Уральская академия государственной службы

Кафедра теории и практики управления

Хрестоматия

по курсу «История менеджмента»

Составитель: д.ф.н., профессор

В.А. Костин

Екатеринбург 2003

Хрестоматия по курсу «Основы менеджмента» предназначена для студентов дневного обучения специальности «Менеджмент организации» -061100. Хрестоматия составлена на основе программы курса по истории менеджмента, разработанной в Уральской академии государственной службы в 2003 году, содержит подборку текстов из работ известных ученых Х!Х-ХХ вв. по формам организации хозяйственной жизни и управления хозяйственной деятельностью

СОДЕРЖАНИЕ

Раздел 1. Методологические основы исследования форм организации хозяйственной жизни и управления.

1.1. Милюков П.Н. Методологии истории хозяйственной культуры….3

1.2. Ойкен В. Критика национальной экономии. ……………………..13

1.3. Ойкен В. Научное познание экономической действительности.

Раздел 2. Административный менеджмент в условиях аграрных цивилизациях восточного типа.

2.1. Вебер М. Месопотамия …………………………………………….47.

2.2. Виноградов И.В. Раннее и древнее царства Египта……………….65

Раздел 3. Специфика менеджмента и хозяйственной жизни в греко-римской аграрной цивилизации.

3.1. Андреев Ю.В. Греция в XI-IX вв. до н. э. по данным

Гомеровского эпоса…………………………………………………………91

3.2. Неронова В.Д. Экономическая система Римской державы

со 11 в. до н.э. по 11 в. н.э. ………………………………………………..101

Раздел 4. Неспециализированный рыночный менеджмент в городах Западной Европы в Х1-по ХУ вв.

4.1. Вебер М. Средневековый город………………………………………112

4.2. Ле Гофф Ж. Честные и бесчестные профессии

на средневековом Западе. ………………………………………………….123

4.3. Дживилегов А. К. Торговля на Западе в Средние века………………135

Раздел 5. Институциональные и организационные основы рыночного менеджмента.

5.1. Розенберг Н., Бирдцелл Л.Н. мл. Эволюция институтов благоприятных для коммерции…………………………………………………………………….138

5.2. Олтаржевский В.П. и др. Возникновение Ост-Индской компании и первые шаги ее торгово-колониальной деятельности (1600—1612 годы)…………158

Раздел 6. Практика управления хозяйственной жизнью в России в ХУ по Х1Х вв.

6.1. Пайпс Р. Природные и социальные условия (России) и

их последствия………………………………………………………………….163

6.2. Туган-Барановский М.И. Фабрика в XVIII веке…………………………178

Раздел 7. Концепции рыночного менеджмента начала ХХ века.

7.1. Тейлор Ф.У. Принципы научного менеджмента………………………….195

7.2. Файоль А. Общее и промышленное управление. …………………………207

Раздел 8. Концепция административного менеджмента в СССР.

8.1. Афанасьев В.Г.

Раздел 1. Методологические основы исследования форм организации хозяйственной жизни и управления.

1.1. Милюков п.Н. Методологии истории хозяйственной культуры.

Я не пишу здесь социологического трактата и постараюсь представить внушенные всем этим изучением истины в виде кратких тезисов, положенных мною в основу при обдумывании и составлении "Очерков". Положения эти заменят то системати­ческое изложение, которое составляло предмет "Введения" в предыдущих изданиях.

Первым моим положением будет, естественно, самое общее:

1) Понятия закономерности и эволюции должны быть распространены из области естественных наук в область на­ук гуманитарных.

В приложении к истории культуры этот тезис отчасти про­тивополагается, отчасти исключает другие понятия о задачах исторического изложения. Он противополагается так называе­мой повествовательной истории, — истории "событий", истории "случившегося" — термин, который сам по себе указывает на элемент "случайного", преобладающий в такой истории (см. ни­же). Это не значит, что повествовательная история отрицается сторонниками закономерного объяснения истории. Она скорее занимает по отношению к последнему роль подготовительного подбора фактов, получая значение конкретной науки по отно­шению к абстрактной, по системе Конта. …

Этим социологическая точка зрения отличается от другой, которую она отрицает. Сюда относятся все те учения, старые и новые, которые объявляют индивидуальное — неразложимым, неповторяемым и не подлежащим научному анализу. …

Даже и "индивидуальное" не может исключать зако­номерного объяснения. Вообще же попытки закономерного объ­яснения истории так же древни, как попытки вообще размыш­лять об истории. Нашему времени принадлежит лишь приведе­ние этой основной и неистребимой потребности человеческого духа в научную систему и последовательное ее проведение. Здесь мы можем перейти ко второму тезису, как к первому вы­ражению этой последовательности во всякой доктрине, стремя­щейся к синтезу.

2) Научный синтез в социологии снимает противополо­жение духовного и материального начала.

Все явления человеческой цивилизации протекают в духов­ной среде. Этим явления социологии отличаются от явлений мифологии. Только в социальной среде формируется челове­ческая психика (ср. предисловие к третьему тому). Учреждения, экономика, быт, суть такие же духовные продукты социальной среды, как религия и искусство. Зато, как только что сказано выше, не может быть допускаемо различие, проводившееся между "материей" и "духом" в том отношении, что первая об­ласть явлений подчинена закону, тогда как вторая свободна. Все подчинено законам: в области процессов духа господствует такой же детерминизм, как и в области процессов материаль­ных. Это утверждение, притом, не может быть поставлено в за­висимость от того, можем ли мы или не можем при настоящем состоянии науки открыть эти законы. Но тут же необходимо сделать оговорку: между двумя упомянутыми сторонами явле­ний не следует пытаться устанавливать непосредственной при­чинной зависимости или сводить одно начало к другому. Совре­менная социология не идет дальше установления параллелизма между "субъективным" и "объективным" рядами явлений, если употреблять терминологию Гиддингса….

3) Научная социология отодвигает на второй план точ­ку зрения всемирной истории. Она признает естественной еди­ницей научного наблюдения отдельный социальный (нацио­нальный) организм.

Идея всемирной истории имеет почтенную давность. В сво­ем происхождении она тесно связана с религиозной идеей бо­жественного промысла, управляющего судьбами человечества. Отсутствие или неясность связи между отдельными звеньями цепи, составляющей историю человечества, покрывается верой в это высшее руководство, которому одному известна цель су­ществования и чередования человеческих обществ. Эта вера вполне заменяет исследование, и самая схема всемирной исто­рии, основанная на водительстве провидения, предшествует вся­кому исследованию. В сущности, всякая универсальная рели­гия имеет готовую нить, связывающую звенья — в факте своего распространения и усвоения в мире. Естественно, что первой попыткой всемирной истории и явилась история блажен­ного Августина (413-426), взявшего темой распространение христианства на развалинах римской империи. Все предшеству­ющее появлению христианства схематизировалось в течение всех средних веков под формулой четырех монархий Даниилова пророчества, последней из которых и была римская империя. Для дальнейшей истории в этой схеме не было места. И когда Боссюэт в 1681 году составлял для уроков дофину на той же те­ологической основе свой труд, это было уже полнейшим анахронизмом. Его "всемирная история" вышла бессвязным подбором фактов, не проведенных через ис­торическую критику. Католическую философию всемирной ис­тории можно считать на этом опыте законченной. Слабым отра­жением того же мировоззрения была попытка создать и для православия особую всемирно-историческую схему — в форме преемства "трех Римов" (Рим — Константинополь — Москва "третий Рим").

Но идея всемирной истории вовсе не разделила судьбы средневековой схемы. Она, напротив, получила богатое разви­тие под влиянием идей протестантизма в Англии и Германии и "просветительного века" во Франции. Из теологической она ма­ло-помалу превратилась в метафизическую и рационалистичес­кую. Конечно, в каждой из упомянутых стран эта идея получи­ла особый оттенок. В Англии от Бекона до Бокля ход мирового процесса был объясняем накоплением опытного знания. Во Франции от Вольтера до Конта та же идея была развита в борь­бе с церковью, как освобождение человечества от средневеко­вых суеверий и преодоление католицизма путем секуляризации науки, торжества разума и организации его завоеваний. В Гер­мании, наименее отошедшей от господства теологического ми­ровоззрения, идея всемирной истории превратилась в руках ро­мантиков и философов, от Гердера до Гегеля, в учение о посте­пенной гуманизации человечества и о воспитании его к свобо­де — без явного разрыва с неисповедимыми велениями промыс­ла. При всех различиях в этих вариантах переходной эпохи, всем им была обща мысль о доминирующей роли личности, постепенно освобождающейся в процессе, и о прогрессе челове­ческого знания и разума, как движущей пружине самого про­цесса. При всем огромном шаге вперед этого взгляда сравни­тельно со средневековым, уже в то время были замечены отрица­тельные стороны такого понимания всемирной истории. Прежде всего указано было на произвольность выделения одной только определенной группы народов, призванных составить цепь про­гресса, и устранения из схемы всего остального человечества, за исключением обитателей Европы и передней Азии.

Другим недостатком было, конечно, то, что отдельные наро­ды, введенные в цепь, рассматривались только со стороны вне­сенного ими во всемирную историю вклада, причем характер этого вклада определялся гипотетическими особенностями на­родного "духа", якобы двигавшими каждый раз вперед весь всемирно-исторический процесс. Наконец, "дух" этот и у Воль­тера, и у Гердера, — а тем более у Гегеля — принимался за не­кое неизменное во времени начало, которым, не входя в детали, объяснялась и вся история "избранного" народа. Такая трактов­ка, конечно, не имела ничего общего с наукой и, напротив, очень много общего с теологической идеей "плана", наложенно­го на человеческие события свыше. Еще Шлецер поднял голос протеста против такого одностороннего использования истори­ческого материала для абстракций всемирной истории. А когда Ранке отбросил спекулятивные построения философствующих романтиков и попытался вернуться к строго научному эмпири­ческому трактованию всемирной истории, то получилось до­вольно механическое и скудное сочетание "руководящих идей" и "господствующих тенденций" в каждом столетии. Выдвигая вперед борьбу "идей" и избегая изображения борьбы "интере­сов", Ранке уклонился и от объяснения происхождения своих •"идей"'. Точнее говоря, и он остановился тут перед "необъясни­мым", перед "божественными велениями", то есть перед тем же теологическим объяснением. Выведя изучение истории из тупика, в который завела ее теория избранных народностей, Ранке впал в другую крайность, общую всемирным историкам. Он отдал предпочтение изучению международных связей и вли­яний перед изучением внутренней истории отдельных государств, находясь, притом, в этом отношении под влиянием не только собственных теорий, но и современных ему событий, центром которых являлась Германия. При этом, правда, совер­шенно отпадал элемент мистики; но зато слишком выдвигался вперед элемент случайности и личной воли. Психология дей­ствующих в истории личностей — самое сильное место метода Ранке. Пока Ранке прилагал эти приемы к конкретному изло­жению международных отношений германо-романских народов Европы, он проявил великое мастерство историка-повествовате­ля. Но когда, на склоне лет, он принялся за издание (неокон­ченной) "Всемирной истории", лишенной теологического и ме­тафизического освещения, то тут и оказалась слабость реальной связи между отдельными звеньями этой истории, — так же как и произвольность выбора. Ранке перенес центр тяжес­ти рассказа и тут на "ход великих событий, связывающих все народы", а существо этих событий видел не только в "культурных стремлениях", на которых "вовсе не исключительно покоится историческое развитие", а в "им­пульсах совершенно иного рода, преимущественно в анта­гонизме наций, которые борются друг с другом за обла­дание территорией и за первенство". Это и возвращало "Все­мирную историю" в старый, более привычный круг, с прибавкой чисто германской окраски, то есть по существу знаменовало вырождение самой идеи.

Переходя ко второй половине моего третьего тезиса — о на­циональном организме как о естественной единице научного изучения, я, прежде всего, отмечу, что эта идея имеет еще более почтенную давность, чем идея всемирной истории. Если идея всемирной истории появляется (не считая античных компиля­ций) только с переходом от античной эпохи к христианству и средневековью, то идея национальной истории, как особого целого, возникает уже в республиках классической древнос­ти и возрождается в итальянских республиках ренессанса. В этих маленьких государствах-городах легко было заме­тить чередование форм государственного устройства, связанное с очередным преобладанием того или другого социального слоя, а быстрый ход этого процесса, совершавшегося на па­мяти двух-трех поколений, помогал связать все этапы про­цесса в единый цикл, имевший свое начало, середину и ко­нец и повторявшийся в ряде отдельных "политик". Это был чрезвычайно подходящий материал для выведения из него общего эмпирического закона. Так, Платон и Аристо­тель в древности; и итальянские гуманисты в эпоху воз­рождения классицизма — в особенности Джамбаттиста Вико —положили начало "Новой Науке", предшественнице совре­менной социологии, работающей именно таким же срав­нительным методом. Языческая наука греческих мыслите­лей и секуляризованная впервые в Европе — наука италь­янцев счастливо обошлась без теологии и метафизики. Отсюда — почти современный дух их учений. В частности, Вико с удивительной проницательностью набросал основные черты своей "Новой Науки", несмотря на очень несовершенное состояние знаний в его время. Ему вполне ясно было научное значение параллельного изучения национальных историй для извлечения из них сходных черт, доступных объяснению общи­ми причинами. Вот его социологический тезис. "Однообразные вещи, родившиеся одновременно у целых народов, незнакомых друг с другом, должны иметь общий источник истины". "Эта аксиома", поясняет Вико, "опровергает общепринятое до сих пор мнение, будто естественное право вышло от единственной первой нации, которая позднее передала его другим народам. Это заблуждение нашло веру у египтян и греков, которые хва­лились, что первые распространили на земле гуманность и ци­вилизацию"².

Главной ошибкой Огюста Конта, при всех огромных заслу­гах этого творца социологии, было именно то, что он построил свое учение о стадиях человеческого прогресса по всемирно-историческому принципу. Так, он ищет фетишизм и политеизм в первобытных и древних обществах, монотеизм и метафизику в средних веках и начале новой истории, а происхождение пози­тивизма относит к современности, его развитие — к будущему. Тут совершенно прав Н.Я.Данилевский, когда находит популяр­ное деление на древнюю, среднюю и новую историю ненаучным и устанавливает следующее положение, совпадающее по мысли с учением Вико. "Собственно говоря, и Рим, и Греция, и Ин­дия, и Египет и все исторические племена имели свою древ­нюю, свою среднюю и свою новую историю.

Конечно, Вико очень часто оперирует с понятием «провидение», управляющего судьбами народов. Но в его употреблении это — не только средство обезоружить католиков, имевших основание осуждать его основную антитеологическую систему, но, в более глубоком смысле слова, и поставить понятие закона выше понятия человеческого произвола. В этом же смысле идея провидения эпохи романтической реакции заменила понятием закономерности поверхностный "рационализм" XVIII столетия. Впрочем, Вико лучше романти­ков умел совмещать идеи закономерности и свободной человеческой воли.

На этом самом осно­вании и Вико различает у каждого народа три стадии развития, которые он на своем языке называет веком богов, веком героев и веком людей, то есть в сущности, теологическим, метафизи­ческим и позитивным. В классическом мире была своя ("пер­вая") эпоха варварства; в христианском мире она в точности по­вторилась ("второе варварство").

Новая социология скрепила это представление об однооб­разном ходе национальных историй, проведя аналогию между животным и социальным организмом. Именно на этом сопо­ставлении построил свою социологию Спенсер, за которым по­следовал целый ряд социологов, дополняя эту общую аналогию все новыми чертами, частью искусственными, но иногда мет­кими (Лилиенфельд, Шеффле, Вормс, Фуллье — чтобы назвать только главных из них). Недостаток системы Спенсера — в том, что к этой части своей синтетической философии он подо­шел уже на склоне лет и ограничился преимущественно описа­тельной стороной, заимствуя притом материал из этнографии первобытных народов. В этой области изучение преемства сход­ных ступеней развития было затруднено для Спенсера уже его исходной точкой зрения: желанием приложить к социологии — или даже построить социологию на закономерностях, открытых в физиологии. Затем, внимание Спенсера было односторонне со­средоточено на описании каждой из сходных стадий, тогда как генетическая связь между последовательной серией этих стадий осталась в тени.

Сказанное выше подготовляет к моему четвертому тезису:

4) Научная социология не признает отдельные нацио­нальные организмы неподвижными, неизменными «типами». Она изучает эволюцию каждого отдельного организма и нахо­дит в нем черты, сходные с эволюцией других организмов.

Первая же фраза этого тезиса отделяет нас от вышеотмечен­ных индивидуалистов, отрицающих возможность сравнения и, следовательно, научного объяснения исторических явлений. Правда, первоначально речь идет о необъяснимости одного только личного элемента в истории с точки зрения "идеографов". Но затем признание необъяснимости и несравнимости "типов" распространяется на целые национальные организмы, то есть на все содержание истории. Точнее говоря, сходство и сам Спенсер не ответственен за увлечения, вызванные аналогией между обществом и организмом. Он определенно говорит: "Между живым телом и телом политическим не существует других аналогий, кроме тех, которые являются следствием взаимной зависимости частей, свойственной им обоим... Общность основных принципов организации есть единственная утверждаемая вами общность".

Возможность сравнения признаются и здесь, но лишь до того момента, когда "этнографический материал" превращает­ся в "тип", — именно, когда в процессе эволюции присоеди­няется элемент "морфологический", элемент формы, являю­щийся в глазах такого противника Дарвина, как Данилев­ский. началом "идеальным в природе". Исходя из идеи "органичности" нации, Данилевский допускает распростране­ние этой аналогии на возрасты национальной истории. Каж­дая народность переживает периоды молодости, зрелости и старости. Данилевский называет их периодами "племенным", "государственным" и "цивилизационным". Итак, казалось бы, он признает общечеловеческие законы развития, свойствен­ные каждому национальному организму? Отнюдь нет. "Племен­ная" стадия — это для него только материя без формы, народ­ность без "идеи". "Государственный" период — тоже подготови­тельный. В это время только складываются национальные уч­реждения и национальный характер. Но вот наступает третий период, "цивилизационный"; народность развертывает в себе присущую ей самобытную "идею", — и готов неразложимый и неизменяемый "тип". В этой стадии — "начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа".

Научная социология отвергает путь "платонизма". Он остается достоянием течений, желающих сохранить пережит­ки теологической и метафизической идеологии — по боль­шей части с определенной целью увековечить черты прошло­го национальной истории. Цель научной социологии — от­крыть общие законы исторической эволюции. Наиболее об­щее направление этой эволюции есть то, которое обще ей с эволюцией физиологической. Спенсер весьма удачно опреде­лил его, как "переход от несвязанной однородности к связан­ной разнородности". Фазисы, которые история каж­дого отдельного социального организма проходит в этом направлении, находили у разных философов истории и со­циологов весьма многообразные определения. Число три в большинстве схем преобладает. Конечно, оно не сводится к чередованию "тезиса, антитезиса и синтеза", как того требу­ет "диалектический" метод Гегеля — Маркса. "Игра всемир­ного духа" в эту диалектику есть просто игра собственного воображения г. г. философов. В большинстве трехчленных схем третья часть не "преодолевает противоречия" первых двух, а просто ведет процесс эволюции дальше их. Наиболее удачны притом те из этих схем, которые устанавливают не только какой-либо один ряд ступеней развития, повторяющих­ся повсюду, а несколько параллельных рядов, соответственно различным сторонам исторического процесса. Сюда относится наш пятый тезис:

5) Научная социология выделяет общие черты, эволюции национальных организмов в закономерные социологические ря­ды и старается определить взаимную зависимость между этими рядами.

Здесь мы вступаем в более спорную область. И число рядов (сторон жизни), и причинная связь между ними и их так сказать иерархия (зависимость более сложного от более про­стого) различно определяются различными социологами. Не отождествляя себя ни с каким отдельным из этих определе­ний, мы отметим лишь интерес такого рода изысканий и их об­щее направление, в котором выявляется основная истина соци­ологической эволюции. Перечислить их все нет ни возможнос­ти, ни надобности; укажу лишь в хронологическом порядке не­которые, наиболее интересные и связанные с содержанием "Очерков".

Древнейшее из таких определений находим у Платона. Гре­ческий философ связывает причинной связью политичес­кий ряд с психологическим. По его классификации свой­ства души распределяются следующим образом: 1) Низшие потребности, вытекающие из голода и полового чувства. 2) Вы­сшие ("благородные") чувства. 3) Разум. Им соответствуют в политическом ряду: 1) Экономическое государство (произво­дящего класса). 2) Военное государство — воинов (соответству­ет благородным инстинктам). 3) Государство совершенных правителей — философов. Мы увидим, что это построение получает отголоски в современности.

6) Если сопоставление ряда национальных процессов вскрывает сходные черты, закономерно повторяющиеся в их эволюции, то изучение условий окружающей среды, в которой неизбежно протекает каждый данный процесс, объясняет, так же закономерно, его своеобразие.

Необходимость изучения среды вытекает из того же сообра­жения, которое заставляет отодвинуть идею всемирно-истори­ческого процесса в пользу изучения процессов национальных. Именно там и здесь мы спускаемся с высот абстракций и приближаемся к объяснению реального явления, составляющего предмет научного изучения. Пользуясь сравнением Шмоллера, можно сказать, что социолог или историк культуры, который ограничился бы выделением сходных черт всякой исторической эволюции и счел бы свою задачу поконченной на этом, походил бы на химика, который, раложив воду на составные элементы, объявил бы, что главное значение при образовании воды имеет кислород, так как его в 8 раз больше, чем водорода. Закономер­ность социологического ряда сама по себе указывает лишь на основную тенденцию, которая неизбежно осуществится, когда для ее осуществления дана будет подходящая среда. И всегда результат взаимодействия этих двух начал будет реален и свое­образен. Под влиянием данных географических, климатичес­ких, почвенных, биогеографических условий, а также и пере­данных по наследству особенностей данного человеческого об­щества, действительный ход исторического процесса может раз­нообразиться до бесконечности, вплоть до полного парализования сходной внутренней тенденции. Мы увидим, как этот про­цесс останавливается на ранних ступенях под влиянием небла­гоприятной среды. Это, конечно, не значит, что основной тен­денции вообще не существует – так же, как и не значит, что не существует закона тяготения или закона ускорения падаю­щего тела, если предмет лишен возможности падать и находит­ся в состоянии покоя. Надо, конечно, оговорить при этом срав­нении, что среда не есть мертвая рамка, в которой развиваются формы социологической эволюции, и что воздействие среды нельзя сравнивать с сопротивлением каменного пола или глу­хой стены. Характер контакта и его продуктов можно скорее уподобить химическому или биологическому, чем механическо­му процессу. Заметим также, что зависимость внутреннего про­цесса от среды уменьшается по мере овладения человеком сила­ми природы, то есть по мере приближения от прошлого к настоящему. …

Реальный облик социального явления, однако же еще не дорисовывается совместным действием обоих указанных факто­ров — основной социологической тенденции и среды. Если тем и другим в достаточной степени объясняется эволюция социаль­ного порядка (учреждений и нравов), то этих факторов еще не­достаточно для объяснения конкретных исторических событий и "деяний". Тут мы возвращаемся к старому пониманию содер­жания истории. На этот же круг конкретных и наиболее слу­чайных явлений ссылались преимущественно и те, кто объявлял историю необъяснимой, то есть исключающей научное объясне­ние. К этому же сводится — но только в известной степени — и пресловутый спор о роли личности в истории. Барт цитирует историка М.Леманна, заявляющего, что "история человечества представляет из себя историю героев, личностей. История поэ­тому индивидуальна; в ней нет типических событий, нет зако­нов. Исторического явления никаким образом нельзя объяс­нить, его нельзя вывести в силу какой-либо причинной зависи­мости". Без такой метафизической подкладки, с чувством бес­силия, останавливался перед возможностью написать такую "индивидуальную" историю Карлейль. "Жизнь человеческого общества есть совокупность жизни всех личностей, составляю­щих общество; история — главное содержание бесчисленных биографий... Но, зная, как запутан ход вещей человеческой жизни даже тогда, когда мы наблюдаем его собственными гла­зами, мы должны сказать, что верное описание его не только трудно, но и невозможно... Если даже одна биография, хотя бы наша собственная, остается для нас недоступной, то насколько же более недоступны эти миллионы биографий, фактической стороны которых мы не знаем". Приблизительно так же рассуждал старый Гомер, принима­ясь за исчисление войск, пришедших под Трою с Агамемноном:

"Ныне поведайте, музы, живущие в сенях Олимпа,

Вы, божества, вездесущи и знаете все в поднебесной;

Вы мне поведайте, кто и вожди и владыки данаев...

Всех бойцов рядовых не могу ни назвать, ни исчислить,

Если б и десять имел языков я, и десять гортаней...

Только вождей корабельных и все корабли я исчислю".

Приблизительно так вышел и Карлейль из необходимости "сокращать" исторический рассказ. ''Всемирная история", — говорит он в "Культе героев", — "есть, как я понимаю ее, исто­рия действующих в мире великих людей. Они были руководи­телями массы — эти великаны, — созидателями, образцами, творцами всего, что стремилась создать и чего желала достиг­нуть человеческая толпа. Все, что мы видели осуществленным в этом мире, есть, собственно, внешний материальный результат и воплощение на практике идей, живших в великих людях, ниспосланных миру. Душой всемирной истории — по справед­ливости следует признать, — была их история".

Этому пониманию противопоставляется мой седьмой тезис:

7) Социология не может отрицать возможности научно­го (т.е. закономерного) объяснения исторической роли личнос­ти, хотя бы практически осуществление этой возможности и представлялось чрезвычайно трудным.

Мы говорим тут, конечно, о личностях, игравших "истори­ческую роль", так как история "миллионов", конечно, не мо­жет служить содержанием не только абстрактной, но и кон­кретной науки. Но ведь недоступна нам и история всех падений яблок с дерева, — после того, как падение яблока навело Нью­тона на открытие закона тяготения, или история всех особей вида, регистрируемого в описательной зоологии, или классифи­цируемого и анализируемого в биологии. Изучение индивиду­альных явлений в массе, конечно, возможно и доступно — при помощи статистического метода, служащего испытанным сред­ством научного объяснения. Но при этом оставляется в стороне все то, что не касается определенной черты, подлежащей изуче­нию. Остается, за этим исключением, все же подлежащей научному объяснению область явлений, где личность участвует именно как личность, и притом не пассивно, самым фактом своего существования, а активно, путем внесения своей доли в историческое событие, или даже в создание социального поряд­ка. Такой возможности не только нельзя отрицать, но, напро­тив, в реальной истории она представляется на каждом шагу. И надо признать, что детерминисту приходится тут или свести действие личности к создавшим ее окружающим условиям или признать за ней значение самостоятельного творческого факто­ра. По первому пути пошел Тэн; это же объяснение довел до крайности французский социолог Бурдо. Кто-то сказал, что знает того, кто умнее Вольтера: это — общественное мнение. Бурдо считает, что великие имена создаются эхом, которое они производят в массе: масса сама создает своих великих людей. Человечество состоит не из великанов и карликов, а из средних людей. Народ творит высший род поэзии — поэзию народную. Гений только лучше выражает общую мысль. Открытия в науке и изобретения лишь кумулируют ряд предыдущих мелких ша­гов. Вмешательство гения в исторические события имеет лишь временное и местное значение и не может отклонить событий от их закономерного русла. Все это верно в значительной степени: вопрос лишь в том, верно ли это безусловно. Мы имеем ведь ря­дом с этим крайним мнением другое, противоположное, которое я только что выразил словами Карлейля и которое в свою оче­редь довел до крайности Паскаль в своем знаменитом изрече­нии: "если бы нос Клеопатры был немного короче, то весь об­лик земли был бы иным. Не возвращаясь по этому поводу к моей аргументации в предыдущих изданиях, обращу лишь вни­мание на то, что в области влияния личности на ход истории необходимо различать личный каприз от сознательно-целесооб­разного поступка, совпадающего в своем значении с общей тен­денцией процесса. Очень глубоко и правильно в этом отноше­нии замечание Вико, что процесс, создавший человеческие об­щества, "все же был мыслью, так как создали его люди с созна­нием, не был фатумом, так как они создали его с выбором, и не был случайностью, так как действуя с постоянством, всегда поступая одинаково, они приходят к тем же последствиям". Есть исторические периоды, когда личность, в роли признанно­го вождя или наследственного властителя, призвана выражать очередную тенденцию времени. На этом основывается моя аргу­ментация в предисловии к третьему тому относительно деятель­ности основателей московского государства. При стихийном ха­рактере, с которым начиналась везде и всегда эволюция об­щественности, действительно, только личности — официальные или моральные руководители масс — служили инициаторами и исполнителями общественно-целесообразных поступков. При дальнейшем ходе истории эта роль переходит к все более рас­ширяющемуся кругу сограждан. Но роль личности, как выразителя общественной воли, и в этом случае не теряет значения. И поскольку личность входит фактором в совершающийся и по­мимо нее социологический процесс, постольку, обыкновенно, и роль ее становится более значительной. Поскольку она идет вразрез этому процессу, постольку рано или поздно ее действие изолируется и затеривается в общем итоге. Возможны, конечно, и длительные отклонения от линии основного процесса под вли­янием произвола лица или доктрины. Примером может слу­жить большевистская Россия. Но и в подобном случае, одном из крайних в истории, внимательное изучение должно указать связующие с прошлым нити и прецеденты, раздувшие малую причину в большой результат. …

Милюков П.М.

Очерки по истории русской культуры.

В 3 т. Т.1. – М.:Прогресс, 1993. С.40-63.