2 Военная политика Российской империи на Кавказе: 1816 – 1859 годы

На сегодняшний день, историография Кавказской войны XIX века испытывает определенный кризис, связанный с поиском новых подходов, методов изучения, со стремлением объективно взглянуть на данный феномен без ярлыков и клише советской школы и концепции ориентализма. Однако мы, в данной главе, не будем ставить задачу выхода из этого кризиса в историографическом аспекте. Мы попытаемся взглянуть на природу Кавказской войны через призму деятельности трех ключевых фигур, сыгравших главную, на наш взгляд, роль в этом событии. Это Алексей Петрович Ермолов – великий русский полководец, с именем которого связывают начало Кавказской войны; Михаил Семенович Воронцов, с именем которого связаны «коренной перелом» в Кавказской войне и возвращение к ермоловской тактике; и Александр Иванович Барятинский – знаменитый «победитель» имама Шамиля. Наша задача заключается в том, чтобы дать наиболее объективную характеристику этим трём историческим персонажам.

2.1 Алексей Петрович Ермолов

В ряду исторических портретов покорителей Кавказа у А.П. Ермолова особое место. В России нет другого такого персонажа Кавказской войны, чья личность и деяния представали бы в столь широком диапазоне оценок современников и потомков – от идеализации до гневного осуждения. Найти «золотую» середину – задача непростая, да и вряд ли возможная по отношению к такому разностороннему и противоречивому человеку как Ермолов. «…Многоликость его натуры соединялась с феноменальной природой Кавказской войны и со сложнейшей проблемой утверждения российской государственности среди «негосударственных» народов. Он шел по неизведанному пути, где одни неизбежные ошибки порождали другие, где предвидеть их было так же трудно, как и исправлять». [8 с. 158]. Все авторы, как отечественные, так и зарубежные, дают одинаковое описание внешности и характера Ермолова. Вот что пишет о нем военный историк, генерал русской армии В.А. Потто: «Из ряда людей, прославленных Отечественною войною, из тесного круга деятелей государственных, возвышается величавая фигура, выдающаяся из всех других. Мужественная голова со смелой и гордой посадкой на мощных плечах, привлекательные очертания лица, соразмерность членов и самые движения свидетельствуют о великой нравственной и физической силе Ермолова, этого необыкновенного человека». [12 с. 6-7]. А вот какую характеристику даёт английский историк начала XX века Джон Баддели: «И внешне, и характером Ермолов был человеком, рожденным, чтобы командовать. Крупный, обладающий недюжинной физической силой, с круглой головой на крупных плечах, с шапкой вьющихся волос – во всей его внешности было что-то от хищного зверя. Прибавьте сюда непревзойденное мужество, и вы поймете, почему этот человек вызывал восхищение у своих и ужас – у врагов. Он был безупречно честен, прост, если не сказать груб, в своих привычках, вел спартанский образ жизни. Он не щадил себя в бою, с готовностью делил со своими подчиненными все лишения, был безукоризнен в выполнении своего долга».[7 с. 86].

Как видим, генерал Ермолов был очень крепким физически, мощным, но при этом и умным, начитанным, просвещенным для своего времени человеком. Герой Отечественной войны 1812 года, любимец армии, патриот России, никогда не пресмыкавшийся перед властью, он был личностью противоречивой и загадочной.

В 1816 году Ермолов, привыкший иметь дело с европейской политикой и военной наукой, получил должность наместника Кавказа и вместе с ней дипломатическую миссию в Персию. Последнюю он видел особенно трудной, так как считал себя полководцем, а не дипломатом. Но с этой миссией он прекрасно справился, договорившись с персидским шахом о сохранении условий Гюлистанского мирного договора 1813 года, за что получил в глазах императора Александра I еще большее доверие. На Кавказе Ермолову предстояло решить задачу, казавшуюся для русской армии не сложной и даже как бы не вполне достойной его мировой славы – укрепить позиции России в регионе и подчинить горские племена имперскому скипетру. Тогда в Петербурге считали, что урегулирование русско-турецких и русско-иранских противоречий в Закавказье является куда более важной задачей, чем подчинение разрозненных племен Северного Кавказа. Пока еще никто не знал, что через 12 лет закавказский вопрос будет снят с повестки дня, а северокавказский обернется ожесточенной войной, затянувшейся на десятилетия.

Пока еще не мог знать этого и Ермолов. Однако талантливому политику и генералу понадобилось меньше времени, чем другим, чтобы осознать и спокойно принять тот факт, что покорение Северного Кавказа потребует долгой, терпеливой и титанической работы. И не только оружием. «Но уже и в короткое время, знакомясь в самых общих чертах с положением дел на Кавказской линии, он успел вывести далеко не утешительные выводы. Он уже был в этих местах молодым артиллерийским капитаном с корпусом графа Зубова и теперь, двадцать лет спустя, был поражен, не найдя почти никакой перемены к лучшему. Терские станицы и лежащие за ними русские поселения по-прежнему были ареной кровавых набегов и держались в постоянной осаде». [12 с. 15]. Подтверждением данного факта являются слова самого генерала Ермолова из рапорта в ноябре 1817 года: «При первом взгляде на средства обороны Кавказской линии от набегов горских народов удобно видеть можно, что в соразмерность пространства линии силы наши недостаточны, что местоположение, совершенно отовсюду открытое, к защите неспособно, что большая часть богатейших селений наших, лежа по крайней черте границ, понуждает для обережения их употреблять единственное средство кордона, развлекающего войска, и что, наконец, существование линии обеспечивает одно несогласие и даже вражда между собой горских народов…» [1 с. 32]

Генерал Ермолов, в отличие от своих предшественников, с самого начала действовал самостоятельно, не ограничивался ролью послушного инструмента правительственной политики, он избрал главным принципом прагматизм. Главной целью всей политики Алексея Петровича на Кавказе были национальные интересы России. Те, кто силой противодействовал этим интересам, становились его личными врагами, с которыми он обращался беспощадно. Здесь для него не было ни проблемы нравственного выбора, ни проблемы выбора вообще. По мнению генерала, Российская империя, решая в этом регионе стратегические и политические задачи огромной государственной важности, несла «свет цивилизации» в среду непросвещенных племен и народов. При наличии столь благородной цели вопрос о средствах имел для Ермолова второстепенное значение. «Главная идея Ермолова заключалась в том, Кавказ должен стать неотъемлемой частью Российской империи, что существование независимых или полунезависимых государств или общин любой направленности (христианских, мусульманских или языческих) в горах или на равнинах несовместимо с честью и достоинством его государя, а также безопасностью и благосостоянием его подданных. Именно на этих идеях и базировалась вся его политика, все его административные меры, каждое передвижение войск под его началом». [7 с. 89].

А.П. Ермолов предстает в двух образах – как военный и как политик. Это удачное соединение в одном деятеле способствовало созданию предпосылок для будущего успешного решения единой задачи утверждения России на Кавказе. Хотя при Ермолове Кавказская война только начиналась (хотя это тоже спорный вопрос), именно он заложил основы тех новаторских тактико-стратегических идей, к которым через много лет бесплодных и дорогостоящих попыток применения классических военных схем, придется вернуться его именитым преемникам. Кавказская война была выиграна Россией в значительной мере благодаря ермоловскому «наследию» [8 с. 160].

Прибыв на Кавказ прямо с европейских полей сражений, где действовали правила классической стратегии, Ермолов не стал спешить с их применением. Изучив окрестности он понял, что ему досталось в высшей степени своеобразное поприще, требовавшее новых подходов. Он понимал, что здесь нет единой хорошо организованной армии, нет простора для маневра, даже нет представления о том кто враг, и где он? Здесь русская армия столкнулась с особым, и неизвестным до того ей, противником. Она оказалась в ситуации, в которой, в свое время оказались англичане в Индии и французы в Египте и Алжире. Это была очень сложная задача, но у Ермолова уже были мысли для её решения: «Смирить чеченцев необходимо надобно, но меры на то должно взять совсем другие, нежели до сего времени. Надобно оставить намерение покорить их оружием, но отнять средства к набегам и хищничествам, соединив во власти своей всё, что к тому им способствовало». [1 с. 33]. То есть полководец предлагает прочно обосноваться в предгорьях, выдвинуть русские базы поближе к Кавказскому хребту и тем самым ограничить для горцев свободу действий. Были построены укрепления: Грозная, Внезапная, Преградный Стан, Бурная, Герзель-аул и др. Соединенные дорогами, проложенными в лесах, они образовали протяженную фортификационную линию с запада на восток – от Назрани до Каспия. Одновременно прорубались просеки с севера на юг, открывавшие доступ к прежде недоступным местам базирования чеченцев и дагестанцев. Таким образом, Ермолов закладывал обширный плацдарм для продвижения вглубь гор.

Подобные методы применял генерал Ермолов и в Кабарде, построив ряд крепостей у выходов из главных ущелий Кавказского хребта. Лишь на Северо-Западном Кавказе Ермолов не приступил к подобной системе. Либо из-за постоянной военной активности черкесов, либо из-за того, что видел здесь иную ситуацию, чем в Чечне и Дагестане.

Есть и парадокс, и логика в том, что просвещенная бюрократия рождается и начинает свою активную гражданственную деятельность при самых жестких, самых имперско-мыслящих (в глазах многих – самых одиозных) кавказских наместниках – П. Д. Цицианове и А. П. Ермолове. Профессиональные военные, воспитанные в соответствующем духе, эти генералы видели свое предназначение, прежде всего в наведении внутреннего порядка в крае и защите его от внешних угроз, что отныне становится проблемой безопасности России, то есть – приоритетной проблемой любого государства. Отсюда – широкое использование силовых методов. Однако они не являлись самоцелью и применялись только в тех случаях, когда мирные средства не действовали, хотя, конечно, остается далеко не праздным вопрос – насколько та или иная ситуация действительно была безвыходной?

П. Д. Цицианов и А. П. Ермолов осознавали, что, помимо армейского, нужен и другой инструментарий для борьбы против беспорядка. Именно с этой прагматической целью они создали в Закавказье весьма сплоченную колониально-чиновничью корпорацию, руководствуясь посылом о том, что ее эффективность будет прямо пропорциональна ее просвещенности. Особым покровительством пользовались те «кадры», которые своими взглядами и творческим потенциалом более всего отвечали представлениям наместников о сути и форме цивилизаторской миссии России. Вместе с тем П. Д. Цицианов и А. П. Ермолов не всегда могли полностью контролировать процесс формирования бюрократии просвещенного типа. Зачастую он принимал стихийный характер. Так, «проконсул Кавказа», конечно, не имел никакого отношения к появлению в подведомственном ему крае блестящей плеяды сосланных туда деятелей декабристского движения. Но нельзя отрицать и того, что во многом благодаря А. П. Ермолову декабристы получили возможность реализовать свои таланты на новом для них поприще и сыграть колоссальную роль в русско-закавказском духовном сближении. Их трудами были заложены основы для великого культурного синтеза, принесшего столь яркие плоды во второй половине XIX веке и особенно в ХХ веке.

В значительной степени благодаря высокому попечительству А. П. Ермолова создавалась та особая духовная среда, в которой происходило становление блестящей закавказской интеллигенции. Наместник поставил на твердое основание систему народного просвещения в Закавказье. Перед грузинскими, армянскими и азербайджанскими юношами – независимо от их: социального положения и вероисповедания – были открыты перспективы получения прекрасного образования, причем, не только, в Тифлисе (тогдашней культурной столице Кавказа), но и в Петербурге и Москве. Вместе с престижностью имперской системы образования быстро растет и спрос на нее.

Отмечая бесспорные военные таланты и личное мужество Ермолова, западные авторы, при этом, критиковали его за чрезмерное усердие и жестокость его системы. По свидетельству Фр. Вагнера, Ермолова горцы называли «русским шайтаном». [8 с. 164]. Баддели пишет: «Русский генерал Эркерт говорил о Ермолове: «Он был столь же жесток, как и сами местные». А сам Ермолов говорил: «Я хочу, чтобы ужас, который вызывает моё имя, охранял наши границы надежнее, нежели цепь крепостей, чтобы моё слово было для местных законом, даже более неизбежным, чем сама смерть. Снисхождение в глазах азиатов есть признак слабости, и поэтому я суров из исключительно гуманных соображений. Одна казнь спасает жизни сотен русских и тысячи мусульман – от предательства». [7 с. 87].

Интересным является вопрос – насколько переплетаются между собой жестокость Ермолова и зарождение мюридизма? Или же это два независимых друг от друга процесса протекавших в одно время?

Русский военный историк Р.А. Фадеев в середине XIX века одним из первых попытался выяснить происхождение мюридизма, вот что он писал: «Мюридизм мог родиться на Кавказе, как и теперь рождаются в Азии разные мусульманские толки, от естественной надобности духа, возбужденной, но не удовлетворяемой Кораном. А развился он в таких размерах потому, что служил выражением главной страсти и главной черты исламизма, ненависти к неверным, в стране занятой неверными. Мюридизм не создавал своего богословия, он разнится от веры общей всем суннитам, только крайностью своих выводов». [15 с. 32]. Английский историк Д. Баддели утверждал, что «совершенно очевидно, Ермолов способствовал появлению Шамиля, а тот, в свою очередь, окончательной победе России. Первый своими безжалостными методами разбудил яростный дух фанатизма и стремления к независимости, который только и мог способствовать созданию политического альянса между воинственными племенами Дагестана и Чечни. Последний же был самим воплощением этого духа». [7 с. 116].

Как видим одни авторы считают, что именно жестокость Ермолова проложила борозду и дала прорасти семенам мюридизма, другие признавали эффективность его силовой политики. Однако если отвечать на наш вопрос, взглянув на это глазами современного человека, то нужно сказать, что обвинять Ермолова в жестокости – так же справедливо (или несправедливо), как осуждать горцев за «варварские» методы ведения войны. У каждой стороны была своя правда, свои мерила ценностей, своя высшая идея, освобождавшая от всяких сомнений по поводу средств ее воплощения. Все это заставляет рассматривать главных героев Кавказской войны не в эмоциональном-назидательном, а в историческом аспекте.