3. От критики к рациональности.

"Закрытая" и "открытая" рациональности .

Итак, проблема выведения понятия "рациональная критика" из понятия

"рациональность" далека от удовлетворительного решения. Напрашивается

мыслительный ход, подсказанный "критическим рационализмом", - нельзя ли

"обернуть" рассуждение и попытаться что-то понять в рациональности,

анализируя свойства того, что можно (условно) назвать "рациональной

критикой"?

На первый взгляд, это попытка без шансов на успех. Можно предположить,

что на пути ее реализации мы угодим в те же самые логические капканы и будем

имитировать движение вперед, бегая по "порочному кругу". И все же рискнем.

Прежде всего, вслед за К. Поппером вновь подчеркнем особое значение

критики для понимания рациональности. В самом деле, о рациональности имеет

смысл говорить тогда, когда мысль или действие наталкиваются на

сопротивление иной мысли или иного действия. Прибегая к старому, но верному

сравнению, можно сказать, что как о собственном сердце мы вспоминаем, когда

оно болит или сверхобычно нагружено, о рациональности мы помышляем, когда

она поставлена под вопрос. "Ситуация критики" - это и есть та самая

проблематизация рациональности, в которой последняя обнаруживает и осознает

самое себя. Ведущая интуиция "критического рационализма" как раз состоит в

том, что "рациональность" и "критика" теснейшим образом сопряжены по смыслу.

Воспользуемся этой интуицией, но отнесемся критически к ее попперовскому

развитию - пойдем по иному пути.

Смысловая сопряженность "рациональности" и "критики" позволяет

исследовать оба понятия в опоре друг на друга, не увлекаясь поисками

формально-универсальных определений, заводящих в "порочный круг". Эта

сопряженность уже отмечена в литературе. Иногда ее истолковывают как признак

"более высокого" типа рациональности. В. С. Швырев называет "закрытой

рациональностью" систему принципов и критериев, применяемых в стандартных,

конвенциональных ситуациях. "Замкнутость" или "закрытость" рациональности

проявляется в некоем закрытом концептуальном пространстве, очерчиваемом

содержанием утверждений, выступающих в данном познавательном контексте как

исходные, не подлежащие критическому анализу. "Закрытая рациональность"

невосприимчива к критике собственных принципов, рассматривает эту критику

как проявление иррациональности и тем самым отрезает себе путь к

самоизменению.

"Размыкание" системы критериев рациональности, ее изменение,

трансформация в иную систему, существенно отличную от данной, означает

переход к "открытой рациональности". "Необходимым моментом "открытой"

рациональности, который отличает ее от "закрытой", является установка на

критический рефлексивный анализ исходных предпосылок концептуальных систем,

лежащих в основе данной познавательной позиции, определяющей ее

"парадигмы"⁹⁵. "Открытая" (или критико-рефлексивная)

рациональность, в отличие от "закрытой", неразрывно связана с критикой,

которая есть ее душа и внутренняя причина.

Итак, "закрытая" и "открытая" рациональности существенно различаются

своим отношением к критике. "Закрытая" рациональность допускает критику

только как применение своих собственных принципов (в частности, предпосылок

некоторой фундаментальной теории, образующей каркас данной системы

рациональности) к иному, внешнему для себя объекту; самокритика для

"закрытой" рациональности либо вовсе невозможна, либо тривиальна - как

обнаружение погрешностей или ошибок, например, логических. В терминах К.

Поппера, "закрытая" рациональность допускает только "трансцендентную

критику". "Открытая" рациональность - по сути, это и есть реализация

кантовской классической парадигмы рационального критицизма - обнаруживает

себя в ситуациях критики тем, что видит в системе предпосылок и принципов

критикуемого объекта не "иррациональность", а иную рациональность, что

позволяет ей работать в этой системе аналитически (К. Поппер называет это

"имманентной критикой"⁹⁶), но что еще более важно, воспринимать

критику в адрес своих собственных принципов и предпосылок не как нечто

враждебно-иррациональное. "Открытая" рациональность способна и на

самокритику, которая может вести к отказу от некоторых собственных принципов

или их изменению, принятию новых принципов и т.д. Она способна как бы

взглянуть на себя со стороны, дать самой себе непредвзятую оценку,

скорректировать свою позицию, если этого требует ситуация. Быть может, из-за

этого более широкого и, если угодно, более умного отношения к критике

"открытая" рациональность выглядит более высоким типом рациональности по

отношению к "закрытой".

"Открытость" рациональности означает способность разума к

самоизменению; рациональность может стать "иной", но при этом не перестает

быть рациональностью. Сам переход от одного состояния к другому есть не

крушение рациональности, а естественная жизнь интеллекта, реализация его

потенциала. В этом смысле "открытая" рациональность действительно

обнаруживает тончайшие связи духа. Но тем не менее не следует спешить с

расположением названных типов рациональности по упрощенной шкале оценок

(менее высокий, более высокий и т.п.). Отношения между ними более сложны.

Сомнительна идея "прогресса" рациональности как некоего субстрата - от

низших к высшим типам. Очевидно, что шкала оценок, по которой пришлось бы

сопоставлять эти типы, сама должна быть рациональной, и потому пришлось бы

опять-таки совершать логически неправомерные действия, сравнивая типы

рациональности в зависимости от какого-то из них.

Я предлагаю исходить из иной методологической и гносеологической

гипотезы: "закрытая" и "открытая" рациональности не сосуществуют одна с

другой в работающем интеллекте как "низшее" с "высшим", они образуют

базисную смысловую сопряженность, имеющую решающее значение. Именно ситуация

критики выявляет эту сопряженность и проблематизирует ее.

Любая "закрытая" система критериев рациональности обречена на

"вырождение", если она, сталкиваясь с противодействием иной системы, лишь

отгораживается от нее, критикуя как "иррациональную"⁹⁷. Можно

провести аналогию с судьбой научно-исследовательской программы, которая

занята исключительно своим самооправданием перед нарастающим валом аномалий

и не обеспечивает прирост нового эмпирического знания. Она, как заметил И.

Лакатос, вырождается и уступает место более продуктивной (имеющей

"позитивную эвристику") научно-исследовательской программе⁹⁸.

Изобретательность ученых - если говорить только о научной рациональности, -

направленная на формирование новых научно-исследовательских программ (или,

по аналогии, новых систем критериев рациональности), можно назвать

"открытой" рациональностью. Но такая "открытость" относительна, по крайней

мере, в двух аспектах. Во-первых, изменение систем критериев рациональности

всегда ограничено. Могут быть изменены любые критерии, даже самые, казалось

бы, устойчивые и апробированные, но никогда не меняется вся система целиком

и одновременно. Даже когда изменение затрагивает "твердое ядро"

научно-исследовательской программы (например, принцип неизменности

химических элементов вытесняется фактом трансмутации на внутриатомном и

ядерном уровнях, принцип континуализма в описаниях и объяснениях

энергетических взаимодействий - квантовым дискретизмом и т.п.), даже когда

заменяется система логических правил оперирования с высказываниями

(например, принципы т.н. "квантовой" логики заменяют в рассуждениях о

микрообъектах логические правила коммутативности конъюнкции и дизъюнкции,

т.е. формулы , не рассматриваются в качестве допустимых правил вывода) -

всегда эти изменения носят лишь частный характер и происходят на фоне

относительной стабильности большинства принципов и критериев рациональности.

Можно сравнить "открытую" рациональность с домом, где распахнуты двери и

окна, но не с грудой обломков на месте бывшего дома.

Во-вторых, и это более важно, всякое изменение системы критериев и

принципов рациональности, всякий выход за рамки "закрытой" рациональности

непременно устремлены к новой устойчивости, новой "замкнутости" и

систематичности. Без этой устремленности поиск новой рациональности

превратился бы в бессмысленный дрейф, изменение ради изменения. Такая

"открытость" не только не имела бы никаких преимуществ перед "закрытой"

рациональностью, но обращалась бы в эклектику.

Как бы резко ни отталкивался мыслитель от прежних рамок рационального

мышления, он всегда имеет их в виду, всегда берет из прежней системы, все,

что сохраняет значимость и ценность. Поиск новой рациональности никак нельзя

уподобить блужданиям в потемках, как если бы внезапно погасли источники

"естественного света разума". Напротив, они светят тем ярче, чем решительнее

и четче вопросы, предъявляемые самым признанным и якобы незыблемым

основоположениям.

Отношения между "закрытой" и "открытой" рациональностями можно

представить как парадокс. Подчинив свою деятельность (интеллектуальную или

практическую) некоторой "закрытой" системе критериев, субъект теряет

критическую рефлексию, заточает свой ум в ловушке догмы, а ситуация критики

воспринимается им как досадная неприятность, от которой следует поскорее

избавиться. Побуждение к ревизии своей рациональности, к улучшению или

замене ее иной рациональностью - это безумие, позыв "иррационального".

Творчество, риск, экстатическое напряжение духа осознаются как прекрасное,

но все же сумасшествие, дионисийство, игра загадочных сил. Но изумление духа

как раз и состоит в том, что это "безумие" - яркое выражение рациональности,

присущей человеку.

Конечно, это не логический парадокс. Форму логического противоречия

указанные отношения получают только в том случае, если трактуются строго

дилемматически: либо одно, либо другое, но не то и другое вместе и в

зависимости друг от друга. Акцент на следствиях такой дилеммы позволяет

заострить рассуждения об аналогичных проблемах в сфере этического (как и в

других сферах, где сопоставляются модели и моделируемые объекты; например,

нормативная модель языка и живая языковая практика). Об этом пойдет речь в

следующем очерке. Здесь подчеркнем иной аспект: дополнительность "открытой"

и "закрытой" рациональностей. Термин "дополнительность" здесь используется в

несколько ином смысле, чем тот, каким он обладает в современной

теоретической физике, но этот смысл, как мне кажется, соответствует развитию

методологической мысли Н. Бора.