7.6. Теория познания

Сущностью человеческой души, характером составляющих ее способностей обусловливается и отношение человека к познанию. Коль душа заключает в себе чувствующую и разумную части, ощущает и размышляет, значит, человек уже в силу своей природы есть существо познающее. «Все люди от природы стремятся к знанию»³⁵². Первым проявлением этого изначального познавательного стремления Аристотель считает влечение к чувственным восприятиям, которое у человека общее с животными. Но значит ли это, что ощущение уже и есть знание? Платон на данный вопрос отвечал отрицательно, полагая, что чувственный опыт не научает, а только напоминает, пробуждая в душе знания, приобретенные ею до вселения в человеческое тело. Отношение Аристотеля к чувственному познанию принципиально то же, что и у Платона. Оба мыслителя начало истинного знания усматривают в разуме, а не в ощущениях. Однако в отличие от своего учителя, Аристотель не только умозрительный философ, но ещё и ученый-эмпирик, исследователь природы, уверенный, в отличие от Платона, в возможности научного познания физического мира. Поэтому чувственному познанию он уделяет больше внимания, нежели Платон. По Аристотелю, чувственные ощущения и восприятия составляют основание опыта, который, в свою очередь, является предпосылкой наук и искусств, ибо последние возникают у людей благодаря опыту. Чувственное созерцание сопутствует также и умственному познанию, поскольку созерцаемое умом должно быть дано и в виде наглядного представления. Таким образом, чувственные ощущения предшествуют и практическому опыту, и теоретическому познанию. «Поэтому, — говорит Аристотель, — существо, не имеющее ощущений, ничему не научится и ничего не поймет»³⁵³.

Ощущение вызывается внешним предметом, и потому, в отличие от мышления, оно не во власти ощущающего. Не от нас зависит, иметь его или не иметь. Связь ощущения со своей внешней причиной выдвигает вопрос о гносеологической сущности этой связи, т. е. об отношении ощущения к предмету. Во всех формообразованиях чувственности — ощущениях, восприятиях, представлениях — Аристотель видит образы и подобия внешних предметов. Ощущение — бестелесный оттиск предмета в душе. В акте ощущения указанная способность души «уподобляется ощущаемому и становится такой же, как и оно»³⁵⁴. Но если функция ощущения заключается в том, чтобы копировать вещь, воспроизводить её форму в душе, то следует признать, что «всё, что является чувствам, истинно», что «ощущения всегда истинны»³⁵⁵. Однако достоинство истины Аристотель приписывает только ощущению.

Что же касается представления, то оно, по Аристотелю, может быть и искаженным образом вещи, представлять её в неистинном виде. Ведь представление возникает там, где отсутствует отчетливое восприятие. Но оно-то и может быть как истинным, так и ложным. А в большинстве случаев — ложным.

Утверждая истинность ощущений, Аристотель ответственность за ошибки и заблуждения возлагает на нашу рассудочную способность. По Аристотелю, ошибочно не само ощущение, а его осмысление в наших суждениях, вследствие чего мы приписываем ощущаемое качество не тому предмету, которому оно действительно принадлежит. «В самом деле, в том, что это бледное, ощущение не ошибается; но в том, есть ли бледное это или нечто другое, ошибки возможны»³⁵⁶.

Высказывание о том, что представляет собой предмет чувственного восприятия, Аристотель вместе с Платоном называет мнением. Последнее, как мы уже знаем, может быть и истинным, и ложным. Мнение Аристотель связывает с верой, ибо нельзя иметь мнение и не верить ему, а вере сопутствует убеждение, которое упирается в разумное основание. Таким образом, познавательная задача ощущений и восприятий заключается в том, что они открывают уму объекты познания. То, что ощущается и воспринимается чувствами, потом становится предметом размышления для ума. Ощущение передает душе форму внешнего предмета, разум осмысливает ее и создает новую, мыслительную форму, которая тоже является образом, но уже по отношению к чувственному образу. Формы внешних предметов и составляют содержание души. «Душа необходимо должна быть либо этими предметами, либо их формами; однако самими предметами она быть не может: ведь в душе находится не камень, а форма его. Таким образом, душа есть как бы рука: как рука есть орудие орудий, так и ум — форма форм, ощущение же— форма ощущаемого»³⁵⁷.

Резюмируя познавательное значение чувственности и ее вклад в результаты познания, Аристотель указывает, что чувственные восприятия дают «важнейшие знания о единичном», т. е. о чувственно воспринимаемых качествах предмета, например, что огонь «горяч». Указанное знание философ отделяет от «мудрости» как знания о «причинах и началах», знания об «истине».

Подобно чувственным восприятиям, опыт, приобретаемый благодаря наличию памяти, тоже есть «знание единичного». Отношение Аристотеля к опыту заключается в следующем. С одной стороны, он подчеркивает большое практическое значение опыта и утверждает, что имеющий опыт преуспевает в практической деятельности больше, нежели тот, кто обладает отвлеченным знанием, но лишен опыта. С другой же стороны, обладатель опыта знает лишь «что», но не знает «почему». Он, например, знает, что это огонь, но не знает, почему огонь горяч. Так, ремесленники руководствуются одним только опытом. И хотя они умеют делать свое дело, но делают его механически, в силу привычки. В этом смысле Аристотель ставит их деятельность на одну доску с деятельностью некоторых «неодушевленных предметов», т. е. по Аристотелю, ремесленник действует столь же стихийно и неосознанно, как и огонь, который жжет.

Обобщение опыта, осмысление его поднимает познание на ступень искусства. Искусство занимает место между опытам и наукой. Оно стоит ближе к практической деятельности, чем теоретической, ибо в отличие от науки направлено не на познание вещей, а на их созидание. Но искусство включает в себя и теоретико-познавательную сторону. В этом отношении оно имеет сходство и точки совпадения с наукой. Как вид познавательной деятельности искусство есть результат обобщения опыта и появляется тогда, когда образуется единый взгляд на сходные предметы. Владеющий искусством отличается от имеющего опыт тем, что знает чувственно воспринимаемые предметы на уровне причинных отношений между ними или, как говорит Аристотель, знает не только «что», но и «почему». Поэтому, согласно Стагириту, знание и понимание характеризуют больше искусство, чем опыт, и человек искусства является более мудрым в сравнении с человеком опыта: например, врач более мудр, чем ремесленник. В отличие от ремесленника, владеющий искусством может быть наставником, способен научить своему искусству другого. Аристотель считает наставника более мудрым, чем ремесленника, не вследствие умения действовать, а благодаря наличию «отвлеченного», т.е. обобщенного знания.

На вершине пирамиды познания находится наука, или знание об умозрительном. В противоположность всем предшествующим видам знания, наука есть «безусловное знание», знание в собственном смысле слова. Всякое другое знание, будь это мнение или вера, всегда условно, относительно и случайно, ибо вместо данного мнения или веры всегда можно предполагать другое мнение и другую веру. Научное знание исключает иное знание об одном и том же. В нем раскрывается необходимость предмета, невозможность для него быть иным, чем оно есть. Следовательно, и знание этой необходимости не может быть другим, чем оно есть. Ведь оно есть знание причины. А познание причины и означает, по Аристотелю, познание предмета в его необходимости, в результате которого мы узнаем, почему данный предмет оказался тем, что он есть. «Мы полагаем, что знаем каждую вещь безусловно, а не софистически, привходящим образом, когда полагаем, что знаем причину, в силу которой она есть, что она действительно причина ее и что иначе обстоять не может»³⁵⁸. Поэтому отыскание причины Аристотель считает основной задачей научного познания, «ибо для знания важнее всего исследование причины, почему есть»³⁵⁹. Для Аристотеля знание причины вещи означает знание ее сущности: «знать, что именно есть данная вещь, и знать причину ее бытия — одно и то же»³⁶⁰.

Научное знание есть доказательное знание. Без доказательств, говорит Стагирит, «не создается наука». Однако доказательство состоит в выводе заключения из неопосредованных доказательствами первых посылок. Следовательно, не всё в научном знании подлежит доказательству. По этому вопросу Аристотель вступает в полемику с Антисфеном. Основатель кинизма полагал, что знания не может быть, так как посылки сами требуют доказательств, что ведет цепь аргументов в бесконечность. Неопосредованные положения Антисфен не считает знанием, ибо если посылки знать невозможно, то невозможно знать и выводы, следующие из них. Противоположное Антисфену мнение относительно возможности знания было высказано Ксенократом и его сторонниками. Последние утверждали, что недоказуемых положений нет, так как доказательство можно вести по кругу, доказывая одно через другое и обратно. Следовательно, знание возможно.

Аристотель не соглашается ни с киниками, ни с Ксенократом. Киники разрушают познание, а Ксенократ пытается отстоять его негодными средствами, потому что доказательство по кругу представляет собой тавтологию, в которой утверждается, что если есть А, то А есть. Но подобным способом можно обосновать все, что угодно. Выход из положения Аристотель видит в том, чтобы избежать в доказательстве как бесконечности, ибо не имеющее конца («беспредельное») не может стать предметом познания, так и логического круга. Для этого надо признать неопосредованные положения. Вопреки утверждениям Антисфена, они не требуют обоснования. Ведь первые посылки, подчеркивает Аристотель, еще не сама наука, а только ее начало. Но по самому смыслу понятия начало исключает какое-либо обоснование. Опосредствованное начало уже не есть начало, поэтому оно «необходимо» недоказуемо. «Мы же утверждаем, что не всякое знание доказывающее, а знание неопосредствованных начал недоказуемо»³⁶¹.

Недоказуемые положения постигаются умом, актом интеллектуального созерцания. Об этом умственном видении, умозрении Аристотель пишет следующее: «иногда с помощью находящихся в душе образов или мыслей ум, словно видя глазами, рассуждает и принимает решения о будущем, исходя из настоящего»³⁶².

Задачей науки Аристотель считает получение только достоверного знания, признаками которого являются необходимость и всеобщность. Последняя устанавливается путем доказательного определения. Определение всеобщности есть вместе с тем установление причины и сущности, «формы» определяемого предмета. Поэтому обо всем чувственно воспринимаемом и преходящем, единичном как таковом, не может быть ни определения, ни доказательства. Все это остается за пределами научного знания, в сфере мнения. «Предмет знания и знание отличаются от предмета мнения и от мнения, ибо знание направлено на общее и основывается на необходимых положениях, необходимое же есть то, что не может быть иначе. Многое же хотя и истинно и существует, но может быть и иным. Поэтому, о нем нет науки. В противном случае то, что может быть иначе, было бы тем, что не может быть иначе. Но с такими вещами не имеет дела ни нус (ибо под нусом я понимаю начало науки), ни недоказуемое знание, ибо последнее есть схватывание непосредственной посылки»³⁶³. По Аристотелю, научное знание, наука есть дедуктивное, выводное знание. Его началом является ум, имеющий дело только с общим. Общее двояко открывается уму — в непосредственном созерцании, умозрении и в процессе мышления понятиями. Но поскольку, согласно Аристотелю, общее находится в единичном, то и познание должно начинаться с опыта, с чувственного восприятия единичных вещей. В познании ум постепенно доходит до понятия, всеобщего знания, порождая сначала опыт, потом искусство, науку и, наконец, высшие начала. В этом движении познания философ стремится связать в единое целое единичное, чувственное со всеобщим, логическим. Он отмечает, что и в чувственном восприятии мы уже познаем некоторые общие свойства вещей (движение, величину, число и т. д.). «Общие свойства имеются и в том, что воспринимается разными чувствами»³⁶⁴. Следовательно, ощущение направлено не только на данный единичный предмет, но и на то общее, которое заключается в нем. «Ибо хотя воспринимается единичное, но восприятие есть восприятие общего, например, человека, а не человека Каллия»³⁶⁵.

По Аристотелю, «первое общее» появляется в душе уже на уровне чувственного познания как результат обобщения удерживаемых в памяти чувственных образов. Между чувственной генерализацией и обобщающей умственной деятельностью Аристотель признает наличие определенного сходства. «Чувственное восприятие сходно с простым высказыванием и мышлением»³⁶⁶. Но если это так, то значит и мысль является высказыванием не только об общем, но и единичном. И ум, рассуждая об общем, затрагивает и единичное. «Суждение и размышление направлены отчасти на общее, отчасти на единичное»³⁶⁷. И все же хотя начало познания Аристотель видит в чувственном опыте, он не признает опытного происхождения науки. По Аристотелю, знание происходит из знания, а не из ощущения. «Всякое обучение и всякое основанное на размышлении учение исходит из ранее имеющегося знания»³⁶⁸. Все познавательные способности Стагирит делит на те, которые «всегда истинны», и те, которые могут ошибаться. К первым он относит науку и ум, ко вторым — мнение и рассуждение. Но и из первых двух теоретических деятельностей ум, полагает Аристотель, истиннее, чем наука, и превосходит ее «точностью». В силу указанного преимущества, только ум может иметь «своим предметом» начала научного знания, быть его причиной и источником. «Таким образом, если помимо науки не имеем никакого другого рода истинного познания, то началом науки будет нус»³⁶⁹.

При всем тяготении Аристотеля к опыту, к наукам, изучающим физический мир, понимание соотношения чувственного и сверхчувственного, эмпирического и логического остается у него платоническим. И во внешней природе, и в человеке ум предшествует чувственности, общее — единичному. Идеальное, бестелесное выступает принципом смысла единичного и телесного, началом его бытия и познания. «Платон и Аристотель, — пишет С. Н. Трубецкой,— оба — философы умозрительные, исходящие из основных начал Сократа: оба они, несмотря на значительные различия, в сущности имеют один и тот же взгляд на самую природу знания»³⁷⁰.