1.2. В.Ойкен. Критика национальной экономии. Вторая главная проблема.

Глава 1. Введение.

Удалось ли национальной экономии познать экономические процессы в их всеобщей взаимосвязи, соединяя историческое на­блюдение и теоретическое мышление, и тем самым, преодолев большую антиномию, накопить научный опыт? Чтобы получить полный ответ на поставленный вопрос, понадобилось бы дать раз­вернутое критическое изложение истории национальной экономии, что не входит в наши планы. Здесь мы можем затронуть лишь главнейшие моменты.

Начать следует с классической национальной экономии. Ее огромная и непреходящая заслуга состояла, как известно, в том, что она открыла всеобщую взаимосвязь экономического процесса и всесторонне развила метод мышления, свойственный теоретической экономической науке. Тем самым был сделан существенный шаг к познанию экономической действительности. Но антиномию она еще явственно не различала, и в этом слабость классики.

Однако было бы ошибкой утверждать, что классики ничего не смыслили в истории, что исторический характер хозяйствования был ими не распознан. Подобная критика свидетельствует лишь о незнании классиков. Большинство физиократов, а также Смит, Юм, Мальтус, Дж. Ст. Милль и многие другие были отличными знатоками истории. Основополагающий труд Смита "Богатство народов" — прямо-таки ис­торическое произведение, его читатель знакомится со страноведческим и всемирно-историческим обзором событий от Англии до Китая и Юж­ной Америки. Таким образом, избитое утверждение, будто классики хорошо разбирались в теории, но не замечали различий политических и хозяйственных порядков и поэтому были склонны к абсолютизации своих выводов, от постоянного повторения не становится верным.

Для того чтобы уяснить себе отношение классической нацио­нальной экономии к истории, нужен более глубокий взгляд. При таком подходе, несомненно, обнаружится, что классика — дитя Просвещения; между тем Просвещение XVII—XVIII вв. ни в коей мере не было чуждо истории. Правда, в истории людей эпохи Про­свещения интересовали иные вопросы, нежели науку XIX в. Они, конечно, отчетливо понимали особенности отдельного человека и отдельного народа, но, в конечном счете поставленные ими вопросы были направлены не на отдельного человека или отдельный народ — просто в них стремились отыскать некий общий, Богом установлен­ный, разумный и естественный порядок жизнеустройства и естест­венные его законы. Например, Монтескье, воплощающий собой дух XVIII столетия и оказавший, между прочим, очень сильное влияние на Адама Смита, обладал, как известно, обширнейшими познания­ми в области истории отдельных государств и народов с античности до нового времени. Но изучение отдельных фактов, государств и народов не было для него самоцелью. Он хотел через знание подробностей пробиться к общему пониманию закономерностей, управляющих жизнью государств и народов, а также господствую­щих в истории сил, чтобы таким путем создать основу для созда­ния правильного, разумного государства. В реально существующих порядках он надеялся посредством духовного прозрения нащупать контуры правильного государственного порядка. Следовательно, Монтескье через универсальное знание исторических фактов и сил стремился приобрести познания всеобщего характера и применимости. "Окунуться в богатство веков, с любовью погрузиться в мир уникальных явлений — такое умонастроение, типичное для XIX в., было бы для него не чем иным, как игрой или эстетством" (Франц Шнабель).

Аналогичным было отношение к истории и у классиков нацио­нальной экономии. С большим интересом многие из них вживались в историю. Но целью их было не описание экономики того или иного народа в определенный период времени со всеми ее особен­ностями, например привлекавшей к себе столь много внимания в середине XVIII в. экономики Китая. Скорее классики стремились к тому, чтобы за всеми этими особенностями китайской и какой угодно другой экономики обнаружить разумную и правильную структуру хозяйства вообще или всеобщие законы хозяйства и по­нять поведение хозяйствующего человека вообще. Таким способом классическая национальная экономия искала за историческим мно­гообразием существующих общественных порядков один-единст­венный естественный порядок и нашла его в конкурентном порядке. Историзму XIX — начала XX вв., который был целиком сосредоточен на описании отдельных исторических форм, чуждо подобное отношение к истории. Критика с позиций такого ис­торизма, как правило, отрицала величие и реалистичность подхода классиков. Отрицала она и то, что классики были хорошо знакомы с реальной экономикой.

И тем не менее классическая национальная экономия по­терпела неудачу не только потому, что в ее теоретической системе была заложена ошибка. Она потерпела неудачу главным образом вследствие того, что предлагаемое ею теоретическое решение не со­ответствовало многообразию исторической жизни. Даже признавая полностью оправданным ее стремление отыскать, исследуя различные экономические институции, разумный или естественный порядок, невозможно отрицать, что в этом своем стремлении ей не удалось добиться объяснения исторически сложившегося хозяйства. Ее аналитическая мощь в сущности была сконцентрирована на рассмотрении одного случая, который трактовался как естествен­ный, — порядка полной конкуренции на всех рынках. При таком подходе совершенно отступал на задний план, например, анализ монополии. Но всеобщая и полная конкуренция никогда не суще­ствовала и не существует. В том числе и во времена классиков, т.е. в последней трети XVIII — первой половине XIX вв.

Критики из числа приверженцев исторической школы, как правило, утверждали, что классики знали только свою эпоху и, возможно, их теория ей и соответствовала. Такая критика, однако, расходится с фактическим положением дел. И во времена класси­ков в цивилизованных странах Европы еще существовали замкну­тая цеховая система, монопольные права и иные формы отношений или хозяйственных образований с централизованным управлением, так что уже тогда конкретная историческая реальность не полно­стью охватывалась анализом полной конкуренции. Нам известно, отчего классики не ощущали расхождения между теорией и ис­торической действительностью: они стремились главным образом вы­яснить, каким должно быть естественное, рациональное и эффектив­ное хозяйство. Тем не менее указанное расхождение с фактами — в той мере, в какой речь идет о познании реальности — недопустимо.

Взаимосвязи хозяйственных процессов в Америке 1941 г. с ее сильными монополиями и значительным влиянием центральных органов власти должны быть изучаемы экономической наукой точ­но так же, как и немецкая экономическая повседневность начала XX в., военное хозяйство 1914—1918 гг. или же хозяйственный быт раннесредневекового феодального поместья. Однако теория, ставящая на первый план образование "естественной цены" в усло­виях особой рыночной формы менового хозяйства, а именно всеоб­щей и полной конкуренции, должна оказаться несостоятельной перед всеми этими историческими фактами и хозяйственными формами. Не учитывая разнообразия институциональных форм в своих теоретических рассуждениях, а потому и не придавая значе­ния большой антиномии, классики создали теории, которые не в полной мере отражали хозяйственную реальность в ее ис­торических видоизменениях.

Итак, в XIX в. насущной необходимостью стал новый подход. Он вырастал в основном — хотя не всегда — из осознания того, что классическая национальная экономия не соответствует ис­торической действительности, имеет доктринерский характер. Од­нако пути, на которых искали обновления национальной экономии, вели в различные стороны, и этот факт особенно отчетливо ощу­щается, если рассматривать развитие национальной экономии под тем углом зрения, под которым рассматриваем его мы. Для нас в первую очередь важно зафиксировать типологическое различие подходов, методов, применяемых при исследовании. То обстоятель­ство, что отдельные ученые могут прибегать к помощи разных ме­тодов, а потому их следовало бы причислить сразу к нескольким типологическим группам, мы оставляем здесь в стороне.

1. Для многих экономистов конца XIX — начала XX вв. боль­шое значение имело размышление о содержании понятий. Что та­кое "экономика"? Что такое "экономический принцип"? Или еще более глубокий вопрос: что такое "общество"? В рассмотрении ука­занных вопросов наука, как уже отмечалось, возвращалась к своим истокам в надежде таким образом приблизиться к пониманию "сущности" экономики и хозяйственных процессов.

"В учении о народном хозяйстве, — писал Шпанн в своем труде об обмене и цене, — речь идет не только о поверхностном фиксировании факта самого по себе, например обмена между А и В (хотя в такого рода констатациях всегда присутствует элемент объ­яснения, теории); речь идет также о постижении наблюдаемого, о сущности обмена. Поскольку же, как мы увидим в дальнейшем, только из понятия обмена может быть выведено понятие цены, а из него, в свою очередь, понятие распределения, я начинаю свое исследование с понятия обмена".

Подобные попытки пробиться к сути хозяйства через анализ понятий, ухватить эту суть в дефинициях, создать системы поня­тий, называемые "теориями", и уже на этой основе путем дедук­ции прийти к конкретным результатам весьма распространены в национальной экономии последнего столетия. Достаточно раскрыть любой учебник, чтобы получить представление о таком методе. В целом же экономисты, которые действуют подобным образом, мо­гут быть названы "понятийными экономистами". Метод заключа­ется не только в том, что в начало выносится рассмотрение неко­торых основополагающих понятий; зачастую с анализа понятий на­чинаются даже специальные исследования. Так, например, при изучении проблем торговли первым делом ставится вопрос: "Что такое торговля?" Тем самым суть ее должна быть определена изна­чально, а теория торговли предпослана исследованию. Лишь после этого обращаются к фактам, и если какая-либо фирма не подпада­ет под определение, ее не относят к числу торговых.

Исключить из числа чистых "понятийных экономистов" следу­ет, однако, тех исследователей, которые хотя и начинают с дефи­ниций, но затем не занимаются дедукцией, а корректируют исход­ные определения, сообразуясь с существом самого предмета. Лишь там, где доктрина или ее разделы намертво привязаны к понятиям или познанию сущности процессов при помощи дефиниций, можно говорить о следовании собственно "понятийно-экономическому" методу.

Указанный метод, конечно, тоже дает возможность поставить важные вопросы истории мысли. В целом он свидетельствует о возрождении известных элементов средневекового "реализма" в XIX—XX вв., хотя и в секуляризованной, нетеологической, а пото­му значительно видоизмененной форме. Можно, разумеется, за­даться вопросом о том, в силу чего это стало возможно. Действи­тельно, это принципиальный вопрос, однако звучит он следующим образом: что дает нам "понятийно-экономический" метод?

Логики (например, Дж. Ст. Милль) иногда утверждают, что любая дефиниция содержит в себе аксиому. Следовательно, дефи­ниция является таким предложением, которое не только недоказу­емо, но и не нуждается в доказательстве, ибо самоочевидно. Воз­можно, сказанное справедливо в отношении математических определений, но не подходит для правильно построенных определений в опытных науках. Ибо их определения должны, как уже было показано в первой части, выражать результаты конкретных исследований, т.е. быть обоснованы предметным ана­лизом.

Если же определения в такой опытной науке, какой является национальная экономия, выносятся в ее начало, то они и впрямь становятся аксиомами, точнее — псевдоаксиомами. Ибо они претендуют на самоочевидность, на отсутствие необходимости в доказательстве, хотя в действительности не являются ни очевидны­ми, ни доказанными. Такие субъективные определения, выступая в качестве предпосылок, превращаются в дедуктивные умозаключе­ния, и корректность последних маскирует то обстоятельство, что вследствие произвольного характера предпосылок вся цепочка рассуждений никуда не годится.

Например, один автор определяет понятие "экономика" как "устройство человеческого общежития в духе согласования в дли­тельной перспективе потребностей и средств их удовлетворения". Другой настаивает, что экономика является "употреблением средств для достижения целей на основе оценки средств". И так далее, без счета. И из подобных дефиниций надеются вывести по­нимание объекта национальной экономии и найти решение конкретных вопросов. Люди не замечают, что, идя путем дедукции из определений, можно прийти лишь к тем выводам, которые уже изначально заложены в указанные определения. У каждого есть свое житейское представление об "экономике". Укладывая его в определенную дефиницию, мы приходим к тому, что все результаты, которые теперь могут быть на ее основе получены, будут не новыми научными открытиями, а лишь пояснением тех донаучных представлений, которые мы имели о предметах прежде.

Шпанн характеризовал "общество" как центральное понятие всех социальных наук и разъяснял псевдоаксиоматически, необос­нованно, не затрудняя себя наблюдениями за действительностью, что возможно либо "индивидуалистическое", либо "универсалист­ское" понятие общества. После чего он высказался в пользу так называемого универсалистского понятия и сконструировал весьма претенциозную систему, которая на деле представляла собой лишь развитие положений, предварительно заложенных в его произвольное понятие общества. Понятие стало фетишем. …

Занимаясь дедуктивными умозаключениями из псевдоаксиома­тических тезисов, которые выступают в роли определений, "поня­тийные экономисты" совершают насилие над разумом. Это их кардинальная ошибка. (В принципе все основные пункты критики в адрес данного метода сформулированы Кантом, но, очевидно, "Критика чистого разума" писана не для "понятийных экономи­стов".) Из указанной кардинальной ошибки вытекают полная оторванность от действительности и сектантство, неотделимые от данного направления в национальной экономии.

Оторванность от действительности. Известна притча о средне­вековых монахах, которые, ведя зимой дискуссию о том, может ли молоко замерзнуть, не додумались выставить его на холод, а пыта­лись ответить на вопрос, рассуждая о "понятиях" холода и молока — разумеется, безуспешно. Точно так же действуют многочисленные современные "понятийные экономисты", когда они, например, спорят о том, должна ли национальная экономия иметь дело с ко­личественными характеристиками или нет, исходя при этом из по­нятия экономики. Если бы они отважились хоть на минуту обратиться к изучению хозяйственных фактов, вопрос решился бы очень скоро — так же, как и вопрос о замерзании молока. Однако у "понятийных экономистов" восприятие конкретных вещей полно­стью вытеснено размышлениями о категориях.

Точно так же неверно истолковывают они и смысл другой стороны познавательного процесса — теоретической работы. Для "понятийных экономистов" теория есть сооружение из понятий, возводимое до и независимо от научного установления фактов. То обстоятельство, что любая исследовательская деятельность в обла­сти опытных наук прежде всего должна начинаться с обыденных представлений и что их преодоление возможно лишь через рассмотрение конкретных проблем и проникновение в суть вещей, а не путем выстраивания цепочки дефиниций, ими не осознается. В начале исследования экономист еще не имеет права на научные определения. В то же время они не замечают, что такое проникновение в хозяйственную реальность невозможно без науч­ного анализа. "Теория", развиваемая "понятийными экономиста­ми", и подлинное теоретическое изучение конкретных проблем не имеют друг с другом ничего общего.

Но если отсутствуют как представление о конкретной экономи­ке, так и теоретические инструменты, то это значит, что отсутст­вует всякая возможность познания действительности. Антиномия вообще не осознается; сама методика в одно и то же время и не­исторична, и нетеоретична. При этом зачастую может присутствовать искреннее желание глубже проникнуть в смысл действительных яв­лений и процессов, выйти за пределы простой констатации отдель­ных фактов. Однако всякий раз, как "понятийные экономисты" обращаются к изучению не предмета, а понятия, они вместо реальности обнаруживают сконструированные ими же схемы, ниче­го общего не имеющие с действительностью. Вместо того чтобы ис­кать и находить в видимом хаосе фактов внутренний порядок и взаимосвязь, они создают наряду с ним хаос понятий. Так эти эко­номисты запутывают сами себя обстоятельными, но бесполезными спорами о категориях и понятиях — достаточно вспомнить о дис­куссии между "универсалистами" и "индивидуалистами", — в то время как конкретная хозяйственная жизнь с ее неисчерпаемым множеством проблем проходит стороной. Доискиваясь сущности ве­щей, скрывающейся за этими вещами, они утрачивают сами вещи, так что в конце концов остаются одни пустые слова.

Сектантство. Произвольный характер ключевых категорий, от которых зависит все последующее, закрывает "понятийным эко­номистам" путь к достижению единства в том, что касается итого­вых выводов. Избранный ими метод с необходимостью ведет к то­му, что образуется множество враждующих друг с другом лагерей. Ибо поскольку в начале находятся не констатация предмета иссле­дования и связанных с ним проблем и не мыслительный анализ данного предмета, а произвольные дефиниции и словесные ухищ­рения, постольку приверженность к такого рода беспредпосылочным дефинициям, сущностным определениям или "теориям" является следствием пристрастия, а никак не итогом научного по­знания. Отстаивание той или иной трактовки сущности "обще­ства", "государства", "народного хозяйства", "экономики" или "капитализма" вытекает не из существа дела, а из личных пристрастий. Складываются секты с пророками во главе и несколь­кими, а иногда и множеством учеников. Кто упирает на один, кто — на иной термин, и всякий дает свою, особую его интерпретацию.

Поэтому-то история национальной экономии последних десяти­летий и характеризуется возникновением и исчезновением сект. Появляются все новые пророки, которые выступают по видимости с весьма радикальных позиций, обостряя постановку вопроса о сущ­ности "экономики", "народа" или "науки". Они ощущают себя первопроходцами, не замечая того, что на самом деле они выступа­ют как эпигоны древнего заблуждения. Если их тезисы созвучны духу времени, они пользуются временным успехом. Однако вскоре их оттесняют новые пророки точно так же, как когда-то они сами оттеснили прежних. Сражения сект друг с другом ведутся с той же ожесточенностью, что и религиозные вой­ны. Слова и дефиниции становятся лозунгами, атмосфера в науке делается невыносимой, так что дилетант имеет все основания для изумления по поводу отнюдь не радующей глаз сумятицы вокруг лиц и "систем".

На сей счет сетовали уже не раз. Однако для того чтобы ис­коренить зло сектантства, мы должны знать, откуда оно проистекает. Оно возникает, как нам теперь ясно, из основного за­блуждения "понятийной" национальной экономии. И исчезнет оно лишь тогда, когда будет покончено с указанным заблуждением .

2. "Мир явлений можно рассматривать с двух существенно различных точек зрения. Предметом нашего научного интереса вы­ступает познание либо конкретных феноменов в их временной и пространственной определенности и конкретных взаимоотношени­ях, либо тех форм проявления, которые периодически возникают в ходе изменения указанных конкретных взаимоотношений. Первое направление исследований связано с познанием конкретного, вернее — индивидуального, последнее же — с познанием всеобщего в явлениях; соответственно двум отмеченным основным направлениям процесса познания мы имеем дело с двумя больши­ми классами научных выводов, первые из которых для краткости мы будем называть индивидуальными, а вторые — всеобщими". Карл Менгер предпослал своему знаменитому исследованию "Ме­тод социальных наук" (1883) эти фразы, выражающие квинтэссен­цию всего произведения. Две различающиеся цели исследования могут быть, по его мнению, достигнуты при помощи совершенно различных методов наблюдения, т.е. при помощи двух разных ви­дов научного познания: историческая национальная экономия имеет своей задачей "познание конкретных явлений в их индиви­дуальной взаимосвязи", тогда как теоретическая национальная экономия — познание "законов их сменяемости", "всеобщую сущ­ность обмена, цены, земельной ренты, предложения, спроса",

Мы не станем здесь обсуждать, в какой мере такое разделение национальной экономии — и не только национальной экономии — было подготовлено предшествующим фактическим развитием эко­номических исследований еще до Менгера, а также того, в каком отношении оно находится к науковедению Риккерта—Виндельбанда. Для нас здесь важен лишь один пункт: произошло ли это под влиянием идей Менгера или иных факторов, но такой раскол на теоретическую и историческую части в национальной экономии действительно налицо. Менгер в принципе изобразил, каким образом строят свои исследования многие экономисты. "Дуализм" распространился в самых широких кругах экономистов. "Целью и объектом познания теоретических наук является всеобщее, основ­ное в явлениях, целью и объектом познания исторических наук — индивидуальные, или особые, черты и признаки познаваемого мира. Обе исследовательские цели, особенно в народнохозяйственной сфере, одинаково правомерны". "Оба этих вида науки отличаются друг от друга принципиально различным отношением, в котором их содержание находится к эмпирической действительности. Теоретические науки с каждым шагом своего совершенствования все дальше уходят от эмпирической действительности, в то время как исторические по мере своего развития все больше пытаются приблизиться к ней и к ее индивидуальным проявлениям" (А.Амонн). Иначе говоря, теоретик оставляет исторически индиви­дуальную часть работы экономисту-историку, а сам берется за общетеоретическую. Каждый пытается прийти к своей цели своим особым путем.

Только осознав тот гигантский урон, который нанес и наносит такой дуализм, можно его преодолеть. Новейшее науковедение, как известно, не пошло за Менгером, Риккертом и Виндельбандом; оно не признает раскол наук как следствие якобы различающихся объектов познания. Ибо существует лишь один реальный мир. И познание этого мира со всеми его большими проблемами является целью любой науки. Разделение наук на различные классы есть чисто литературный, книжный прием, оно не имеет отношения к жизни, а потому и не играет никакой практической роли. Однако оставим в стороне эту философско-науковедческую критику "дуа­лизма". Ограничимся сугубо экономическими проблемами.

Применительно к ним справедливо следующее утверждение: ес­ли разделение на теоретическую и историческую национальную экономию проводить всерьез, то не удастся решить ни одной проблемы. До научных выводов дело не дойдет, и наука утратит всякий смысл. Приведем один пример: мы пережили мировой эко­номический кризис 1929—1933 гг., а в его ходе — крах многих ва­лют. Все это породило важные научные проблемы: почему произошли такое небывалое падение цен, такой рост безработицы и столь резкое сокращение производства? Согласно дуалистическо­му методу экономист-историк должен был бы описать события в Германии, Англии и других странах, обрисовать судьбу германской денежной системы в указанный период, зафиксировать факты безработицы и охарактеризовать положение в сельском хозяйстве, металлургии, угледобыче и т.д. Иными словами, ему надлежит изобразить конкретное. Экономисту-теоретику следует разработать теории денег, заработной платы и управления производством. Та­ким образом, он посвящает свое время изучению всеобщего. Что получится в результате? Мало что путного. Поставленные вопросы решены не будут, а именно вопросы о причинах падения цен, безработицы и спада производства в Германии, Англии и других странах в те годы. Следовательно, не будет главного: конкретный механизм хозяйственного процесса раскрыт не будет, ибо он не бу­дет познан в его взаимосвязях. Менгер говорит, что экономист-историк должен установить "конкретные отношения явлений друг к другу". Но этого ему сделать не удастся, ибо как он может уста­новить взаимосвязь между падением цен, безработицей и сокращением производства, а также обнаружить конкретные причины всех этих вполне конкретных явлений, действуя своими методами? Он видит рядоположенность фактов, внутренняя связь которых его исследовательскими средствами познана быть не мо­жет. А каков прок от теории, которая стремится установить некие общие моменты таких явлений, как деньги, рынок труда и производство, но не направлена на познание реального мира? Ис­кусство для искусства. Возникает малоплодотворное сосуществова­ние, и обе науки — как историческая, так и теоретическая нацио­нальная экономия — оказываются несостоятельными в подходе к такой жизненно важной проблеме. …

Дремучие заросли конкретных проблем и пышное многоцветье исторических фактов не волнуют более многих нынешних теоретиков. Все усиливающаяся математизация экономической теории действует в том же направлении, хотя в принципе это не должно быть так. Ее посылки, будучи формально корректными, за­частую имеют очень мало (или не имеют ничего) общего с реальной экономикой. С этим нередко связан упадок собственно экономико-теоретического мышления, которым многие классики владели гораздо лучше, чем многие современные ученые. Тенден­ция чистого мышления к отдалению от конкретного предмета се­годня все более ощутима; беспечность, с которой игнорируются ис­торические факты, препоручаемые историкам, порой просто поражает. Вот в чем одна из причин, по которой экономическая теория в объяснении конкретных актуальных проблем не дает того, что она должна была бы давать; потому-то и все возрастающий по­ток теоретической литературы не приносит ожидаемой отдачи.

Необходимо многое переосмыслить. Иначе в качестве ответной реакции возникает эмпиризм, который будет ратовать за простое описание возможно большего числа фактов, как это, например, можно со всей отчетливостью наблюдать в Америке. Поэтому-то переосмысление должно означать движение не в сторону такого эмпиризма, который тоже не стремится понять действительность в ее взаимосвязях, а в направлении национальной экономии, осозна­ющей и преодолевающей эту антиномию .

3. То обстоятельство, что дуализм теоретической и историчес­кой национальной экономии чреват опасностью упустить из виду хозяйство, подмечено уже давно, но не было должным образом объяснено. Еще Шмоллер критиковал тезис Менгера о наличии двух познавательных целей и считал, что обособление различных направлений исследований, бесспорно, вполне обосновано, "однако указанное различие" не должно "рассматриваться в качестве непреодолимой пропасти". Шмоллер и многие современные ему экономисты стремились к созданию единой национальной эконо­мии, и в этом стремлении мы с ними целиком и полностью со­гласны.

Спрашивается, однако, каким образом они намеревались такого единства достичь и сумели ли они продемонстрировать способность охватить реальную экономику во всех ее взаимосвязях? И снова речь идет не о конкретных лицах, а об исследовательской школе и об определенном способе научного мышления, распространив­шемся, впрочем, далеко за пределами сугубо научной сферы.

Описательная наука поставляет черновой материал для общей теории; ценность этого чернового материала тем выше, чем более полно описаны все существенные признаки, изменения, причины и следствия тех или иных явлений, — так писал Шмоллер в поле­мике с Менгером. Необходимо, следовательно, прежде всего, чтобы "наблюдения были непрерывными, более глубокими и тонкими, чтобы на основе обширных и отличающихся лучшим качеством описательных опытных материалов самого разного характера со­вершенствовались классификация явлений и понятийный аппарат, чтобы типические цепочки явлений и их взаимосвязи, причины распознавались во всем их объеме. То, что на какой-то период времени на передний план выдвигаются преимущественно описа­тельные задачи, ни в коей мере не означает, что мы недооценива­ем теорию, — речь идет о создании для нее необходимой базы.

В соответствии с этим высказыванием действовали и продол­жают действовать экономисты-эмпирики всех стран, занимаются ли они преимущественно словесными описаниями фактов прошлого или настоящего либо же пытаются выразить явления цифрами, действуя как статистики. Огромное число работ об отдельных ремеслах в прошлом и в настоящем, об отраслях промышленности, об отдельных предприятиях, о сельском хозяйстве или об обще­ственных отношениях в тех или иных странах проникнуто мыслью о том, что через сбор и классификацию фактов, описание отдель­ных хозяйственных ситуаций в конце концов можно прийти к со­зданию общей картины, которая и называется "теорией". Таким именно образом эмпиризм рассчитывает прийти к пониманию конкретного хозяйства. Он желает быть "реалистичным".

Между тем история науки — причем отнюдь не одной только национальной экономии — учит, что эмпиризму никогда еще не удавалось познать действительность. Достаточно вспомнить о судь­бе немецкой "исторической школы" между 1870 и 1930 гг., школы, возникшей из вполне оправданного стремления к энергичному проникновению в хитросплетения экономической действительно­сти, а на деле воспитавшей поколения экономистов, в отношении которых сетования по поводу их отчужденности от действительно­сти обладают во всяком случае гораздо большей справедливостью, чем в отношении классиков. Это вовсе не случайно. Отнюдь не плохое следование эмпиристскому кредо привело к крушению дан­ной школы; эмпиризм вообще не может познать действительность. Отчего?

Во-первых, хозяйственную действительность, как и весь вообще реальный мир, в состоянии познать лишь тот, кто задает вопросы. Сбор материала и наблюдение фактов могут осуществляться осмысленно только при условии, что сначала сформулированы определен­ные проблемы. Историк, изучающий, к примеру, германскую ис­торию времен Бисмарка, должен постепенно продвигаться вперед, задавая себе вопросы, периодически ставя новые проблемы. Накопление материала само по себе имеет весьма мало смысла и не позволяет прояснить мотивы действующих лиц и взаимосвязь исторических событий.

Ботанику удается изучить конкретное растение благодаря тому, что он приступает к его исследованию, задавая вопросы: каково его строение? как осуществляется питание? как происходит вегета­ция? Простое же описание растения дает лишь перечень разрозненных фактов. Точно так же обстоит дело и у экономиста. Собранные данные вовсе не отменяют необходимости исследования. Если, допустим, изучается хозяйство какой-либо горной долины, то исследователь вовсе еще не может похвастаться тем, что он познал действительность, собрав материал о местности и ее людях или о геологических, технологических, географических, правовых, по­литических и хозяйственных фактах. Он должен продвигаться вперед, постоянно спрашивая себя: почему именно здесь возникло хлопкопрядильное и хлопкоткацкое производство? Отчего заработная плата относительно низка? Вследствие каких причин в сельском хозяйстве преобладают малые и очень малые предприятия? По ка­кой причине низки доходы лесной промышленности? Указанные вопросы вытекают из повседневного опыта. Пытаясь найти ответы на них, можно представить себе картину хозяйства данной горной долины, причем в ходе исследования возникают все новые проблемы. …

Во-вторых, для того чтобы иметь возможность ответить на по­ставленные вопросы, необходимо, как уже выяснилось, располагать инструментами теории. Последнюю эмпиризм также оценить не в состоянии. Он отводит ей совсем иные функции. Исходя из со­бирания фактов и основываясь на познании их взаимосвязи, наука постепенно должна продвигаться в направлении превращения ее в теорию. Шмоллер пишет о стремлении всякой науки "с течением времени приобретать все более дедуктивный характер" и высказы­вается против переоценки индивидуального или особенного в социальных науках. Следовательно, необходима и возможна общая картина хозяйства. Такую картину дает теория. Весьма характерны слова, сказанные им в предисловии к 100-му тому издаваемых им "Исследований": "Работы по истории хозяйства и управления преобладают; теоретической национальной экономии не было уде­лено ни единого выпуска наших "Исследований". Мои оппоненты могут сказать, что это произошло оттого, что я ее не ценю, я же отвечу — оттого, что я ценю ее слишком высоко".

Итак, тот, кто полагает, что Шмоллер и его сторонники явля­ются не противниками, а приверженцами "теории", окажется прав. Необходимо лишь ясно представлять себе, что эта "теория" в по­нимании эмпиристов есть нечто совершенно иное, нежели та теория, которая необходима для того, чтобы прийти к научному результату. Предварительная постановка экономических проблем в общей форме и начало их теоретического рассмотрения, как выяс­нилось выше, необходимы для того, чтобы исследовать хозяйствен­ные взаимосвязи. Если, к примеру, необходимо объяснить процесс девальвации доллара в период Гражданской войны в США и сразу после нее или же девальвации немецкой марки между 1914 и 1923 гг., взаимозависимость между ухудшением обменного курса, ростом то­варных цен и заработной платы, динамикой производства, измене­ниями внешнеторговых отношений и колебаниями денежной мас­сы, то для этого требуется сформулировать и применить некоторые теоретические положения. Эмпиристы же полагают, что путем описа­ния фактов могут быть отысканы взаимосвязи и, в конце концов, после бесчисленных описаний отдельных случаев девальвации воз­можно создание некой "теории". Неудачи таких попыток объясня­ются тем, что все констатации относительно уровня товарных цен, денежного оборота, внешней торговли, размеров государственного долга, динамики производства в промышленности и сельском хозяйст­ве в Америке и Германии за соответствующие годы не позволяют все же прийти к пониманию взаимосвязи между отдельными фак­тами. Следовательно, требование Шмоллера, согласно которому наука еще до выработки теории должна описать причины и послед­ствия фактов, совершенно неосуществимо. Для этого отсутствует необходимый инструментарий. Отсюда становится ясно, отчего эм­пирическая национальная экономия, собрав множество фактов, не смогла добраться до понимания хозяйственной действительности в ее взаимосвязях.

В-третьих, "теория", которая, по Шмоллеру, "от эмпирии ты­сячекратно меняющегося хода повседневных и исторических собы­тий восходит к всеобщему и типическому", есть фата-моргана. Она должна содержать описание конкретного и в то же время обладать свойствами всеобщности. Эта "теоретическая" картина должна об­нимать собой важнейшие факты природного, политического, хозяй­ственного, технического характера в Германии, Англии, Америке в самые различные периоды их существования, в то же время оста­ваясь всеобщей. Тщетно задаваться вопросом, какой смысл должна иметь столь неисторическая, а потому неверная картина действи­тельности — картина, которую никому еще не удавалось и не мо­жет удастся нарисовать. Призыв к созданию подобной теории оз­начает также, что большая антиномия не распознана, а суть по­длинно теоретического мышления не понята. Во времена господст­ва эмпирической национальной экономии цель подлинного теоретического исследования, несмотря на все славословия в адрес теории, понималась неверно и была утрачена способность к теоретическому анализу.

Из всего сказанного выше понятно, почему эмпиризму лю­бого, хотя бы даже и статистического, толка не удавалось до сих пор и не может удастся постичь конкретную действитель­ность, понять ее во всех взаимосвязях. Слепота в отношении всеобщих экономических зависимостей, элементом которых является фактически любой хозяйственный процесс, характерна для всех приверженцев эмпиризма в прошлом и настоящем. В этом смысле его распространение всегда означа­ло и означает шаг назад в сравнении с классической нацио­нальной экономией. Эмпирист не способен выйти за пределы непроанализированных фактов; его видение и мышление носят фрагментный характер и являются "нереалистическими" вследст­вие непонимания смысловых взаимосвязей в экономике. Поскольку он не может дать надежных ответов на возникающие вопросы, он обречен искать объяснения на уровне обыденного опыта. Отсюда неуверенность и податливость многих экономистов-эмпиристов к мнениям и идеологиям групп, преследующих свои ин­тересы .

Как бы ни различались между собой четыре описанных направления в рамках национальной экономии, сколь различен ни был бы их научный вес, все они проходят мимо большой ан­тиномии, не замечая ее либо же не уделяя ей должного внима­ния. Должный учет большой антиномии является отличительным признаком другого метода, который именно вследствие этого может с полным правом претендовать на особое к нему внима­ние.

Ойкен В.

Основы национальной экономики.

М.,1996. С.38-54

Ойкен В. Ступени развития хозяйства и стили хозяйствования.