Заключение

Итак, как мы могли убедиться, своеобразие раннего Ирвинга-романтика сказалась в том, что он создал в своих произведениях особый мир, не похожий на действительность, его окружавшую."Он, - как отмечает М.Н. Боброва, - обладал тонким даром поэтизировать обыденность, набрасывать на нее нежный флер таинственности и сказочности" [8. C. 97].  Смягченные тона, мягкая ирония, тонкий символический подтекст, полутона определяют поэтическую манеру Ирвинга-новеллиста. У него нет резких противопоставлений "прекрасного" и "безобразного", "доброго" и "злого", идеального мифа и грубой реальности. У Ирвинга все естественным образом переплетено и согласовано, создавая особый вид чисто ирвинговской идиллии. Так, давая на первый взгляд отрицательную характеристику Икабоду Крейну как жадного приживалы, жестокого учителя, бьющего детей розгами, труса, псевдоученого, напичканного суеверными историями, Ирвинг отмечает у него и ряд положительных черт, хотя и не без присущей ему иронии: так, Икабод - хороший танцор и умелый рассказчик, умеющий завладевать вниманием окружающих. "Он, - как пишет Ирвинг, - был существом добрым и признательным", правда, тут же автор иронически принижает сделанное признание фразой о том, что "сердце его становилось вместительнее по мере того, как чрево наполнялось вкусной едой" [19. C. 69].Тем не менее образ Икабода не оставляет полностью отрицательного впечатления. К тому же пережитое им ночное приключение вызывает не только сочувствие к этой странной фигуре, но и делает его полноценным героем возникших по этому поводу легенд.  В новеллах Ирвинга задействованы не только фольклорные мотивы американской действительности, основанные на исторических событиях, но и чисто американские пейзажи, названия местности, имена людей, бытовые детали их жизни и одежды, наименования американских растений и яств. Причем все они органично соединяются с общими романтическими мотивами и мифологемами, взятыми из Европы, включая саму основу некоторых легенд, относимую к немецкому фольклору. Подобное соединение необычайно разнообразит новеллы Ирвинга, определяя в них то особое своеобразие, благодаря которому эти новеллы и посейчас вызывают интерес. Послужив основой для развития американской новеллистики в национальном русле, новеллы Ирвинга тем не менее остались совершенно особым и неподражаемым явлением в истории американской литературы.  Особая тонкость наблюдений и зарисовок, поэтическая насыщенность текста, мягкая ирония, пастельные тона, своеобразная органическая смесь фантастического, мистического и реального, воспевание идиллической старины с одновременным подтруниванием над ней, заложенная символика в образных рядах и тональности повествования, национальный колорит в соединении с европейскими мотивами - все это делает новеллы Ирвинга непревзойденными шедеврами.  Особым образом Ирвинг решает в них и проблему фантастики. Фантастическое у него - не нечто чужеродное, отвлеченное, перенесенное в иное пространство и время, а, можно сказать, особым образом организованное поле, черпающее энергию в народном фольклоре; органично вплетенное в жизненные реалии и быт; проявляющее себя в виде странных совпадений, происшествий, рассказов и суеверий, а то и попросту шуток; поэтизирующее прагматический уклад человеческого бытия и заставляющее часом усомниться в кажущейся прагматичности и рациональности происходящего; организующее и держащее связь с прошлым; наконец, определяющее психологию и поступки людей, подвергшихся его "инициации" и т.д.  Многочисленность символики фантастического в новеллах Ирвинга придают им помимо особого своеобразия также и определенную глубину ретроспективности прочтений. Этот план усиливается ирвинговской двойной иронией - как над суеверностью, так и над чистой рациональностью; как над страстью к наживе, так и над беззаботностью.