Тема 4. Причины и условия преступности

1. Гитин в., Хигир б. Причины и следствия:

а) объективные причины;

б) объективные факторы.

2. Соловьёв и. О типологии налоговых преступников. Гитин в., Хигир б. Причины и следствия31

Главной объективной причиной преступности - как со­циального явления представители всех школ и направле­ний криминологии называют присущие тому или иному обществу противоречия, которые, подобно мощным электрическим зарядам, создают предпосылки для возник­новения губительной молнии.

Эти противоречия имеют место в разных сферах обще­ственного бытия. И хотя границы между этими сферами весьма размыты, все же попытаемся проанализировать специфическую криминогенность каждой из них.

А) ОБЪЕКТИВНЫЕ ПРИЧИНЫ

Экономика

Это, пожалуй, самая главная сфера столкновения чело­веческих интересов, так как они непосредственно касаются средств к существованию.

Экономические интересы прямо или косвенно лежат в основе причин и мотивов подавляющего большинства преступлений, совершавшихся во все периоды истории человечества. Как никакие другие, эти интересы пронизы­вают абсолютно все сферы бытия, они волнуют представи­телей всех слоев общества, так как в них заложен огромный спектр проблем — от элементарного выживания до миро­вого господства.

Если для одного человека суть экономики сводится к наличию необходимых средств на пропитание и одежду, то другому требуются средства на постройку роскошной виллы, третьему — на избирательную кампанию, а четвер­тому — на организацию государственного переворота в какой-нибудь облюбованной им стране.

И всем им нужны средства, а эти средства необходимо добыть тем или иным способом.

Основой жизни каждого общества является непрерывный процесс производства, накопления и распределения разного рода ценностей. Участники этого процесса обладают далеко не равными способами и возможностями, что, естественно, отражается на их экономическом положении, порождая глубокие и подчас неразрешимые противоречия, которые, в свою очередь, порождают преступность.

Конечно, было бы ошибочно усматривать экономиче­ские причины преступности только лишь в имущественном неравенстве. Ощущение себя богатым или бедным зависит не только от какой-то суммы материальных благ, которы­ми владеет человек, но и от соответствия этих благ его потребностям, от его самооценки, совпадающей или не совпадающей с материальным статусом данного человека.

Одна и та же сумма дохода двум людям покажется или верхом благополучия, или крайней степенью нищеты.

Исключая из этого рассуждения необходимый прожи­точный минимум, который стоит за границами понятий «богатство» или «бедность», можно сказать, что экономи­ческое благополучие каждого человека носит весьма субъ­ективный характер. Поэтому можно сказать, что корни преступности следует искать не столько в экономическом статусе члена общества, сколько в его экономических претензиях.

А сами по себе показатели благосостояния отнюдь не находятся в прямой зависимости от статистических показателей динамики преступности.

Еще в конце прошлого века Чезаре Ломброзо (который был не только основоположником антропологического направления в криминологии, но и самым разносторонним исследователем), изучая влияние благосостояния на преступность, отмечал на основании данных уголовной статистики за период с 1856 по 1886 годы, что низкий уровень жизни, вызывающий необходимость более интенсивно трудиться, связан с уменьшением числа убийств, и наоборот, повышение массового благополучия ведет к росту преступлений этой категории при заметном сокращении числа изнасилований. Однако кражи, по данным за исследуемый период, никак не зависели от благосостояния.

Одним из основных показателей экономического бла­гополучия Ч. Ломброзо считал количество (на душу населения) вкладов в сберегательные кассы.

Приведенные им сравнительные данные по разным странам Европы показывают, что количество преступлений в этих странах растет по мере увеличения количества вкладов. Нужно, вместе с тем, отметить, что в качественном отношении при росте вкладов в сберкассы среди общих показателей преступности число убийств уменьшается за счет резкого увеличения имущественных преступлений.¹

Как видим, анализ полученных данных не дает убеди­тельных оснований вывести какие бы то ни было формулы четкого взаимодействия показателей благосостояния и преступности.

Но при этом Ч. Ломброзо делает один вывод из своих наблюдений, который весьма важен для оценки криминогенности общественной ситуации, сложившейся на тер­ритории бывшего СССР: «Таким образом, небольшое благосостояние, постепенно нарастающее, служит угрозой для преступности, в то время как большое, быстро прихо­дящее богатство способствует ее усилению».

Действительно, никакой, даже самый продуктивный труд, не в состоянии обеспечить «быстро приходящее богатство».

Здесь, конечно, впору бы вспомнить ставшее хрестома­тийным изречение О. Бальзака о том, что «за каждым нажитым состоянием стоит преступление», но богатство богатству рознь, так же как и бедность — бедности.

Высокая квалификация, ум, талант, предприимчивость (разумеется, при благоприятном стечении обстоятельств) могут со временем сделать богатым вполне законопос­лушного человека, в то время как разного рода пороки могут неизбежно привести к нищете.

Как видим, здесь огромную роль играют сугубо субъ­ективные факторы.

Если дать трем крестьянам одного возраста и равных физических данных три участка земли в одной и той же климатической зоне, то уже через год можно будет наблю­дать заметную разницу в их благосостоянии, хотя им были предоставлены абсолютно равные возможности. И не вина того из них, кто трудился, как говорится, до седьмого пота на своем участке, в том, что он стал гораздо богаче лентяя и пропойцы, у которого, думается, и в этом случае хватит наглости говорить о социальной несправедливости, если не совершать актов насилия, прикрываясь идеей всеобщего равенства.

Не это ли самое наблюдалось в первые годы советской власти, когда происходило всеобщее разграбление част­ной собственности? А в годы раскулачивания и принуди­тельной коллективизации?

Неужели не ясно было, что если крестьянин, получи­вший земельный надел в 1921 году, да еще имея трех взрослых сыновей, через 7—8 лет доходит до состояния крайней бедности, то причину этого нужно искать в его собственной порочности, а не в происках каких-то эфемер­ных врагов?

А ведь именно такие люди (за исключением, разумеется тех, кто не мог продуктивно работать вследствие объек­тивных причин) вошли в так называемые «комитеты бед­ноты» и стали хозяйничать на земле, доводя огромную страну до полного обнищания.

В романе Андрея Платонова «Чевенгур», на долгие десятилетия запрещенного советской цензурой, есть фраг­мент, как нельзя более ярко отражающий суть «новых» экономических отношений:

«Все взрослые члены коммуны — семь мужчин, пять женщин и четыре девки занимали в коммуне определенные должности.

Поименный перечень должностей висел на стене. Все люди, согласно перечню и распорядку, были заняты целый день обслуживанием самих себя; названия же должностей изменились в сторону большего уважения к труду, как-то — была заведующая коммунальным питанием, начальник живой тяги, железный мастер — он же надзира­тель мертвого инвентаря и строительного имущества (должно быть, кузнец, плотник и прочее—в одной и той же личности), заведующий охраной и неприкосновенностью коммуны, заведующий пропагандой коммунизма в неор­ганизованных деревнях, коммунальная воспитательница поколения — и другие обслуживающие должности.

Копёнкин долго читал бумагу и что-то соображал, а потом спросил председателя, подписывающего ордера на ужин:

— Ну, а как же вы пашете-то? Председатель ответил, не останавливаясь подписы­вать:

— В этом году не пахали.

— Почему так?

— Нельзя было внутреннего порядка нарушать: при­шлось бы всех от должностей отнять — какая же коммуна тогда осталась? И так еле наладили, а потом — в имении хлеб еще был...

— Ну, тогда так, раз хлеб был, — оставил сомнения Копёнкин.

— Был, был, — сказал председатель, — мы его на учет сразу и взяли — для общественной сытости.

— Это, товарищ, правильно».

В городах происходил тот же процесс, когда неквали­фицированные рабочие, слившись с люмпен-пролетари­ями и оттеснив квалифицированных, стали «классом-геге­моном», который, естественно, не мог способствовать экономическому процветанию страны, отторгнув произ­водителя от главной цели трудовой деятельности — лич­ного благополучия, из которого проистекает благополу­чие страны.

Люмпенизированная экономика отвергла и главную формулу человеческого прогресса: «Мозги дороже рук», вследствие чего страны — республики бывшего СССР подошли к рубежу второго тысячелетия без современных технологий и с крайне низкой произ­водительностью труда.

Эту социальную систему характеризовала, в числе многих других, еще и такая особо присущая ей особен­ность, как вопиющая бесхозяйственность в сочетании с жестким планированием, что уже само по себе является питательной средой для великого множества различных преступлений, в числе которых самыми «невинными» были: злоупотребление служебным положением, хищение в особо крупных размерах, взяточничество и различного рода приписки.

Значительная часть этих преступлений и осталась латентной, не выявленной, так как правящая верхушка на всех своих уровнях была неподвластна закону и вы­ходила за границы сферы компетентности правоохра­нительных органов.

Власть провозглашала лозунги типа: «Экономика должна быть экономной», занимая большинство населе­ния крайне непродуктивным трудом, скорее игрой в труд, так как его результаты, за исключением некоторых отрас­лей промышленности, никак не соответствовали израс­ходованным сырьевым ресурсам, количеству работающих и затраченному рабочему времени.

Процветала скрытая безработица, а вместе с нею — скрытые экономические преступления условно работаю­щих: различного рода мелкие хищения, подлог и мошен­ничество.

Некоторым категориям работающих назначалась предельно низкая заработная плата с тем расчетом, что они восполнят ее мизерность хищениями в сфере своей деятельности. Это относилось в первую очередь к работ­никам торговли и общественного питания, но затрагивало и другие категории трудящихся.

Противоречия социалистической системы способство­вали повышенной криминогенности всего общества, но нужно отметить, что эта криминогенность носила в основ­ном корыстно-нанасильственный характер, так как тота­литарный режим жестко и надежно сдерживал индивиду­альную агрессию, которая превратилась в кровавый бес­предел лишь после фактического падения этого режима.

Рыночная экономика таит в себе, пусть с иной специфи­кой, но не менее глубокие корни преступности, в особен­ности на начальной стадии своего существования, когда идет процесс первичного накопления капитала.

Протекая на фоне экономического хаоса, низкой общей и правовой культуры граждан, несовершенстве законода­тельной базы и почти полном параличе власти, этот процесс принимает особо криминальные формы, мгновен­но обогащая одних и ввергая в нищету других, дестабили­зируя общество, накаляя его атмосферу отчаянием, зло­бой, страхом и тем самым провоцируя самые крайние проявления личной и групповой агрессии.

Это крайне тяжелый и болезненный этап обществен­ного развития сопровождается небывалым ростом престу­пности, которая произрастает столь буйным цветом имен­но на этой рубежной полосе, разделяющей две экономичес­кие системы. Но обойти стороной этот этап невозможно, можно лишь пройти его быстрее и с меньшими затратами, как это сделали бывшие социалистические страны Восточ­ной Европы.

Как видим, не бывает идеальных экономических си­стем, так как любая экономика таит в себе дисгармонию жизненно-важных интересов членов общества, а, следова­тельно, и преступность.

Политика

Эта сфера человеческих взаимоотношений по показа­телям абсолютного интереса к ней членов общества замет­но уступает экономике, но по степени воздействия на жизнь общества в целом и по своей криминогенное далеко превосходит её.

Экономика, при всех своих отрицательных нюансах, порожденных конкурентной борьбой, все-таки имеет опре­деленные законы, правила игры, нарушители которых могут объективно признаваться преступниками или, по крайней мере, людьми, совершившими социально-нега­тивные проступки. Политика же, хотя формально и при­знает законы, правила и кодексы чести, действует в боль­шинстве случаев по страшному иезуитскому принципу:

«Цель оправдывает средства».

А цель эта — власть. И в борьбе за нее разменной монетой становятся и нравственные ценности общества, и его процветание, и благополучие, и даже кровь сотен тысяч, миллионов его членов. В борьбе за власть соверша­ются чудовищные, космического масштаба преступления, перед которыми потрясшие весь мир в 1888 году кровавые злодеяния Джека Потрошителя кажутся невинной детской забавой. Действительно, десять жертв Джека Потроши­теля кажутся просто каплей в море по сравнению с жерт­вами французских революций, не говоря уже об Октябрь­ской революции в России, но если Джек Потрошитель вошел в историю как некое исчадие ада, то творцы революций, переворотов, политики массовых репрессий, войн и чудовищных по своей жестокости законов заняли почетные места в истории, и их имена красуются на пьедесталах памятников и на мемориальных досках в каче­стве положительного примера для потомков, в массовом сознании которых их деяния вовсе не являются преступ­ными, по крайней мере в общеуголовном смысле.

Что ж, можно только сожалеть о том, что право не является объективной категорией, хотя еще в 533 году римский император Юстиниан указывал в параграфе Ц своего Свода законов: «Естественные права, которые одинаково наблюдаются у всех народов, были устано­влены божественным провидением, остаются всегда твер­дыми и неизменными. То же, что каждый народ сам для себя установил, обыкновенно часто изменяется или безмолвным согласием народа или другим позднейшим законом»¹.

Современное государство, декларирующее верховенст­во закона над властью, должно было бы дать объективную правовую оценку политическим поступкам деятелей хотя бы новейшего периода своей истории.

Не пора ли, в самом деле, выяснить, что же такое насильственное изъятие имущества, да еще с применением вооруженной силы — разбой или же всего лишь «экспро­приация»? А что такое геноцид? А что такое массовый расстрел людей, отобранных по групповому признаку?

Речь уже не идет о наказаниях за эти преступления, а хотя бы об их оценке, что самым положительным образом повлияло бы на формирование нормальной об­щественной морали.

Но, видимо, это невыгодно современным властным структурам. Ведь тогда бы пришлось классифицировать с правовых позиций такой акт, как замораживание вкладов населения в государственные сберегательные кассы как раз перед началом обвальной инфляции, которая отнюдь не была неожиданностью для власть предержащих, да и не только это пришлось бы подвергнуть правовому анализу.

Нет, им гораздо выгоднее и удобнее проституировать эмоциональную ностальгию значительной части старших поколений и эмоциональную приземленность, смешанную с иждивенческой агрессивностью значительной части младших поколений нашего общества.

Общество никогда не было и не может быть однород­ным. Наиболее образованная, квалифицированная и ин­теллектуально развитая его часть, естественно, не состав­ляет большинства, тем более в нашем обществе, пережи­вшем три четверти века классового тоталитаризма и не освободившемся от его последствия и по сей день. Об этом свидетельствует, в числе прочих явлений, бедственное положение интеллигенции, которая во всем остальном мире считается одним из наиболее благополучных слоев общества.

Политики же всегда опирались и опираются на боль­шинство, лицемерно заявляя, что оно и есть выразитель истинной воли народа. Это большинство, возбужденное популистскими лозунгами, имеет тенденцию собираться в огромные толпы на митингах и демонстрациях.

Как известно, толпа, чем она больше, тем в меньшей степени обладает способностью к критическому осмы­слению внушаемых ей идей. Здесь срабатывает эффект так называемого «социального заражения». Чем ниже уровень критичности восприятия, тем выше уровень вну­шаемости. Недаром же А. Гитлер в одном из своих приказов обязывал членов организации «Гитлерюгенд» слушать его речи по радио в составе групп, насчиты­вающих не менее 20 человек.

В тех случаях, когда у одного, трех, десяти лиц сработают нравственные тормоза вопреки любым до­водам агитатора, то у многолюдной толпы эти тормоза неизбежно откажут. И, как следствие этого, происходят межнациональные кровавые стычки, массовые беспоряд­ки, штурмы правительственных зданий и многое другое, на которое отдельно взятый человек из той же толпы едва ли решился бы.

Политическая борьба прямо стимулирует рост пре­ступности, хотя в избирательной программе любого лиде­ра неизменно присутствует, как первоочередная задача, пункт, посвященный борьбе с этой самой преступностью.

Тезис о неэффективной борьбе с преступностью суще­ствующих властных структур является одним из главных козырей оппозиции, однако сама она в своей борьбе за власть прямо или косвенно способствует повышению криминогенное общества.

Политическая борьба порождает социальные конфлик­ты, одновременно подпитываясь от них, те, в свою оче­редь, порождают преступность, которая является для них же катализатором, а общество, испытывающее тревогу, страх и нетерпеливое желание как можно скорее избавить­ся от криминального кошмара, зависшего над ним, отдает предпочтение тому из лидеров, который кажется наиболее радикальным. Радикальный лидер, в свою очередь, пред­принимает решительные политические шаги, неизбежно ведущие к новому витку социальных конфликтов, а следо­вательно, к новому витку роста преступности. И так все время. Так будет до тех пор, пока не найдутся политики, для которых власть будет не целью, а средством, с помо­щью которого достигается высокий уровень стабильности общества и благополучия его членов.

А пока общество раздирается на части политической борьбой, которая теснейшим образом связана с экономи­ческим переустройством, в ходе которого криминальные структуры легализируются и либо тайно субсидируют политическую борьбу за власть, либо открыто участвуют в ней, стараясь как можно дольше сохранить в стране состояние хаоса, которое является питательным бульоном для вируса преступности.

Нравственность

Это понятие также пронизывает все сферы личностного и общественного бытия, являясь мерилом их позитивной направленности и неотъемлемым качеством.

Может быть нравственной или безнравственной эконо­мика в зависимости от своих принципов и целей, и это же . можно сказать о политике, идеологии и праве.

Нравственным или безнравственным может быть об­щество, исповедующее те или иные ценности и духовные постулаты, что в той же мере относится и к каждому из его членов.

Пренебрежение нравственными нормами ведет к де­градации и человека, и общества в целом.

Нравственность — не такое уж абстрактное понятие, если учесть, что отсутствие (или извращение его) послужи­ло причиной полного уничтожения библейских городов Содома и Гоморры, а также одним из ведущих факторов падения Римской империи, гитлеровского Третьего рейха и СССР, где безнравственная идеология, двойная полити­ческая и правовая бухгалтерия привели к распаду и крова­вым конфликтам вопреки лживо декларируемой дружбе народов и общественных слоев, а также созданию так называемого «нового человека».

Этот термин не одно десятилетие звучал в докладах на торжественных собраниях, на научно-практических кон­ференциях, он не сходил со страниц политических изданий, он красовался на плакатах и звучал на площадях в празд­ничные дни.

Казалось бы, совершенно бессмысленная задача — за период жизни трех поколений преобразовать естество человека, сделать его из нормального — «новым», одна­ко это в немалой степени удалось.

Ведь большинство советских людей без отторжения воспринимали соцсоревнование, подменяющее естествен­ную конкуренцию, свое отчуждение от собственности, от практических результатов своего труда, от стремления к благополучию и прогрессу.

Всю свою сознательную жизнь слыша о необъятных «закромах Родины», которые ломятся от неисчислимых богатств, этот «новый человек» даже не интересуется, по какой причине эти закрома в одночасье стали пустыми, и кто их опустошил.

«Новый человек» не задумывается, почему на­род-победитель во Второй мировой войне живет через полвека после ее окончания неизмеримо хуже того народа, который был им же побежден.

Не задумывается он и о том, как получилось, что на 1 /б части земного шара урожаи в последние десятилетия стали во много раз ниже, чем в аналогичных климатических зонах других частей той же планеты.

Он покорно воспринимал снижение своего жизненного уровня, возмещая его прорехи мелкими хищениями, при­писками и тайными подработками с использованием вто­рой (фальшивой) трудовой книжки.

Этот «новый человек» являлся одновременно и объек­том, и субъектом нравственного разложения общества и его неуклонной криминализации.

Этому способствовали также законы и нормативные акты, имевшие откровенно антиличностную направ­ленность.

В весьма недалеком прошлом за хищение личного имущества граждан назначалась кара в три (!) раза мень­шая, чем за то же деяние в отношении государственного имущества. Выходили даже законы, не публикуемые в пе­чати. Однако положение о том, что незнание закона не освобождает от наказания за его нарушение, действовало отлаженно и неумолимо. А постановления, запрещавшие держать крупный рогатый скот, надстраивать второй этаж, иметь грузовой автомобиль и даже (на взгляд наших правителей) излишние квадратные метры жилплощади?

А. Солженицын, В. Шаламов и другие чудом оставшие­ся в живых очевидцы нравов ГУЛАГа отмечают явную симпатию властей к уголовникам. Убийц, грабителей и насильников они ласково классифицировали как «социально-близких»(!). Вот когда поэт писал что-то «не то», или крестьянин отказывался отдавать на распыл свое нажитое кровавым потом добро — они были закорене­лыми преступниками, врагами, подлежащими уничтоже­нию, а вот убийцы и грабители — те «социально-близ­кие», а если и ошиблись маленько — не беда, исправятся.

«Новый человек», подвергшись обработке, стал носи­телем некой особой нравственности, освобождавшей его от самоуважения, от чувства хозяина своего имущества и своей судьбы, от достоинства, от боязни совершить грех и от способности противостоять этому греху.

У него был выработан ярко выраженный «комплекс жертвы» — способность человека покорно идти на закла­ние, воспринимать насилие над собой как нечто естествен­ное и неизбежное.

Этот комплекс используется с завидным успехом как государственной властью, так и преступным миром.

Непротивление злу всегда порождает еще большее зло. Возможно, злодею и воздается там, на небесах, но обще­ство не может жить в постоянном страхе перед злом. Процесс его активной самозащиты опирается в первую очередь на общепринятые нравственные нормы, а затем уже на законодательные и правоохранительные органы, которые лишь фиксируют и формально защищают эти нормы от негативных посягательств.

Но общественная нравственность находится в самой непосредственной зависимости от нравственности каж­дого члена общества. Она, естественно, не является про­стой арифметической суммой, но в то же время строится по принципу пирамиды, и ее доминирующие тенденции поднимаются от основания к вершине, где они формиру­ются в конкретные постулаты, выражающиеся в законах.

Роковой ошибкой тоталитаризма является пренебре­жение этим принципом, когда постулаты общественной нравственности формально «спускаются сверху», не учи­тывая нравственных особенностей основания обществен­ной пирамиды.

Характерной чертой падения тоталитаризма в СССР является то, что этот процесс также был «спущен сверху», при объявлении так называемой «перестройки», а не при непосредственном волевом давлении основания пирами­ды, которое к этому времени было уже достаточно раз­вращено и люмпенизировано.

Подаренная свобода взорвала общество, разом вскрыв все его закамуфлированные противоречия и как джинна из бутылки, выпустив в его атмосферу агрессию, хищниче­ские инстинкты и индивидуально-реваншистские настро­ения, которые на фоне социальной фригидности основной массы и паралича власти создали картину хаоса, произ­вола и насилия.

Иждивенческие настроения людей, не привыкших стро­ить свое материальное благополучие за счет результатив­ности личных трудовых усилий, породили волну социа­льных и материальных претензий к властям, которые не в силах удовлетворить эти претензии.

Кроме того, подобные претензии попросту безнравст­венны, так как имеют своей целью получение материаль­ных благ вне зависимости от количества и качества вло­женного труда.

Согласно законам материального мира, ничто не воз­никает из ничего и не исчезает в никуда. Следовательно, чтобы обеспечить работоспособных иждивенцев, нужно отнять значительную часть трудовых доходов у тех, чей труд приносит действительную пользу обществу.

Страна, называвшая себя «страной труда», практиче­ски в течение многих десятилетий формировала огромную армию паразитов, которые, в массе своей, даже не осозна­вали своего паразитизма, а ждали, как птенцы в гнезде, когда в их раскрытый клюв положат червячка. Но, как известно, птицы, таким образом, кормят своих птенцов всего лишь три недели, а затем птенцы сами добывают себе пропитание.

Постсоветский период вскрыл и глубокие противоре­чия между поколениями.

Детям не прививалось ни стремление к труду, ни осознание жестокой, но вполне естественной зависимости элементарного выживания от личной инициативы и трудо­вых усилий. Это породило иждивенческие претензии детей к родителям, которые покорно и даже с каким-то мазохистским восторгом содержали их всю жизнь, а те прини­мали это как должное, не задумываясь об унизительности и безнравственности паразитирования за счет чужого тру­да, тем более труда людей, которые вырастили их, выкор­мили, дали образование и тем самым полностью выпол­нили свой долг перед ними. Но так продолжалось и в по­следующих поколениях, а эскалация этого явления неизменно таила и таит в себе криминогенность. Иждивен­чество ведь имеет разные степени активности, постепенно переходя в откровенное вымогательство и перенося сферу своего воздействия из отчего дома на улицу, где оно приобретает уже другое название — «корыстно-насиль­ственная преступность». Думается, многие из читателей, даже не обращаясь к уголовной статистике, могли бы привести множество примеров подобной реализации иж­дивенческих установок у подростков.

С другой стороны, в каждом государстве есть законные иждивенцы — инвалиды и пенсионеры, степень благо­получия которых определяет уровень общественной нрав­ственности. Здесь у нас картина настолько непривлека­тельна, что ее оценка выходит далеко за рамки шкалы нравственных показателей.

И самое пагубное в этой картине то, что более молодые и здоровые люди проникаются полным безверием и презре­нием к институтам государственной власти, вина которых в создавшемся положении является аксиомой, не требующей доказательств. Человек, видя перед собой столь печальные перспективы своего бытия в случае потери трудоспособно­сти, естественно, делает выводы относительно безнравствен­ности, порочности общества, в котором он живет, и снимает с себя всякие моральные обязательства по отношению к нему, что при соответствующих психилогических установ­ках неизбежно ведет в криминализации личности.

Человечество в процессе своего развития сформи­ровало определенные нравственные нормы, и общество, следующее им, требует от своих членов соблюдения этих норм, осуществляя при этом как формальный (сфера права), так и неформальный контроль (обще­ственное мнение).

Общественное мнение в здоровом обществе имеет значение гораздо большее, чем право и правоохранитель­ные органы, в деле поддержания спокойствия и порядка, так как неформальный контроль пронизывает все обще­ство, не нуждаясь ни в четких рамках своего применения, ни во властных санкциях.

Общество ожидает от каждого человека того поведе­ния, которое соответствует господствующим в нем нравст­венным нормам.

На нарушителей этих норм оно воздействует опреде­ленными санкциями (насмешка, порицание, презрение, отчуждение и т. п.). Для людей, обладающих элементарно развитым чувством чести, совести, собственного достоин­ства, эти санкции имеют огромное значение, гораздо большее, чем санкции органов формального социального контроля.

Характеризуя это свойство человеческой натуры.

Б. Паскаль писал: «Чем бы человек не обладал на земле, прекрасным здоровьем и любыми благами жизни, он все-таки недоволен, если не пользуется почетом у людей... имея все возможные преимущества, он чувствует себя неудовлетворенным, если не занимает выгодного места в умах людей. Вот такое-то место влечет его больше всего на свете, и ничто не может отклонить его от этой цели; таково самое неизгладимое свойство человеческого сердца».

Именно реакция окружающих формирует понятия сла­вы, бесславия, доблести, позора или престижа.

И только аморфное, извращенное общественное мне­ние может не заклеймить позором воровство, насилие, мошенничество и проституцию.

В свете этого извращенного мнения воры и мошенники у нас называются «людьми, умеющими жить».

Только это извращенное сознание воспринимает, как нечто само собой разумеющееся, огромное количество внебрачных детей, значительная часть которых рано или поздно оседает на дно общества.

Только извращенное сознание воспринимает проститу­цию как естественный вид трудовой деятельности. Мало того, журналисты берут интервью у проституток, их фото­графии печатают в газетах (и отнюдь не в разделах криминальной хроники), а при опросах девочек в школах выясняется, что для значительной их части наиболее пре­стижная из будущих профессий — самая древняя — про­ституция.

Между тем существуют сформированные и отработан­ные многовековым опытом человечества нравственные нормы, которые не зависят ни от государственного строя, ни от моды, ни от других каких бы то ни было определя­ющих факторов.

Чарлз Дарвин, автор первой научно обоснованной теории антропогенезиса, в которой он утверждал, что эволюция человека совершается под действием тех же законов, что управляют развитием животных видов, тем не менее признавал, что «нравственным существом мы назовем такое, которое способно обдумывать свои прошлые поступки и побуждения к ним, одобрять одни и осуждать другие. То обстоятельство, что человек есть единственное существо, которое с полной уверенностью может быть определено таким образом, составляет самое большое из всех различий между ним и низшими жи­вотными».

Процесс взаимодействия общественного мнения и нравственного уровня личности в значительной мере обус­ловлен такими механизмами саморегулирования, как стыд и совесть.

Аристотель характеризовал стыд как страх бесчестия, как неприятное ощущение зла, чреватого дурной славой.

Стыд вызывается осознанием человеком несоответст­вия своих поступков общепринятым нравственным нор­мам. Он регулирует поведение человека сообразно требо­ваниям общества. Как форма самооценки, стыд вызван стремлением избежать неблагоприятных реакций окружа­ющих людей, страхом за свой престиж.

Психологи рассматривают стыд как разновидность страха, который проявляется в состоянии беспокойства, угнетенности и мучительных переживаний по поводу не­благоприятных реакций окружающих: «Что скажут лю­ди?»

Если стыд основан на ожидании внешней оценки, то совесть является проявлением внутренней оценки челове­ком собственного поведения, не обусловленной внешними факторами.

Личность самооценивает свои поступки, исходя из исторически выработанных представлений о добре и зле.

Гегель рассматривал совесть как «процесс внутреннего определения добра». Совесть есть осознание человеком соответствия или несоответствия своего поведения объек­тивно существующим нравственным нормам.

Но если эти нормы извращены, если общественное мнение не является мощным рычагом положительного воздействия как на личность, так и на систему управления жизнью общества, тогда и стыд, и совесть становятся абстрактными понятиями.

Нравственные нормы, по которым живет общество, обуславливают и наличие такого регулирующего фактора, как социальное ожидание.

Общество ожидает от каждого человека определенного поведения, обусловленного его социальной ролью. Напри­мер, полицейский должен бороться с преступниками, врач должен лечить больных, а строитель — возводить дома. Кроме того, от каждого гражданина ожидается соблюде­ние элементарных требований социального бытия, кото­рые исключают преступные проявления.

Огромную роль в формировании общественной нрав­ственности играет также религия.

Ее миролюбие и гуманизм, неприятие какой бы то ни было агрессии, в конце концов ее запреты являются эталоном измерения уровня нравственного здоровья лич­ности и общества.

Религиозные постулаты устанавливают нравственные ориентиры и четко определяют такие понятия как «Добро» и «Зло», «Благо» и «Грех».

Боязнь совершить грех, боязнь неминуемой расплаты за него является мощным сдерживающим и стабилизиру­ющим фактором. Верующий человек осознает, что если можно каким-то образом избежать земного суда, то суд небесный неминуем.

Разумеется, вера в Бога не является гарантом от­сутствия преступных проявлений, но ее роль в профи­лактическом сдерживании этих проявлений трудно пе­реоценить.

Кроме того, религия последовательно утверждает одну из важнейших норм общественной нравственности — смирение.

Смирение — это не тупая покорность, как полагают некоторые пропагандисты вседозволенности, а проявле­ние трезвой оценки своих достоинств и возможностей. Оно. заключается не Только в осознании своего места по от­ношению в Богу и мирозданию, но и к реалиям современ­ного бытия. Как писала Агата Кристи, «там, где нет смирения, народ погибает».

Насаждаемое большевиками безбожие в немалой мере способствовало криминализации общества, и горькие пло­ды принудительного всеобщего атеизма мы пожинаем и по сей день, когда грех не представляет собой в массовом сознании чего-то крайне постыдного и чреватого как отрицательной оценки общества, так и Божьей карой.

Массовая оценка преступления является убедительным показателем нравственного здоровья общества.

В настоящее время, к сожалению, наблюдается доволь­но терпимое отношение значительной части населения к преступности, как к социально опасному явлению. Это отношение вызвано отчасти гнетущими заботами об эле­ментарном выживании, отвлекающими от общих проблем жизни общества, а отчасти — смещением нравственных ориентиров и адаптацией к окружающему злу.

По крайней мере, социально-психические стереотипы нашего общества не несут в себе должной меры отторже­ния и осуждения преступности, присущей современному уровню развития человеческой цивилизации.

Вследствие этого преступник в нашем обществе не ощущает себя изгоем, отщепенцем, инородным телом, которое решительно отторгает здоровый общественный организм.

Великое множество наших соотечественников доволь­но равнодушно относятся к явлению преступности, в край­нем случае, осуждая его конкретных носителей, если они посягают на их личные интересы.

Одной из характеристик нравственного общества явля­ется способность решительно осудить то или иное негатив­ное явление независимо от личности его субъекта.

Если человек (или социальная группа) искренне осуж­дает порок, то для него не имеет значения ни обществен­ное, ни личное отношение к носителю этого порока, будь то президент страны или родной брат. Когда же вступает в силу двойная бухгалтерия, когда в оценке зла делаются исключения, тогда само понятие зла становится абстракт­ным и фактически приемлемым.

Нам не раз доводилось наблюдать в судебных учрежде­ниях, как родственники подсудимых, совершивших на­сильственные преступления, осыпали оскорблениями представителей потерпевшей стороны. Они осуждали не своего сына, брата или отца, посягнувшего на все завоева­ния человеческой цивилизации, а родственников жертвы, которые взывают к законной справедливости, и пред­ставителей власти, которые вершат эту справедливость.

Между тем нравственный опыт человечества предус­матривает совершенно иную реакцию на проявления зла.

Именно высокие нравственные побуждения заставили Маттео Фальконе, героя одноименной новеллы Проспера Мериме, казнить своего сына за предательство, и эти же побуждения в аналогичном случае подняли карающую руку Тараса Бульбы.

Социальный конформизм по отношению к злу влечет за собой и смещение приоритетов в защите интересов преступника или его жертвы.

Агата Кристи в своей «Автобиографии» писала об этом явлении следующее: «Меня пугает, что до невиновных, по-видимому, никому нет дела. Когда читают о преступно­сти с убийством, никому, кажется, не становится страшно при описании того, скажем, как на ладан дышащая старушка в табачной лавчонке отворачивается за сигаретами для юного головореза, а на нее бросаются и забивают до смерти. Видимо, никто не испытывает ее ужаса и боли, и следом не возникает бессознательный порыв милосердия. Видимо, никому не передаются муки жертвы, всех переполняет сострадание к убийце, потому что молоденький.

А не следовало бы казнить его? У нас в Англии истребляют волков, мы не пытаемся приучить волка лежать рядом с ягненком, и сомневаюсь, что такое реально возможно. Дикого кабана стараемся выследить в горах до того, как он спустится к ручью убивать детей. Эти сущест­ва — наши враги, и мы их уничтожаем».

Гуманизм Агаты Кристи безусловно признан всем миром, и ее трудно упрекнуть в кровожадности, как это сделали бы некоторые поборники формального ми­лосердия.

Добро, если оно действительно является таковым, однозначно осуждает зло вне зависимости от статуса его носителей, а подлинное милосердие, прежде всего, направ­лено на жертву, а потом уже на ее убийцу.

Процесс формирования общественной нравственности в значительной степени зависит и от государственной политики, и от средств массовой информации, которые, кстати, у нас так и не стали «четвертой властью» именно по причине низкого уровня общественного сознания.

Бесспорно, этот процесс непростой и не сулящий немед­ленных дивидендов, но, как отмечал Дарвин, «не следует забывать, что хотя высокий уровень нравственности дает каждому человеку в отдельности и его детям лишь весьма небольшие преимущества над другими членами того же племени или вовсе не приносит им никаких выгод, тем не менее общее повышение этого уровня и увеличение числа даровитых людей, несомненно, дают огромный перевес одному племени над другим»¹.

Культура

Среда, окружающая человека, в значительной мере создана им самим. След, оставленный этой искусственной частью окружающей среды в сознании людей и есть то, что мы подразумеваем под термином «культура».

Замечательный гуманист нашего века Альберт Швей­цер (1875—1965) дал весьма выразительную характеристи­ку этому понятию: «Культура — это итог всех достиже­ний отдельных лиц и всего человечества во всех областях и по всем аспектам в той мере, в какой эти достижения способствуют духовному совершенствованию личности и общему прогрессу».

Человек усваивает культуру из социального окружения и в то же время воздействует на ее общий уровень своими созидательными или разрушительными действиями. Это неразрывный и постоянный процесс.

Чем лучше человек духовно оснащен окружающей средой его культурной средой, тем более положительно он, в свою очередь, влияет на формирование этой среды.

Этот процесс нашел свое отражение во многих и мно­гих исследованиях, но нас в данном случае интересует лишь криминологический аспект этого взаимовлияния.

Прежде всего, человек воспринимает культурные идеи и явления из микросреды, находясь постоянно или времен­но в определенной социальной группе.

Это, прежде всего, семья, обладающая тем или иным уровнем культуры, затем круг знакомых, двор, улица, учебное заведение, профессиональное окружение.

Здесь-то и формируются основные параметры куль­турного уровня личности, ее мировосприятие и шкала ценностей. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься.

Естественно, криминогенность этой микросреды не может не влиять на криминогенность личности, которая является, особенно в детском возрасте, сугубо восприни­мающим элементом, причем, без должной степени крити­ческого осмысления получаемой информации.

Следует, однако, заметить, что криминогенность со­циальной группы далеко не всегда находится в прямой зависимости от уровня культуры.

Так, ученые XIX века отмечали, что у некоторых диких племен Центральной Америки и Азии существуют и ува­жение к чужой собственности, и к жизни человека, в то же время как есть племена, живущие исключительно за счет воровства и разбоя.

Но в цивилизованном мире уровни культуры и крими-ногенности находятся в непосредственной обратной зави­симости, как отмечено многими исследователями как в прошлом веке, так и в нынешнем.

Культура — понятие весьма многоуровневое. Так же, как существует культура семьи или иной малой общности, так существует и культура класса, нации, региона. Есть «западная» и «восточная» культура, городская и сельская, элитарная и народная. Впрочем, термин «народная куль­тура» настолько многозначен, что его не стоило бы выде­лять в отдельную категорию, как это делают многие исследователи.

Рассматривая криминогенность в связи с уровнем культуры, следует отметить, что не бывает криминогенности целого народа, а лишь отдельных его слоев, образ жизни которых чреват теми или иными проявлениями преступного сознания.

Культура народа, страны, региона представляет собой ложный макроуровень, который вступает во взаимодей­ствие с личностью в основном через средства массовой соммуникации: печатную продукцию, телевидение, кино, радио, театр и т. д. Эти средства формируют как культуру отдельной личности, так и культуру социальных групп, степень влияния на которые весьма и весьма высока.

Она определяется, в первую очередь, категорией интереса, а следовательно, спроса на сообщения средств кассовой коммуникации, прямо воздействующего на их форму и содержание.

Эти сообщения, являясь результатом квалифицированного труда специалистов, создаются в зависимости от заказов на них представителей тех или иных социальных групп. Являясь товаром, они напрямую связаны со спросом на него, а следовательно, с требованиями заказчиков. Здесь вступает в силу правило: «Тот кто платит, тот заказывает музыку». И по характеру «музыки» можно безошибочно определить ее заказчика.

Ввиду того, что заказчик продукции средств массовой коммуникации должен обладать необходимым экономическим могуществом, то им могут быть либо мощные политические и экономические структуры, либо массовый спрос, сформированный, опять-таки, в итоге определенного целенаправленного влияния.

В нашем варианте, ввиду очень высокой степени криминализации верхушки общественной пирамиды, средства массовой коммуникации несут в себе непосредственный щи опосредованный криминальный заряд.

Это и пропаганда насилия в разных его формах, и эротика, подчас граничащая с откровенной порнографией, и терпимость по отношению к проституции (даже некое утверждение ее легитимности), и прославление уголовной романтики (особенно в произведениях песенного и кинотворчества).

Есть и более завуалированные, опосредованные при­мы криминализации аудитории, такие как выразительные образы и ритмы.

Определенная часть рок-групп, в особенности отечественных, своим внешним видом и манерой исполнения передают аудитории мощный заряд агрессии и нравствен­ного нигилизма.

В своих интервью лидеры этих групп утверждают, что подобные образы являются лишь зеркальным отражением порочности окружающего мира и имеют своей целью лишь положительное влияние на этот мир.

Возможно, при определенном уровне культуры и нали­чии твердой жизненной позиции, зрители воспринимали бы эти образы именно в таком плане. Ведь существует же доказательство теорем методом «от противного». Однако при весьма невысоком уровне культуры и нравственности молодежной аудитории подобное доказательство пове­денческой теоремы вызывает результат, прямо проти­воположный ожидаемому (если брать на веру заявления лидеров этих рок-групп).

Нельзя недооценивать и степень влияния на сознание и подсознание слушателей уровня громкости, диапазона и ритма исполняемой музыки.

Фридрих Ницше в свое время очень точно подметил: «миром правит ритм». Действительно, существует ритм Вселенной, ритм движения Земли, ритмы жизни всех существ, населяющих нашу планету, ритмы жизнедеятель­ности каждого человека.

Музыка может либо совпадать своими ритмами с внут­ренним ритмом человека, воспринимающего ее, либо диссонировать с ним, вносить губительный разлад и спо­собствовать возникновению того состояния тревожности, которое является источником преступных проявлений.

Не следует также забывать о сверхвысоких и сверхниз­ких звуках, влияющих на подсознание.

Музыка — это закодированные эмоции, которые, вступая в контакт с чувственным миром человека, активно влияют на него, пробуждая определенные душевные состо­яния, которые, казалось бы, надежно блокируются врож­денными и благоприобретенными нормами цивилизован­ного бытия.

Изобразительные искусства также способны активно влиять как на сознание, так и на подсознание человека, но роль выразительных искусств неизмеримо более велика.

Многие из читателей, конечно же, заметили резкое увеличение в последние годы киосков, торгующих аудио кассетами с музыкальными записями. Этот стремитель­ный рост, естественно, вызван возросшим спросом на музыкальную продукцию. Потребители этой продук­ции — как правило, подростки и молодежь, весьма далекие от эстетических запросов. Скорее всего, это люди, нуждающиеся в определенной эмоционально-энергетиче­ской подпитке, которая зачастую насыщает их подсоз­нательную сферу тревожно-агрессивными установками.

Искусство, обладая огромной силой эмоционального воздействия, способно играть как положительную, так и крайне отрицательную роль в формировании поведен­ческих стереотипов. Западные криминологи давно отмеча­ли зависимость роста преступности от пропаганды средст­вами искусства вседозволенности, порнографии и насилия. В настоящее время это же отмечают и отечественные криминологи.

Как писал еще в XVIII веке английский философ Эдмунд Бёрк, «именно подражание— несравненно больше, чем наставление — дает нам возможность все познать, а то, что мы познаем таким образом, усваивается не только с боль­шим успехом, но и с большей приятностью. Оно определяет наши привычки, наши мнения, наш образ жизни. Оно служит одной из самых сильных связей внутри общества».

Фактор подражания — один из ведущих в общей си­стеме приобретения жизненного опыта молодыми людь­ми. Вследствие дефицита этого опыта в юные годы критич­ность воспринимаемой информации весьма мала, следова­тельно, значение подражания и элементов социального заражения возрастает в этих случаях до уровня решающих факторов формирования личности.

В процессе социально-психологического заражения во­спринимающей группе людей и каждому ее члену в отдель­ности внушается определенное душевное состояние (оп­тимизм, уныние, уверенность, страх и т. д.). Это явление можно наблюдать на стадионах и в концертных залах. Нет нужды подчеркивать, что источник этого социально-пси­хологического заражения вполне способен формировать у зрителей социально-негативные установки.

Субъекты культурной среды, обладая специфическими возможностями социально-психологического воздейст­вия, а также убеждения и внушения, имеют особе значение в развитии как позитивных, так и негативных социальных процессов.

Социум

Общество, как известно, представляет собой пирамиду, отдельные части и слои которой постоянно пребывают в динамическом взаимодействии.

Это взаимодействие, учитывая изначальное неравенство возможностей, а, следовательно, и неравенство обществен­ного положения, зачастую носит конфликтный характер.

Ощущение человеком своего неравного по отношению к другим людям положения влечет за собой протестующее поведение, принимающее у определенного числа людей агрессивно-насильственный характер.

Как правило, человек, обладающий необходимым уров­нем культуры и трезвостью мышления, способен дать объективную оценку своим возможностям, и в своих действиях по достижению более высокого положения в обще­ственной пирамиде не переступает границ, определенных законами общества и государства. Такие действия носят созидательный характер и способствуют прогрессу общества в целом. Неудовлетворенность — вполне естественное состояние человека, которое является предпосылкой повы­шения эффективности труда. Всеми своими великими открытиями человечество обязано именно неудовлетворен­ности отдельных личностей к существующим положениям как в частной жизни, так и в общественной. Таким образом, неудовлетворенность является мощной пружиной прогресса, катализатором социально-позитивных процессов.

С другой стороны, эта же неудовлетворенность, овла­девая умами людей, не способных к трезвой самооценке, не обладающих внутренними механизмами сдерживания аг­рессии, находит свой выход в поведении, которое клас­сифицируется как преступное.

Следует, однако, заметить, что агрессивное поведение как отдельных лиц, так и больших социальных групп может быть вызвано отнюдь не преступными побуждени­ями, а стремлением восстановить попранную справед­ливость. В данном случае имеются в виду митинги, демон­страции протеста и другие коллективные действия, напра­вленные против незаконных действий властей. Общество же, которое покорно сносит ущемление прав человека, неизбежно расплачивается за эту покорность как разгулом уголовной преступности, так и правовым беспределом, царящим на вершине социальной пирамиды, что само по себе является преступлением.

В демократическом обществе существует множество вполне законных методов восстановления социальной справедливости, которая, впрочем, некоторыми трактует­ся как равенство не только стартовых возможностей, но и как равенство достигаемых результатов, что само по себе Различия в интеллекте, способностях, трудолюбии и производительности вложенного труда неизбежно при­водит к неравенству результатов деятельности людей, и всякое насильственное посягательство на это неравенст­во — преступно.

Фиксированное равенство может быть только перед законом и перед правами человека, декларированных обществом.

Тем не менее, проблема равенства является одной из ключевых в системе социальных отношений.

Поле проблемы равенства включает в себя не только личностные, но и групповые интересы.

Общество неизбежно делится на классы, прослойки и группы, недовольные своим экономическим и социаль­ным статусом и ведущие борьбу за его изменение к лучшему.

Наиболее радикальные формы этой борьбы неизбежно выливаются в преступные действия.

Ведь чтобы какой-то социальной группе завоевать себе наиболее высокий социальный статус; необходимо отнять его у других групп, разрушив существующую социальную структуру, что ведет к дестабилизации общества. Кроме того, насильственное перемещение одного общественного слоя на место другого порождает извращение всех аспек­тов экономических, политических, правовых, нравствен­ных и культурных отношений внутри общества, влекущее за собой регресс и хаос.

Тем не менее, некоторые политические силы целена­правленно раздувают пламя социальных амбиций отдель­ных групп населения в надежде любой ценой добиться своих целей. А уже само понятие «любая цена» таит в себе криминальный беспредел.

Никто не может воспрепятствовать солдату стать гене­ралом и командовать другими солдатами, но если сол­даты вдруг захотят командовать генералами, армия неми­нуемо превратится в сброд, неспособный выполнять роль вооруженных сил.

То, что генерал поставлен выше солдата, инженер — выше рабочего, а дирижер — выше любого из оркестран­тов, — неоспоримая логика жизни, попытки корректиро­вания которой чреваты самыми печальными для общества последствиями.

Ещё одна сложная проблема в системе социальных отношений — национальная.

Национальные противоречия всегда становятся причинами конфликтов в обществе, где представители разных этнических групп не поставлены в изначально равные условия при получении образования, работы, социальной помощи и реализации своих гражданских прав.

Всякая дискриминация людей, отобранных по груп­повому признаку, является разрушительной для общества, а национальная дискриминация — в особенности, по­тому что если человек волен сам выбрать профессию, вероисповедание, род занятий или принадлежность к ка­кой бы то ни было политической партии, то на­циональность ни в коей мере не зависит от его свободного выбора.

Воинствующие националисты, искусственно раздувая противоречия между этническими группами общества, фактически взрывают его и повергают в пучину хаоса и беззакония, преследуя конкретные политические цели.

В 1902 году знаменитый венгерский поэт Андре Ади писал:

«Национализм — это, собственно говоря, интернаци­ональный союз мракобесия, глупости и корыстных ин­тересов сильных мира сего... это взбесившийся патрио­тизм. Нет, даже не так. Все честные трудящиеся люди, объединенные общей культурой и совместной работой на благо общества, — все они, если угодно, патриоты. А вся­кий враг прогресса, стремления сделать жизнь лучше, всякий враг безусловной свободы человеческого духа есть предатель своего отечества, даже если он только и делает, что день-деньской распевает национальный гимн».

Национальные конфликты являются причиной таких преступлений, как терроризм, массовые убийства и погро­мы, а также бурного роста уголовной преступности.

Неизбежная в таких случаях проблема беженцев также чревата множеством криминальных последствий.

В целом же национальные конфликты характеризуют­ся, в отличие от других социальных конфликтов, проявле­ниями дикой, атавистической агрессии, мотивы которой выходят за рамки анализа формальной логики. И этим они еще более опасны.

Питательной средой для преступности является и об­щая социальная нестабильность, и бездеятельность власт­ных структур, и несовершенство законодательной базы нормальной жизни общества.

Взаимоотношения в семье, как в ячейке государства, зеркально отражают все негативные процессы, происходя­щие в обществ?

Межличностные столкновения зарождаются именно здесь, на макроуровне, где также наблюдается нестабиль­ность, тревожность и нарушения гармонии естественных причинно-следственных связей, где глава семьи не являет­ся ее центром и опорой, жена не является хозяйкой дома и главным воспитателем подрастающего поколения, кото­рое, в свою очередь, не является субъектом семейного прогресса, а лишь бездумным потребителем материаль­ных ценностей, заработанных старшими поколениями.

Разумеется, подобное положение наблюдается далеко не в каждой семье, но в нездоровом обществе здоровая семья скорее исключение, чем правило.

Эффективная борьба с преступностью возможна лишь тогда, когда подавляющее большинство социума будет искренне и решительно отторгать это явление, видеть в нем позорную болезнь, дикий атавизм, несовместимый с нормальной жизнью современного человека.

Антикриминальное сознание должно стать господст­вующим на всех уровнях социальной пирамиды, и, прежде всего, — на её вершине.

Если же эта вершина будет поражена коррупцией, лживостью и эгоистическим равнодушием к судьбам оста­льных членов общества, то расстояние между нею и ос­нованием пирамиды, между понятиями «Они» и «Мы» будет стремительно и неуклонно расти, расширяя границы мертвой зоны, на которой буйно произрастает бурьян преступности.

Составной частью широкого спектра понятий, входя­щих в категорию причинности как предмет изучения кри­минологии, являются определенные факторы, прямо или косвенно оказывающие влияние на процесс возникновения и развития преступности.

Из множества этих факторов мы рассмотрим те, кото­рые, на наш взгляд, заслуживают наибольшего внимания в русле рассматриваемой проблемы: климат; времена года; плотность населения; возраст; воспитание и образование; наследственность; род занятий.