Необходимые предпосылки создавались и для развития среднего женского образования. С конца 50-х гг. стали создаваться открытые всесословные женские гимназии, тогда как ранее существовали только немногочисленные институты благородных девиц – закрытые учебные заведения, доступные лишь «высшим» сословиям.
Значительные изменения произошли и в высшей школе. Университетский устав 1863 г. восстанавливал академическую автономию университетов, уничтоженную в 1835 г., устранял произвол инспекции и неограниченное ее вмешательство в жизнь студентов, способствовал улучшению учебной и научной работы в высшей школе и отчасти – демократизации высшей школы.
Таким образом, из эпохи 60-х гг. русская школа выходила существенно обновленной, готовой встретить ближайшие изменения, которые ожидали Россию на пути капиталистического развития. Дальнейшая деятельность правительства, если бы оно было заинтересовано в распространении просвещения, должна была заключаться в том, чтобы подготовить школу к последующим необходимым изменениям. Однако самодержавие не было заинтересовано в просвещении народа. Это обусловило, во-первых, резкий переход правительства к политике контрреформ в школе, как только освободительное движение пошло на убыль, и, во-вторых, – общий полицейский характер деятельности самодержавия в области просвещения в течение всей второй половины XIX столетия.
Первая волна образовательных контрреформ 1870-х годов
Почвой, на которой выросли образовательные контрреформы, были феодально-крепостнические пережитки, в значительной мере сохранившиеся во всех областях русской жизни после отмены крепостного права. Консервация этих пережитков в сфере образования стала главной задачей школьных контрреформ, начатых в 70-х гг. и продолженных спустя десятилетие.
Одним из основных пережитков крепостничества во второй половине XIX в. было засилие дворянства во всех государственных институтах, его преобладающее влияние на государственные дела. Дворянство сохраняло в своих руках политическую власть, играло решающую роль в определении направления и методов правительственной политики.
Уже сразу за порогом эпохи реформ 60-х гг., значительно поколебавших силу крепостников, самодержавие выступило в поддержку крепостнической реакции. Один из глашатаев этой реакции граф М.Н. Муравьев (прозванный «вешателем» за жестокость при подавлении восстания 1863 г. в Литве и Белоруссии) призвал правительство «энергически поддерживать и восстановлять дворянство и землевладение, так как без этих элементов, консервативных и здоровых, не может существовать правильно организованное общество». В дворянстве Муравьев видел не только основную социальноэкономическую опору самодержавия, но и единственно надежную и преданную ему политическую и идеологическую силу, противостоящую различным «социальным утопиям». Дворянство, писал Муравьев, «как консервативный элемент» «представляет собой лучшее орудие для противопоставления демо-
129
кратии, и нет лучшего средства для того, чтобы противодействовать социализму и революционным стремлениям»1.
Надежды самодержавия на это «лучшее средство» противодействия революционному движению заставляли его с максимально возможной полнотой оберегать прерогативы реакционного дворянства, единственного классасословия, заинтересованного в сохранении крепостнических традиций, в сохранении всего старого, средневекового во всех областях русской жизни, в том числе и в области просвещения. И «просветительный» курс самодержавия, как и его политическая линия в целом, отвечал этой заинтересованности. Отвечал с тем большей полнотой, что в области экономики «первенствующее сословие» все более и более вытеснялось другими сословиями.
С тревогой замечая растущее экономическое оскудение дворянства и стремясь поддержать его материально, самодержавие с удвоенной энергией пыталось сохранить за ним в неизменном виде все политические и правовые крепостнические привилегии, в том числе и привилегии в сфере образования. «Если всегда русское дворянство стояло во главе просвещения в России, – заявлял в 1867 г. Д.А. Толстой, – то в настоящее время, при великих внутренних преобразованиях и дабы быть в уровень с ними, дворянство должно стоять не ниже, но выше других сословий по своему образованию...»2.
Восстановление прерогатив дворянства было одной из главных задач образовательных контрреформ, подготовка которых началась уже в 1866 г. Если школьные уставы 1864 г. решали сословный вопрос, как отмечал журнал «Отечественные записки», «в смысле современных понятий»3, т.е. провозглашали принцип всесословности школы, то новый образовательный курс, проводимый Д.А. Толстым, был нацелен на возвращение к отжившим феодальным принципам организации школы. В программной статье «Меры и предположения относительно гимназий и начального народного образования», опубликованной в «Журнале Министерства народного просвещения» в 1867 г., было заявлено, что «научное образование... составляет предмет непосредственной необходимости» лишь для высших «классов населения»4.
Стремясь оградить школу от «низших» сословий, правительство всячески содействовало облегчению доступа в нее детей обедневших дворян. С этой целью в конце 60-х гг. особое внимание было обращено на учреждение дворянских пансионов при гимназиях.
Д.А. Толстой принял на вооружение программу николаевского министра народного просвещения графа С.С. Уварова, который в создании дворянских пансионов видел один из основных способов сохранения сословной школы. Не меньшее значение придавал Уваров и второй, охранительной задаче дворянских пансионов: поставить образование и воспитание дворянства под контроль государства. Эта задача выдвигалась Уваровым с целью нейтрализовать результаты «домашнего воспитания», которое, по его мнению, привело к широкому распространению идей декабризма. В 60-х гг. задача
1Былое. 1907. № 1 (13). С. 237, 241.
2Речи и статьи графа Д.А. Толстого. СПб., 1876. С. 7.
3Отечественные записки. 1865, январь. С. 20.
4Журнал Министерства народного просвещения. 1867. № 1. С. 14.
130
противодействия распространению освободительных идей также не потеряла для правительства своей актуальности. Имея в виду обе эти задачи, Д.А. Толстой в ноябре 1866 г. обратился к губернским предводителям дворянства с предложением всемерно поддерживать создание и развитие дворянских пансионов1.
Возврат к сословным принципам образовательной политики на первом этапе проведения контрреформ школы еще не был явным. Явным и откровенным он стал на втором этапе этих контрреформ, когда самодержавие открыто выступило с программой дворянской реакции. Основную задачу внутренней политики, и в том числе политики в области образования, эта программа усматривала в восстановлении крепостнических сословных порядков, в замене бессословного начала сословным, в предоставлении дворянству особых прав и привилегий.
Методы реализации этой программы в школьном деле были разработаны ведомством просвещения в 1884–1887 гг., когда появилась целая серия циркуляров, направленных на восстановление сословных принципов образования. Результатом реализации этой программы стало временное замораживание процесса демократизации школы.
Феодально-крепостнический «просветительный» курс самодержавия, всецело ориентированный на сохранение дворянских привилегий, имел особо ревностных и лично заинтересованных в нем исполнителей – министров народного просвещения Д.А. Толстого и И.Д. Делянова – представителей крупнейшего поместного дворянства. Из десяти министров народного просвещения, промелькнувших на правительственном горизонте с 1856 г. до конца века, граф Толстой и граф Делянов обороняли цитадель просвещения от «недостойных», недворянских элементов более 30 лет: 14 лет – Д.А. Толстой, совмещая руководство Министерством народного просвещения с должностью обер-прокурора святейшего синода, и свыше 16 лет – И.Д. Делянов, который до этого прошел хорошую школу, будучи помощником Д.А. Толстого. Различие между ними, как отмечал представитель либеральной бюрократии, военный министр Д.А. Милютин, заключалось «только в подкладке: у Толстого подкладкою была желчь; у Делянова... идиотизм. Бедная Россия!»2 – заключал Милютин.
Социальная ориентация школьной политики царизма ни в какой мере не соответствовала требованиям капиталистического развития России, ярко свидетельствуя о неустранимом противоречии между самодержавием и потребностями развивающегося буржуазного общества. Самодержавие строило школу, не только не считаясь с растущей тягой народа к образованию, но и не принимая во внимание даже запросы подавляющего большинства имущих слоев населения, заинтересованных в буржуазном развитии страны. Оно ориентировалось лишь на узкую прослойку господствующих классов, интересы которой совпадали с собственными интересами самодержавия.
Сословный, продворянский курс образовательной политики самодержавия, направленный на изоляцию «низших» сословий от образования, задер-
1См.: Сборник распоряжений… Т. IV. СПб., 1874. С. 384–386.
2Дневник Д.А. Милютина. Т. IV. М., 1950. С. 130.
131
жал развитие просвещения и культуры в России. Однако он не мог ни остановить это развитие, ни изменить его направление. Более того, этот курс, который, по замыслу правительства, должен был способствовать решению охранительных задач, объективно препятствовал их решению, подрывая авторитет самодержавия в широких общественных кругах и симулируя рост антиправительственных настроений.
Центральным объектом первой волны образовательных контрреформ стала мужская средняя школа. Эту задачу и призвана была решить проведанная в два этапа (в 1871 и 1872 гг.) ее контрреформа1.
Выбор мужской средней школы как основного объекта для решения данной задачи не был случайным. Во-первых, как писал видный деятель революционного народничества С.М. Степняк-Кравчинский, охранители исходили из «совершенно верной» посылки: «чтобы радикально "очистить" университеты, необходимо сначала обратиться к первоисточнику и очистить гимназии, откуда высшие школы черпают свое ежегодное пополнение»2. Вовторых, средняя мужская школа сама по себе вызывала усиленную тревогу охранителей: М.Н. Катков полагал, что «нигилизм как общественная язва...
есть совершенно естественный продукт господствовавшей у нас школы»3, а шеф жандармов граф П.А. Шувалов видел в ней основной источник, рождавший «тот недоучившийся уродливый слой, который в настоящее время обратил на себя внимание правительства»4. В-третьих, «фальшивая», «предуниверситетская школа», как называл ее Катков, в силу значительного числа учащихся в ней, являла собой орудие наиболее массового охранительнопросветительного воздействия, наиболее массового отрезвления юношества «от современного свободомыслия, как религиозного, так и политического»5.
Был и еще один чрезвычайно важный момент, обусловивший предпочтительный выбор правительством мужской средней школы как центрального объекта образовательных контрреформ 1870-х гг. Ее реорганизация, предполагавшая разделение среднего образования на первосортный (классический) и второсортный (реальный) виды, позволяла начать постепенное, но неуклонное возвращение к принципу сословности в образовании. То есть позволяла начать решение и третьей из названных выше задач – борьбу с отрицанием сословного начала, которое позже, в 1880-х гг. расценивалось как основной порок всех реформ 1860-х гг. и как «основная причина социального расстройства России»6.
1См.: Ганелин Ш.И. Очерки по истории средней школы в России второй половины XIX века. М., 1954. С. 51–79; Смирнов В.З. Реформы начальной и средней школы в 60-х годах XIX века. С. 166–310. Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия… С. 148–162; Камоско Л.В. Политика правительства в области среднего образования
в60–70 годах XIX века (гимназии, реальные училища): Автореф. дис. … канд. М., 1970.
2Степняк-Кравчинский С.М. Россия под властью царей. С. 255–256.
3Московские ведомости. 1871. № 156.
4Былое. 1907. № 1(13). С. 239.
5Русский архив. 1899. № 8. С. 614.
6Пазухин А.Д. Современное состояние России и сословный вопрос. М., 1886. С. 43.
132
Решению той же задачи во многом должны были служить и созданные в ходе контрреформы средней школы городские училища по Положению 1872 г. Организация этих училищ, предназначенных для «низших классов» городского населения, не только облегчала проведение новых уставов средней школы и борьбу с противниками классического образования, но и имела смысл своеобразной контрреформаторской акции по отношению к открытым в 1860-х гг. всесословным прогимназиям.
Оценивая ретроспективно контрреформу средней школы как единственную в 1870-х гг. серьезную и настойчивую попытку возвращения к принципам сословности, один из идеологов дворянской реакции 1880-х гг. А.Д. Пазухин с сожалением замечал, что «учебная реформа не могла значительно ослабить влияние других реформ, лишивших России ее исторической организации»1. В начале же 1870-х гг., когда проводилась эта реформа, ее вдохновитель М.Н. Катков смотрел на дело более оптимистично. Провозглашая, что контрреформа 1871 г., открывает «новую эру в истории русского просвещения» и называя ее «наиболее существенной из последних реформ, ознаменовавших нынешнее царствование»2, «самой безукоризненной» и «самой благонадежной» из всех реформ, «последовавших за отменой крепостного права»3, Катков полагал, что она во многом, если не во всем, может «ослабить влияние» и нежелательные последствия других неблагонадежных реформ.
«Новые люди» благонадежного образца, вызванные к жизни благонадежнейшей толстовско-катковской школой, должны была наполнить новые социальные институты, рожденные реформами 1860-х гг. (земство, суд и др.), и тем нейтрализовать, «обновить» их изнутри. Собственно в этом и заключалось одно из главных призваний «учебной реформы», и одна из основных причин упреждающего ее характера.
М. Катц (зарубежный биограф Каткова), подробно останавливаясь на этой реформе, называет ее органической и усматривает в ней существенные реалистические элементы4. Контрреформа 1871–1872 гг., действительно, была «органической» в плане ее органического соответствия общей охрани- тельно-просветительной доктрине самодержавия. Но реалистических элементов в ней было столько же, сколько и в самой иллюзорной этой доктрине. Более того, контрреформа средней школы представляла собой апогей охра- нительно-просветительных иллюзий. В такой явной и яркой форме они не выступали позже ни в одной из «просветительных» акций самодержавия.
Не менее показательна эта контрреформа и во многих других отношениях. Ее проведение красноречиво свидетельствовало, с одной стороны, об отсутствии в правящих сферах единства во взглядах на задачи и характер образовательной политики, и с другой – о самостоятельности самодержавия в определении ведущего направления этой политики (Александр II, как мы
1Там же. С. 24–25.
2Письмо М.Н. Каткова великому князю Константину Николаевичу. 1871 г. РГИА.
Ф. 1101. Оп. 1. Д. 705. Л. 22 (коп.).
3Письмо М.Н. Каткова Александру III. 1882 г. // Былое. 1917. № 4. С. 23.
4Katz M. Op. cit. P. 142–157.
133
увидим далее, не утвердил мнение большинства Государственного совета, выступившего против реформы). Наконец, рассматриваемая акция убедительно показывала абсолютное преобладание охранительно-полицейских соображений в школьной политике над всеми остальными (большинство Государственного совета единодушно отмечало явное несоответствие проводимой реформы потребностям социально-экономического развития страны).
Последнее соображение, равно как и упреждающий характер контрреформы средней школы, определили такой накал борьбы вокруг нее, какого не знала ни одна из контрреформ. По степени этого накала, по остроте, буквально, детективности происходившей борьбы, к этой реформе приближалась лишь университетская контрреформа 1884 г., когда развернулся второй акт напряженного учебного контрреформаторства1.
Университетская контрреформа 1884 г. не только напоминала контрреформу 1871–1872 гг. по характеру борьбы и ее результатам (то же утверждение императором мнения меньшинства Государственного совета). Она была органически связана со своей предшественницей и по времени своего зарождения, и по своему замыслу, и по своим основным задачам.
Первые попытки продвижения контрреформы университетов были предприняты Д.А. Толстым уже в 1872 г., т.е. в непосредственной близости с проводившейся в то время гимназической контрреформой. Ее основные идеи – огосударствление и социальное «очищение» университетов – год спустя были сформулированы профессором Московского университета Н.А. Любимовым в «Русском вестнике» Каткова. В 1875 г. эти идеи в возглавляемой И.Д. Деляновым Комиссии для пересмотра общего устава российских университетов были разработаны в целостную программу, которую тогда же предполагалось внести в Государственный совет2. Однако под влиянием общественного противодействия, и прежде всего противодействия самих университетов, Министерство народного просвещения не решилось на этот шаг.
Нерешительность министерства, как и сам способ предпринятой подготовки контрреформы (привлечение представителей университетских коллегий к обсуждению намеченных планов) вызвали резкую критику Д.А. Толстого со стороны Каткова, который полагал, что нужно было незамедлительно и «без шуму с помощью сведущих людей обдумать эту меру и провести ее законодательным порядком»3.
Катков убеждал Александра II, что университетская контрреформа представляет собой «меру крайней необходимости», «вопрос высочайшей государственной важности», «требующий безотлагательного решения». Он считал, что «успешным исполнением этой реформы», как и контрреформы средней школы, «смута была бы поражена в одном из главнейших своих источников»4. Всякое же оттягивание решения университетского вопроса лишь
1См.: Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия... C. 148–162, 252–262; Щетинина Г.И. Университеты в России и устав 1884 года. М., 1976. С. 127–145.
2РГИА. Ф. 733. Оп. 200. Д. 2. Л. 6.
3Письмо М.Н. Каткова Александру III. 1881 г. РГИА. Ф. 1101. Оп. 1. Д. 705. Л. 26.
4Письмо М.Н. Каткова Александру II. 1876 г. Там же. Л. 12, 13 об.
134
усиливает смуту и, кроме того, разрушает дело «правильно устроенных гимназий», ибо окончившие их «молодые люди... переходя в университеты, не только предаются всем... искушениям праздности и безначалия, но поступают прямо под революционную дисциплину»1.
Революционная ситуация 1879–1881 гг. приостановила ход университетской контрреформы. Но со стабилизацией положения самодержавия он получил резкое ускорение, и 15 августа 1884 г. Александр III, вопреки мнению большинства Государственного совета, утвердил проект нового университетского устава. Катков приветствовал устав как первый «органический закон нового царствования», «ожиданием» которого, по словам Каткова, «все в России томилось»2. Новый университетский устав, открывая «эру контрреформ», органически завершал начатый полтора десятилетия назад первый цикл образовательных контрреформ.
Последующие шаги образовательного контррефоматорства были не столь громки и не столь успешны, как университетская контрреформа. Но они шли в русле тех же трех главных охранительно-просветительных задач: искоренения вольномыслия, огосударствления школы и возврата к сословному ее характеру. Последняя задача, реализуемая в общем контексте программы дворянской реакции, на этом этапе была уже провозглашена открыто.
Первые шаги к усилению государственного вмешательства в начальное народное образование, где наиболее интенсивно начинали пробиваться ростки общественной педагогической инициативы, были предприняты уже в конце 1860-х гг. Средством прополки этих ростков должен был стать аппарат дирекций и инспекций народных училищ, учрежденных в 1869 г. для оттеснения земства от действительного заведования народным образованием. Той же задаче должны были служить так называемые образцовые училища ведомства просвещения, созданные в том же году и призванные стать опорными пунктами правительственного влияния на начальную народную школу. Наконец, «на стражу начальной школы», как будет показано ниже, самодержавие призвало стать дворянство.
Как уже отмечалось, идеи дворянской реакция, взошедшей и распустившейся махровым цветом в 1880-x гг., начали пробиваться и заявлять о себе уже во второй половине 1860 – начале 1870-х гг. Нива просвещения, соответствующим образом пропаханная контрреформаторским плугом, представляла особо благодатную почву для ускоренного взращивания этих идей. Однако и здесь, как и всюду, процесс их роста был весьма специфичен. В силу временной близости к «эпохе реформ» идеям «возрождения дворянства» пришлось пройти через этап приспособления к инерции идей всесословности, прежде чем обрести силу одного из ведущих лозунгов следующего десятилетия – возрождения «дворянской эры» в ее первозданном виде.
В историко-педагогической, а нередко и в исторической литературе термины «всесословность» и «бессословность» употребляются как
1Письмо М.Н. Каткова Александру III. 1881 г. Там же. Л. 27 об.–28.
2Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей» за 1884 год.
М., 1898. С. 511–512.
135
синонимы1. Однако между этими двумя понятиями лежит глубокое качественное различие. Всесословность означает юридическое равенство сословий; бессословность – отрицание, упразднение сословий. Бессословность – категория буржуазного строя; всесословность – понятие переходного периода от феодального строя к буржуазному. Соответственно всесословная и бессословная школа – далеко ни одно и то же.
Принцип всесословности, в том числе и всесословности школы, был главнейшим принципом реформ 1860-х гг., что свидетельствовало об их буржуазном характере. Однако проведенные крепостниками, эти реформы далеко не полно провели и принцип всесословности. Всесословность в ее самодержавно-охранительной интерпретации вовсе не означала равенства сословий (не говоря уже об отмене границ между ними). М.Н. Катков в 1863 г. констатировал это с полной определенностью: «Мечты об уравнении сословий... – писал он, – должны оказаться совершенно бесплодными... Закон не в силах уравнять людей разного общественного положения»2.
И все же юридическое признание принципа всесословности было первым шагом к бессословности, так же как сами реформы 1860-х гг. были первым шагом по пути превращения самодержавия в буржуазною монархию. Но так же как шаг на этом пути оставлял реальную власть в руках феодалов, так и в провозглашенной всесословной организация русского быта главенствующая роль отводилась дворянству. (Даже сделав в ходе революции 1905– 1907 гг. второй шаг к буржуазной монархии, самодержавие не перестало быть феодально-крепостническим. Качественного превращения феодального абсолютизма в буржуазную монархию так и не произошло. Не произошло и качественного превращения всесословности в бессословность. Не случайно в программе буржуазно-демократической революции, направленной на свержение самодержавия, в ряду других требований выдвигалось и требование уничтожения сословий. В том числе – создание бессословной, а не всесословной школы.)
Идеологи самодержавия, и в первую очередь М.Н. Катков, попытались использовать принцип всесословности, провозглашенный в 1860-х гг., как неоохранительную идею. Идею единения, «слияния сословий» (при главенстве дворянства) под скипетром самодержавной власти для ее упрочения. Эта идея легла в основу переосмысления одного из компонентов старой уваровской формулы трех «спасительных якорей» самодержавия – «народности», утратившей после отмены крепостного права свой прежний, «органический» характер. В свете «слияния сословий» старый догмат официальной идеологии – «народность» трактовалась уже не только как исторически выработанное соответствие самодержавия обычаям и традициям народа, не только как выражение народных нужд и потребностей, но и как прямая и открытая поддержка всесословным, единым народом этой власти, признание ее связей.
1Большая советская энциклопедия и Педагогическая энциклопедия также не делают различия между этими двумя понятиями.
2Современная летопись. 1863, июнь. № 20. С. 2.
136
В условиях первого демократического подъема и начала завершающего этапа процесса формирования наций проблема народности приобретала особую актуальность во всех сферах русской общественной мысли (что нашло отражение в бурных дискуссиях 1860-х гг. о народности литературы, искусства, науки, в частности в созданной К.Д. Ушинским концепции народности воспитания1). Но если русская демократическая мысль рассматривала проблему народности в двух ее основных качествах – как проблему демократизации общественной жизни в соответствий с интересами народа и как задачу национального самоопределения, то неоохранительная интерпретация народности была направлена в первую очередь против демократизма. Она выдвигалась как идеологическое обоснование изначального слияния понятий «самодержавная власть», «православие» и «народ» в одной общей категории «Россия».
Идею «слияния сословий» энергично поддержал лидер «дворянской партии», всемогущий шеф жандармов граф П.А. Шувалов. В декабре 1873 г. он писал клеврету Каткова Б.М. Маркевичу: «У меня сформировалась в голове маленькая программа, которую я выражу в двух слова..: всесослов-
ность, но не бессословность, – дружное соединение сословий в видах общей государственной пользы, но никак не поглощение их в одну безличную народ-
ную массу. В Остзейском крае крестьянин точно так же свободен, как и в империи, но помещик сохранил попечительство над церковью, над школой, над волостью. Порядки эти к дурному не ведут, и я не вижу причины, почему бы нам их оттуда не призанять»2.
Поспешность, с которой Шувалов начал «призанимать» отмеченные порядки, свидетельствует об актуальности для охранителей намеченной им программы.
Первым шагом в ее реализации был опубликованный по инициативе Шувалова в том же декабре 1873 г. высочайший рескрипт на имя министра народного просвещения Д.А. Толстого, призывавший «российское дворянство… стать на страже народной школы». «Дело народного образования в духе религии и нравственности, – отмечалось в рескрипте, – есть дело столь великое и священное, что поддержанию и упрочению его в сем истинноблагородном направления должны служить не одно только духовенство, но и все просвещеннейшие люди страны». Рескрипт предоставлял дворянству, в лице его губернских и уездных предводителей, полный контроль над начальной народной школой и выражал надежду, что оно поможет «правительству бдительным наблюдением на месте к ограждению оной от тлетворных влияний»3.
Опубликование этого законодательного акта (который предварял появление нового Положения о начальных народных училищах и указывал соответствующее направление его разработки) в форме «высочайшего рескрипта» было явлением экстраординарным, что не могло не вызвать недоумения
1Подробнее см.: Днепров Э.Д. Ушинский и современность. С. 45–55.
2См.: Оржеховский И.В. Третье отделение // Вопросы истории. 1972. Ч 2. С. 114 (выделено мной. – Э.Д.).
3Правительственный вестник. 1873. 27 декабря.
137
у многих современников. «Я припоминаю три подобные воззвания в продолжение 73 лет настоящего столетия, – писал по этому поводу председатель императорского Русского технического общества, инициатор создания технических железнодорожных училищ А.И. Дельвиг. – Первое было в 1812 г. по случаю занятия неприятелем нескольких западных губерний и приближения к Москве; второе – после открытия заговора 1825 г., когда Николай I обращал внимание дворянства на дурное воспитание, которое оно дает своему молодому поколению, и, наконец, третье – по случаю освобождения крестьян от крепостной зависимости... Но неужели, – недоумевал А.И. Дельвиг, – народные школы, которых почти не существует, уже представляют такую опасность, как нашествие 1812 г. или заговоры, открытые в 1825 г., а поручение наблюдения за ними дворянским предводителям – такую же важность, как освобождение крестьян от неестественной зависимости, в которой они находились у дворянства?»1.
В свете общей охранительно-просветительной концепции самодержавия народные школы и просвещение в целом, действительно представляли собой опасность не меньшую, чем нашествие неприятеля. По крайней мере, таковую они могли содержать потенциально. Недаром из четырех отмеченных А.И. Дельвигом правительственных воззваний два были обращены к сфере просвещения – этой «внутренней охране царства».
Новое Положение о начальных народных училищах 1874 г., воплотившее в жизнь основную идею «высочайшего рескрипта» и поставившее предводителей дворянства во главе уездных и губернских училищных советов, было первым проявлением признаков дворянской реакции, намеченной в программе П.А. Шувалова. Вторым и последним в 1870-х гг. законодательным ее проявлением стало упразднение в 1874 г. института мировых посредников, который вызывал резкое недовольство поместного дворянства. Однако незаконодательные, опосредованно законодательные и «бытовые» признаки этой реакции были достаточно явны, в том числе и в школьном деле. Это отчетливо проявилось в контрреформе средней школы, о которой речь шла выше.
Изменения, происходившие в жизни пореформенной России, и вызываемое ими оскудение социальной роли дворянства все более убеждали правящие сферы в недостаточности превентивных мер для поддержания «первенствующего сословия» и все белее раскрывали иллюзорность неоохранительного качества всесословности, его явную несовместимость с имманентным антидемократизмом официальной идеологии. Развернутая программа ниспровержения принципа всесословности была провозглашена в 1874 г. в книге Р.А. Фадеева «Русское общество в настоящем и будущем (Чем нам
быть?)», которую либеральная газета «Голос» назвала «программой контрреформ»2.
Однако между этой, скорее «теоретической» программой и принятой правительством к практическому осуществлению программой
1Дельвиг А.И. Мои воспоминания. Т. IV. М., 1913. С. 398.
2Голос. 1883. 19 мая. С. 138.
138
А.Д. Пазухина1 (утверждавшего, что «утрачивая» все сословно-бытовые особенности, русский человек утрачивает и все национальные черты»2) пролегло десятилетие, в течение которого самодержавие не решалось выйти за пределы превентивных мер. Только испуг, ужас, пережитый им в годы второй революционной ситуации, подтолкнул царизм к открытому, широкому наступлению на реформы 1860-х гг., на их основные принципы и идеи. Частью этого наступления и была попытка возродить принципы сословности школы.
В литературе, затрагивающей отдельные образовательные контрреформы, нередко указывается, что в результате их проведения «принцип сословности вновь пристраивался к классовой школе капиталистической страны»3. Этот тезис не точен в двух своих основаниях: в отношении оценки социального характера российской школы и в отношении «пристраивания» к ней принципа сословности.
Школа дореволюционной России до конца так и не стала в полной мере классовой. Она оставалась институтом не буржуазного, а феодальносословного строя. Консервативнейшая часть социальной надстройки, система народного образования шла в хвосте социальных изменений, происходящих в российской жизни, что было прямым, непосредственным результатом доминирующего воздействия на нее феодально-самодержавного государства.
Процесс превращения сословной школы в классовую не был завершен до 1917 г. И стремление к откровенному возрождению сословного начала в школе 1880-х гг. представляло собой попытку остановить или по крайней мере задержать этот процесс, а не «пристраивание» принципа сословности к классовой школе.
Вторая волна образовательных контрреформ. Дворянская реакция 1880-х годов
Воцарение Александра III было решительным шагом самодержавия навстречу дворянству. Государственный секретарь А.А. Половцев назвал правление нового императора, предпринимавшего многократные попытки укрепить свою социальную опору, царствованием, «провозглашающим девизом восстановление дворянства»4. М.Н. Катков сделал главной темой «Московских ведомостей» поддержку «дворянской организации, которая видимо ослабела и как бы потерялась среди нового окружающего ее строя»5.
Решительный поворот в сторону дворянства был открыто провозглашен в дни коронации Александра III в мае 1883 г., когда царь обратился к собранным по всей России волостным старшинам со знаменитым наставлением
1Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. С. 92–95.
2Пазухин А.Д. Современное состояние России и сословный вопрос. C. 41.
3Лейкина-СвирскаяВ.Р. ИнтеллигенциявРоссиивовторойполовине XIX века. С. 33.
4Дневник А.А. Половцева. Т. II. 1887–1892. М., 1966. С. 447.
5Катков М.Н. Московские ведомости. 12 января 1881 г. // Собрание передовых статей «Московских ведомостей». М., 1898. С. 26.
139
слушаться предводителей дворянства. Подчеркивая, что подчинение крестьян помещичьей опеке и надзору является наиболее важной политической задачей, Катков писал о коронационной речи императора: «Новая открывшаяся эра, будем надеяться положит конец всяким неясностям и шатаниям, которые были последствием быстрых и недостаточно согласованных нововведений»1.
Еще более резко и откровенно о нововведениях «великих реформ» писал Александру III новый, набиравший все бóльший политический вес его приближенный, издатель газеты «Гражданин» князь В.П. Мещерский: «Незаметно поддаваясь теории, очень легко от теории крестьянского счастья, от всесословного или земского хозяйства прийти к теории уничтожения дворянства, а от нее к уравнению всех сословий под ценз образования, а от этой теории до теории бесполезности самодержавия один шаг. Этот шаг почти был сделан»2. В этой исполненной пафоса тираде особенно показателен взгляд идеолога самодержавия на образование как на мощный социальный трансформатор, способный уравнять все сословия, о чем речь пойдет далее.
Окончательное определение поддержки дворянства как главного направления внутренней политики власти произошло в связи с празднованием 100-летнего юбилея жалованной грамоты дворянству. Обращение к дворянству, написанное К.П. Победоносцевым в виде царского рескрипта и провозглашенное 21 апреля 1885 г., было объявлено Катковым «праздником 21 апреля». «Это не просто только дворянству оказана милость, – писал Катков. – Это вместе с другими начинаниями знаменует начало новой эпохи… Из долгих блужданий мы наконец возвращаемся в нашу родную, православную,
самодержавную Русь. Призраки бледнеют и исчезают. Мы чувствуем пробуждение»3.
Апологеты власти, претендующие на роль ее идеологов, обычно переоценивают навязанные ими этой власти свои идеи и акции и не способны к реальной оценке их в исторической перспективе. Но всегда даже в самой власти, находятся люди, способные к такой оценке. Как писал Мещерский, «…по поводу этого рескрипта было много разговоров… от большей их части веяло духом не скептицизма, не то меланхолического пренебрежения к бедному российскому дворянству. В Государственном совете, в среде главных его мудрецов, представляющих собою либеральную партию, как мне передавали, слышались такие размышления: "этот рескрипт мертвому", или та же мысль в других словах: красиво то красиво, только как эпитафия и т.п.»4.
Спустя четверть века после апрельского рескрипта 1885 г., подводя окончательный итог провалу политике поддержки дворянства, Мещерский вынужден был признать: «Приходится с безутешной печалью свидетельствовать, что правы были те, которые в день появления рескрипта Александра III российского дворянства называли его воззванием к мертвецу»5.
1Катков М.Н. Московские ведомости. № 140. 21 мая 1883 г. // Указ. соч. С. 242.
2См.: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л., 1973. С. 171.
3Катков М.Н. Московские ведомости. № 110. 22 апреля 1885 г. // Указ. соч. С. 194.
4Мещерский В.П. Мои воспоминания. Ч. III. СПб., 1912. С. 239.
5Там же. С. 242.
140
Для осознания этого идеологам власти понадобилось четверть века. А пока они неистово трубили победу: «Если нельзя с уверенностью сказать, что мы на данный путь вступили и шествуем твердым шагом вперед, – писал Катков в передовой "Московских ведомостей", – то несомненно, что должный путь перед нами открылся, что мы знаем, куда идти, что в истекшем году с каждым днем направления пути становилось нам все яснее и яснее. Мы все более чувствуем себя дома, в своем отечестве, при своем народе, при своей истории, при своих потребностях и задачах»1.
Действительно, «в истекшем году» продворянский курс выступал все отчетливее, яснее. 28 марта 1885 г. Александр III повелел создать Совещание для обсуждения мер по поддержке дворянства и закреплению его позиций. Предусматривались меры экономические, административные, сословные: организация Дворянского банка и льготное субсидирование помещиков, ограничение доступа в дворянство чиновников (вплоть до полного отгораживания дворянства от чиновничества), усиление участия дворян в местном самоуправлении, сословное очищение учебных заведений, создание при них особых дворянских пансионов и пр.
Особенно важное значение Катков придавал восстановлению принципа сословности. Народ, декларировалось в передовой его газеты «живет, мыслит и чувствует в своих сословиях. Вне сословий вы получите толпу неизвестно какого имени, каких свойств, какого духа. Вы получите смятение и хаос»2.
Эта идея стала главенствующей в прогремевшей статье упомянутого ранее алатырского уездного предводителя дворянства А.Д. Пазухина. В его лице «старая Россия» объявила войну России новой, «не знающей, – по словам Пазухина, – своей истории, не имеющей никаких идеалов, никакого уважения к прошлому, никакой заботы о будущем, ни во что не верующая и способная лишь к разрушению»3. Пазухин предлагал и конкретные меры этой борьбы, в связи с чем министр внутренних дел Д.А. Толстой тут же предложил ему пост начальника канцелярии министра.
«Основная причина социального расстройства России, – писал Пазухин, – кроется в том, что большинство реформ прошлого царствования были проникнуты отрицанием сословного начала»4. В этой связи он оценивал земскую реформу как подлинную катастрофу, как отказ от многовекового, построенного на сословности порядка, как утрату дворянством своего былого значения в местной жизни и передачу власти «в грязные руки представителей новых элементов, неразборчивых в выборе средств. …В результате этой реформы, – утверждал Пазухин, – дворянство, обрезанное в своих правах, обреченное торжеством бессословного начала на неминуемую смерть… утрачивает… те свойства, которые сделали из него охрану Русского государства и опору престола»5. «Бессословное земство, – по словам Пазухина, – способно лишь расшатывать государственный организм». Оно враждебно «на-
1Катков М.Н. Московские ведомости. 31 декабря 1885 г. № 1 // Указ. соч. С. 1.
2Катков М.Н. Московские ведомости. № 110. 22 апреля 1885 г. // Указ. соч. С. 195.
3Пазухин А.Д. Современное состояние России и сословный вопрос. М., 1886. С. 2.
4Там же. С. 43.
5Там же. С. 34–35.
141
шему историческому строю»1. «Бессословная толпа» разрушает Россию и ставит ее на край гибели, как это было в «смутное время» начала XVII в.2.
Так зарождались, разработанные позднее в деталях идеи введения института земских начальников и проведения земской контрреформы в целом.
Будущее показало, что все эти и указанные ранее меры по возобновлению стародавних порядков и упорядочению дворянства как социальной опоры самодержавия в новых условиях капиталистического перерождения России не имели шансов на успех. Реакция явно переоценила и свои возможности, и способности «первенствующего сословия» к возрождению.
Так Дворянский банк дал результаты обратные предполагаемым. Выделяемые им ссуды помещикам употреблялись главным образом «на непроизводительные затраты… дворяне-землевладельцы оставались такими же плохими и беспомощными хозяевами, какими они обнаружили себя в эпоху, непосредственно следовавшую за освобождением крестьян»3. Не возымел ожидаемых результатов и закон о сельскохозяйственных рабочих, который попытался дать помещикам возможность заставить работать на себя и на своих условиях теперь уже свободное крестьянство. Этот закон противостоял тенденциям экономического развития тех лет и, воссоздавал «отношения уже пережитого исторического периода, оказался "пустой бумажкой"»4.
Не дали ожидаемых результатов и попытки укрепить политические позиции дворянства. Учреждение в 1889 г. института земельных начальников, подробно рассмотренное П.А. Зайончковским5, вызвало оппозицию не только в земском дворянстве, которое власть попыталась поставить под пяту полицейского чиновника невысокого ранга, выходца преимущественно из среды недееспособного дворянства. На общем собрании Государственного совета, рассматривавшего в январе 1889 г. проект закона о земских начальниках только 13 голосов было подано за закон и втрое больше – 39 против.
Земская контрреформа также оказалась малоуспешной. Ее основной замысел, сводившийся к фактической ликвидации земства, как показала исследователь этой контрреформы Л.Г. Захарова, вообще не удался, поскольку противостояла «объективному ходу социально-экономического развития» страны6. Основной же просчет состоял в том, что, пытаясь укрепить влияние дворянства в земстве, власть не обрела в нем политического союзника. В деятельности земства едва ли не более всего обнаружилась вся неоднородность дворянства, и именно из земства выходила значительная часть либеральной оппозиции самодержавию.
Что же касается ужесточения сословного курса в образовательной политике, то и он не дал искомых результатов. Как будет показано ниже, второй сословной цикл реформ мужской средней школы потерпел крах. Аналогичным результатом завершилась и попытка контрреформы женской средней
1Там же. С. 41.
2Там же. С. 50.
3Митулин. Русский государственный кредит. Харьков, 1900. Т. II. С. 436.
4Львова М.В. Вопрос о сельскохозяйственных рабочих в русском законодательстве 80-х годов XIX века // Вестник ЛГУ. № 2. Серия истории. Вып. 1. 1957. С. 76.
5См.: Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия.
6Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 года. М., 1968. С. 157.
142