2. 2. Метафора как средство смыслообразования.

Человек, осваивая окружающий мир, во многом воспринимал его по аналогии с собственной деятельностью. На стадии разложения мифологического мировоззрения это обусловило появление своеобразных антропоморфных метафор, позволявших древнему человеку упорядочить свои представления о мире, перенося на принципы структурирования форм общественного уклада и человеческого организма 1. Такой прием был развит в дальнейшем, создавая особый познавательный контекст, который можно выразить с помощью формулы «как если бы», потому что человек не только отождествлял различающиеся объекты, но и сознавал условность такого отождествления. Данный контекст обычно предполагает использование различных языковых метафор. Так как индивид, получающий сообщение, приписывает ему смысл, обусловленный его личным опытом, и тем самым до определенной степени отождествляет себя со своим собеседником, то выяснение роли метафорических контекстов в обеспечении процесса понимания представляет особый интерес. Не случайно изучение метафоры в настоящее время вышло далеко за пределы теории стилистики и литературоведения. Метафора стала предметом пристального изучения в семиотике, логике и методологии науки, в теории познания.

1 Подробнее см.: Гусев С. С. Наука и метафора. Л., 1984.

 

83

2.1. Метафора и «столкновение смыслов»

Американский философ и логик М. Блэк в 1962 году сетовал на то, что философы, при всем их «пресловутом интересе к языку», избегают изучать феномен метафоры ¹. С тех пор дело в значительной мере изменилось, и сегодня существует множество книг и статей, анализирующих метафору как одно из важнейших средств конструирования языка и осмысления действительности.

М. Блэк видит сущность метафоры в том, что она связывает две разнородные идеи, а это позволяет использовать различные ассоциативные комплексы информации и выходить за пределы какого-то одного круга представлений. Метафора с его точки зрения, есть выражение, в котором одни слова используются в прямом, а другие в переносном смысле. Особое внимание уделяется соотношению этих различных элементов. Первый Блэк называет «рамой», а вторые «фокусом» метафоры и считает, что особенности содержания метафорических выражений обусловлены намерениями автора, выбирающего «фокусные» элементы. Таким образом, для понимания смысла метафоры индивид, получающий сообщение, должен уметь оценить словa, играющие роль «фокуса» метафоры

Метафорические слова связаны с системой ассоциативных комплексов, состоящих из значений общих для представителей одной культуры. Блэк считает, что понимание достигается с помощью возбуждения у индивида ассоциаций,

1 Black М. Models and Metaphors. N. Y.. 1962, p. 25.

 

84

подразумеваемых передающим сообщение субъектом. Он рассматривает в качестве примера выражение «человек-волк» и утверждает, что, поскольку каждый представитель одной и той же культуры связывает с понятиями «волк» и «человек» сходные ряды идей, составляющих часть общественного знания, постольку у индивида, воспринимающего данное выражение, возникнет соответствующий комплекс мыслей о

«человеке-волке».

Таким образом, Блэк проводит мысль о том, что в метафоре новый смысл порождается столкновением идей и не может быть сведён ни к какой-нибудь одной из этих идей в отдельности, ни к простому их объединению, и возвращается к традиционному пониманию метафоры как результата следования некоторому образцу. Заданный способ рассмотрения определяет отбор соответствующих характеристик, с помощью которых интересующий человека предмет отображается в его знаниях.

Хотя Блэк решительным образом возражает против понимания метафоры как особого вида сравнения, тем не менее общий контекст его рассуждений показывает, что его возражения носят скорее декларативный характер. Особенно это заметно в той части его книги, где Блэк обсуждает роль «концептуальных архетипов» в понимании окружающего мира. Раскрывая содержание данного термина, он пишет, что речь идет о «систематизированном наборе идей или ключевых слов и выражений, который тот или иной автор постоянно использует»1. То есть «архетип» выполняет функцию «общего представления

1 Black М. Models and Metaphors, p. 241.

 

85

о мире», что позволяет сравнить его с понятием парадигмы. И в качестве такового он определяет осмысление фактов и событий, с которыми человек имеет дело.

Таким образом, суть позиции Блэка заключается в том, что метафора работает, проецируя на то, что мы должны понять, множество ассоциативных связей, соответствующих комплексу представлений об образце, с помощью которого мы осваиваем неизвестное. Данная позиция превращает процесс понимания в одностороннее воздействие норматива, образца на воспринимающего сообщение индивида, лишая его какой-либо личной активности.

Во многом противоположную позицию занимает другой американский автор, К. Тарбейн, который в отличие от М. Блэка видит в метафоре не образец, задающий индивиду способ осмысления воспринимаемых сообщений или фактов, а некую «маску», характер которой зависит от отношения субъекта-автора к описываемому предмету1. В данной концепции субъективный момент отображения окружающего мира еще более усиливается.

К. Тарбейн выделяет три стадии понимания, основанного на метафоре.

1. Нарушение конвенций, связанных с языком. В этом случае ребенок, называющий верблюда собакой, и механик, употребляющий термин «машина» по отношению к человеческому телу, поступают одинаково, хотя эти ситуации существенно различаются.

2. Закрепление нового значения, осознаваемого

1 Turbayne С. М. The Myth of Metaphor. New Haven, 1962, p. 22.

 

86

как метафора. На этой стадии контекст «как если бы» может постепенно утрачиваться, происходит полное отождествление двух понятий (например, мы говорим «пушка выстрелила», не замечая, что буквально это означает «выпустила стрелу»).

3. Полное вытеснение старого значения. В данном случае метафора окончательно исчезает вместе с прежним именем. Предмет переименовывается.

В этом смысле философские программы Декарта и Ньютона, с точки зрения Тарбейна, представляют собой результат смешения элементов описания процессов природы с элементами самих описываемых процессов. Он сравнивает это с действиями повара, который приготовил по некоему рецепту блюдо и добавил в него страницу с рецептом. Именно поэтому Ньютон не замечал фундаментальной гипотетичности своих теорий и отвергал гипотезу как средство

познания мира.

К. Тарбейн считает необходимым всегда осознавать метафоричность языковых средств, используемых наукой. Так как перевод метафоры на обычный язык (то есть ее замена буквальным выражением) в большинстве случаев невозможен, то саморефлексия ученого — единственный способ избежать многих заблуждений и иллюзий, возникающих в процессе научного исследования. Анализ существующих теорий, считает Тарбейн, может обнаруживать, что в сердцевине той или иной из них часто таится метафора. В этом плане ориентация на осознание метафор в теории или отказ от такого поиска могут служить критерием различия между собственно наукой и чем-то вроде «научной мифологии»,

 

87

отношение к которой определяется уже не пониманием, а верой.

Еще один специалист по метафоре — М. Бердсли (США) находит новые аргументы против сведения метафоры к сравнению, обращая внимание на «несимметричность» соотношения элементов метафорического выражения. Действительно, если значение выражения, с помощью которого реализуется сравнение, не зависит от порядка его элементов, то смысл метафоры может радикально меняться при изменении этого порядка. Выражение «человек-волк» вовсе не равнозначно выражению «волк-человек».

Особое значение Бердсли обращает на «краевые значения термина», под которыми имеет в виду дополнительные, неосновные характеристики используемых понятий. Бердсли считает, что с каждым словом естественных языков связаны целые спектры различных «побочных» значений, одни из которых принимаются нами в расчет, Другие остаются незамеченными, что и определяет возможность или невозможность понимания языковых выражений.

Так как Бердсли тоже принадлежит к сторонникам концепции «словесного столкновения» как источника возникновения нового значения, то, с его точки зрения, использование одного и того же метафорического термина по отношению к разным объектам позволяет обнаружить в них нечто общее. Возникшее из «семантического столкновения» новое свойство описываемого объекта еще не обладает собственными характеристиками, поэтому объекту приписывается спектр возможных признаков, которыми обладало соединенное с ним свойство в прежних контекстах. Привязывание такого спектра к новому

 

88

контексту обнаруживает новые смысловые оттенки данного свойства, а значит, порождает новое понимание. Так, поэт говорит о «непостоянстве луны», но не только дает луне необычную характеристику, но и обнаруживает (хотя и с меньшей степенью явности) неожиданный смысл слова «непостоянство» 1.

Все подходы к анализу метафоры, существующие в рамках современной буржуазной философии, ограничиваются рассмотрением языковой деятельности. Несмотря на декларируемое их авторами стремление найти действительную основу механизмов, посредством которых человек осмысливает и окружающий мир и свою деятельность в нем, в данном отношении эти подходы оказываются неэффективными. Отказываясь от жесткой программы логического эмпиризма, представители постпозитивистского течения ударяются в другую крайность, пытаясь найти решение поднимаемых вопросов помимо науки, вне ее, и апеллируют к языкам искусства, обыденного опыта и т. д. Но и в том и в другом случае теория не выходит из круга традиционных для буржуазной философии установок. Если познавательная деятельность сводится исключительно к мыслительно-языковой практике, то даже верно намеченные вопросы находят идеалистическое решение.

Видимо, ощущая ограниченность такой позиции, западные исследователи стараются найти какие-то новые повороты темы. Например, Г. Лакофф и М. Джонсон, авторы большой

! Beardsley М. С. The metaphorical twist.— In: Philosophy and Phenomenological Research, vol. 22, 1962, N 3, p. 302—303.

 

89

статьи1, посвященной главным образом тем аспектам метафоры, которые определяют, по их мнению, ежедневную обыденную деятельность людей, в том числе и взаимопонимание при обмене информацией, начинают с утверждения о том, что метафора является характеристикой не только языка или мысли, но в действия. Входя в фундамент существующих концептуальных систем, метафора определяет человеческое понимание событий, фактов, способов действия и т. д.

Однако авторы статьи ставят в слишком прямую зависимость выбор языковых средств и способ отношения к миру, отдавая при этом главенство именно языку. С их точки зрения, стоит нам употребить слово «дискуссия», имеющее в рамках европейской культуры значение «борьба», как тут же возникает однозначно определенный круг представлений, жестко определяющих все наше дальнейшее восприятие окружающего, а также форму поведения. Представитель другой культуры выбрал бы иную систему описаний, а значит, и другую форму поведения.

В приведенном рассуждении имеется рациональный момент. Употребление метафор в определенной степени действительно сходно с цепной реакцией в силу того, что они образуют нечто вроде кустовой системы и, выбрав один из элементов системы, человек вынужден использовать и соответствующие ему другие. Между различными метафорами складываются отношения следования (конечно, не в строгом

1 Lakoff G., Johnson M. Conceptual metaphor in everyday language.— In: The Journal of Philosophy, 1980, vol. 57, N 8.

 

 

90

логическом смысле данного термина), а потому форма описаний во многом определяем и средствами описания. Однако сам их выбор зависит не только от специфики языка и культуры, но прежде всего — от особенностей описываемого объекта. Без учета этого обстоятельства вопрос о критериях выбора приобретает иррационально-идеалистическую окраску.

Лакофф и Джонсон подробно описывают процесс структурирования метафор и выделяют три главных области «концептуальных структур», из которых черпают «корневые» метафоры. Первая — это область «физического», то есть структура, определяющая понимание предметов и идей «как объектов, существующих независимо от нас». Вторую область составляет культура, третью — собственно интеллектуальная деятельность. Эти области и ограничивают наши возможности описания мира. Выбрав какое-то понятие, принадлежащее одной из этих концептуальных структур, и сопоставляя его с понятием, входящим в другую структуру, мы связываем различные области и «структурируем одну в терминах другой».

Стараясь избежать откровенно идеалистической ориентации, авторы указывают в качестве базиса концептуальных структур человеческий опыт и пишут: «Метафоры коренятся в физическом и культурном опыте. Они не вводятся случайным образом». Но так как сам опыт определяется концептуальными структурами, то возникает замкнутый круг, из которого не так-то просто выйти к искомой реальности.

Непоследовательность концепции Лакоффа и Джонсона обусловлена их общефилософской позицией. Желая иметь дело с реальным мате-

 

91

риалом, а не с абстрактными схемами, они в то же время не могут преодолеть традиционного для позитивистской философии размытого понимания опыта, к которому в конечном счете апеллируют. Поэтому истинность понятий определяется у них как «пригодность для понимания ситуаций», что нисколько не облегчает уяснения того, как это «понимание» осуществляется на деле.

Итак, даже отказываясь от узких установок неопозитивизма, ориентированного исключительно на анализ языковых структур, западные философы не могут найти ответ на вопрос о факторах, обусловливающих возможность осмысления новых фактов, ранее не включенных в опыт человека.

Между тем «столкновение смыслов», порожденное диалогичностью человеческого мышления, осуществляется в контексте общественной практики, чего не видят буржуазные философы. Именно активное взаимодействие человека с окружающей действительностью вызывает необходимость различного рода переноса идей и смыслов. Например, Ф. Энгельс отмечал, что «представление о силе заимствовано, как это признается всеми (начиная от Гегеля и кончая Гельмгольцем), из проявлений деятельности человеческого организма по отношению к окружающей его среде» ¹. Поэтому анализ смыслообразующего действия метафоры обязательно предполагает рассмотрение того, как происходит заимствование одной областью познания терминов другой, как осуществляется перенос понятий, вызывающий «столкновение смыслов»,

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 402.

 

92

в появление нового понимания традиционных языковых средств.

Процессы подобного рода происходят в познании постоянно и всегда связаны с переходом на новый уровень представлений о мире. Ф. Энгельс писал в предисловии к английскому изданию «Капитала» К. Маркса: «В науке каждая новая точка зрения влечет за собой революцию в ее технических терминах» ¹. Под этими средствами имеются в виду и способы терминологического выражения, которыми пользуются исследователи. Погружение используемых ранее понятий в необычные контексты позволяет выходить за пределы привычных представлений.

2.2. Смысловой перенос и новое понимание

С этой точки зрения особенно интересно рассмотреть превращение слов и выражений естественного языка в специальные научные термины. Использование языковых конструкций нетрадиционным образом представляет собой один из типичных случаев метафоризации. Оно позволяет выявлять новые способы связи идей. Например, румынский математик С. Маркус отмечает наличие в языке математической логики (и математики вообще) слов, чьи значения хотя и имеют общие черты с обыденным употреблением, но в то же время существенно от него отличаются. В качестве примера он рассматривает понятия «фильтр», «сортировка» и д.р.²

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 31.

² Markus S. The metaphors of the mathematical language.— In: Revue Romaine des sciences sociales, 1970, vol. 14,N 2.

 

93

Возможность переосмысления обыденных слов обусловлена диалектикой формального и содержательного, проявляющейся еще в рамках мифологического мышления. Традиционные тексты и ритуальные действия, передаваясь из поколения в поколение, сохраняя свою форму, могли постепенно обретать новое содержание.

Аналогичные процессы можно наблюдать и в научной практике. Скажем, преобразования математических выражений не требуют непременного выявления их содержательного смысла на каждом шаге вычислений.

Точно так же содержательные термины и высказывания могут использоваться (и чаще всего используются) в качестве «блоков», содержание которых остается до конца не выявленным. Поэтому они могут включаться в новые деятельностные и мыслительные контексты и приобретать ранее не присущее им значение. Например, мы говорим «солнце заходит», вовсе не являясь сторонниками птолемеевской системы мироздания. Хотя буквальный смысл этой фразы предполагает представление о движении солнца вокруг земли, мы употребляем ее, не вдумываясь в содержание и имея в виду контекст, никак не связанный с идеей геоцентризма.

Подобная трансформация смысла на первых порах сохраняет метафорический характер. Отсюда есть основание утверждать, что на определенных этапах развития научного познания (формулировка качественно новой проблемы, возникновение «промежуточной» области исследования, обнаружение аналогии между различными способами исследования и т. д.) именно

 

94

метафора порождает возможность выразить в языке, а значит, сделать осознанной новую информацию о мире. По мере усвоения метафоры выражение теряет свою первоначальную новизну и его метафорический характер перестает восприниматься в явной форме ¹.

Поэтому язык научной теории обычно многоуровневый. Скрытые в ее глубинных семантических слоях метафоры всегда таят возможность нового взгляда на вещи, способного выявить еще непознанные их свойства и стороны.

Не менее важным оказывается и тот факт, что контекст «как если бы», с которым связано использование метафорических выражений, позволяет снять многие явные и неявные ограничения, накладываемые существующей системой знаний. Соединение признака с такими объектами, которым вообще-то не принято его приписывать, достаточно часто оказывается эвристически плодотворным. Именно таким образом происходит расширение научных обобщений. Метафорический контекст размывает жесткую связь конкретного свойства и конкретного физического предмета, что позволяет считать данное свойство общим для разнотипных объектов и создает возможность построения более широких классов, объединяющих эти объекты в единую систему.

Уже первые понятия физики («сила», «толчок», «импульс» и т. д.) представляли собой

1 В этом отличие научных метафор от поэтических, ибо, скажем, строки: «Художник нам изобразил глубокий обморок сирени» — при любом числе повторений не потеряют своего метафорического характера.

 

95

результат перенесения характеристик человеческого взаимодействия с миром на саму физическую реальность. Слова вырывались из привычных контекстов и приобретали новое, более универсальное значение.

Абстрагирующая способность человеческого мышления не только позволяет «отрывать» признак от его носителя, но и может представить этот признак в качестве «заместителя» самого реального предмета. Тогда и возникает возможность связать то, что относилось до сих пор к удаленным друг от друга областям, уподобить между собой объекты даже явно противоположного характера на основе «общего» признака.

Таким образом, метафора затушевывает различия, существующие между интересующими исследователя предметами, что позволяет, по выражению Н. Д. Арутюновой, «сравнивать несопоставимое» 1. При этом новые смыслы могут возникать не прямо как результат появления нового термина, а как следствие его использования для описания и фиксирования исследуемой предметной области. Например, термин «множество», введенный Г. Кантором, на первых порах имел достаточно метафорический характер, но он позволил получить такую информацию о природе традиционных математических объектов, о которой математики ранее не догадывались.

Контекст «как если бы» различным образом способствует снятию семантических, содержательных, ограничений и в случае явной мета-

1 Арутюнова Н. Д. Языковая метафора.— В кн.: Лингвистика и поэтика. М., 1979, с. 170.

 

96

форичности и тогда, когда метафора скрыта в глубинном слое используемых выражений. Появление метафоры при разрушении древнего мифологического строя мышления, а затем и возможность погружения ее в глубинные слои научного знания — факторы, способствующие как становлению научного знания, так и его дальнейшему изменению. Без вытеснения метафорических смыслов из области научного исследования невозможно получить точное знание, а без создания метафорических контекстов (иногда за счет выявления их неявной, скрытой формы в языке теории) невозможно получить новое знание, невозможно его включение в структуру существующих представлений, а значит, невозможно и понимание. Действительно, анализ языков -науки обнаруживает, что они во многом строятся с использованием метафорических средств, различных по природе и происхождению. Так, американский математик Д. Пойа, ссылаясь на свой опыт математических исследований, говорит об эвристичности таких языковых конструкций, как «стиснутые корни», «выбивание  корней  многочленов»  и пр. И. П. Павлов описывал механизм образования временных нервных связей, метафорически отождествляя нервную систему с телефонной станцией.

Все это обусловливает сложность, неоднородность языков науки, различные составляющие которых выражают как стремление ученых к точному, однозначному отображению объективной реальности, так и к использованию вероятностных методов, определенным эквивалентом которых выступает метафора. Являясь средством связи между различными слоями языка

 

97

какой-либо научной теории, она создает сложные многоуровневые отношения между ними. Поскольку взаимодействующие подобным образом элементы обладают различной природой, постольку их взаимоупорядоченность тоже можно рассматривать как модель диалога в широком смысле этого слова.

В этой связи, видимо, имеет смысл говорить о метафорах «внешних» и «внутренних». «Внешними», на наш взгляд, следует называть механизмы, обеспечивающие целостность теоретической системы при разнородности языковых элементов, ее составляющих; «внутренними» метафорами можно считать образные представления, неявно содержащиеся в каждом из слоев теории. Такой подход позволяет рассмотреть осмысление нового знания как результат некоторого диалога1. Взаимодействие эмпирических и теоретических средств познания, сопоставление гипотез и способов их проверки — в любом из этих случаев мы имеем дело с взаимной увязкой различных языковых средств, а значит, с возникновением контекста, в котором их различия становятся как бы незаметными.

Возможность понимания при столкновении различных смысловых комплексов определяется не столько тем, что один из них изменяется под воздействием другого (хотя и такая ситуация возможна), сколько созданием некоторой промежуточной системы, существование которой определяется довольно противоречивыми условиями. Тем не менее такая система может спо-

1 При этом можно рассматривать диалоги разных типов: диалог человека и мира, различных вариантов теории между собой, уровней внутри отдельной теории и т. д.

 

98

собствовать выходу из тупиковой ситуации, пониманию новых фактов.

Таким образом, метафоры, с одной стороны снимают ограничения на формы описания исследуемой области, а с другой—заменяют возникшую многозначность отображения некоторой определенностью, приписывая объектам данной области ранее не выявленные у них свойства и тем самым по-новому направляя процесс понимания.

Этим определяется важная роль метафорических контекстов не только в процессе формирования нового знания, но и при восстановлении нарушенной им целостности существовавших представлений о мире. Усиление последней функции метафоры связано с тем, что современный научный поиск все чаще сталкивается с необходимостью описывать не только объекты, принципиально недоступные для непосредственного наблюдения, но и такие, с которыми эмпирическое исследование еще не имеет дела. Однако ученый, интерпретируя результаты формальных вычислений, и при отсутствии экспериментальных обобщений вынужден строить описания гипотетических объектов. Отсюда, например, понятия типа «шарм» элементарных частиц или «цветность» кварков, явно имеющие метафорическую окраску.

Тем самым абстрактные представления условно отождествляются с более привычными образами, обладающими утвердившимся набором ассоциаций, что позволяет строить какие-то переходы и промежуточные ступени к понятиям уже привычным, без чего невозможно понимание и рациональное освоение научных абстракций.

 

99