Счастливый человек

- То есть вы считаете, что неавторитарной педагогики не существует?

- Я думаю, да. Или это очень скверная педагогика. Почему я вообще глубокий противник разговоров про неавторитар­ную педагогику? Для меня во­прос заключается не в том, ав­торитарна школа или нет, а в том, культурна она или анти­культурна. То есть, возможен авторитаризм информации, а возможна культура информа­ции.

- Но неавторитарная пе­дагогика для многих учите­лей стала целью, к которой они идут, и вдруг вы так лег­ко разрушаете все их воз­душные замки...

- Я не собираюсь ничего разрушать и никого ни в чем переубеждать, я просто делаю свое дело и пишу об этом.

- То есть, когда студен­там в пединституте втолко­вывают, что существует ав­торитарная и неавторитарная педагогика, их заведомо не­правильно ориентируют?

- Просто вопрос совсем в другом. Есть педагогика диало­га с культурой, который невоз­можен без авторитаризма соб­ственной позиции учителя, как бы вызывающего огонь на се­бя. И есть педагогика антикуль­турных тривиальностей, кото­рыми забиты наши учебные программы. Эти тривиальности абсолютно безлики, бесхребет­ны, с ними бессмысленно спо­рить, и потому-то они совер­шенно неавторитарны. Неавто­ритарная педагогика - это бес­хребетная педагогика.

По-настоящему авторитарная педагогика - это педагогика, способная бро­сить вызов самой культуре. Главное наша беда не в автори­тарной педагогике, а в той, ко­торая унижает и подавляет до­стоинство ученика своей без­ликостью. Но это не педагогика авторитета, а педагогика над­зирателя, громыхающего связ­кой ключей и упивающегося своей властью. Потому пра­вильно было бы назвать такую педагогику надзирательной.

- Есть ли учителя, кото­рые вашим способом работа­ют лучше, чем вы?

- Должны быть. Я вообще это делаю не очень хорошо. Я хорошо изобретаю, но я плохо работаю как учитель. Я беру тем, что делаю то, чего не делает никто другой. А делаю я то, чего не делает никто другой, исключительно потому, что все, что я делаю, изобрел сам. Но есть учителя, в чьих руках изоб­ретенные мною вещи становятся более яркими и эф­фективными. Например, учителя в школе Александра Тубельского, учителя в Нижнем Новго­роде... Учительский хлеб - не мой хлеб.

Школа - это место, где ино­гда время должно останавли­ваться. У ребенка должна быть возможность рассмотреть что-то подробно. Я не умею это де­лать. Я все время бегу куда-то вперед, бесконечно что-то при­думываю, а в школе должно быть очень много рутины. А я, как личность творчески-невро­тическая, в рутине работать не могу. Весь мой базовый экспе­римент в Свердловске состоял в том, что я каждодневно изоб­ретал все новые и новые ситуа­ции, и в результате они мелька­ли перед глазами детей с ка­лейдоскопической быстротой. Я счастлив, что дети в конце концов без особых тяжелых по­следствий выкарабкались из всего этого. Если бы я был по­лучше как учитель, я бы делал это по-другому. А я плохой учитель, только почему-то мне никак не удается убедить в этом окружающих.

- Мы с вами начали разго­вор с того, как вы стали пе­дагогом, а закончили тем, что никаким педагогом вы, оказывается, не стали.

- Нет, мы начали разговор с того, что привело меня в школу. Я в школе работаю, но я не учи­тель. Шаталов - это учитель, Лысенкова - это учительница.

- Да, вы правы. Скажите, а как мама относится к вашим педагогическим опытам?

- Она у меня математику ве­дет школьную в классе.

- У вас возникают какие-то споры или она согласна с вашими педагогическими те­ориями?

- Она меня боится, со мной ведь очень тяжело спорить...

- Скажите, а все те про­блемы, о которых вы с такой болью говорили... Вам уда­лось в конечном счете с ними справиться?

- В общем, да.

- У вас появились друзья?

- Де­ло в том, что после тридцати лет не формируются такие крепкие отношения, как в юно­сти. Но я принципиально боль­ше стал ценить и принимать простое человеческое обще­ние. Я стал чувствовать необхо­димость в конкретных людях. Я много чему научился.

- И вы больше не чувству­ете себя так одиноко, как в юности?

• Я не знаю. Но я уже очень давно чувствую себя стабильно. Комфортно. В значительной степени это связано с тем, что и как я пишу. Все, что я делаю, позволяет очень спокойно от­носиться к себе и к тому, что вокруг происходит. То, что я сделал в педагогике за эти семь или восемь лет, я очень ценю. Я бы сказал так: мне уда­лось выжить, все могло быть гораздо хуже. А я чувствую се­бя счастливым, иногда даже в самых идиотских ситуациях.

(март 1998)