Глава 5 События и загадки XVIII - XIX столетия

На протяжении XVIII столетия кляштор становится жертвой грабежа со стороны проходящих под разными флагами войск. Вначале, в 1700 году, это были войска Вишневицкого во время шляхетской войны против Сапег и их сторонников. Спустя год сюда пришла Северная война. Шведские, русские и польские войска отбирали скотину, продовольствие и деньги. С этими временами связано упоминание о посещении кляштора в Берёзе царём Петром Первым и польским королём Августом Вторым в 1706 году во время их совместных военных действий против шведов[16;772].

Один из основных мифов - это пребывание в Березе русского царя Петра Великого. С середины ХIХ столетия в популярной литературе появилось сообщение о встрече в 1706 году Петра I и польского короля Августа II, причем без указания источника. Затем эта информация появилась и в ряде энциклопедий, тоже без указания источника[11;22].

Теперь только факты. В наиболее полной летописи кляштора - Хронике монастыря, где были записаны все значимые события, нет сведений об этой встрече, хотя в 1706 году там зарегистрированы посещения кляштора шведским королем Карлом ХII (конец апреля), Станиславом Лещинским (май), польским королем Августом II Сильным (конец лета).

Обратимся к хронологии тех событий. Петр I еще 7 декабря 1705 года покинул Гродно и отправился в Москву. Получив известие о наступлении шведов в Польше, обеспокоенный царь 13 января 1706 года выехал из Москвы в свою армию, которая располагалась в Гродно. Согласно русскому историку С.Соловьеву, «узнав, что шведы уже под Гродно и проехать туда нельзя, царь возвратился в Смоленск»[9;12].

2/3 февраля 1706г. саксонцы и поляки (приверженцы Августа), а также русская часть были наголову разгромлены шведами при Фрауштадте. Саксонцы и поляки бежали с поля боя, почти не сопротивляясь, хотя их было 30 тысяч человек, а шведов - 8 тысяч... Только русские сражались мужественно и понесли тяжелые потери. Король Август со своими двенадцатью тысячами успел невредимо умчаться в Краков, так и в глаза не завидев неприятеля. В Польше и в России эта история с уходом Августа и позорным его бегством вместе с уведенной из Гродно конницей произвела ошеломляющее впечатление.

В феврале Петр мечется между Оршей и Минском, а оттуда 13 марта отбывает в Петербург. Причем русский царь, находясь еще в Минске, категорически приказал своей армии уходить из Гродно. Русская армия, повинуясь приказу, в конце марта покинула Гродно и пошла на Берестье, Минск, Киев. А Карл, потеряв из-за разлива рек почти целую неделю, погнался за русскими не по той дороге, которой они ушли, но параллельно - на Слоним и Пинск. Битвы с ушедшей из Гродно русской армией, которую искал Карл, так и не произошло. Хотя 28 апреля на переправе через Ясельду происходит бой между шведами и отрядом русских. Вот как это описано в монастырской хронике: «Несмотря на то, что 1500 русских драгунов сожгли мост и монастырскую мельницу и даже защищали переправу через реку, шведы перешли реку вброд. Промокший до нитки Карл ХII заехал на молитву (в кляштор) и вечером 28 апреля уехал к месту дислокации своих войск, расположенному около Косово. На следующий день вновь приехал и со своей свитой разместился в кельях кляштора, был здесь до 30 апреля»[9;12].

Отсутствуют сведения о пребывании в Березе царя Петра и в его «Журнале или поденной записке императора Петра Великого»[3;4]. Этот «Журнал» регистрировал каждый день жизни русского царя. Нет сведений о такой встрече в Березе и в самых подробных биографиях польского короля Августа II. Если бы царь Петр отступал с русскими войсками, то он должен был быть в Пинске и соседних с Березой городах (по пути следования русских войск), но ни в Пинске, ни в каком - либо ином городе он не был. Более того, после отъезда в январе из Гродно нет никаких сведений о пребывании русского царя на территории Западной Белоруссии.

Вывод: русского царя Петра в Березе в 1706 году не было, а соответственно не могло быть и его встречи с польским королем. А картина художника Н. Гутиева[11;21], которая хранится в Березовском историко-краеведческом музее, является лишь одним из звеньев дальнейшей мистификации истории кляштора.

23 апреля 1706 года под Берёзой произошёл бой шведов с русскими войсками. После того, как шведы заняли Берёзу, Карл XII пробыл в кляшторе до 30 апреля. При отступлении шведы прихватили с собой 3-х монахов в качестве заложников и выпустили их только после получения выкупа в 300 злотых[16;771-772].

Спустя 2 года иноземцы повторно заняли Берёзу и основательно разграбили город и богатейший монастырь - всю дорогостоящую золотую и серебряную костёльную утварь забрали с собой.

В 1708 году берёзовские картузы уехали в Германию, оставив в кляшторе только 4-х монахов.

Значительно пострадал кляштор, особенно его строения во время выборов нового короля (1733-1734 гг.) от столкновений между шляхетскими группировками. В сентябре 1771 года в монастыре побывали русские войска под командованием Суворова.

4 мая 1764 года произошло торжественное перезахоронение останков Казимира Льва Сапеги на то же самое место с установкой нового надмогилья. Этим картузы выражали своё уважение к памяти основателя кляштора.

События первого раздела не затронули западную часть ВКЛ.

В 1784 году под давлением Комиссии Народного Образования картузы основали в Берёзе школу на 36 учащихся, разделённых на 2 класса. Через 4 года здесь обучалось уже 50 учащихся, но в 1791 году школа перестала существовать[24;78-80].

В результате 3 раздела РП в 1795 году Берёза оказалась в составе Российской империи. Согласно новым законам, кляштор не мог подчиняться власти ордена, находившегося за пределами государства. Вначале руководство картузами приняло на себя луцко-брестское епископство, а через 3 года, в 1708 - виленское, в подчинении которого кляштор находился до самого закрытия[24;133-134].

Сильно пострадал монастырь в период войны 1812 года. Французские войска занимались грабежом, захватывали монастырское имущество. Урон, нанесённый обители, составил сумму 36 717 рублей[11;22].

К 1819 году количество монахов уменьшилось с 17 до 6[21;394]. Но даже в эти неблагополучные годы деятельность кляштора была ещё довольно оживлённой. Так, в 1804 году велись строительные работы - покрытие крыши костёла медными листами, укрепление муров, ремонт окон и дверей.

В 20-х годах XIX столетия кляштор остался единственным действующим комплексом картузов на территории бывшей Речи Посполитой. Именно с этим периодом связано громкое и таинственное «дело Пусловских». Это дело о пропаже монастырских ценностей тесно связано с родом Пусловских, известным на Беларуси с ХV века и владевшим имением Пески. На протяжении нескольких столетий Пусловские ничем особенным о себе не заявили — так, обычная шляхта, не хуже и не лучше других. Так продолжалось вплоть до конца XVIII века, пока на свет не появился величайший представитель этого рода — Войцех, ставший крупнейшим литовским магнатом, сделавший феноменальную карьеру и заработавший сказочное состояние[10;11].

Родился Войцех Пусловский в 1762 году. Получив образование, начинает свою стремительную карьеру: избирается депутатом Литовского Трибунала, послом Четырёхлетнего Сейма, маршалком шляхты Слонимского повета. Женится на Жозефе Друцкой-Любецкой. После второго раздела Речи Посполитой и присоединения наших земель к Российской империи далее продолжает своё восхождение по служебной лестнице: в 1807 г. становится российским советником, в 1808 г. — кавалером Ордена Святой Анны II-й степени, в 1810 — действительным советником, год спустя получает бриллиантовый перстень с монограммой императора Александра и уже имеет огромное влияние не только в Литве, но и в Петербурге. Для рядового шляхтича из мало кому известного имения Пески это довольно впечатлительный рост, что, безусловно, лишь подтверждает выдающиеся способности Войцеха.

Ещё больший интерес вызывает его предпринимательская деятельность. Получив от предков в наследство лишь “шляхетскую фамилию Пусловских и часть имения Пески”, Войцех к концу жизни становится владельцем около 40 тысяч крестьянских душ, многих имений, в числе которых Пески, Шидловичи, Альбертин, Косово, Сынковичи, Михалин, Свислочь, Плятта, Телеханы и др., недвижимости в городах[13;6]. Характерная черта - за все свои покупки, в том числе и имения, Войцех расплачивается наличными, благодаря чему о нём идёт слава “чародея”. Проявил он себя и как крупный промышленник: строил суконные, бумажные фабрики, владел винокурнями, смолярнями, броварами, достраивал корпуса Виленского университета и, по свидетельству современников, без преувеличения, являлся пионером промышленности на Литве.

На тему происхождения богатства Войцеха Пусловского ещё в те времена существовало множество версий. Друзья бывшего слонимского маршалка были уверены, что тот сколотил состояние благодаря лишь своему незаурядному уму и труду. Сам же песковский магнат говорил, что своими «богатству и успеху» обязан мстиславскому воеводе Ф. Хоминскому, одолжившему ему тысячу дукатов. И дукаты те, «данные бедному дитяти, размножились на тысячи и миллионы, потому что правительство и порядок были теми евангельскими корзинами, которые умножают частицы»[13;6]. В числе возможных источников дохода Пусловского назывались также финансовые махинации, операции с недвижимостью и другие дела, которые не разглашались и были известны лишь посвящённым. Кроме всех прочих, существовала ещё одна весьма распространённая и скандальная версия. Но прежде чем коснуться её, отметим сначала, что у Войцеха был ещё родной брат - Стефан Пусловский, который родился в 1765 г. В отличие от Войцеха, избрал путь духовного служения, отправным пунктом которого стало обучение в Жировичах. В 1786 г. посвящён в капланы, а в 1791-95 г. становится приором Берёзовского монастыря картузов — занимает высокую должность в монастырской иерархии. Затем Стефан Пусловский переходит на должность брестского каноника, декана пружанского, прелата виленской схоластической капитулы, а впоследствии становится доктором теологии, депутатом главного суда и визитатором (инспектором) кляшторов.

После ухода С. Пусловского с должности приора картузского кляштора на его место заступает ксёндз Оскерко. И тут обнаруживается пренеприятнейшая вещь - за время приорства Пусловского в кляшторе пропали ценности на сумму, по разным источникам, от свыше одного до несколько миллионов злотых. В их числе ценная коллекция медалей, подаренная монастырю его основателем Казимиром Леоном Сапегой, серебряная и золотая утварь, а также литой, в натуральную величину, из чистого серебра крест с фигурой Христа на нём. Начинается расследование, которое ведётся, мягко говоря, ни шатко, ни валко. Но вот в 1819 г. на должность приора заступает кляшторный юрист Адаукт Грондский. Он открыто обвиняет былого приора Пусловского в ограблении кляштора и передаче ценностей брату Войцеху, что и послужило последнему “стартовым капиталом”. Воспользовавшись золотом картузов, Войцех затем якобы пустил его на выгодные поставки для российской армии в 1812 году[13;6]. Вот это и была последняя и скандальная версия того, откуда произошли богатства Пусловских. Дело это было настолько шумным, что даже обросло всеми мыслимыми и немыслимыми подробностями вплоть до появления разных историй и анекдотов. Например, вот такого.

Однажды в имении Войцеха Пусловского был устроен званый обед для шляхты. Гости сели за стол, на котором всеобщее внимание привлекала огромная серебряная ваза ювелирной работы. Слово за слово и пришло кому-то в голову спросить, как будет ваза на латыни. Каждый высказывал свой вариант. Но тут, в дальнем конце стола, немного привстав, какой-то пройдисвет-шляхтич, видимо нелюбимый Пусловским, смелым голосом сказал: «Ваза по латыни? Сrux Cartusianorum! (Крест картузианский)»[13;6].

Ксёндз Грондский был настроен решительно. После своего вступления на должность приора ему удаётся попасть на приём к самому императору Александру I, который распоряжается расследовать это дело как можно тщательнее. В отношении Стефана Пусловского начинается официальное расследование. В монастырь одна за другой направляются шесть комиссий, состоящих из духовных и светских лиц и созданных исключительно по данному делу. Но ни одной из них так и не удаётся обнаружить никаких улик в отношении Пусловского. Грондский теряет доверие и уже сам попадает под подозрение как клеветник. Императору докладывается, что приор в своих жалобах руководствовался исключительно личными мотивами и неприязнью к Пусловским. Грондский вынужден оправдываться. Но он не сдаётся и, предприняв усилия, добивается создания последней - седьмой по счёту комиссии и сам назначает её председателя. Грондский приносит присягу, затем под охраной солдат и полиции выполняется скрупулёзная ревизия кляштора. И... вот она, находка! В костёле под алтарем обнаруживается тайник, а в нём ... Нет, не исчезнувшие ценности. В тайнике хранятся весьма интересные документы: свидетельство, выданное картузами приору Пусловскому о полном отсутствии у монастырской братии каких-либо претензий к чему. А ещё найдены долговые расписки с собственноручной подписью Т. Костюшко о том, что это он в своё время взял из берёзовского кляштора золотые и серебряные предметы утвари, а также коллекцию дорогостоящих монет.

По факту находки комиссией составлен протокол и направлен лично императору, который распорядился дело Пусловского прекратить, а клятвопреступника Грондского взять под постоянный воинский надзор. Произошло это осенью 1822 г.[13;6].

В августе 1823 г. император Александр, проезжая через наши места, по приглашению В. Пусловского на несколько часов останавливается на почтовой станции Ворожбиты. Томящийся под надзором ксендз Гродский, узнав об этом, подкупает своих охранников и, прихватив корзину фруктов, на повозке едет к императору просить о снисхождении. Разгневанный такой наглостью бывшего картузского приора, Александр I не только не даёт ему аудиенции, но приказывает страже доставить его обратно в монастырь. Опальный ксёндз окончательно впадает в отчаяние и “начинает употреблять спиритус”[13;6]. Через пару месяцев он умирает. Лекарская экспертиза высказывает предположение, что смерть наступила от отравления травами, найденными в большом количестве в его келье[18;134].

Скандал потихоньку затихает. Но густая сеть подозрений по - прежнему остаётся на семье Пусловских. Громкое дело наводит на кляштор картузов монаршее неудовольствие и способствует его скорейшему закрытию[19;586].

Имел ли какое-либо отношение к Берёзовскому кляштору Т. Костюшко?

1794 год. Речь Посполитая, в состав которой пока ещё входит и Берёзовщина, охвачена национально-освободительным восстанием под предводительством Тадеуша Костюшко. Силы повстанцев и Российской империи не равны. В таких условиях вполне естественным выглядит привлечение финансовых, людских и продовольственных ресурсов. Доподлинно известно, что Депутация Скарбова собирала пожертвования в пользу восстания. Известно также, что в 1794 г. настроения в Литве по отношению к восставшим были как нельзя более доброжелательные и пожертвования в наличных деньгах и материальных ценностях делались охотно. Духовенство тоже не являлось исключением. Например, кляштор в Супрасле пожертвовал часть костельного серебра[13;6]. Однако в «Газете Народной Виленской» за 1794 г., где печаталась вся информация о поступлении денег, даже под рубрикой безымянных пожертвований такой огромной суммы не встречается. Более того, среди перечисленных добровольных взносов, сделанных разными религиозными учреждениями, картузские опять-таки не значатся. Поступление ценностей в виде «костельного серебра» из Брестского воеводства в центральную коронную кассу тоже характеризуется ничтожно малой стоимостью. А общая сумма серебра и драгоценностей, поставленных из Литвы в Варшаву в период восстания, едва достигает 700 тысяч польских злотых. Где же здесь картузские миллионы?

Подозревать Т. Костюшко - национального героя Франции, Польши, США и Беларуси в похищении монастырских драгоценностей вряд ли кто осмелится.

Да и сам начальник восстания своим жизненным путём тоже не даёт повода усомниться в его честности и порядочности. Пребывая вдали от Берёзы и ни разу не посетив это местечко, Костюшко вряд ли мог оставить расписки, написанные собственноручно. Скорее, это сделал бы кто-то из его уполномоченных. В заключение можно сказать, что вряд ли когда-нибудь в дело исчезновения картузских ценностей окончательно будет внесена ясность. Прошло 200 лет, от кляштора картузов остались одни развалины, Пески давно уже не родовое гнездо Пусловских. Никаких документальных подтверждений того, кто всё-таки похитил монастырские сокровища, нет. Всего лишь догадки и подозрения.