5. Принцип возможной значимости

Принцип утверждает, что никакая часть целостного поля не может быть исключена из рассмотрения как не относящаяся к делу, хотя она и может казаться тривиально простой, обыденной и повсеместно известной. Все в поле является частью целостной организации и потенциально имеет значение. Гештальт терапевты интересуются «очевидным», наполняя новым значением то, что стало незаметным и автоматически привычным, принимается на веру или чему не придается значения.

Так, в терапии, например, привычные манеры, стиль движений или речи могут рассматриваться большинством людей, включая клиента, «устойчивыми» личностными чертами, фиксированными характеристиками, а, поэтому, принимаемыми как данность и как нечто, не относящееся к существу дела. Хотя в Гештальт терапии и теории поля ничего не может а priori исключаться из рассмотрения и исследования.

Если мы приведем аналогию с критичным просмотром картин на художественной выставке, то это, как если бы теоретик не удовлетворялся только взглядом на сами картины, а был бы открытым, по меньшей мере, той возможности, что стиль рамки может играть важную роль в создании восприятия картины, или что контекст выставки в целом задает определенный комментарий к природе картин.

Эта открытость чему-либо в поле не является призывом к тому, чтобы до истощения рассматривать и согласовывать вклад каждого и любого влияния на реальность индивида или группы. Это было бы не только невозможное и не имеющее определенной цели упражнение, ведущее нас к статичной концепции поля, но это и не является необходимым. Поле вполне организовано, и то, что является наиболее значимым или насущным легко обнаруживается в настоящем. Вместо уморительного документирования всего, что входит в поле, внимание можно направить на то, что сейчас настоятельно относится к делу или является интересным - и само это покажет, как поле организовано в данный момент. Суть же здесь в том, что диапазон возможно значимых объектов не ограничивается лишь некоторыми частями целостного поля.

Примером может быть ситуация, когда специалист медик объясняет пациенту причину его болезни, и сама врач может вообразить, что для пациента значимым является то, насколько понятно она разъяснит ему эту информацию. Однако представьте себе, что на самом деле наиболее важными вопросами для пациента (т.е. интересующими его более всего в настоящий момент) были степень личного интереса доктора и теплота (или ее отсутствие), с которой она говорила в процессе разъяснения информации. И именно это было стержнем, который организовывал поле для пациента, а не просто содержание информации. Подобно этому, можно жестко придерживаться запланированной повестке мероприятия, не оставляя пространство чему-либо возникающему в данный момент, в связи с тем, что критерии определения того, что является существенным, жестко фиксированы. Реальность же в том, что мы должны быть открытыми текущей конфигурации поля, вне зависимости предвидели мы ее заранее или нет.

Есть определенный аспект поля, который весьма часто может быть настолько «незаметным», что будет постоянно казаться не имеющим значения: это присутствие наблюдателя. Хотя наблюдатель или комментатор, или исследователь всегда являются частью целостной ситуации и не могут быть удалены из нее без потерь. Подобным образом в Гештальт группах, которые проводились ранее, присутствие «горячего стула» было очевидно важной частью создания контекста того, что происходило в группе. Так же, как и присутствие видеокамеры может оказывать глубокое влияние на целостную ситуацию. Принцип возможной значимости напоминает нам, что принятие во внимание целостной ситуации означает принимать потенциальную важность и значимость всех аспектов поля.

ПУТИ ПОЗНАНИЯ

Пять принципов, изложенных выше, частично перекрывают друг друга и не являются жестко дискретными. Скорее они похожи на пять окон, через которые мы можем рассматривать теорию поля, исследуя ее значение для нашей практической деятельности. До известной степени здесь не должно быть сюрпризов: эти принципы присущи практике Гештальт терапии, даже если Гештальт терапевт не осознавал ранее, что эти идеи могли быть описаны в терминах теории поля.

Как общий взгляд, как способ говорить о чем-то и придавать смысл человеческому опыту, теория поля пытается ухватить взаимосвязанное течение раскрывающейся человеческой реальности, наполненной нашими личностными смыслами и значениями. Поскольку мы, большинство из нас, являемся членами семей, сообществ, социальных групп, организаций, это еще и способ исследования самих себя во взаимоотношениях. Не существует четкого раздела между «внешним» и «внутренним», единое поле есть место встречи обоих сфер. Теория поля, как я упоминал, дает нам способ понимания реальности. В этом качестве, как всеобщая система знания, она может упоминаться как «эпистемология» (Бейтсон, 1979; Берман, 1981), которая находится в противоречии с эпистемологией нормальной науки, текущей академической и клинической психологии, а также многих форм психотерапии, отличных от Гештальт терапии.

Доминирующая эпистемология нашего времени

Во многих кругах считается само собой разумеющимся принимать как должное серию допущений, которые знакомы нам всем и не в последнюю очередь в связи с системой нашего образования. Вот они: субъективный опыт считается «нереальным»; явление должно быть повторимым, прежде чем оно будет приниматься всерьез; если требуется понять некоторые события, необходимо выделить специфические причины этих событий; сложные проблемы должны быть переведены в переменные, набор параметров или составляющих частей, чтобы исследовать их систематически; количественное знание преобладает над качественным знанием; способность измерить что-либо считается гигантским шагом в направлении его надлежащего понимания; успешные рациональные аргументы считаются верховным арбитром при проведении различий; холистическое мышление считается туманным и неясным; объективность является бесстрастной и политически нейтральной; фактически все вещи, стремящиеся «быть научными», являются в высшей степени похвальными.

Такая акцентированная карикатура, несомненно, есть сверхупрощение. «Научное знание» стало также светским и слишком простым. ( Я только что напечатал эти слова на моем компьютере). Тем не менее, доминирующая эпистемология является настолько мощной и распространенной, что способы мышления, основанные на принципиально отличном наборе утверждений, принципов и предположений - таких, как теория поля - будут переживать трудные времена, пока не станут общепринятыми, особенно в кругах, которые вносят большой вклад в сохранение предположений и взглядов эпистемологического статус кво.

Как теперь хорошо документально подтверждено (например, Капра, 1982; Берман), доминирующая эпистемология девятнадцатого и двадцатого столетий произошла от научной и философской революции, которую мы связываем с Галилеем, Ньютоном и Декартом.

До этого времени, четыре или пять сотен лет назад, и до того, как началась научная эра, существующая эпистемология была совершенно другой, и она была конгруэнтна с социальной и экономической системой того времени.

До 1500 г. преобладающим взглядом на мир в Европе, также как и в других цивилизациях, был органический порядок мира. Люди жили в маленьких связанных сообществах и воспринимали природу как органические взаимоотношения, характеризующиеся взаимной зависимостью духовных и материальных явлений, а свои индивидуальные потребности подчиняли этим сообществам... (Капра, 1982).

Этот взгляд претерпел радикальные изменения в 16-м и 17-м веках. Говоря словами Капры: «...концепция органического, живого и духовного мира было. заменено миром машин, и мир-машина стал преобладающей метафорой новой эры». И с машинной метафорой пришла убежденность (сначала в философии, а затем и в психологии, что и воплотилось в академических дисциплинах), что человеческие существа также могут рассматриваться как машины, а их актуальный личностный опыт не так значим, как «объективное измерение» поведения в лабораторных условиях.

Частью этой великой перемены, было изменение понимания того, как связанные и взаимозависимые человеческие существа относятся друг к другу и к природе. Слова Берман довольно красноречивы:

На Западе накануне научной революции преобладало такое видение природы, как очарование миром. Скалы, деревья, реки и облака виделись чудесными, живыми и люди чувствовали себя во всей этой окружающей среде как дома. Космос был, говоря просто, местом принадлежности. Член космоса был не отчужденным наблюдателем, а непосредственным участником драмы. Его личная судьба была связана с судьбой космоса, и эти взаимоотношения придавали смысл человеческой жизни. Этот тип сознания - «участвующее сознание», — включая...идентификацию с окружающей средой, обусловливает психическую целостность, которая продолжается до того момента, пока не сходит со сцены (1981).

Так мы можем видеть, что эпистемология, которую представляет теория поля, имеет долгую историю. По крайней мере, в чем-то она соответствует более «примитивной» и естественной точке зрения отдаленного прошлого, в которой дуализм, если не отсутствовал полностью, то хотя бы не являлся столь глубоким расколом, каким он стал за последние три - четыре сотни лет. «Участвующее сознание» представляет прекрасную аналогию описания объединенного поля, в которой нет такого строгого и устойчивого разделения между наблюдателем и наблюдаемым, субъектом и объектом.

Берман далее описывает «разочарование», которое начало сопровождать развитие дуалистичного взгляда на мир.

История современной эпохи, по крайней мере, на уровне разума, составляет прогрессирующее разочарование... Научное сознание это отчужденное сознание; нет больше того эстетического слияния с природой, нарастает тотальная сепарация от нее. Субъект и объект всегда рассматриваются в оппозиции друг другу. Я не есть мой опыт, и таким образом не есть часть мира, окружающего меня (1981).

Точка зрения теории поля заново вводит смысл объединенного мира, в котором субъект и объект перестают находиться в оппозиции; мое поле опыта включает значения, которые я нахожу в среде; говорить об окружающем как о независимой и объективной реальности, отдельной от моего или чьего-либо опыта переживания ее, значит, создавать концептуальную сущность, необходимую возможно для образовавшегося типа науки и для «машинного мира», которому она дала вырасти, но не описывать аккуратно естественные явления актуального человеческого опыта. Более того, переход к дуализму не был всецело здоровым. Как замечает Берман:

Логическое завершение этого взгляда на мир есть ощущение тотальной материализации, все является объектом, отчуждено, не-Я, и я всецело являюсь объектом, отчужденной «вещью» в мире чужих, одинаково бессмысленных вещей. Этот мир не создается мной, космос не несет мне ничего, и я не чувствую, что действительно есть какой-то смысл принадлежать ему (1981).

Д.Р.Ланг делает подобное замечание: как результат нескольких сотен лет возрастающего влияния науки на наши глобальные способы понимания реальности, большинство из того, что было нам присуще и составляло внутреннее содержание человеческой жизни (с большой буквы Ж), утрачено:

Ушли видение, звуки, вкус, прикосновение и запах, а вместе с ними уходит эстетическая и этическая чувствительность и смыслообразование, ценности, качество, форма; все чувства, мотивы, интенции, душа, сознание, дух. Переживаемый опыт как таковой отрезается реалиями научного дискурса.

Если обобщать, то с возрастанием доли научной точки зрения и механизации, а также с ростом значимости, придаваемой количественному подходу, объективности и рациональности, произошло фундаментальное разделение между миром, как Я естественно переживаю его и «миром каким он является в реальности» (по общему мнению), т.е. как он описан наукой. И это то самое разделение или отчуждение, как об этом пишет Берман, которое лелеет доминирующая сегодня эпистемология, и которое находится в оппозиции (контрасте) по отношению к теории поля, проистекающей из совершенно иного взгляд на мир.