ненависти*(923), читаем мы в книге Числ, или с умыслом*(924) бросит на него что-нибудь*(925) так, что тот умрет, или, по вражде, ударит его рукой так, что тот умрет: то ударившего должно предать смерти, он убийца; мститель за кровь может умертвить убийцу, лишь только встретит его". "Но если кто (у тебя)*(926) будет врагом ближнему своему и будет подстерегать его, и восстанет на него и убьет его до смерти, и убежит в один из городов тех*(927), то старейшины города его должны послать, чтобы взять его оттуда и предать его в руки мстителя за кровь, чтобы он умер"*(928). Законодательство Моисея упоминает, далее, как об особо тяжком случае убийства, об убийстве коварном. "А если кто с намерением умертвил ближнего коварно (и прибежал к жертвеннику), то и от жертвенника Моего бери его на смерть*(929)). К группе случаев, подлежащих полной каре за убийство, с точки зрения Моисеева законодательства, подходят и те комбинации, в которых о намерении убить можно догадаться косвенным путем. Несколько постановлений, сюда относящихся, содержатся, между прочим, в книге Числ. "Если кто ударит кого железным орудием так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти"*(930). "И если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть так что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти"*(931). "Или если деревянным орудием, от которого можно умереть, ударит из руки так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти"*(932).

Крут случаев убийства, очерченный указанным образом Моисеевым законодательством, наказывался лишением жизни, причем выкуп не допускался. По укоренившимся и, традиционно из рода в род переходившим, обычаям и отчасти, подтвержденному Моисеем, принципу*(933), ближайший родственник убитого мог убить убийцу везде, где он его встретит, исключая тех мест, которые пользовались правом убежища*(934). Мало того. По желанию, убийца выдавался родственнику убитого, пользовавшемуся правом кровомщения, уже после суда над ним. В тех случаях, когда не имелось налицо мстителя, или он отказывался от своего права, убийца наказывался смертью от лица высшей власти*(935).

Этим, более наказуемым, случаям убийства законодательство Моисея противопоставляет ряд других комбинаций, обсуждаемых иначе, ряд таких комбинаций, в которых право мстителя является в значительной степени ограниченным. Описывая эти случаи образно и опять-таки только отчасти казуистически, законодательство Моисея прибегает, между прочим, к следующим выражениям: "Кто ударит человека, так что он умрет, да будет предан смерти. Но если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда бежать (убийце)"*(936). "Выберите себе города, читаем мы, в соответствие с этим, в книге Числ*(937), которые были бы у вас городами для убежища, куда мог бы убежать убийца, убивший человека неумышленно". "Для сынов израилевых, сказано там же*(938) и для пришельца и для поселенца между вами будут сии шесть городов убежищем, чтобы убегать туда всякому, убившему человека неумышленно"*(939). "Если же он толкнет его нечаянно, без вражды, читаем мы, далее, в книге Числ, или бросит на него что-нибудь без умысла, или какой-нибудь камень, от которого можно умереть, не видя уронит на него так, что тот умрет, то он не был врагом его и не желал ему зла; то... должно общество спасти убийцу от руки мстителя за кровь, и должно возвратить его общество в город убежища его, куда он убежал, чтобы он жил там до смерти великого священника... Если же убийца выйдет за предел города убежища... и найдет его мститель за кровь вне пределов города убежища его, то не будет на нем вины кровопролития. Ибо тот должен был жить в городе убежища своего до смерти великого священника"*(940).

Приведенные нами постановления, далеко не казуистические, по своей формулировке, если не считать примера с камнем, предписывают, в сущности, особо смягченное наказание для случаев убийства неумышленного. Справедливо полагая, однако, что создание одной только теоретической конструкции, само по себе, при известном уровне развития, недостаточно, законодательство Моисея, вслед за указаниями общего характера, дает, по-видимому, несколько примеров того, в каких формах может проявляться неумышленность*(941). Эта характеристика отдельных случает делается, при этом, не только со стороны субъективной, но и со стороны тех объективных качеств, которые, с значительной степенью достоверности, свидетельствуют о неумышленности, тех или других, действий.

"Кто пойдет с ближним своим в лес рубить дрова, читаем мы во Второзаконии, и размахнется рука его с топором, чтобы срубить дерево, и соскочит железо с топорища и попадет в ближнего, и он умрет, - такой пусть убежит в один из городов тех, чтобы остаться живым, дабы мститель за кровь в горячности сердца своего не погнался за убийцею и не настиг его... между тем как, он не подлежит осуждению на смерть, ибо не был врагом ему вчера и третьего дня"*(942). В этом примере делается, несомненно, попытка конструировать почти полную ненаказуемость случаев неумышленных. Тенденция эта ясна уже из слов: "ибо он не был врагом ему", что в данном случае равносильно тому, что он не умышлял на него. Но, с другой стороны, конструкция эта, с современной точки зрения, не допускает квалификации всей области, не подходящей под умысел, как сферы неосторожной, уже потому, что та комбинация, которая имеется в виду, ближайшим образом, может быть отнесена и к категории случайного.

Вообще, не подлежит, таким образом, сомнению, что Моисеево законодательство, внося свою лепту в процесс дифференцирования субъективных элементов уголовного вменения, противополагает комбинации умышленные, как наказуемые, такого рода случаям, в которых уголовная реакция почти отпадает и где, с точки зрения современных понятий, представляются в смешанном виде комбинации неосторожности-culpa и случая-casus. Ясно очерченной в сфере Моисеева законодательства выступает, следовательно, только область вины умышленной.

Помимо cоображений, говорящих в пользу этого мнения и уже приведенных нами выше, может быть указано еще на то, что нарушения обрядовой стороны, как, вообще, наиболее важные, по понятиям того времени, деяния карались, главным образом, только на случай их умышленного совершения. Талмудическое право, в свою очередь, подчеркивает в своих толкованиях постановлений Моисеева законодательства, что уголовному вменению подлежат только те случаи нарушения, которые характеризуются умышленностью. Постановления законодательства Моисея, касающиеся ритуальной стороны, предусматривают, по разъяснениям толмудистов-комментаторов, только те нарушения, которые учиняются сознательно, заведомо*(943).

В том обстоятельстве, что Моисеево законодательство предусматривало in expressis verbis только умышленную форму совершения, не разубеждают те отдельные запреты неосторожных действий, с которыми мы встречаемся иногда в Моисеевом праве. В этих случаях мы имеем дело со случаями, конструируемыми, как delicta sui generis. Как на пример такого запрета, можно указать на постановление, вроде следующего: "Если будешь строить новый дом, то сделай перила около кровли твоей, чтобы не навести тебе крови на дом твой, когда кто-нибудь упадет с него*(944).

То, что подразумевается Моисеевым правом под именем убийства без ненависти, вражды*(945), убийства нечаянного*(946), убийства "ближнего... без намерения, не быв врагом ему"*(947), без злоумышления*(948) и проч. далеко не является, таким образом, еще неосторожностью в чистом виде*(949). Душак*(950), приходящий к тому выводу, что древнееврейскому праву не чуждо было различение, в качестве факторов, влияющих на уголовное вменение, моментов умысла и неосторожности, имеет, по-видимому, в виду позднейшую эпоху в развитии Моисеева законодательства.

Но допуская уголовную реакцию в собственном смысле только на случай умышленности деяния, Моисеево законодательство, как мы уже видели выше, не усматривает наличности умысла только в тех случаях, когда имеет место убийство из вражды, ненависти и, вообще, в комбинациях, когда констатирование намерения не представляет каких-ли0о затруднений. Для решения вопроса о том, имеет ли судья дело с умышленным совершением, законодательство Моисея дает в руководство и объективные признаки. Оно указывает на то, наприм., что род оружия, которым причинено лишение жизни, уже сам может свидетельствовать о наличности намерения. В таких случаях вполне рационально видеть, думается нам, не расширение понятия умышленности, как более тяжкой формы наказуемости, на деяния неумышленные, но исключительно процессуальные правила, обеспечивающие наказуемость деяний умышленных. Здесь не возводятся, по крайней мере, по мысли законодателя, в умышленные такие деяния, которые не имеют этого характера; здесь выставляются только некоторые гарантии того, чтобы умышленность, в качестве элемента, обуславливающего наказуемость, не игнорировалась. В ряду орудий убийства, которые, уже сами по себе, презумируют yмысел, выступают, как мы видели в законодательстве Моисея, кусок железа, камень, кусок дерева, которым может быть нанесено смертельное повреждение и проч. Не может подлежать никакому сомнению, что этот dolus indirectus, который вводила доктрина Моисеева законодательства, носит на себе все следы неполной дифференциации из умысла некоторых элементов, которые должны быть отнесены с полным правом в область неосторожности; но нельзя игнорировать, с другой стороны, и того, что добрая часть, относящихся сюда" комбинаций действительно свидетельствует, в большинстве случаев, об умышленности. При таком положении дела, нет ничего удивительного, если законодательство Моисея, в виду значительной удобораспознаваемости некоторых признаков, не отказывается руководствоваться ими для различения сферы деяний умышленных от неумышленных*(951). О том обстоятельстве, что признаки объективные играют в Моисеевом законодательстве роль только в смысле симптомов субъективных настроений, позволяет догадываться хотя бы то место, в котором говорится об ударе кого-либо рукою*(952). "Или... по вражде ударит его рукою так, что тот умрет, то ударившего должно предать смерти..." В виду того, что удар рукою не всегда может свидетельствовать о намерении убить, законодательство Моисея в самой комбинации этой не видит еще всегда без исключения умышленности и необходимости, вместе с тем, высокой наказуемости. В постановлении, о котором у нас идет речь, прибавлено, в виду этого, требование и некоторых субъективных условий. Для наказуемости деяния необходимо, чтобы имела место "вражда".

Несмотря на то, что законодательство Моисея отводит видное место в деле уголовного вменения субъективному моменту, мы встречаемся в источниках этого права со случаями, в которых объективные свойства деяния влияют на наказуемость в такой мере значительно, что отодвигают собой несколько на задний план сторону субъективную. А если кто ударит раба своего или служанку своей палкой, и они умрут под рукой его, то он должен быть наказан. Но если они день или два переживут, то не должно наказывать его, ибо это его серебро*(953). В обоих этих постановлениях мы видим, как наказание ставится, главным образом, в зависимости не от намерения, но от объективных последствий. Правда, и здесь не совершенно исключено значение момента субъективного. В том случае, когда смерть последовала немедленно, можно предполагать и более серьезное намерение, - намерение не только проучить раба, но и лишить его жизни. Но, оставляя это в стороне, мы все-таки не можем констатировать, что в обоих вышеупомянутых постановлениях объективному моменту - положению пострадавшего по отношению к убийце - придается существенное значение. Постановление это, не являясь резким исключением из того принципа, по которому намерение играет видную роль в деле наказания, подчеркивает собой только то, что жизнь всех членов общества пользовалась далеко не одинаковой неприкосновенностью; это достаточно сказывается уже в словах "ибо его это серебро". Частно-правовой характер, цитированных нами, постановлений отнимает у них, вместе с тем, значительную долю убедительности в качестве моментов для характеристики отношений публично-правовых. Постановления, приведенные нами, таким образом, момент субъективный уже всякого значения в деле уголовного вменения.

Законодательство Моисея делает, как и: другие, стоящие на ступени субъективного вменения законодательства, некоторые исключения из общего порядка вменения на тот случай, когда существует необходимость в усиленной охране каких-либо существенных, по представлению законодателя, интересов. Проходящая красною нитью чрез всю деятельность Моисея, как законодателя, идея о том, что избранный Богом народ должен стремиться к увеличению своей численности, отражается на тех постановлениях уголовного моисеева законодательства, которые имеют своей целью создание условий, благоприятствующих произведению потомства. "Когда дерутся: люди, и ударят беременную женщину, и она выкинет, но не будет друиого вреда, то взять с виновпого пению, какую наложит на него муж той женщины, и он должен заплатить oную при посредниках. А если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб"*(954). Объективное вменение, о котором идет речь в этих стихах, подсказывается, вероятно, не чем иным, как стремлением законодателя охранить nasciturus'ом*(955).

Как на узаконение объективного вменения в постановлениях Моиееева законодательства, некоторые историки права указывают также на, возбудившие так много споров в литературе вопроса, постановления о воле, забодавшем кого-либо до смерти. Правильное толкование, относящихся сюда, мест источников не устанавливает, однако, кажется нам, вменения объективного, в смысле приравнения наказания животного к наказанию человека. Относящееся сюда, постановление передается текстом Св. Писания в следующей редакции: "Если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола побить камнями и мяса его не есть; а хозяин вола не виноватъ*(956). Мы не станем спорить, что статья эта носит на себе следы старых законодательных приемов, - следы той эпохи, когда вменение объективное господствовало*(957). В нашем введении мы достаточно останавливались на том факте, что на некоторых ступенях развития уголовного права нередко встречаются случаи наказания животных. Мы указывали там же, что случаи эти очень типичны для характеристики порядка вменения объективного в сфере уголовной. Мы считаем, однако, необходимым прибавить, что одного факта существования умерщвления животных еще далеко, конечно, недостаточно, для того, чтобы шла речь о наказании животного. Вполне допустим, само собой разумеется, взгляд, что умерщвление бодливого вола выступает в Данном случае исключительно со значением удаления из оборота такого опасного животного*(958), которое не разрешено потреблять в пищу по гигиеническим соображениям, - по тому основанию, что мясо его как зараженное, может оказаться вредным для здоровья:*(959). Роль субъективного момента и в статьях о бодливом воле заметна уже из того стиха, в котором постановляется: - "Но если вол бодлив был и вчера и третьего дня, и хозяин его, быв извещен о сем, не стерег его, а он убил мужчину или женщину, то вола побить каменьями и хозяина его предать смерти". Не говоря уже о том, что одно знание хозяина о бодливости быка влечет за собой столь тяжкое для него наказание, мы можем заключить из этого места источников, что постановление о побивании вола камнями далеко не носит характера реализации того принципа, что за пролитую кровь кровь же и должна быть пролита. Это начало вполне уже осуществляется пролитием крови хозяина в кровь убитого. Побивание камнями вола не является, таким образом, кровью которая проливается за кровь, и не является, следовательно, и наказанием в собственном смысле, с точки зрения Моисеева законодательства. С таким же простым случаем побивания вола камнями, случаем, лишенным всякого уголовно-правового значения, мы имеем дело в том постановлении, в котором предусматривается следующий случай: "Если вол забодает раба или рабу, то господину их заплатить тридцать сиклей серебра, а вола побить камнями"*(960). Очевидно, побитие вола играет роль некоторого такого последствия, которое объясняется совершенно побочными соображениями. То, что здесь идет речь о соображениях гигиенического свойства, видно уже отчасти из того, что запрещается есть мясо этого вола*(961). О таком запрете нет, между тем, речи, когда трактуется, вообще, о воле, умершем неестественной смертью, но от причины, не заставляющей предполагать его болезненность*(962). Законодательство Моисея отводит, таким образом, видное значение субъективной стороне деяния, но констатирует эту субъективную сторону не всегда непосредственно. Законодательство это прибегает, как мы уже отчасти видели, к системе презумпций. Мы встречались уже с некоторыми видами последних в тех случаях, когда намерение презумируется из рода орудия, которым повреждение причинено. Если при современной сложности нашей жизни система презумпций безусловно не выдерживает критики в тех случаях, когда при помощи ее стараются удостовериться в наличности намерения, то далеко не то было при относительной простоте жизненных условий, при незначительной степени развития индивидуальных особенностей каждого члена сообщества. Мотивы действий при первобытном складе общественной жизни далеко не так разнообразны, как теперь, и из известной объективной обстановки мог быть сделан с значительною степенью точности вывод о субъективной подкладке известного объективного состава. Но во всем этом для нас существенно, однако, только то, что на первый план ставилась все таки сторона субъективная.

Вместе с тем, мы считаем совершенно невозможным допускать, чтобы Моисеево законодательство разграничивало умысел и неосторожность в том смысле, как мы встречаемся с этими понятиями в современных законодательствах и современной доктрине. Несомненно только то, что существенным признаком умысла, по духу Моисеева законодательства, является стремление к известным последствиям и, в крайнем случае, сознание возможности наступления известных правонарушительных последствий. Если хозяин бодливого вола "быв извещен о сем, не стерег его", если, вообще, лицо знало о том, что могут наступить известные правонарушительные последствия, то это было уже достаточно для применения наказания за умысел. Различение сферы умышленной и неумышленной применимо в Моисеевом законодательстве не только к преступлениям в собственном смысле, но и к области греховного вообще. "Если не преступите по неведению... если по недосмотру общества сделана ошибка, пусть все общество принесет одного молодого вола во всесожжение... и будет прощено всему обществу сынов израилевых, и пришельцу, живущему между ними, потому что весь народ сделал это по ошибке. Если же один кто согрешит по неведению, то пусть принесет козу однолетнюю в жертву за грех... Если же кто из туземцев или из пришельцев сделает что дерзкою рукою, то он хулит Господа: истребится душа та из народа Своего. Ибо слово Господне он презрел и заповедь Его нарушил: истребится душа та; грех ее на ней"*(963). В этих постановлениях in expressis verbis высказывается принцип, которым отменяется ужо то безотчетное начало объективного вменения, которое требует во всех без исключения случаях кровь за кровь, то начало, которое характеризует нормы данные Ною после потопа и которые высказаны в форме: "Я взыщу и вашу кровь... взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его. Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию"*(964).