Тема двоемирия в творчестве Гофмана – многоплановость произведений.

 

Мне произведения Э.Т.А. Гофмана напоминают слоеный пирог: за каждым слоем скрывается еще один. Можно привести и более распространенную метафору: его произведения – это сценическое действо, а сам Гофман и режиссер, и дирижер, и постановщик спецэффектов. Актеры играют у него по две-три роли в одной и той же пьесе. А за одним сюжетом угадываются еще как минимум два. “Есть искусство, к которому повести и новеллы Гофмана бо­лее всего приближены. Это искусство театра. Гофман — писа­тель с ярким театральным сознанием. Проза Гофмана почти все­гда — вид сценария, скрытно осуществленного. Кажется, что в своих повествовательных произведениях он все еще направляет спектакли в Бамберге либо сохраняет свое место у дирижерско­го пульта в дрезденских и лейпцигских спектаклях группы Секонды. У него то же расположение к сценарию как к самостоя­тельной художественной форме, что и у Людвига Тика. Как у отшельника Серапиона, у Гофмана страсть к зрелищам, которые восприняты не физическим оком, а умственным. Он почти не писал текстов для сцены, но проза его — театр, созерцаемый ду­ховно, театр невидимый и все же видимый.” (Н.Я.Берковский).

Действительно, Гофман – истинный режиссер, а его новеллы похожи на театральное действо, поэто­му они так легки для постановки. Каждое действие имеет сцену с прекрасными декорациями, хорошо прорисованных персонажей с характерными костюмами. Причем занимательно - при прочтении возникает ощущение, что персонажей играют актеры одной и той же труппы. Есть роль романтика (Ансельм и Натанаэль, можно еще сказать и о Бальтазаре), роль молодой девушки (Вероника, Клара, Кандида), роль светлого мудреца и мага (Линдгорст, Проспер Альпанус) и роль мага-злодея (Коппелиус или Дроссельмейер из “Щелкунчика”). В этом тоже есть своеобразное проявление двоемирия – люди реальные и их маски. Правда, Гофману не важны судьбы его актеров, их задача хорошо сыграть роли... “На самом деле душа Гофмана, душа его искусства шире и музыки и литературы:  она -  театр.  В театре этом есть,  как положено, и музыка, и драма, и комедия, и трагедия. Только роды и виды не разделены: свяжите образ Гофмана-актера (и режиссера) с одной, сиюминутной ипостасью - он в следующую секунду, ошеломив вас кульбитом, предстанет совсем иным. Гофман и устраивает этот театр,  и  существует в  нем;  он сам оборотень,  лицедей,  гистрион до кончиков ногтей.

Например,  описать своего героя,  дать его портрет - это ему чаще всего скучно,  он это если и сделает,  то мимоходом,  не смущаясь шаблонами; как в театре:  ремарки  -  балласт.  Но  зато он  охотно покажет его,  покажет в действии,  мимике,  жесте -  и  чем  гротескней,  тем охотней.  Герой сказки "Золотой горшок"  вылетает на  ее  страницы,  сразу  угораздив в  корзину  с

10

яблоками и  пирожками; яблоки катятся во  все  стороны,  торговки бранятся, мальчишки радуются поживе – срежиссирована сцена, но и создан образ!

Гофман спешит не изваять и  отчеканить фразу,  не выстроить ажурное или монументальное здание  философской системы,  а  выпустить  на  сцену  живую, бурлящую,  напирающую жизнь. Конечно,  на  фоне  отрешенно  философствующих романтических  витий,   сновидчески  уверенно  и бесстрашно  шествующих  по эмпиреям духа над его безднами, спотыкающийся, балансирующий Гофман выглядит дилетантом,  потешником -  дитя площади и балагана.  Но,  между прочим,  и у площади с балаганом,  не забудем,  тоже есть своя философия;  только она не выстроена,  а явлена. Они тоже - проявление жизни, одна из ее сторон. И как мы увидим,  именно та сторона, от которой Гофман, при всей своей несомненной тяге к эмпиреям духа, не в силах оторваться...” (А.Карельский«Предисловие к полному собранию сочинений Э.Т.А.Гофмана»).

Сцены битв со злодеями тоже напоминают бутафорные сражения на сцене театра. Они символичны и как бы ненастоящи. Сам мотив сцены у Гофмана также имеет много смыслов: это и сцена театральная, это и сцена жизни, а самое главное – это сцена души человеческой. Правда, здесь больше подошло сравнение с ареной битвы. Ибо бьются не на жизнь, а на смерть за душу Бог и Сатана: “Мир гофмановской вечности охвачен борьбой, но борьбой, не ведущей к раз­витию, становлению, созиданию, борьбой, длящейся в бес­конечности, не имеющей предела. Гофмановская веч­ность — арена борьбы Господа и Сатаны.” (Федоров Ф.П. «Время и вечность в сказках и каприччио Гофмана».) Куда человек свернет: к видению божественной и природной гармонии, как это сделал Ансельм, или к потере духовного видения и созерцанию ужасов преисподней, как это вышло у Натанаэля?..

Двоемирие содержится и в повествовании в целом. Снаружи это просто сказки, забавные, занимательные, немного поучительные. Причем, если не задумываться над философским смыслом, то мораль даже не всегда понятно, как при прочтении Песочного человека. Но как только мы сопоставляем сказки с философией, мы видим историю души человеческой. И тогда смысл возрастает востократ. Это уже не сказочка, это стимул к решительным подвигам и действиям в жизни. Этим Гофман наследует старинным народным сказкам – в них тоже всегда зашифрован, запечатан глубинный смысл. К примеру в повествовании архивариуса Линдгорста, а на самом деле духа Саламандра, о юноше Фосфоре содержится история пути души человеческой из рая на землю. Эту историю я разберу в главе о двоемирие в природе и быту.

 

 

 

 

 

 

11

Даже время в произведениях Гофмана двойственно. Есть обычный ход времени, а есть время вечности. Эти два времени тесно взаимосвязаны. И опять таки же, лишь посвященному в тайны мироздания дано видеть, как вечность прорывается сквозь завесу повседневного размеренного хода времени. Приведу выдержку из работы Федорова Ф.П. “Время и вечность в сказках и каприччио Гофмана”: “...история взаимоотно­шений студента Ансельма с семейством конректора Паульмана («Золотой  горшок») — это земная история, в меру банальная, в меру трогательная, в меру комическая. Но одновременно, как и в новеллах, есть сфера высшего, внечеловеческого, внеисторического, есть сфера   вечности. Вечность неожиданно стучится в повседневность, неожи­данно обнаруживает себя в повседневности, рождая пере­полох  в трезвом рационалистическом и позитивистском сознании, не верящем ни в бога, ни в черта. Система со­бытий, как правило, берет свой отсчет с момента вторже­ния вечности в сферу бытовой истории. Ансельм, не ла­дящий с вещами, опрокидывает корзину с яблоками и пи­рожками; лишая  себя праздничных удовольствий   (кофе,двойного пива, музыки и созерцания нарядных девушек), он  отдает  торговке  свой  тощий  кошелек. Но комическое это происшествие оборачивается нешуточными последст­виями. В резком пронзительном голосе торговки, отчиты­вающей незадачливого юношу, звучит такое, что повергает в ужас и Ансельма, и гуляющих обывателей. В реальное заглянуло сверхреальное, точнее,сверхреальное обнаружи­ло себя в  реальном.  Земля, погруженная  в  быт,  в суету сует,   в   игру  ограниченных  интересов,   не   ведает  высшей игры — игры  космических сил,  игры  вечности...” Вечность по Гофману – тоже магия, таинственная область мироздания, куда не хотят и боятся заглядывать довольные жизнью обыватели.

И, наверное, одним из самых главных “двоемирий” повествований Гофмана является двоемирие самого автора. Как писал А.Карельский в своем предисловии к полному собранию сочиненийЭ.Т.А.Гофмана: “Мы подошли к  самой сокровенной и  самой немудреной тайне Гофмана.  Его неспроста преследовал образ двойника.  Он до самозабвения,  до безумия любил свою Музыку,  любил Поэзию,  любил Фантазию,  любил Игру -  и  он то и  дело изменял им с Жизнью,  с ее многоликостью, с ее и горькой и радостной прозой. Еще в 1807 году он написал своему другу Гиппелю -  как бы оправдываясь перед самим собой за то,  что выбрал себе в  качестве основного не поэтическое,  а юридическое поприще:  "А главное,  я полагаю,  что,  благодаря необходимости отправлять,  помимо служения искусству, еще и гражданскую службу, я приобрел более широкий взгляд на  вещи  и  во  многом избежал эгоизма,  в  силу коего профессиональные художники, с позволения сказать, столь несъедобны".”  Даже в социальной жизни он не мог быть кем-то одним. Он был похож на своих “актеров”, выполняющих разные задачи, но с одним потенциалом. Основная причина двоемирия произведений Гофмана в том, что двоемирие раздирало прежде всего его самого, оно жило в его душе и проявлялось во всем.

12

Обобщающее резюме можно найти в работе Жирмунской Н.А. “Новеллы Э.Т.А. Гофмана в сегодняшнем мире”: “В отличие от гейдельбергских романтиков высокое и низкое, идеальное и земное не противостоят у Гофмана друг другу как бесконечно далекие полюса, а тесно сплетаются в реальной жизни, порою — в личности одного и того же человека. Подлинные Дрезден или Берлин с их улицами, лавка­ми, кондитерскими, увеселительными садами мгновенно оборачиваются сказочной фантасмагорией — волшебной Атлантидой («Золотой горшок») или средневековым шабашем ведьм («Выбор невесты»). Герои живут в раз­ных измерениях пространства и времени, незаметно переходя из одного в другое, принадлежат сегодняшнему повседневному быту и легенде («Фалунскиерудники», «Артуров двор»). При этом фантастический, парящий над реальностью мир так же несвободен от борьбы добра и зла, как и обы­денный мир человеческих отношений. Темные и светлые силы борются и в неземных сферах и в убогой реальности карликовых немецких княжеств с их марионеточным двором, шутовским монархом, министрами и фрей­линами, а точкой пересечения противоборствующих сил оказывается глав­ный гофмановский герой — не защищенный внешним благополучием, тя­нущийся к духовному началу, к искусству, к романтической мечте, хотя далеко не сразу понимающий свой истинный путь и жизненное призва­ние, — студент Ансельм («Золотой горшок»), художник Траугот («Артуров двор»), музыкант Иоганнес Крейслер. Действительность предстает в фанта­стическом обличье, которое может украшать, облагораживать ее — и тут же искажать до отвращения, оборачиваться обманчивой иллюзией и разочаро­ванием.

Устами многих своих персонажей Гофман на разные лады варьирует мысль: нет ничего более невероятного, фантастичного, чем то, что ежед­невно совершается в реальной жизни...”

 

 

 

 

 

 

 

 

 

13