leontyev_lektsii

344	МЫШЛЕНИЕ И РЕ×Ü	ЛЕКЦИЯ 36

ку, а с другой стороны, он быстро перемещает движки и записывает, то есть делает то, что я не могу сделать и, наверно, хороший математик тоже не может, потому что это должно быть уже отработано, затехнизировано до операций; надо всю

жизнь двигать логарифмическую линейку, чтобы превратить это все в железный не-

распадающийся автоматический навык, так же, как вы пишете письмо. Это же не действие, это для вас действие записывания, а акт писания букв есть способ выпол-

нения действия записывания. У вас набита рука, это у вас идет очень гладко. Орфография у вас по Буслаеву, настоящая. Кстати, вы знаете, что Буслаев (он вообще

был замечательным ученым) говорил об орфографии? Есть у него записка по русской грамматике, где сказано следующее: «Кого же надо считать грамотным? Нет,

не человека, который может написать грамотно. Надо грамотным считать человека,

который не может написать неграмотно, потому что практически мы не можем ду-

мать, это должно превратиться в способ, в операцию. Размышления по поводу на-

писания не должны занимать наши мысли, оно так должно делаться само». Значит, видите, действие может понижаться до ранга операции, причем операции практи-

ческого действия (вот что самое интересное) и туда входить в качестве его испол-

нительного элемента. Мышления, видите, как бы и не остается, правда?

А подумайте, ведь оно же генетически, формально ничем не будет отличать-

ся от мышления. Никто не считает каким-то уж очень творческим мышление, когда вы обращаетесь в наши дни к высшей математике на ее самом элементарном уров-

не, если можно говорить об элементарном уровне высшей математики. Но во вре-

мена, когда делались первые шаги, это ведь было проблемой, открытием, творче- ством. А теперь где оно, открытие, творчество? В начале обучения, а затем? А затем

моментальное понижение в ранге. И так это понижение в ранге может идти до бес-

конечности.

Что это за операции, которые мы называем операциями мыслительными? Это

в широком смысле слова логические операции, а значит, также и математические, правильно? Мы можем не различать математические и логические операции, это

мыслительные операции во всех случаях. Это логические операции, это способы вы-

полнения мыслительных действий.

Смотрите, какие трансформации мышления и как выступает мышление сквозь призму этой деятельности. Когда мы говорим о мышлении как об операции, то это одна система задач и проблем, которые ставятся здесь; когда мы говорим о познавательных действиях, то это другой ряд вопросов, которые ставятся перед нами. Но когда мы говорим о деятельности мышления, здесь совсем уже другая проблематика. Сейчас мы эту проблематику называем творческой. И в этом трудность проблемы. Если мы потеряем это движение, мы ничего не скажем. Мы будем его отыскивать в действиях и не найдем его, мы будем его отыскивать в операциях и не найдем

тоже. Значит, нам нечего искать там, значит, нужно искать в деятельности. И тогда мы увидим: и роль мотивации, и роль эмоций и т.п. раскрываются перед нами в

проблематике творческого мышления.

Вот почему важно понять, преломить это мышление сквозь призму человечес-

кой жизни, включить концептуальный аппарат деятельности, иначе оно ничего не получает в своем конкретном развитии. Вы видите, я начинаю сейчас защищать свою теорию деятельности, еще раз, в сотый раз доказывать эвристичность этой теории

для исследования таких сложных процессов, как мышление.

Но монотонность (всюду деятельность, действия, операции и, наконец, функции-реализаторы) нарушается вот чем: особенность мыслительного действия

состоит в том, что оно происходит при неполных условиях. У меня не все условия

МЫШЛЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ	345

налицо. Это очень характерная черта, которая специфицирует мыслительную дея-

тельность.

В действии мышления, как и в целом в мыслительной деятельности, существует очень интересная ситуация, которой мы с вами будем заниматься и которая спе-

цифицирует, нарушает монотонность, о которой я сейчас говорил: действие, реали-

зация операции... Тут нас ждут неожиданности, и мы попробуем разобраться в этих неожиданностях, и такой раздел я задумал специально. Вот почему я не хочу торопиться с мышлением, мне хочется сделать мышление психологическим, а не физио-

логическим и не логическим и не философским. Тут суть в том, что в познавательных

задачах существуют два решения: одно решение — открытие условий, другое — их

использование и выполнение решения.

Эта очень сложная динамика резко отличает деятельность мыслительную, нарушает монотонность. Тут масса возвратов, есть два решения и они повторяются на

разных уровнях: на суперуровне мыслительной деятельности, деятельности мышле-

ния; на уровне мыслительных актов, действий. Только на уровне операций они не могут повториться. Проиллюстрирую, что я хочу сказать. Вы, вероятно, знаете, что

есть задачи программирования. Так вот, я хочу обратить ваше внимание на то, что

при составлении программ имеются два разных программирования: одно — его мож-

но так и назвать — это программирование для программиста; а другое — програм-

мирование для машины программистом. Вам понятна разница? Вторая программа —

это про мышление или про операции? Про операции. А только первая программа есть познавательная. Программа для программиста не имеет вида программы. Она не

той формы, какова программа для машины. Эта одна из иллюстраций, а я могу та-

ких иллюстраций привести десятки. Я только хочу в связи с этим сказать: а что вы-

полняет мыслящая машина? На каком уровне познавательные процессы идут в мыслящих логически машинах? Логические — это вычислительные, это компьюте-

ры, и т.д. Ну, что же логические машины делают? Думают они все-таки или не ду-

мают? Эти споры и дискуссии, вы, наверное, знаете, ведутся уже лет пятнадцать-

двадцать. От первых логических машин. Это же терминологические дискуссии, они

пусты и нелепы. Если бы наука регулировалась правилами игры, жестко фиксированными, то я бы ввел среди этих правил одно: прекратить всякую дискуссию о том, думают ли машины. Стройте машины и не спорьте о том, думают они или нет.

Теоретики машин давным-давно — лет десять тому назад — дали очень чет-

кую формулу. И она не может быть опровергнута никакими эвристическими программами, никакими другими дальнейшими шагами в развитии компьютеров. Вы всегда имеете дело с выполнением операций. Операций. Вот и все. И если вы теперь подумаете о всяких других программах, то это программы операций и машины их выполняют. Когда вы задаете программу отыскания операции, то это тоже «операция по отысканию операции». Это непрерывный способ. Откуда же берутся эти программы? Операции могут быть экстериоризированы, внешне выражены. В этом внешнем виде они передаются машинам. Вы, конечно, знаете, что машины не телепаты?

Узнать ваши мысли они не могут, они вне парапсихологии, бедные машины этого

не умеют. Значит, им можно передать это только во внешнем виде. Неважно, в какой форме.

А дальше там все интериоризируется. Вы же не видите ничего, правда? Внеш-

ние и внутренние машинные процессы — это всегда сначала трансформация в опе-

рацию, а потом передача. И тут — я знаю — некоторые математики, логики очень агрессивны по отношению к идее операции и сами при этом используют этот тер-

мин, абсолютно однозначно определяя его и применяя.

346	МЫШЛЕНИЕ И РЕ×Ü	ЛЕКЦИЯ 36

Вот тогда и начинается разговор явный: а что же мы, таким образом, отдаем

машине? Всю ее исполнительную, так называемую операционную, часть, с кото-

рой она справляется лучше, чем наша голова, потому что у нас медленный процесс и всякая дрема бесконечная. Она тоже врет, но меньше. Она нас вооружает. Но

дело в том, что, по мере того как она нас вооружает, она высвобождает мышле-

ние, а мышление начинает прогрессировать и, таким образом, порождать новые операции. И передача будет происходить постоянно. Они все время будут умнеть, эти машины. А благодаря тому, что они все время будут усовершенствоваться, то

мы будем от этого тоже все время умнеть и сочинять все новые и новые задачи и

способы решения. Вот и идет движение.

А это движение, вы думаете, новое? Открытое в эпоху логических машин? Нет.

Это движение всегда существовало, но только, конечно, без этой техники, и поэтому на другом уровне.

лекция 37

генезис человеческого мышления

×итая вводную лекцию о проблеме мышления, я говорил о том, что мышление как психический процесс представляет собой процесс познавательный, про-

текающий в особенной форме. Этот процесс отличается от непосредственно чувственного познания, от процессов восприятия. И это отличие прежде всего заключается

в том, что мышление, как и восприятие, имея единственным своим источником ощущения, тем не менее переходит границы непосредственно чувственного отражения мира. Создается известный парадокс. Имея свою единственную основу, единственный источник, в чувственности, мышление дает больше, чем чувственность.

Процессы мышления отличны от процессов восприятия. Я об этом тоже говорил, как и о том, в чем состоят эти отличия. Последнее очень важно с самого начала

иметь в виду, потому что недостаточно отчетливое различение восприятия и мышления порождает в психологии ряд недоразумений, трудностей. Но общее состоит в том, что, как и у восприятия, источником мышления является чувственность, чело-

веческие ощущения.

Другое общее, что не всегда подчеркивается, состоит в том, что, как и восприятие, мышление дает обобщенное отражение реальности. Образ, как и словесное

понятие, является несомненным обобщением. Иногда указывают еще одну черту,

которая составляет общую черту мышления и восприятия. Как и восприятие, мышление тоже имеет дело не с изолированной действительностью, а с действительнос-

тью, с реальностью в ее связях, в ее отношениях, в движении.

Я это говорю к тому, что мне припоминаются какие-то тексты учебников по психологии, где в определении мышления было записано: «В отличии от восприятия,

которое дает образы, отражения предметов, мышление к тому же дает отражение

связей, отношений, которые существуют в предметном мире, которые связывают между собой предметы». Это, конечно, совершенно наивное и ложное представление. Конечно, и в восприятии, как и в мышлении, действительность отражается в ее связях (а не как изолированность предметности) и в движении. Попросту говоря, и для восприятия и для мышления мир выступает, то есть отражается, так, как он существует в четырехмерном пространстве. В трех измерениях (так сказать, объемный мир, пространственный мир) и во времени, или, что то же самое — в движении, в своих изменениях.

Значит, надо искать отличия в чем-то другом. Я опять возвращаюсь мысленно к тексту учебников, особенно популярных учебников, где указываются иногда эти

особенности, описываемые понятиями и терминами «существенности» отражаемого

и «глубины» отражения. Вы понимаете, что это описание нуждается в анализе.

348	МЫШЛЕНИЕ И РЕ×Ü	ЛЕКЦИЯ 37

В самом деле, что значит «существенность», когда говорят о свойствах? «Су-

щественных» в каком отношении? Вот, наверное, у животного, в самых элементар-

ных формах отражения можно найти ряд свойств, которые, наверное, существеннейшие для жизни, самые важные, правда? Значит, указание на существенность ничего

не решает.

Поиск пищи и обнаружение ее в восприятии животного очень существенно, но это, наверное, не та существенность, которая характеризует процесс мышления. «Существенность» здесь в другом значении слова. Вот если бы вы мне сказали «в

существе», то это уже немножко лучше. Но это описание. За ним не лежит никакой

четкой мысли, никакого четкого определения. То же тем более относится к «глуби-

не». «Глубина» противопоставляется поверхностности. А в каком смысле здесь «глу-

бина»? Это ведь тоже требует объяснений, определения. Главное отличие мышления от восприятия, о котором я говорил в своем вступлении, не в обобщенности, не в

мере существенности отражаемого в общем значении этого слова, не в том, что там

отдельные предметы, а здесь они в связях, отношениях и в своих движениях, а в особом типе самого процесса познания, в типе обобщения, в характере протекания

самого процесса, в особенностях операций, этот процесс реализующих, в особом

богатстве и многообразии форм мыслительного процесса, процессов мышления.

Самое существенное, самое важное, что отличает мышление от восприятия,

состоит в опосредствованном характере результата познавательного процесса. Я в

прошлый раз и дал такую условно упрощенную формулу этой опосредствованности. В мышлении мы по тому, что открыто для нашей чувствительности, находим то,

что скрыто от чувственного восприятия. Вот эта опосредствованность и составляет

коренное отличие мыслительного процесса от процесса восприятия.

И третья форма, в которой я могу выразить ту же самую мысль. Можно представить себе взаимодействие предметного мира и познающего субъекта. Это значит

воздействие каких-то свойств объекта и действия с этим объектом самого субъекта.

А чем ограничено это взаимодействие? А оно ограничено очень просто: воздейство-

вать на субъекта могут только те свойства предметной действительности, по отно-

шению к которым существуют органы, способные отвечать на эти воздействия, попросту говоря — органы чувств, органы чувствительности. Нечто отбрасывает световые лучи, и у организма есть соответствующий рецептор, чувствительный, иначе говоря, аппарат. Ну, а если это лучи другой части спектра? Если это невидимые

глазом лучи? Там есть тепловые ощущения, которые будут вызывать реакцию. А если мы пойдем дальше, то окажется, что мы ничего посредством органов чувств не можем знать об этом свойстве, мы ничего не воспринимаем. Мы данное свойство чувственно отразить не в состоянии.

Мы так мало непосредственно воспринимаем в этом огромном спектре электромагнитных волн, что найти здесь пример не представляет труда. Даже просто ультрафиолетовые лучи, воздействующие на организм, который не имеет специальных чувствительных аппаратов, не вызывают ощущения. Мы их не видим. Другое дело,

что мы можем испытать на себе результат их воздействия в виде ожога кожи. Между

прочим, мы можем видеть результат, но агент, который его вызывает, мы не можем иметь предметом восприятия. Или, воспринимая объект, мы не можем его вос-

принять в этом свойстве. Оно скрыто от непосредственного чувственного познания.

И проникновение, отражение этого свойства, познание его и есть переход к тому,

что мы называем более «глубоким» знанием. Я думаю, эта мысль понятна? Мы знаем, что в действительности очень многое мы не можем познать непосредственно с

помощью наших органов чувств, воспринимая эту реальность. Не можем. И познаем.

ГЕНЕЗИС × ЕЛОВЕ×ЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ	349

Вот тут-то парадокс и выступает. Мы познаем эти скрытые от нас свойства объек-

тивной действительности по воспринимаемым, то есть доступным нашему восприя-

тию, изменениям других объектов, других свойств, под влиянием свойств воздействующих, нами не воспринимаемых. Мне не нужно для того, чтобы узнать, что

существуют, скажем, рентгеновские лучи, иметь орган восприятия, так как по по-

чернению пластинки, по флюоресценции экрана я сужу о наличии или отсутствии этих лучей.

Мы не только знаем, что существуют ультрафиолетовые лучи, мы знаем боль-

ше. Мы знаем, что мы их не воспринимаем непосредственно, а вот какие-нибудь

муравьи их видят, то есть воспринимают непосредственно. Значит, это вне нашей

чувствительности, но в диапазоне чувствительности какого-нибудь животного.

Можно себе представить животное, которое обладает таким набором рецепторов, такими возможностями чувственного отражения мира, которые где-то

превосходят в этом отношении возможности человеческого организма, а где-то, на-

против, дают дефицит. Словом, шкала возможностей, диапазон возможностей не всегда совпадает у живых существ. Но так как мы можем по воспринимаемому су-

дить о невоспринимаемом, то это и есть процесс мышления. Наше сознание не ог-

раничивается набором ощущений, возможностей всех рецепторов. Оно оказывается

теперь безграничным, потому что когда я привожу во взаимодействие объект «А»

и объект «B» и по изменению объекта «B» сужу о свойстве объекта «А», скрытом от

меня, от моей непосредственной чувственности, то эта связь перехода от одного к другому, эта возможность заключить по ощущаемому и воспринимаемому о не-

доступном непосредственному познанию, может протягиваться как угодно далеко.

Мы можем вызвать такое изменение в объекте «B», которое обнаружится только

через «C». И так через огромное количество связей. Ничем эта цепочка связей не ограничена.

Вы можете сказать, что этот длиннейший путь мышления тем замечателен,

что в развитии мышления возникают также и такие формы, которые укорачивают

эти пути. И нам не нужно проводить эти длинные цепи испытаний. Мы идем по

короткому пути. И загадка мышления есть загадка перехода от этого длинного теоретически намеченного пути, к сокращенному, необыкновенно короткому, так что у всякого обыкновенного думающего, мыслящего человека создается впечатление, что мышление — это что-то совсем другое, вовсе отделенное от восприятия, имею-

щее как бы другое происхождение, другой источник, и возникает это мышление как развивающееся из особого начала, другого совсем, чем то начало, из которого возникает наше непосредственное знание, иначе говоря, чувственное познание, что существует даже какая-то противоположность мысли и чувства (чувства в смысле чувствительности), мышления и восприятия. Иногда выходит и так, что развиваются концепции, исходящие из той предпосылки, что мышление, возвышаясь над восприятием, определяет даже и само восприятие: как мыслим, так и воспринимаем. Два начала. Вот куда уходит наивная мысль, которая все же понимает, что мысли-

тельный процесс не может быть редуцирован к простому движению в чувственных

образах, представлениях, к их связям, к переходам от одного впечатления к другому впечатлению, от одного удержанного впечатления, то есть представления, к дру-

гому. Что речь идет не о том, чтобы вычленить мышление из наслаивающихся друг

на друга чувственных образов, не об обобщении по типу генерализации. Кстати, ча-

сто обобщение на уровне восприятия, на уровне чувственности и описывается словом «генерический образ». Некоторые психологи применяли этот термин, чтобы не

говорить «понятие», так как под этим термином понимают словесное понятие. У

350	МЫШЛЕНИЕ И РЕ×Ü	ЛЕКЦИЯ 37

животных генерический образ, а у человека сверх того и словесные понятия, которые вмешиваются даже и в построение этих генерических образов, меняют их.

В этих рассуждениях, в этих философских размышлениях есть и правда и боль-

шая неправда. А где мера, которой можно было бы измерить, чего здесь больше —

правды или неправды? Вот односторонность есть, и это мы можем сказать: одна сто-

рона выхватывается, преувеличивается, и тогда возникают идеалистические представления о понятии как о развивающемся, происходящем из особого начала, из логоса, имеющем какую-то особую природу. Или другое преувеличение: мы знаем реальное материальное взаимодействие, есть предметная реальность, которая воздействует на

наши органы чувств, и из этого воздействия самого по себе давайте попробуем выве-

сти все наше знание, ни к чему другому не обращаясь. Тоже преувеличение, тоже известная односторонность. И очень трудно преодолеть эти односторонности не словес-

но, а в конкретном научном исследовании, то есть исследовании психологическом,

потому что психологам, занимающимся мышлением в его конкретном протекании как живого познавательного процесса, ничего из него не изымая, не нарушая его много-

гранности и целостности, трудно выйти из этих противоречий, из этих столкновений,

если не утвердить несколько предварительных тезисов, не всмотреться, не вникнуть в

некоторые важные для первоначального анализа факты.

Одним из важнейших фактов является факт, который можно назвать «фактом

полиморфности мышления». Я поясню это хитрое иностранное слово. Надо вникнуть

âтот факт, что мышление способно протекать в очень разных формах. Мышление многоформенно, многообразно по своему протеканию. Богатство этих форм и есть

результат развития процессов мышления, а вовсе не дано с самого начала в тех его

формах, которые обращают на себя внимание человека, прежде всего, человека думающего. Ну, что мы можем сказать сразу о мышлении? Мы можем сказать о мыш-

лении как о процессе внутреннем, прежде всего, как о процессе мышления рассуж-

дающего, дискурсивного, логического, к тому же, по-видимому, словесного, потому что понятие имеет словесную природу. То есть мы видим одну форму очень развитую, свойственную, разумеется, исключительно человеку, да и то человеку на определенной ступени исторического и онтогенетического развития. И эта форма как бы зак-

рывает от нас другие формы. Вот почему так важно с самого начала увидеть мышле-

ние в многообразии его форм. Трудность состоит в том, что развитие этих форм в

истории протекает не так, что более примитивные ранние формы умирают и заменя-

ются другими, более высокими, более поздними по своему формированию, возникновению, то есть так, что происходит простая смена одних форм мышления другими.

Нет, дело обстоит более сложным образом. Генетически более ранние и более про-

стые формы мышления не просто отмирают, исчезают в ходе дальнейшего развития. Они сохраняются, но сохраняются уже в преобразованном, трансформированном

виде. Это не геологические пласты, а целая многогранная система. Вот что мы имеем

âконце развития. Логическое дискурсивное мышление, появляясь, не отменяет и не отбрасывает более ранние формы мышления. Оно вбирает их в себя, преобразует их,

трансформирует, но не порывает связей с ними. Конечно, размышляющий за своим столом философ может, естественно, отвлечься от тех умственных, интеллекту-

альных познавательных задач, которые он непрерывно в своей жизни решает, и

фиксировать все свое внимание на этой дискурсивности, на этом рассуждающем,

подчиняющемся строгим логическим законам и правилам, мышлении. И тогда это мышление действительно выступает на первый план как внутренний логический сло-

весный — обычно так думают и это в какой-то мере правильно — процесс.

ГЕНЕЗИС × ЕЛОВЕ×ЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ	351

Можно сделать вывод из только что мною сказанного, резюмирующий неко-

торые положения, с которых я начал раздел о мышлении. Этот вывод может быть

так сформулирован, что мышление в его развернутом виде есть познавательная деятельность человека, имеющая свой генез в человеческой жизни, в человеческой

практике, предпочел бы я сказать, и характеризующаяся многообразием форм сво-

его протекания, взаимосвязями, взаимопереходами этих различных форм. Оно, следовательно, никак не сводится к тем дискурсивным процессам, логическим процессам, которые составляют предмет прежде всего логики, а не психологии. Второе

исходное положение, или, точнее, второй факт (первым я назвал факт многообра-

зия форм, в которых обнаруживает себя и протекает мышление) состоит в том, что

мышление порождается не чувственностью, которую оно имеет своим источником,

а практической деятельностью человека, практикой. И мышление является ничем иным с этой исторической точки зрения, как ее дериватом. «Деривато» значит по-

русски «происходящим из».

Нет, следовательно, особого начала, хотя мышление и не выводимо из чувственности. К этому я могу прибавить только еще одно: давайте условимся называть

мышлением интеллектуальный познавательный процесс человека; человеческое

мышление не выводимо из зачатков интеллекта у животных (и это тоже факты, а не

гипотезы, не предположения), его просто невозможно вывести.

Что же мы находим у животных? Об этом много говорилось. Можно по-разно-

му описать интеллектуальное поведение животных. Описание, которое вам знакомо, я думаю, — описание в хороших простых терминах: это усложнение поведения, вы-

ражающееся в наличии фазы подготовления окончательного процесса. Это двухфаз-

ность процесса. Первая фаза какая? Результат получается или нет из первой фазы?

Нет. Нужна вторая, чтобы получить практический жизненный результат. Первая фаза, в этом смысле, выполняет только роль подготовки. Она только готовит вторую, и в

этом отношении она является фазой познавательной. У животных она никогда не от-

деляется от второй, завершающей фазы. Она вливается в нее и без нее не существу-

ет, как, например, зачатки орудий у животных появляются в связи с самим процес-

сом их использования, а вне его они исчезают. Вы хорошо знаете, что вне ситуации экспериментальной, то есть жизненной, проблемной, которая ставит конкретную задачу, никакая палка не сохраняется в качестве орудия, она не хранится, за ней не закреплено ее употребление. Все богатство зоопсихологических данных бесспорно,

безоговорочно свидетельствует об этом.

Итак, для того чтобы осуществлялся переход к человеческому интеллекту от животного, иначе говоря, к человеческому мышлению, мышлению в собственном смысле, необходимо, чтобы произошло какое-то коренное изменение. Легче всего гипотетически представить себе дело так, что эта необходимость состоит в разрыве двух фаз. И вот уже первая фаза подготовления к собственно действию начинает историю своего самостоятельного развития. Это может произойти в том случае, когда познавательный результат, достигаемый первой фазой, может существовать в фор-

ме продукта, отдельно. Для этого он должен быть субъективным продуктом, и этот

субъективный продукт должен найти свою форму субъективно и объективно. Он должен иметь возможность коммуницироваться, передаваться. Он должен иметь свой

«субстрат», свою основу, свой причал, своего «носителя» и для субъекта. Вы знае-

те, что происходит разделение, я имею в виду, техническое, а не общественное,

разделение предметного процесса (имеется в виду трудовой процесс) между людьми, вычленение этой фазы, естественно происходящее, и возможность означения,

его результата посредством языка. Вот это и есть тот узел, благодаря которому со-

352	МЫШЛЕНИЕ И РЕ×Ü	ЛЕКЦИЯ 37

вершается поворот в развитии и начало в истории развития человеческого мышле-

ния. Я хочу вам еще раз напомнить статью, написанную Л.С.Выготским, которая

называется «Генетические корни мышления и речи»1. В статье реализуется очень простая вещь, которая когда-то вызывала наивные возражения с некоторым даже философическим возмущением. Я говорю философическим, потому что не хочу обижать философию. Ну как же так? «Генетические корни мышления и речи»? А единство мышления и речи? Потому-то и возникает эта новая связь мышления и речи, что генетически-то они готовятся как независимые. Общение у животных еще не языковое, правда? Оно не предметное. А, с другой стороны, интеллект не языко-

вой, хотя и предметный. В чем же заключается событие? Во встрече, в узле, кото-

рый увязывает эти две вещи и который можно выразить очень просто: интеллект

животного благодаря языку «оречевляется», находит свою новую форму; а речь,

благодаря этому развитию предметного знания, на более высоком уровне получает свою предметную отнесенность и свою обобщенную функцию и становится языком

в собственном смысле. Интеллектуализация речи и оречевление интеллекта — вот

что происходит при встрече этих двух линий. Об этом очень ясно и писал в свое

время Выготский.

Èэто положение — о наличии такого перекрестка — невозможно поколебать,

èоно ничем не колеблется. Подготовление речи — это очень трудная задача для ис-

следования, и мы не можем ее касаться. Первые шаги в развитии нам представить

себе легче, но это тоже вопрос, который решается гипотетически, построением гипотез, испытанием этих гипотез на прочность, то есть путем столкновения этих ги-

потез с другими положениями, проверка через косвенные свидетельства фактов.

Дальнейший же путь мы представляем себе довольно ясно, и, главным образом,

его мы и будем изучать в нашем курсе.

Я имею в виду не только появление языковой формы, в которой начинает

существовать познавательный продукт, вот этой опосредствованной деятельности, практической, прежде всего. Но это и отделение познавательной фазы или стороны

деятельности от непосредственного практического эффекта. Это история отделения,

наконец, самого познавательного процесса как процесса мыслительного, от прак-

тической деятельности, их раздвоение и, наконец, переход этого процесса из пре-

имущественно внешне-двигательной формы, в процесс внутренний, его интериоризация. Вот теперь они окончательно могут не только отойти от практической деятельности, но и представиться человеку как особые процессы, не имеющие ни- чего общего с практической деятельностью, которая выражает лишь итоги мышления и ничего не вносит сама в развитие и в движение этого процесса.

Общественное разделение труда приводит к тому, что мыслительная деятель-

ность делается преимущественно занятием одних людей, а практическая деятельность — других. Отсюда и возникает иллюзия о некотором разрыве, существующем

между практикой и мышлением, умственной деятельностью и деятельностью практической, внешнефизической. Так происходит разрыв умственного труда и физического, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Постепенно роется пропасть между ними в жизни, в реальной жизни общества. А потом эта пропасть закрепля-

ется идеологами в теориях.

Я пока, как видите, не выдвигаю специальных проблем, а остаюсь в общем

круге проблем, и теперь я хочу их конкретизировать. И, прежде всего, я хочу конк-

1 Выготский Л.С. Генетические корни мышления и речи // Естествознание и марксизм. 1929. ¹ 1. С.106—133; См. также: Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. Т.2. С.89—118.

ГЕНЕЗИС × ЕЛОВЕ×ЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ	353

ретизировать первый факт или первое положение, факт полиморфности процессов мышления у человека. Я перехожу к описаниям, к феноменологии.

ßнастаивал на том, что сосуществуют формы, генетически более ранние и ге-

нетически более поздние. Только генетически более ранние формы существуют в

трансформированном виде. Я сейчас иллюстрирую это положение, приведя примеры

задач, как говорят, «на мышление». Это, значит, задач теоретически чистого познания, то есть собственно познания, в узком интеллектуальном значении этого термина. Я подчеркиваю это наперед для того, чтобы не возникло сомнений: а может быть, мы имеем дело уже не с мышлением, а с чем-то другим? Нет, общий критерий —

познавательная задача, которая в плане ощущений, восприятия, то есть в непосред-

ственно чувственном плане, не решается. Тогда мы имеем несомненно мышление. Задача первая. Решение мыслительной задачи в этом случае необходимо про-

текает в форме пробующих действий, в форме действия. Притом не воображаемого, а

реализуемого. Но тут маленькая запятая: а может быть, я могу заменить реализуемое действие мысленно реализуемым? Но в той задаче, которую я вам сейчас предло-

жу, последнее очень трудно сделать. Без движения здесь обойтись очень трудно, да и

страшно неэкономно. Иного решения без посредства действий еще наука не приду-

мала. Я с этой задачей встретился давно. Она родилась гораздо раньше, чем я с ней встретился. Но вот уже на протяжении полстолетия я время от времени задаю вопрос

специалистам-математикам: решена эта задача или нет. Последние ответы, лет пять

тому назад мною полученные, продолжали быть негативными — нет, не решена. Эта задача теоретическая, на мышление. Значит, в этой задаче, как в любой,

даны условия и цель, к которой вы должны прийти, познавательная цель. Она в дан-

ном случае выступает в форме сугубо теоретической. Речь идет о теореме, которую надо доказать. Задача для теоретика. За нее и взялись теоретики, только способ реше-

ния, доказательства этой теоремы не математический. По крайней мере, до сих пор

решение было не математическим. Может быть, завтра оно станет математическим. Эта математическая перспектива может быть ближе всего охарактеризована как топологическая, но не вполне. Я говорил со специалистами, но они утверждают, что она вообще-то топологическая, но надо ее еще так перевернуть, чтобы она стала то-

пологической, то есть процедуре бы подчинялась, средствам топологической мате-

матики поддавалась. Я не буду вас больше интриговать, а просто расскажу задачку.

ßне случайно сказал: сначала условия, а потом цель. Я заранее предупредил,

что цель — доказать. Вот эти условия: дана поверхность. Она не обязательно должна быть плоскостью. Здесь, для простоты, давайте решим, что это плоскость. Я уже на-

ложил ограничение, которое теоретически не наложено. Значит, нет ограничений.

Может быть, есть какая-то метрика? Любая. Какая угодно. Вот теперь я ввожу второе условие. Она рассечена так, что в ней образуются различные участки. Любыми

линиями. Никаких ограничений и здесь не наложено. В результате этого рассечения

поверхности на отдельные участки возникает некоторое количество отдельных полей. Какое? Нет ограничений. Их может быть множество. Очень большое число. Вы

понимаете, что эти поля связаны геометрическим отношением в том смысле, что одна линия образует границы двух полей. Здесь я вношу терминологическое ограни-

чение. Смежными полями мы будем называть такие, которые граничат между собой

более чем в одной точке. Теперь от вас требуют доказать некоторую теорему. А тео-

рема эта состоит в том, что если мы имеем перед собой как угодно большую поверхность, рассеченную на как угодно большое число полей какими угодно линия-

ми и т.д., то для того, чтобы разметить поля красками разного цвета, да так, чтобы