Глава двадцать первая наутро

Наутро весть о том, что ночами по пансионату бродит нежданно оживший начальник охраны, взбудоражила Пряжку. Причем появилась эта весть без всякого моего и охранников участия.

Потыкавшись в дверь казармы, живой мертвец убрался восвояси, вышел из сада, тем же путем, каким шли мы с Янтарным, прошел до Главного Корпуса и пошел себе бродить вдоль него, заглядывая во все окна по пути. Эффект получился впечатляющим.

Наутро соседняя с нами комната в полном составе отказалась выходить на занятия и вообще покидать помещение.

Наша надзидама, у которой при жизни начальника охраны был с ним роман, впала в истерику, продолжавшуюся от без четверти Часа Филина до половины Часа Ибиса, то есть практически весь день.

Остальные надзидамы и Магистры, которым посчастливилось узреть с той стороны окна бледно‑зеленую физиономию начальника охраны, заглушили чувство страха весьма распространенным и доступным способом, прибегнув к слезке в больших количествах.

Квартира Серого Ректора была на втором этаже здания, и, в отличие от наших дортуаров и спален преподавательского и воспитательского состава, он до утра оставался в блаженном неведении о размерах катастрофы, постигнувшей пансионат.

Новый начальник охраны объявил "особое положение на территории гарнизона", и по Пряжке заходили вооруженные до зубов патрули, хотя к чему были такие крутые меры, Медбрат знает!

Старый начальник охраны был не дурак, прикинулся ветошью и днем в крепости не отсвечивал.

Почему он сначала объявился в районе сада, тайны тоже не составляло: сад являлся прямым продолжением крепостного кладбища.

В западной части сада был спуск в катакомбы, где на нескольких ярусах лежали останки рядовых, а рядом возвышался десяток грубо сложенных склепов для лиц более высокого ранга.

Правда, раньше бродить в непотребном виде никто из постояльцев кладбища не пытался.

С чего это начальнику охраны взбрело в распухшую голову так себя вести?

Похоже, он застрял между тем и этим миром, прямо как на стене между штырями. Неужели и тут пузо помешало? Или по каким‑то другим причинам? Но как ни гадай, нам от этого было не легче.

Поэтому и пятая ночь у нас прошла без сна.

Мы сидели на кроватях в ночных рубашках, завернутые в одеяла, и клевали носами. Чуть раздавался малейший шорох, как все подскакивали, словно ошпаренные, и начинали голосить на всю Пряжку. Наши вопли подхватывали соседние дортуары, и на уши становился весь нижний этаж восточной четверти.

Магистры и надзидамы опять налегали на свое успокоительное, на вопли спешила улицы патруль, шум увеличивался, и на месте бывшего начальника охраны я бы сбежала из крепости в места поспокойнее.

Но он продолжал бродить, ловко увертываясь от патрулей.

Похоже, его тянуло к окнам.

А как на грех, окна в Главном Корпусе были большие и высокие, в целях экономии штор на них не было и прикрыть их было нечем. Вот и пялились мы в темноту, в ужасе ожидая увидеть с той стороны зеленоватое мерцание затянутых пленкой глаз.

Утром всех шатало от усталости, но руководство пансионатом пыталось делать вид, что все идет как надо, потому что ни в каком Уставе не было сказано, что делать, если мешает спать покойник.

И нас безжалостно отвели на занятия.

А что, на это стоило посмотреть.

Бурый Магистр со сведенными к носу глазами что‑то бормотал на кафедре заплетающимся языком, перегаром от него разило, как от последнего сапожника.

Надзидама (не наша, та отлеживалась в лазарете после нервного срыва) сидела неестественно прямо и тихонько икала. Приличное воспитание не позволяло ей пахнуть так же, как Магистру, поэтому она прополоскала рот ароматной эссенцией, что ей, впрочем, совершенно не помогло.

Воспитанницы первые минуты завистливо принюхивались, а потом, дружно сложив головы на тетрадки, намертво заснули под бормотание преподавателя.

Бурому Магистру путем длительных настойчивых усилий удалось перевести взгляд с кончика носа в относительную даль, он увидел, что все слушательницы спят, и тоже прилег под доской, положив под голову свою шапочку.

Надзидама не заметила, что преподаватель закончил говорить, продолжала сидеть прямо и кивать головой через равные промежутки, как бы в такт его словам.

В таком виде нас и застал Серый Ректор, который единственный из лиц, имеющих отношение к пансионату, ходил бодрый, так как жил на втором этаже, имел шторы и не пил слезку плохой выгонки.

И он сделал выводы из увиденного.

Вечером, когда мы уже надевали ночные рубашки, готовясь опять всю ночь вскакивать по малейшему шороху, в комнату вошла временно приставленная к нам надзидама в сопровождении двух охранников.

Поднялся дружный визг.

– Девочки! – величественно, но немного гнусаво сказала надзидама, от которой с новой силой пахло ароматной эссенцией. – Не бойтесь! Это ваша охрана, спите теперь спокойно!

После чего потрепала одного из охранников по щеке и, слегка пошатываясь, ушла.

Мы обрадовались, что можно не бояться, и выключились моментально.

Но ненадолго.

Сквозь сон я почувствовала, что лежу теперь на своей кровати не одна. Вообще‑то со стороны того, кто это сделал, поступок был чистейшим свинством: кровати у нас узкие.

Я открыла один глаз. Потом не поверила ему и открыла второй.

Охрана таинственным, неизвестным природе образом размножилась, и теперь нас каждую охранял свой персональный охранник.

Мой покой оберегал целеустремленный Янтарный.

Решил, видимо, все‑таки выбить из меня нужную его самолюбию реакцию.

– Привет, охрана! – сказала я ему сонно. – Арбалет принес?

– Целоваться будем? – спросил в ответ Янтарный.

– Зачем? – не поняла со сна я.

– Чтобы время скоротать.

– А чего его коротать, оно и так короткое.

– Так я же тебе нравлюсь.

– Ага, но только с арбалетом.

– Вас, Умных, не переговоришь! – сделал правильный вывод Янтарный и заткнул мне рот своим ртом.

Целоваться он умел, это было правдой.

В каждом деле нужна искра богов, и в этом Янтарный был безумно талантлив. Наверное, потому и злился на меня, что не ценю.

Я ценила, но домой хотела больше, чем целоваться с ним.

– Ну зачем ты себя растравляешь? – спросила я, когда он дал возможность говорить. – Сам себя накачиваешь, а виновата буду, как обычно, я.

– Но я же не слепой! – зашипел Янтарный. – Тебе приятно, я же чувствую!

– Да кто отрицает, что неприятно?! – возмутилась я. – С самого начала твержу: божественно, бесподобно, неописуемо. Что тебе еще надо?

Кровать под нами опасно заскрипела. Похоже, и Янтарный заскрипел зубами.

– Значит, я все‑таки тебе не нравлюсь!

– Нравишься, еще как нравишься, такие мускулистые ягодицы в наше хилое время редко встречаются.

Про мускулистые ягодицы это я зря сгоряча ляпнула. Да еще в полном народу дортуаре. Мне стало стыдно, в конечном итоге, зла он мне не делал, напрасно я его обидела…

Побелевший Янтарный дернулся, чтобы вскочить, я вцепилась в него руками, ногами и хвостом и зашептала в ухо:

– Ну прости, ну что ты, Умных не знаешь, мы сначала скажем, а потом подумаем, просто ты такой забавный со своим желанием что‑то мне доказать. Не уходи, ну не уходи, пожалуйста…

Глупое положение, просто глупейшее. Как раз по мне.

Выпендривалась, выпендривалась и все ради того, чтобы не отпускать кавалера со своей кровати. А чего тогда выпендривалась, спрашивается? И что с ним делать дальше?

Янтарный молчал. Это было настолько обиженное молчание, что впору было опять рассмеяться. Но тогда бы он оскорбился навсегда. Вот задача…

– Ну не сердись, – потерлась я щекой об его щеку. Никакой реакции.

Я подумала и погладила его по голове.

Прежнее обиженное сопение.

По чему бы его еще погладить?

Я добрая тоже до определенных пределов. Не хочет мириться, не надо. Истекать виноватостью до конца мира не собираюсь.

Выпустив охранника из объятий, я холодно сказала:

– Желаю успешного несения караульной службы. Страдайте, пожалуйста, в более гостеприимном месте. Здесь найдется много теплых женских душ, которые с радостью облегчат ваши страдания. Катись отсюда. Надоел. Спать хочу.

– Обиделась? – нарушил молчание Янтарный.

– Нечего мне обижаться, я могу испытывать только чувство невероятного польщения от оказанной мне чести. Как же, Сильный осчастливил вниманием Умную.

– Не один я упертый, у тебя, оказывается, свой бзик есть. Какая мне разница, из кого ты?

– Как же, мое государственное приданое тебя тоже мало волнует? А зачем ты тогда здесь? Любишь горы и уединенную жизнь?

– Я военный.

– Вы все военные. И все красавцы как на подбор. Что‑то не видела я в Легионе такого количества безупречных мужчин. Там рожа одна корявее другой. И ты хочешь сказать, что вы тут такие все случайно? Да? Говори это своим цыпочкам, которые, как ты утверждаешь, на моем месте бы вели себя совершенно иначе! Я пока Умная и знаю, какого хрена вы здесь! Какая тебе разница, нравится мне или нет?! Для тебя главное точно определить, что за меня государство отвалит, какую должность и какую землю. Только, извини, в реестре пансионата я слабо котируюсь, нет у моих папы с мамой хорошего поместья, куда можно будет заселиться. Это даже по номеру ясно. Если девушка в третьем десятке, значит, с обеспечением туговато, кроме имени за душой ничего. Ты этого не знал? Вот и катись, ищи более отзывчивую душу! Которая тебя оценит!

Вот уж не думала, что разревусь.

Я всхлипывала, уткнувшись лицом в подушку, Янтарный лежал рядом и дышал мне в шею. В кои‑то веки было тепло, хоть и тесно, только его ремни царапались.

Потом раздался свист.

Охранники начали улетучиваться. Янтарный прикоснулся губами к моей шее и тоже исчез, только кровать скрипнула.

Накрывшись одеялом с головой, я заснула.

***

Но не для всех эта ночь прошла так безболезненно.

Люди, которые обслуживали хозяйственные нужды Пряжки, жили почему‑то не в крепости, а в отдельной деревушке неподалеку.

Так было заведено исстари, с основания здесь сторожевого поста. Утром они приходили, вечером уходили обратно, некоторые дежурили сутками, смотря по тому, какую работу выполняли.

И о том, что в крепости стал шалить живой мертвец, успели узнать не все.

Зимнее утро темное, та же ночь. Ранним утром, когда еще не наступил даже Час Удода, женщины из деревушки шли на пансионатскую кухню.

И налетели…

От ужаса одна из них скончалась на месте, остальные в беспамятстве убежали. К чести начальника охраны надо сказать, что кровь у несчастной он не пил и вообще не безобразничал. Но люди все равно не выдерживали общения с ним.

Назревал кризис: то, что хозяйственная обслуга завтра просто не придет, было ясно даже Ректору.

А там, денька через два‑три, можно было и пансионат прикрывать, собирать барахло в обозы и покидать навсегда Пряжку, отдав ее во власть живого мертвеца.

Меня бы такое развитие событий очень устроило, большинство воспитанниц и охранников тоже. Преподаватели и надзидамы радовались бы меньше, но в конце концов лучше устроиться в другой пансионат, чем сидеть голодом и холодом на краю земли, да еще в обществе чрезвычайно бодрого покойника.

Но такой поворот дела совершенно не устраивал Серого Ректора. Для него это означало конец карьеры. Он и так на этом деле уши потерял и идти на новые жертвы не собирался.

Поэтому наутро Пряжка напоминала крепость в осаде. Мы не учились, а сидели запертые в дортуарах и гадали, что же там происходит.

Нежданно‑негаданно к нам нагрянул наряд охраны во главе с надзидамой и вывел меня из дортуара.

Я порядком струхнула и стала гадать, за что меня замели.

Получалось, за что угодно.

По крепости в неположенное время шастала? Шастала.

Штыри на стене изучала? Изучала.

Ночью с начальником первая столкнулась? Столкнулась.

Ой, а может, меня вообще в качестве жертвы выбрали? Отдадут мертвецу на растерзание, чтобы он успокоился? Ну уж нет, тогда я им такое устрою! Исцарапаю насмерть!

Меня почти насильно ввели в Пурпурный Зал, где шел совет. По лицам присутствовавших было ясно, что идти‑то он шел, да зашел в тупик. И там встал.

Но зато нехорошая надежда зарей горела на лице Красного Магистра. Сегодня он был алее своей мантии. Вспомнил, значит, сволочь, нашу дискуссию…

– Двадцать Вторая, – необычно мягко сказал Ректор, – не могли бы вы ознакомить нас с тем, что знают о людях, умерших, но неожиданно оживших, в южных землях? Вы ведь оттуда родом.

Ах вот что им нужно!

Они же знают, что мой отец Хранитель Памяти. А наши преподаватели, непревзойденные знатоки домашнего хозяйства и хороших манер, в остальном знаниями не блещут. Все, что сложнее расчета праздничного обеда, ставит их в тупик. Вот они по наводке Красного Магистра и решили узнать, что думают по этому поводу в Ракушке и других завоеванных землях.

Но дело‑то в том, что я тоже ничегошеньки не знаю о таких, как начальник охраны. Совершенно ничего…

– Разумеется, я скажу несколько слов по этому поводу! – нагло заявила я, забираясь на трибуну докладчика. – Не все здесь ясно и бесспорно, однако кое‑что мы можем утверждать с уверенностью. Так, с древних дней среди преданий о нечистой силе, особенно царящих у неграмотного населения, большую часть этих самых преданий занимает область рассказов о людях, которые продолжили свое существование после того, как состоялся факт их смерти. В данном же случае мы сталкиваемся с очень сложной проблемой, которую я поясню ниже.

Смотреть на их ошалелые лица было невыносимо приятно. Почти так же, как целоваться с Янтарным. Глотнув воды, я продолжала:

– Издавна принято делить эту группу людей на три условные категории, как‑то: упыри, вампиры и призраки. Но парадокс в том, что начальника охраны, – я покосилась на сидящего рядом с Ректором нового начальника охраны и поправилась, – простите, бывшего начальника охраны нельзя отнести ни к одной из этих трех категорий. Ведь что получается? Призрак, как это всем известно, существо не материальное, это скорее заблудшая душа, лишенная телесной оболочки, поэтому понятие "призрак" отметаем напрочь, к данному случаю он отношения не имеет. Упырь и вампир, казалось бы, подходят в качестве определений, но и тут мы сталкиваемся с массой несоответствий. Главное занятие вампира – пить кровь живых, банальнее этой истины нет. Но мы имеем нагляднейший пример того, что бывший начальник охраны, имея эту возможность, и не один раз, ни разу ею не воспользовался. Характерный признак вампира – заостренные, выделяющиеся среди остальных зубов клыки – у него тоже отсутствуют. Масса людей видела его лицо, все отмечают его особенности, но ни один не заметил, чтобы зубы мертвеца изменились. Остается упырь. Но и тут мы попадаем в тупик. Упырь, может, в меньших размерах, но тоже питается человеческой кровью.

Правда, источники утверждают, что он имеет и другие способы получения энергии. Встречаются упоминания об упырях, которые не пили кровь, а просто вытягивали жизненную силу из живых, отчего их жертвы слабели и постепенно умирали. Но и у упырей есть характерный признак, отсутствующий у начальника охраны. У всех упырей налитое здоровьем, неестественно розовое, учитывая их образ жизни, лицо. А бледность лица бывшего начальника охраны не только поражает, она ужасает. Значит, и к упырям отнести его нельзя. Что же нам остается? – патетически вопросила я с трибуны.

Не дождавшись ответа из зала, продолжила бодро вешать лапшу на уши:

– Нам остается обратиться к разделу, где чрезвычайно мало, осторожно и глухо рассказывается о людях, умерших при загадочных обстоятельствах, точнее убитых. Материала тут мало, но подобные случаи все же отмечены. Наиболее распространенный вариант – это пребывание мертвеца между миром мертвых и живых до тех пор, пока не состоится его полное отмщение. Возможно, начальник охраны не успокоится, пока не найдет того, кто его убил, после этого в крепости станет спокойно! – жизнерадостно заявила я.

Зал моей радости не разделил.

– Милое дитя, – кисло сказал Ректор, – не могли бы вы э‑э‑э… высказать другие предположения, о том, как справиться с мертвецом, не прибегая к столь радикальным мерам.

– А я думала, мы хотим найти убийцу, – удивилась я простодушно.

– Разумеется, но сначала мы должны навести порядок в пансионате, – сказал, морщась, Ректор. – Продолжайте, пожалуйста.

– К мерам, приносящим хорошие результаты, относится отрубление головы. Обычно успокаивает, – поведала я. – Самое доступное средство, просто отпугивающее подобных существ, это чеснок в больших количествах. Ранение или убийство серебряным оружием тоже приносит неплохие результаты. Во всяком случае, пока не использованы эти способы, говорить об иных рано.

И кто меня в последней фразе за язык тянул?

– Спасибо, барышня, вы свободны, – поднялся Ректор.

Меня увели и водворили обратно в дортуар.