leontyev_lektsii

ТЕОРИЯ ВНИМАНИЯ Н.Í.ЛАНГЕ	273

годов уже с какими-то добавленными двумя-тремя листами на другой совсем бумаге, словом, оно фактически вышло в свет поздно. Но это была одна из последних, даже, по-моему, последняя работа Ланге, подготовленная им еще в период дореволюционный, дооктябрьский. Вскоре он умер.

Видите, выходит так, что часто для того, чтобы выделить новую мысль, действительно, приходится обращаться к старым книгам. Книга Ланге принадлежит к числу таких книг, которые еще долгое время, хотя прошло уже почти 90 лет, или около того, не за горами столетие издания этой книги, остаются живыми, класси- ческими. А, кстати, она классической ведь стала не теперь, не в наши дни. Это не то, что ретроспективно отдаваемая дань, так сказать, высокой научной деятельности Ланге. Она стала звучать как классическая с первых лет своего существования. Мне неизвестна ни одна работа русского исследователя-психолога, которая была бы сопоставима с судьбой скромной статьи Ланге, опубликованной в 1888 году.

Судьба эта была очень своеобразна. Эта работа тотчас вызвала отклики. Через год, в 1889 году, вышла небольшая работа Т.Рибо1, который начинает свое исследование с указания на то, что книжка эта представляет собой развитие идей, уже высказанных Николаем Ланге. Рибо как бы декларировал общность позиций его, Рибо, тогда очень крупного французского психолога, и позиций Ланге. Это была реплика дружественная, то есть как бы развивающая.

Правда, у Рибо развитие пошло немножко в другую сторону: там были отклонения от тех идей Ланге, которые не могли быть приемлемы для Рибо. Я обозначу теорию внимания Рибо не как моторную, чтобы отличить ее от теории Ланге, а как сенсомоторную с ударением на первом термине. В то время как теорию Ланге надо называть эффекторной, в этом смысле моторной. Но она вызвала реакцию. Не такую быструю, как у Рибо — здесь буквально немедленная реакция была, — а несколько задержанную, но все же своевременную реакцию со стороны корифеев-психологов того времени. И они все оказались в открытой оппозиции к теории Ланге.

Я имею в виду реплику на эту теорию, которую вы можете найти в одном из изданий «Физиологической психологии» Вильгельма Вундта, имя которого, конеч- но, известно. Откликнулся на моторную теорию внимания со своих позиций (прагматических и идеалистических в проблеме воли, безусловно, в проблеме волевого внимания) Джемс. Была еще одна, тоже заокеанская, фигура, которая очень известна. Это психолог, много времени, много внимания и сил уделявший тонким психологическим проблемам, в частности, проблеме внимания, сознания, самонаблюдения. Это был Э.Титченер. Я не буду продолжать списка, потому что уже в тот перечень, который я указал, вошли властители психологических дум в ту эпоху, то есть в конце XIX столетия.

Так что же происходит (я возвращаюсь к теории Ланге) в этом звене, где оно выступает как моторное? Что же происходит с этими образами воспоминания? А дело все в том, что образ, хранящийся в мозге, этот сложно переработанный образ связан с тем, что он естественно существует как сенсорное образование. В соответствии с неразложимостью единицы, о которой я говорил, он существует как сенсорное образование, но и обязательно так же как и эффекторное. Эффекторы вовлекаются. Вот эти двигательные звенья — они нерасторжимы. Они все время соединяются, они находятся все время в постоянном общении. Их связывают процессы. Причем они

1 Рибо Т. Психология внимания // Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М., 1976. С.66—102.

274	ВНИМАНИЕ И ПАМЯТЬ	ЛЕКЦИЯ 29

не могут быть разрушены, эти процессы, эти связи, они всегда существуют. Весь вопрос — какие они? Только в этом вопрос.

Вот они мне передают движение, усиливают сенсорное движение. Вот почему в опыте Рево д’Аллона (он, конечно, Ланге неизвестен, это же 20—30-е годы XX века, то есть 40 лет спустя) клетки шахматной доски кажутся ярче. Откуда этот заряд-то? Это заряд обратной афферентации. И вся штука теперь заключается в том, что в природе вот этих эфферентных звеньев процесса лежит объяснение того, что же выделяется в целевом внимании, внимании цели, представлении движения. Движение, реализующееся полностью или не полностью. Может быть, свернутое, может быть, вообще не выходящее на открытые и видимые моторные пути. Без открытых, видимых, собственно двигательных мышечных проявлений. Как же они сосуществуют?

Вот здесь-то нам очень нужно вспомнить то, что я говорил по поводу значе- ний. Я тут немножко модернизирую язык, а может быть, даже и мысль Ланге. (Я оговариваю всякий раз, когда допускаю модернизацию.) А дело заключается в том, что всякое представление о вещи, тем более всякое представление значения, есть сверхпродукт свертывания некоторых движений, операций. Это операционные образования. Знать значение — значит владеть соответствующими операциями. Для современной науки это не представляет проблемы. Это совершенно ясно. За значением скрываются операции. Вот на этом настаивает Ланге, который в начале исследования произвольного, то есть целевого, внимания прямо формулирует мысль: произвольное внимание есть целевое действие, и этим оно не отличается от любого действия. Любого! Стало быть, и внешнего, стало быть, и продуктивного, в частном случае, правда? Любого, всякого иного, иначе говоря, действия.

Значит, мы теперь понимаем, как происходит это чудо: выяснение, осознавание всегда ограничено каким-то узким полем. Так оно же происходит в результате осуществляющегося действия, ряда операций, которые не обязательно должны быть осуществлены в решении перцептивной задачи, то есть в осуществлении перцептивного действия, в виде развернутых внешнедвигательных операций. Ланге очень хочет подчеркнуть это, и поэтому говорит не о моторных, то есть двигательных, ощущениях, а очень осторожно и не очень обычно (я имею в виду предшествующие и современные Ланге дискуссии по этой проблеме, которую я сейчас не могу затрагивать, проблема очень сложна) употребляет термин «иннервационные ощущения». Он не хочет говорить прямо «двигательные», «моторные». Важна иннервация, двигательная, импульсивная.

И эта его мысль — почему «иннервационные»? И как он мог обойти очень известный спор: иннервационная или мышечная природа движения — применительно к движениям глаз, к работе других органов, других органов чувств? А я вам скажу: потому что он хочет включить то, чему он не находит термина, тогда не было такой терминологии. Он поэтому опять пользуется таким грубым термином; он это хочет включить в свою моторную теорию. (Ну, не такая уж она моторная или сенсомоторная.) Он хочет включить понятие символического движения (стр. 268 — я в первый раз назвал страницу, потому что это архиважно; подумайте, в то время — представление о символическом движении!). То есть оно даже и не движение как бы. Оно свернуто. Оно — значащее движение, означающее движение. Оно, скорее, похоже на движение жеста, языкового жеста. Вот такое оно, вот такое, какое мое движение сейчас. Оно какой носит характер? Не исполнительный, а символический. Оно несет в себе не рабочую непосредственно, а рабочую указательную, сигнификативную, но не коммуникативную функцию. Вот в силу этого оно и становится, на языке Сеченова, символическим. Это движение, которое Сеченов очень четко отделяет

ТЕОРИЯ ВНИМАНИЯ Н.Í.ЛАНГЕ	275

от движений сигнальности (вот почему движение символическое). Под сигнальным движением он понимает то, что обозначает термином «значковое». Это движения, которые не имеют отношения к порождению образа.

Упал на сетчатку глаза свет — что сделал глаз? Дернулся по направлению к свету, сделал такой скачок. Конвергенция сработала, аккомодационный аппарат сработал. Это подготовительное движение в ответ на сигнал. Содержательного движения здесь нет. Мы с вами даже и не знаем про эти движения. Они только поучительны в одном отношении. Здесь то же знаменитое положение — «чтобы увидеть, надо видеть». Я не могу увидеть нечто, если я предварительно не аккомодирую, не конвергирую на данный объект. Но для того, чтобы конвергировать и аккомодировать, надо этот объект уже видеть.

Вот почему часто выделены очень четкие понятия, термины введены в оборот. Я очень рад, что они введены у нас, — «афферентационное зрительное поле» и «оперативное зрительное поле». Очень четкое деление, потому что, действительно, пользуясь сравнительно немудреными экспериментальными методами, можно рас- членить поля. Это не только пространственные, но это и функциональные процессы или, вернее, процессно-функциональные представления. Вот то, что Юлия Борисовна Гиппенрейтер предложила в свое время называть оперативным и, в отличие от этого, более широким афферентационным полем зрения.

«Афферентационное» — это значит что? Афферентирующее какой-то процесс, но не порождающее операции, процессы, действия перцептивные в собственном смысле, а только подготавливающее их, адаптирующее.

Надо вам сказать, что во введении в научный обиход идеи включения в произвольное перцептивное действие (то есть воление, по Ланге, волевое внимание), эффекторной…стороны заключается главное достижение моторной теории Ланге.

Вот тут-то и есть совпадения, встречи идей XIX столетия Ланге с современными, в наше время выдвигаемыми, хорошо экспериментально обоснованными положениями. Ну, кто теперь смотрит на восприятие, как на продукт толчков от внешних предметов, идущих на пассивные воспринимающие системы? Активность в смысле перцепции, восприятия как действия — это стало общим представлением, наиболее распространенным, наиболее ясным. Вот под действием иногда разумеется разное.

Роль такого понятия, как «операция» (способ действия, который и строится из действия) для разгадки роли движения, моторных компонентов в произвольном внимании очень велика. Поэтому-то и появляется постпроизвольное внимание, которое так впервые стал называть Титченер1 и о котором (в терминах русских — о послепроизвольном внимании) много писал в свое время ныне здравствующий Николай Федорович Добрынин в книжке «Колебание внимания» и в других статьях по вниманию2.

Итак, родилась и другая большая идея. Эта идея опосредствованного характера процессов внимания, выдвинутая в 1920 годах Выготским. И даже выделена была функция внимания, обозначенная как контрольная по отношению к решаемой зада- че, на чем очень настаивает Петр Яковлевич Гальперин.

В следующий раз темой моего изложения будет очень широкая проблема, тоже классическая, — проблема памяти.

1 Титченер Э.Б. Внимание // Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М., 1976. С.26—49.

2 Добрынин Н.Ф. Колебания внимания: экспериментально-психологическое исследование. М., 1928. См. также: Добрынин Н.Ф. О теории и воспитании внимания // Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М., 1976. С.243—259.

лекция 30

виды и явления памяти

Âсамом термине «память» заключено хотя и определенное, но недостаточ- но очерченное содержание. Дело в том, что в самом общем смысле мы называем памятью явления изменения в организме, которые находят свое выражение в изменении процессов взаимодействия организмов.

Если вот так широко описать явления памяти, или свойства памяти, если хотите, то тогда приходится признать, что свойство это является столь же фундаментальным свойством живых организмов, как, скажем, раздражимость или избирательность, то есть когда мы говорим о жизни, о жизненных процессах, то это всегда также процессы, необходимо предполагающие явления памяти.

Я об этом не буду говорить подробнее, потому что, по-моему, это самоочевидно. И все то, что вы знаете о жизни, о первых этапах, о начальных этапах ее развития, об усложнении при переходе к связям с внешней средой сигнального типа и так далее — все говорит о том, что нечто фиксируется, закрепляется, то есть происходят какие-то изменения в состоянии процессов организма, которые затем обнаруживают себя в дальнейших взаимодействиях. Иногда даже термин «память» применяется в еще более широком смысле.

Им описываются не только процессы живых организмов, а вообще все процессы в природе, которые подпадают под это широчайшее определение — некоторое изменение, вносимое взаимодействием, которое затем обнаруживается во взаимодействии, — так широко даваемое определение, конечно, позволяет отнести к явлениям памяти и явления в неживой природе. В связи с этим к явлениям памяти относились и такие процессы, такие явления, как, например, явления гистерезиса, явления сугубо физического — это остаточные магнитные свойства, попросту говоря, след на магнитофонной пленке, с этой точки зрения, тоже рассматривается как след мнеми- ческий, то есть как след памяти. По-моему, Семон ввел понятие «мнема» в широ- чайшем значении этого термина. След на пленке, с которого делается пластинка для патефона или валик, в прежние времена, да даже следы от проехавшей телеги — все это явления мнемические.

Конечно, такое расширение ничего решительно не дает в отношении познания природы среды. Оно собирает сходное, внешне сходное. Чрезмерное расширение закрывает пути изучения более конкретного, то есть научного познания этих свойств. Поэтому попытка трактовки явлений памяти как такого широкого явления, как показывает опыт, собственно, ничем не обогатило развитие научного знания.

Для обозначения изменений организма, живого существа, если мы их будем рассматривать по отношению к воздействующему агенту, то есть к тому, что изменило это состояние, возникло тоже предельно широкое понятие, которое сохранилось

ВИДЫ И ЯВЛЕНИЯ ПАМЯТИ	277

до сих пор в психологии. Это понятие «следа», мнемического эффекта, следовательно, мнемического следа. И тогда процессы памяти выступили как процессы следообразования и восстановления следа.

Если есть следообразование и восстановление следа — проявление в последующих взаимодействиях — то тогда надо внести и третий термин. Сохранение или хранение следа, запоминание, говоря языком психологии. Помимо припоминания, или воспроизведения, так чаще говорят, возникло еще одно звено — сохранение. Ведь надо, чтоб хранилось то, что запечатлелось. След образовался, произошло следообразование, а для того, чтобы произошло воспроизведение, то есть обнаружил себя этот след, так или иначе нужно допустить, что он хранится. Или, может быть, надо оговориться и сказать, что хранится постольку, поскольку эта связь способна

êсохранению.

Àесли он выветривается? Записали на магнитную пленку и некоторое время можете воспроизводить, а потом эти магнитные изменения исчезают (ну, правда, на магнитной пленке не исчезают; теоретически они не исчезают; при идеальных условиях хранения они должны оставаться). А может быть, они очень короткие, и мы поэтому не можем проследить этого следообразования. Такие короткие, что они возникают и тут же стираются, а поэтому мы можем исследовать явления памяти, обращая на это внимание. Вот в наше время появился термин, понятие «кратковременная память». В каких-то временных границах действует. Возникла проблема стирания следов, и это на языке психологов также получило свое выражение — «забывание».

Итак, запоминание, следообразование, сохранение и, в частности, забывание, воспроизведение. И еще один вопрос — а сохранение следов обеспечивает воспроизведение или нет? Это одно условие? Единственное? Нет. Воспроизведение тоже превратилось в самостоятельную проблему. А оно не выводится из факта наличия следа. След есть — воспроизведения нет. Значит, воспроизведение само стало проблемой, даже образовало отдельную проблему. Нет возможности воспроизвести ка- кое-то воздействие, событие. Но потом оказывается при исследовании, что след-то тот сохранился и при известных условиях его можно вытащить. Этот след себя воспроизведет.

Вот видите, из этого генерального, страшно общего, биологического, общефизического даже представления о памяти, об этих явлениях вытекает проблематика, которая жива до сих пор. Я назвал эти основные проблемы. И проблема забывания таким образом возникла.

Смотрите, сколько проблем — запоминание, фиксация, следообразование, иначе говоря, хранение следов, длительность и та же проблема: «А бывает ли исчезновение хранимых следов?» Действительно? А может быть, никогда не бывает?

Но все дело в том, что меняется возможность воспроизведения, а след существует независимо. Раз он образовался, то он существует. Это необратимый процесс — следообразование. Припоминание — вот где проблема стоит.

Вы знаете, о чем я говорю, что я разумею при этом. Пример. Вспомнить раннее детство нельзя, а под гипнозом вроде можно. Это много раз показано. Значит, следыто есть, только они не актуализируются, говоря современным языком. Нужны особые условия для их актуализации.

И еще одна проблема. А в каком отношении находится непосредственный эффект следообразования с эффектом сохранения следов? Можно ли представлять себе таким образом, что образовался след по типу отпечатка, ну, скажем, каучуковой печати на бумаге? Он может блекнуть, исчезать. А может быть, иначе? Может быть, он может переделываться, становиться другим? Это тоже проблема, которая была

278	ВНИМАНИЕ И ПАМЯТЬ	ЛЕКЦИЯ 30

поставлена в психологии. Это отнюдь не новая проблема. Она была поставлена в связи с проблемой памяти и часто формулировалась как «проблема сохранения представлений».

Что-то происходит, следы живут своей жизнью, имеют какую-то свою судьбу. Дали запомнить ряд форм — листики. Через некоторое время попросили воспроизводить их, зарисовывать, и сравнивали рисунки, сделанные вскоре после запоминания и потом. Тут оказывается не просто хуже, яснее или менее ясно. Нет. Тут в других измерениях идет изменение — они просто другие. Оказывается, там что-то с ними такое случается. Они как-то обобщаются. Они уже не те, что исходные. Значит, ка- кие-то метаморфозы происходят. Они имеют свою жизнь.

Что же главное выяснилось в ходе наблюдениий: эмпирических, основанных на опыте, теоретических, основанных на некоторых дедукциях, на общих положениях

— биологических, физиологических, на экспериментах, наконец, на специальном исследовании этих изменений и с изменением условий, с постановкой вопросов специального порядка? Какой же можно сделать первый глобальный вывод, так сказать, из опыта первоначального исследования памяти? Допустим, если мы ограничим этот опыт XIX веком, по крайней мере, до середины его, до второй его половины?

Ну, на нашем языке этот глобальный вывод можно было сформулировать так: явления, обозначаемые термином «память», наблюдаются на всех генетических уровнях. Я имею в виду филогенетический уровень и онтогенетический уровень развития. И на всех уровнях деятельности организма. То есть уже теперь не на генетических, а на функциональноили субстанционально-структурных уровнях. Причем на каждом из этих уровней: генетическом или структурно-функциональном — явления существенно разные.

При этом в психологии второй общий вывод состоит в том, что собственно явления памяти или те явления, которые мы относим к категории явлений памяти, выступают как бы двойственно. Это явления действительного изменения под влиянием действующих агентов, выражающиеся в изменении взаимодействия, но внутри этого под изменениями-то подразумеваются эффекты: с одной стороны, относящиеся собственно к явлениям отражения, субъективного отражения воздействий, то есть к явлениям рецептивным, ну, стало быть, также и к перцептивным, с другой стороны, к явлениям двигательным, эффекторным, шире говоря.

При этом расчленились... (сами расчленились! Их никто не расчленял! Это логика познания их расчленила!) сенсорная и моторная память! Удивительное расчленение! Продукт эмпирического мышления. Я говорю «продукт эмпирического мышления» потому, что малейшее прикосновение к проблеме теоретической мысли тотчас показывает, что в сущности-то мы имеем дело при всех обстоятельствах с явлениями сенсомоторными, с явлениями о двух концах или двух плечах, двух звеньях, даже трех, если еще считать и промежуточное, центральное, звено.

Но видите ли, факты разошлись! Факты, эмпирически наблюдаемые теорети- чески не вооруженным глазом. Давайте посмотрим, как это получается, в чем выразилось вот это разделение, в эмпирии выступившее так резко?

Вы находитесь в условиях слабой освещенности, в какой-то обстановке, в ка- ких-то предметных условиях. Среди окружающих вещей можно допустить большие яркости, наличие даже каких-то изображений. Вы в общем вещи видите, но плохо в условиях слабой освещенности. Вам дают строго дозированную сильную освещенность. Дозированную в отношении интенсивности и в отношении времени освещения. Затем вы переходите опять к очень слабой освещенности, то есть уже после такого относительно кратковременного света вы оказываетесь практически в темно-

ВИДЫ И ЯВЛЕНИЯ ПАМЯТИ	279

те, ведь световая адаптация произошла. Довольно длительное воздействие света ис- числяется секундами, а не долями секунд. Это не бросок света, а это известная длительность, достаточная световая адаптация происходит мгновенно, и, наоборот, быстро очень деадаптируется глаз к слабой освещенности.

И вот тогда мы наблюдаем очень интересное явление. Вы, оказывается, продолжаете некоторое время видеть обстановку, вам только что показанную в ярком свете. Это наш послеобраз.

Он продолжается не в микроинтервалы. Он продолжается довольно длительно — несколько десятков секунд. 20—30 секунд. У меня вот около 40 секунд, конечно, при очень хорошо подобранных параметрах опыта. Они, в общем, известны. В крайнем слу- чае их можно индивидуально немножко поправить и получить оптимальный эффект. Он получается практически у всех, то есть у всех, но только с разной длительностью. Но эта длительность достаточна для того, чтобы как бы продолжать работать. Например, дочитать недочитанное, досмотреть неувиденное.

Какая память — двигательная или сенсорная? Ну, чисто сенсорная. В отдельных случаях этот тип сенсорной памяти выступает в реальной, не экспериментальной обстановке, в реальных, не экспериментальных условиях.

Я могу описать два явления. Одно всеобщее, у всякого человека возникающее, кратковременное, похожее по длительности на то, о чем я сейчас только говорил, и всем вам известное — последовательные отрицательные образы. Вы знаете — зеленый круг или квадрат, розоватый после того, как убран соответствующий предмет от дополнительного света, как правило, изображение какой-нибудь формы — круглой, квадратной, треугольной. Это обыкновенные последовательные образы. Мы их называем «последовательные образы», не прибавляя даже «отрицательные последовательные образы». Просто потому, что они настолько часто возникают у всех, что, в отличие от положительных последовательных образов, их не надо особенно характеризовать. Мы так и говорим — последовательный образ. Имеется в виду отрицательный последовательный образ. Чаще всего так. В популярной литературе уж во всяком случае.

А вот вторая группа явлений — это натуральные явления. Они редко встречающиеся, зато необыкновенные. Я имею в виду эйдетические образы, то есть эйдети- ческую память. Внутри сенсорной памяти выделяется подкласс, и этот подкласс носит название «эйдетическая память».

Явление состоит в том, что испытуемый — это тоже в зрительной сенсорной сфере — способен сохранять след от впечатления, зрительную картину окружающего мира достаточно долгое время. Ежели след восстанавливается по каким-нибудь причинам, то он может восстановиться через значительный промежуток времени, относительно значительный. Это явление довольно редкое. В ослабленных формах и в более ранних возрастах, в подростковом часто, оно составляет где-то между 20%

è30%. У взрослых в таких ярких формах это очень редкое явление.

Âшкольном классе, где примерно 40 человек, в среднем удается вытащить эйдетиков около десятка и иногда даже больше, правда, не очень сильных эйдетиков. Способ «вытаскивания» очень прост. Есть очень хорошо разработанная техника, которая опирается на действие закона Эммерта. Вы знаете, в чем выражается этот закон: если продукт, то есть обыкновенный последовательный образ, идет с нарушением закона Эммерта, то есть основания продолжать опыты и искать эйдетизм, который вскоре себя обнаруживает. Это тестирование идет быстро и необременительно. И на этом основании, кстати, построена мировая статистика. Ну, конечно, это на достаточных выборках. Пробовали это сочетать с широтой географической,

280	ВНИМАНИЕ И ПАМЯТЬ	ЛЕКЦИЯ 30

например; с расовыми особенностями. Там корреляции мало убедительны, они както неустойчивы, у разных исследователей они расходятся, а это всегда признак недостаточности статистических связей.

ßимел возможность наблюдать случай очень яркого эйдетика. Поэтому вместо того, чтобы повторять описание, которое вы увидите в литературе, коротко опишу тот случай, который я наблюдал.

ßучился вместе с одной студенткой в Московском Университете на одном курсе. Мы как-то поддерживали общение. Она была очень ярко выраженным эйдетиком. Ей было 20 с чем-то лет, когда я с ней познакомился. Вы, вероятно, все знаете аудиторный корпус, который стоит в старом здании университета, там, где сквер с памятником, через улицу Герцена, там факультет журналистики расположен сейчас. И вы знаете Коммунистическую аудиторию. Вы помните, что на второй этаж ведет лестница, в ней еще два марша. Помните? Широкая, потом еще площадка, а потом две лестницы. Вот один из экспериментов, который я с ней вел: на площадке, в которую упирается главный, первый марш лестницы, висит несколько афиш. Именно афиш, а не объявлений. Мы проходим мимо вместе с ней; я вижу, что она, как и я, невольно бросает взгляд — непроизвольное внимание, правда? Ведь там что-то яркое, меняющееся, непривычное. Но взгляд! Это, вероятно, не секунды, а доли секунд. Мы поворачиваем на марш и выходим на площадку, которая близ Коммунистической аудитории. Я спрашиваю ее: «Вы видели сейчас внизу афишу?» — «Да». — «А вы можете себе

ååпредставить?» — «Да». —«Сделайте это, пожалуйста». В ответ на мою просьбу (заметьте, произвольное воспоминание сенсорной формы) она поворачивается спиной ко мне, то есть лицом к голубоватой стене, даже серо-голубой, и говорит: «Ну, ясно вижу». Прошу: «Читайте». Я записываю: «Слева в углу, что там написано?» — «Вот что, вот что и так далее, а это не вижу, мелко написано». — «Дальше направо?» — «Вот что».

— «А дальше направо?» — «А там ничего нет». — «Переходите ниже. Что там видите?» Я все записываю, и мы спускаемся и смотрим. Все правильно.

ßнесколько лет не встречал этой студентки. Потом я встретился с ней снова и спросил ее, сохранила ли она эйдетическую память. Оказалось, что нет. Она распалась. Исчезла. Интервал был 6 лет. Вот где-то между 22 и 21 годом она удерживалась снача- ла, а затем исчезла. Больших эндокринных пертурбаций не было: она не рожала, у нее не было ребенка, пубертатный период давно прошел — словом, больших революций химических не было. И все-таки какие-то биохимические изменения, по-видимому, произошли. Она же интерпретировала это по-своему: она за это время многому научи- лась. Она стала заниматься научно-политической журналистикой, провела несколько лет в Штатах, она вышла замуж за одного представителя, одного советского деятеля в Нью-Йорке, прожила там несколько лет, а затем вернулась сюда. Она занималась политической журналистикой, немножко научно-политической журналистикой, отлич- но овладела английским языком, «набила» языковую культуру, и, согласно ее теории, это и убило эйдетическую память. Она уже ни к чему, она для салонной демонстрации, а не для жизни. Для жизни она ни к чему.

ßэто просто говорю без анализа, не выражая своего отношения к этому объяснению. Я просто воспроизвел картину. Вы, вероятно, будете читать про эйдетическую память, и встретитесь с этими фактами чтения постфактум, то есть после того, как объект уже исчез, а остался только след в памяти. И если я об этой сенсорной памяти сейчас говорю, то для этого у меня есть серьезные основания.

Дело в том, что при анализе деятельности мы по необходимости должны допускать на каком-то уровне развития соответствующих процессов, теперь уже функциональном, а не генетическом, известное функционирование этой,

ВИДЫ И ЯВЛЕНИЯ ПАМЯТИ	281

теперь ее модно называть иконической, образной памяти, которая выступает как момент упрятанный, о котором мы ничего субъективно не знаем, но который можно показать как необходимый момент объективно, иначе не происходит процесс. Вы понимаете? Он необъяснимым становится. Приходится апеллировать к гипотезе ка- кого-то звена продолжающейся инерции с обратным сканированием, то есть счи- тыванием с этого снятого образа, который очень кратковременен, длится миллисекунды, и, сделав свое дело, этот «мавр» уходит. Он не загромождает больше нашей головы, нашей памяти, нашей центральной нервной системы. Он уходит. Он сделал свое дело и ушел.

Ну и наконец, память двигательная. Нет сенсорного образа, а движения повторяют прошлые узоры, двигательные паттерны. Тут сенсорные паттерны, а там двигательные. То есть они, конечно, сенсорные в том смысле, что они определяют соответствующие моторные импульсы и, следовательно, представлены в каких-то формах, вероятно, кинестетически. Но мы не будем сейчас углубляться в механизмы. Это память (иногда ее в шутку называют) «лошадиная». Причем она иногда вступает в коллизию с памятью в обыкновенном понимании — то есть с всплыванием образа.

Служил я в одном институте, бывал там очень часто, почти каждый день. Входил в институт через одну из двух калиток в палисаднике. В один прекрасный день подхожу к калитке, через которую я обычно ходил, а там написано: «Вход через другую калитку». Стрелка. Вход там. Ремонт какой-то. Я пошел туда и благополучно проник. На следующий раз я иду опять к старой калитке, а пока иду, вспоминаю: «Позвольте! Ведь она же закрыта». И «ноги поворачивают в другую сторону». Это условно. Ноги помнят, а я могу не вспомнить, а могу и вспомнить тогда, когда уже неудача, то есть когда я подошел. Дело в том, что расположение входа таково, что можно сделать ошибку. Первое не есть верное.

Àэффекторная память очень импонирует (ну, эффекторная — это двигательная,

âчастности, ведь это может быть секреторная или какая-нибудь еще, где главное — воспроизведение эффекта, то есть эффекторного звена). Рефлекс условный. Можно ли говорить о памяти применительно к образованию условных рефлексов? Можно. Больше того, мы можем себе представить довольно отчетливо (но не до конца, — «до конца» не бывает в науке; с известным приближением только бывает, а «до конца» никогда и ни в какой науке), «с большим приближением» — вот это можно сказать — с большим приближением можно представить себе механизм, который свойственен гипотезе образования связей, или другими, более старыми терминами, «проторения путей». Ведь здесь замыкается одно и другое, правда? Ассоциируется.

Ассоциация, проторение путей — привычное объяснение и великолепное разъяснение для двигательной памяти.

Àêàê æå ñ сенсорной-то быть? С послеобразом самым обыкновенным? Ассоциировать ничего не надо. Засветил — и эффект, пожалуйста, последействие. След образовался — след реализовался. Да еще в некоторых случаях произвольно реализовался. Совсем уж это непонятно. Запомнил лицо — сплошь и рядом, раз и навсегда. Это где ассоциация, где механизм? Проторение. Что проторилось? Очень трудная проблема.

Àведь я говорил про условность различения двигательной и сенсорной памяти, потому что при анализе мы всегда видим сенсорное основание двигательной памяти. Метроном вызвал секреторное слюноотделение или двигательное отдергивание лапы — принципиально это безразлично.

Обращая внимание на отдергивание, предполагается, что есть воздействие. И наоборот, сенсорная память — тонкий анализ показывает, что что-то происходит с двигательными звеньями, только вы не знаете что. Они спрятаны.

282	ВНИМАНИЕ И ПАМЯТЬ	ЛЕКЦИЯ 30

Значит, возникает очень большая проблема. Надо сказать, что к этой проблеме двигаются разными путями и даже в русле разных дисциплин: психологии, физиологии, макрофизиологии, на путях морфофизиологии в смысле микроморфофизиологии. Я имею в виду изучение памяти на нейронном уровне, микрофизиологическое исследование с помощью отведенных потенциалов. Нервные клетки, оказывается, помнят, оказывается, что-то умеют рассказать о том, что они помнят, сколько они помнят. И есть специализированные нейроны, которые очень ясно обнаруживают эти особенные мнемические функции. Другие нейроны обнаруживают их в меньшей мере.

Интересно, что эти особенности пока выступают преимущественно функционально. Исследование идет еще и на более низком уровне, подмолекулярном, субмолекулярном. Это значит на физико-химическом. И проблема памяти состоит и в этом.

И вот если говорить об этих механизмах в смысле физиологических и морфологических реализаторов запоминания и припоминания, то есть снова процессов памяти, то здесь очень разные подходы, связанные с разными историческими представлениями. Об одном я уже говорил: проторение — это синаптические теории, теории, которые описывают изменения в синапсах, то есть точках связи, перехода возбуждения от одних нервных клеток к другим. Последнее время сюда включаются представления, очень хорошо разработанные, о медиаторах, то есть эти синапсы рассматриваются с физико-химических позиций, но все равно они остаются синапти- ческими в принципе, то есть проторением, правда?

Ну, вот так, «повторение — мать учения»: образование опыта в том упрощенном виде, в котором нам его рисуют бихевиоральные и современные старые теории, основанные вот на этом самом повторении, правда? Действие — подкрепление, закон эффекта. Это мы могли видеть у бихевиористов, в павловской физиологии.

Трудности есть с повторениями. Дело ведь все в том, что одновременно накапливались и продолжают накапливаться сейчас в возрастающем количестве факты запоминания без повторения. Значит, сама идея проторения, как постепенного процесса, нуждающегося, предполагающего какие-то повторения, не проходит.

А теперь я хочу восстановить правду. Этологи ввели в обращение термин «впе- чатывание», то есть «импринтинг». Он получил теперь всеобщее распространение. Их исследования вообще подняты черезвычайно высоко в мировом естествознании, в частности, в зоопсихологической науке. И вы вероятно, знаете, что наиболее выдающиеся среди этих исследователей — Н.Тинберген, М.Фриш, К.Лоренц — в прошлом году получили Нобелевскую премию по совокупности своих открытий. Вот и импринтинг среди их открытий. В общем-то это открытие бесконечно старое. Оно восходит к Дарвину, мимоходом оно упоминается и Павловым.

Есть такой у него пассаж. Постепенное образование условных связей выступает тогда, когда очень разведен раздражитель, приобретающий сигнальное значение: вот появился раздражитель, вызвал ориентировочный рефлекс; теперь наступает подкрепление и образуется связь; ее можно графически вычертить по каплям слюны, сначала слабо, потом сильнее. Если перестать подкреплять, то он начинает угасать. Все это известно вам хорошо.

Но вот что есть у Павлова. А если сигнальный признак прямо привязать к биотическому объекту, то есть к свойству, которое необходимо для поддержания жизни, то есть прямо обеспечивает диссимилятивные и ассимилятивные процессы в организме? Тогда что? А тогда, писал Павлов, одно или два сочетания — и связь установилась. Одно или два. Ну, почему «или два», даже мы это теперь после этологов понимаем. Ведь сила этологов заключается в том, что этологи никогда не имеют