16.1. «Новое государство»

Новая португальская конституция 1933 г. была провозглашена как «первая корпоративная конституция в мире». Согласно ее положениям, президент избирался на 7 лет грамотными мужчинами или теми, кто платил не менее 100 эскудо налогов в год, а также женщинами, имевшими образование не ниже среднего или платившими налоги в размере не менее 200 эскудо ежегодно, т. е. избирательным правом могли воспользоваться 1,2 млн человек из 7 млн жителей. Президент назначал премьер-министра и министров по представлению того же премьер-министра. Правительство формально отвечало перед президентом, а не перед ассамблеей. Ассамблея состояла из 120 депутатов, избиравшихся на 4 года. Законодательной инициативой обладали и правительство, и ассамблея, но последняя носила декоративный характер и не могла принимать решения, которые увеличивали бы расходы или снижали доходы. Руководители 18 провинций назначались центральной исполнительной властью. Была создана корпоративная палата — консультативный орган, избиравшийся культурными и профессиональными ассоциациями, созданные режимом и ему же подконтрольные, а также экономическими группами. В марте 1933 г. в результате плебисцита была утверждена конституция. Официально одобрили конституцию 719 364 человек, 5955 были против, 488 840 голосовавших воздержались (30%), но их голоса были засчитаны как поданные в поддержку. Свобода слова, собраний, прессы в конституцию были включены, но была статья, по которой правительство ограничивало эти свободы «для общей пользы». Точно так же признавалась важность общественного мнения, но тут же правительству вменялось в обязанность его совершенствовать. Конституция предоставила все права исполнительной власти и лишь только иллюзорные полномочия — законодательной ветви [8, 65].

Оливейра Салазар представлял корпоративизм как средство для гармоничного сочетания интересов всех общественных групп. Корпоративизм рекламировался как конец капиталистической эксплуатации. Сгруппированные в корпорации люди вне зависимости от их положения должны были трудиться на общее благо, классовые конфликты должны были прекратиться (в корпоративном государстве, по мнению Салазара, их вообще не могло быть), а производство продукции возрасти. Свобода слова внутри каждой корпорации должна была быть столь эффективной, что корпорации должны были фактически управлять страной.

Принципы организации корпораций были заимствованы Салазаром из средневековых цехов и гильдий. Корпоративизм вновь возник в 1922 г. вместе с итальянским фашизмом. Но португальский диктатор никогда не позволял говорить, будто португальская корпоративная система построена по итальянской модели. Салазар утверждал, что португальский корпоративизм возник из особых и своеобразных португальских традиций. Однако Оливейра Салазар отмечал влияние двух энциклик римских пап Льва XIII Rerum Novarum (1891) и Пия XI Quadragesimo Anno (1931). Обе подчеркивали желательность сотрудничества рабочих и предпринимателей на пользу общества. Эти идеи были положены в основу Национального статута о труде, введенного в действие 23 сентября 1933 г. Согласно этому статуту, забастовка каралась тюрьмой, а позже и концентрационным лагерем Таррафал на тропических островах.

В тот же день другим декретом была введена государственная система организаций, которые стали называться гремиу (gremios). Это были ассоциации работодателей, параллельные профсоюзам, причем гремиу и профсоюзы должны были работать в единстве друг с другом. Такое утверждение противоречило закону о профсоюзах, согласно которому профсоюз мог быть создан только на том предприятии, где число рабочих превышало 100, а в Португалии того времени преобладали мелкие мастерские. Такое противоречие не могло быть случайным. Косвенно оно указывало на твердое желание правительства установить социальный контроль за рабочими или вовсе лишить рабочих представительских органов.

В начале 1934 г. Салазар декретом предоставил право большей предпринимательской самостоятельности корпоративным агентствам; крупнейшие частные предприниматели сохранили свободу действий. Диктатор не применил все провозглашенные им принципы корпоративизма к частным предпринимателям, идя с ними на компромиссы.

Корпоративизм не затронул крестьянства. Во-первых, крестьянство всегда было политически неактивным, и узда в виде корпоративной системы ему была не нужна, в отличие от рабочих. Во-вторых, введение непонятных крестьянам корпоративных порядков могло их возмутить, что стало бы прямо противоположным эффектом тому, к чему стремился Салазар. Правительство ограничилось организацией так называемых народных домов и домов рыбаков в сельских местностях, которые не пользовались у населения популярностью, и даже в 1956 г. едва охватывали 20% крестьян.

В теории корпоративизма все корпорации, объединявшие гремиу и профсоюзы по отраслям (сельское хозяйство, рыболовство, торговля, транспорт, индустрия и т. д.), должны были быть независимыми. После их создания правительственные учреждения, руководившие экономикой, должны были быть расформированы, однако этого не случилось вплоть до 1956 г. Государство полностью централизовало контроль за экономикой и трудовыми отношениями. В 1956 г. корпорации были, наконец, созданы, но это оказалось только лишь пропагандистским приемом, так как государство сохраняло все бразды правления экономикой. Корпоративистская фразеология была ширмой, скрывавшей централизованное государство, и это неудивительно, так как Салазар был убежденным монархистом.

К 1936 г. Салазар был не только премьер-министром, но и министром финансов, иностранных дел и военным министром. За год до этого он заявил, что «есть много дел, которые, кажется, только я могу сделать». За редким исключением его министры были бесцветными фигурами. В первой половине ХХ в. старая аристократия потеряла престиж и экономическое влияние. Но Салазар вытащил некоторых из них на политическую сцену [8, 68—83].

В начале существования «нового государства» мракобесие быстро вернуло ранее утерянные позиции, значительно их усилив, став одной из основных черт режима. Это было наиболее очевидно в области образования. В 30-е гг. ХХ в. 70% населения не умело читать. Однако важные фигуры «нового государства» открыто заявляли о благе безграмотности для бедных, считая, что умение читать заразит низшие слои вредными литературными идеями. По их мнению, все, что должен был знать простой человек, — это три главных достижения Португалии — Реконкисту, Великие географические открытия и восстановление независимости в 1640 г. Но еще большее значение, чем сохранению безграмотности, придавалось религиозному обучению детей, которое должно было способствовать восприятию идейных основ режима. Салазар заявил в 1932 г.: «Я считаю более важным делом создание элиты, чем обучение народа чтению». Это было его убеждением всю жизнь, несмотря на более поздние заявления в пользу образования. Следствием такой позиции диктатора была 40%-ная безграмотность населения в 1950 г. и 15%-ная в 1970 г.

Главным средством, с помощью которого Оливейра Салазар добивался конформизма, подавляя информацию и ценности, враждебные его режиму, была цензура. Даже президент США Джон Кеннеди был в списке запрещенных авторов. Салазар часто делал два разных заявления по одному и тому же поводу — для заграницы и для Португалии [8, 98—101].

Одним из примеров вмешательства Салазара в личную жизнь граждан были два его указа в 1940 г. В одном из них Салазар запрещал офицерам и другим госслужащим гражданские браки и вменял в обязанность венчание в церкви; в католической стране разводы были невозможны, и это делало браки офицеров пожизненными. Однако этот указ был лишь частью целого. Второй указ, запрещавший офицерам жениться на женщинах без университетского образования, требует двух пояснений. Во-первых, университетское образование в такой бедной стране, как Португалия в 1940 г., могли позволить себе лишь состоятельные семьи, особенно для дочерей, во-вторых, у казны не было средств платить офицерам сносное жалование. Это означало во многих случаях женитьбу на постылых женщинах или холостяцкую жизнь; в том и в другом случаях это если и не вело к распутству, то коверкало судьбы людей. И все это на форе конкордата с Ватиканом от 7 мая 1940 г., согласно которому гражданский брак и развод сохранялись.

По конкордату с Ватиканом 1940 г. государство оплачивало 30% строительства церквей, если верующие собирали 70%. Церкви и семинарии освобождались от налогов. От Закона Божия в школах нельзя было уклониться. Правда, по назначению епископов Ватикана предшествовала процедура согласования кандидатур с португальским диктатором. Отделение церкви от государства хотя и сохранялось, но государство восстанавливало почти все привилегии церкви, существовавшие при монархии, включая финансовую поддержку. Церковь оставалась в Португалии очень влиятельной, особенно на севере страны: в 1972 г. 90% католиков регулярно посещали церковь по воскресеньям, а на юге же — только 5—10%. На севере на 1000 католиков приходилось два священника, а на юге — один на 12 тыс. Церковь теряла свое влияние особенно на юге (во время опроса 1972 г. 85% населения объявили себя католиками, а 12% неверующими) из-за того, что она была защитницей режима. Священники, возвышавшие свой голос против бедности и гонений, в салазаровскую эпоху лишались приходов и изолировались от прихожан.

С 1945 г. Португалия вдруг стала именоваться «органической демократией», в которой не было места плюрализму. Впрочем, не только плюрализм оставался под запретом. До конца своих дней Салазар был убежден во вредности всеобщего избирательного права. Он не собирался ничего менять в своем режиме [8, 123—129].

Салазар виновен в стагнации Португалии в послевоенные годы. Он был не только антикоммунистом, но и чрезвычайно узким доктринером. Для него имена Кейнса или Гелбрейта были не более приемлемы, чем Маркса и Ленина. Он не пустил на финансирование экономического развития страны накопленные за время Второй мировой войны золотые запасы (433 млн дол. США в конце войны вместо 93 млн дол. в ее начале). Португалия к концу войны не имела долгов и сохранила колонии. У Салазара была навязчивая идея экономического развития внутри Португальской империи, что сужало рынок, приводило к самоизоляционизму. В конце своего правления он заявил: «Мы одиноки, но горды в своем одиночестве».

Салазар отверг план Маршалла, отказался от кредитов, в то время как остальные страны Европы, пострадавшие от войны, сделали это и быстро не только восстановили экономики своих стран, но и пошли вперед, например, Греция, по всем параметрам, сравнимая с Португалией.

Сельское хозяйство стагнировало при Салазаре еще больше, чем в годы Первой республики. Архаичное землевладение требовало реформ. Владельцы латифундий сохраняли аренду земли фермерами вместо развития крупного машинного производства. Крестьяне покидали деревню, разоряясь, земли пустели, импорт продовольствия рос [8, 137—139]. В конце 40-х гг. относительно низкие цены на продовольствие устанавливались правительством для того, чтобы дать промышленникам возможность сократить до минимума заработную плату рабочих и получить прибыли для инвестирования в промышленность. Тем самым наносился вред сельскохозяйственному производству. Фонды социального страхования использовались также в интересах крупнейших индустриальных монополий [12, 70].

Португалия даже в середине ХХ в. оставалась страной с преимущественно сельским населением. В 1958 г. только 16,4% всех португальцев жили в городах, а остальные — в селениях с количеством жителей менее двух тысяч, тогда как в Испании, например, городское население составляло в то же время 39,8% [5]. Поэтому неудивительно, что стоимость промышленной продукции Португалии в 1934 г. составила 1/5 стоимости сельскохозяйственной продукции [7, 141], и это соотношение мало изменилось до 1960 г., когда продукты сельского хозяйства и лесоводства составили 80% национального дохода и 3/4 экспорта Португалии [7, 118].

В 1945 г. нейтральная Португалия, предоставлявшая во время Второй мировой войны США и Англии Азорские острова для военных баз, с одной стороны, и продававшая вольфрам Германии — с другой, была в более выгодном положении, чем разрушенная Западная Европа. Это был шанс для Португалии наверстать упущенное в своем развитии, но этого не случилось. В 1950 г. валовой национальный продукт Португалии вырос по сравнению с предвоенным 1938 г. на 31%, а во Франции — на 45%.

В 1953 г. португальское правительство вопреки убеждению Салазару приняло свой первый официальный план национального экономического развития на шесть лет (1953—1958), основанный на собственных финансовых ресурсах при условии, что 60% новых инвестиций будут предоставлены национальным капиталом. В 1955 г. были построены целлюлозная фабрика и сахарорафинадный завод. План предусматривал индустриальный рост — 8% ежегодно, но он не был выполнен в сельском хозяйстве. Второй шестилетний план (1959—1964) был направлен на индустриализацию и привлек 25% капиталов из-за границы, обеспечив такие же темпы роста, как и в предыдущие 6 лет. Третий план (1965—1967) был коротким и направленным на увеличение экспорта, а четвертый (1968—1973) опять был нацелен на индустриализацию [5].

Только в апреле 1965 г. Салазар издал декрет, разрешавший иностранные капиталовложения в португальскую экономику, иностранные инвестиции выросли с 1,5% в 1960 г. до 27% в 1970 г. Перелом наступил после того, как начались войны за освобождение колоний и потребовались новые ресурсы для армии, при этом часть прежних колониальных поставок прекратилась [8, 50]. Причиной интереса иностранных инвесторов стала низкая стоимость рабочей силы в Португалии.

К 1972 г. немецкий капитал стал главным инвестором, в отличие от начала века, когда лидировали англичане. За 12 лет Германия увеличила инвестиции в 24 раза. Этому способствовали существовавшие двусторонние связи: например, португальские рабочие отправлялись в Германию на работу, а немцы — в Португалию на отдых. Влияли на инвестирование в португальскую промышленность и политические причины, например, база ВВС в Бежа использовалась для тренировок люфтваффе [7, 150]. Бельгия, Франция, Швеция, Нидерланды и Швейцария инвестировали в португальскую промышленность традиционно; с 70-х гг. стали поступать капиталы из Японии, Канады и США.

Хотя в начале 80-х гг. промышленность занимала 34% активного населения и давала 35% валового внутреннего продукта [7, 148], зависимость от иностранного капитала делала еще неокрепшую португальскую промышленность очень уязвимой и хрупкой [7, 150—153]. В основном развивались черная металлургия и нефтехимия. Внимание уделялось синтетическим волокнам, удобрениям, фармации. Некоторые верфи были переориентированы на очистку супертанкеров, поставлявших нефть в Европу, т. е. иностранные инвестиции шли в экологически вредные отрасли промышленности. Развивались связь, энергетика и инфраструктура (шоссе, железные дороги, мосты), но часто за счет урезания социального обеспечения и образования. Национальный капитал участвовал в развитии новых секторов промышленности, но традиционно главенствовал в текстильной и пищевой промышленности.

По закону, названному Актом контроля за промышленностью, требовалось обязательное разрешение правительства на строительство фабрики, переориентацию существовавшей на новое производство, расширение успешно функционировавшей фабрики. Если кто-то обращался в правительство, то любой другой мог оспорить поданную заявку в целях, например, борьбы с конкурентом. Мелкие предприниматели разорялись. Чиновничеству было раздолье: кумовство, лицензии и штрафы душили страну. Даже для ремонта стены требовалась лицензия [8, 141; 10, 104], а соответственно и связи в чиновных кругах.

В Португалии уже в 30-е гг. образовалась тесная спайка высшей бюрократии и ведущих португальских предпринимательских групп. Наикрупнейшие компании часто нанимали ушедших в отставку министров и других чиновников высокого ранга. Большинство больших частных фирм имели в совете директоров представителей правительства. Все трудовые споры предпринимателей и рабочих разрешались специальными трибуналами, решения которых были окончательными. Забастовки и локауты были запрещены.

Предпринимательство Португалии развивалось в условиях бросовых цен на сырье из колоний, строгого протекционизма внутриимперского рынка, подавления конкуренции, т. е. все противодействовало возникновению среднего класса. Страной правил диктатор при поддержке благодарных ему крупных монополистов. Салазар, отвергая свободную конкуренцию, поощрял возникновение олигархического капитала. Результатом салазаризма был жуткий контраст между малочисленной группой богатых и абсолютным большинством населения, жившим в нищете. На душу населения доход в Португалии в 1960 г. составил 162 дол. — самый низкий уровень в Европе, тогда как в США — 1453 дол. В Британии он был в 5 раз больше, чем в Португалии, но в 1961 г. пять самых богатых людей Португалии были существенно богаче, чем пять самых богатых британцев. В Португалии в это время 55% прибыли доставалось владельцам капитала, а 45% — людям труда, в промышленно же развитых странах 30% — первым и 70% — вторым. В результате в 1960 г. детская смертность в Португалии была самой высокой в Европе (88,6 на 1 тыс. рожденных детей), самая высокая смертность от туберкулеза (51 умерший на 1 тыс. жителей в 1962 г.), который относится к социальным болезням. Первый министр здравоохранения появился в Португалии в 1958 г. [8, 141—143].

В начале сентября 1968 г. Салазар тяжело заболел: кровоизлияние в мозг после падения со сломавшегося под ним стула. На заседании Госсовета 17 сентября 1968 г. было заявлено, что «Салазар должен умереть премьер-министром». И хотя это заявление не нашло поддержки, фактом является то, что на протяжении почти двух лет от уволенного в отставку по болезни Салазара скрывали назначение нового премьер-министра. Это был театр абсурда: в октябре 1969 г. Салазар участвовал в парламентских выборах в качестве премьер-министра, т. е. в больничной палате для экс-диктатора был разыгран спектакль с процедурой голосования, а у его постели проходили фиктивные заседания совета министров. Он даже давал интервью, например, французской газете «Орор», которое цензура запретила перепечатывать в португальских газетах из-за их бредового, с точки зрения португальского читателя, содержания [12, 143—144].

22 сентября 1968 г. страну возглавил Марселу Каэтану. Индустриальный рост продолжался, но сама промышленность сохраняла архаичный характер: большая доля малых предприятий делала экономику низкорентабельной особенно в текстильной и лесообрабатывающей промышленности [7, 150—154].

Серьезные отрицательные социальные и экономические последствия имела политика правительства в области оплаты труда. Низкие зарплаты приводили к низкой покупательной способности португальцев, 18 из которых могли купить столько же, сколько 5 западноевропейцев. Нация не богатела.

Португалия всегда была и сейчас остается страной с низкоэффективным сельским хозяйством: в 1983 г. она импортировала продуктов питания на сумму 899 млн дол., т. е. около 63% всех потребленных. Низкая производительность труда, архаичная агротехника удерживали в сельском хозяйстве большое количество людей, которое хотя и снижалось, но оставалось большим: в начале первой республики, т. е. в 1910 г. в сельском хозяйстве было сосредоточено 50% рабочей силы, в 1960 г. — 42%, в 1970 г. после реформ — 30%, а в начале 80-х гг. — 28% [7, 118].

После того как первая республика ввела сельхозкредиты и кассы взаимопомощи, государство долгое время не поддерживало сельское хозяйство, а все инвестиции направляло в промышленность. И только в 60-е гг. лишь 6% капитала было вложено в аграрный сектор экономики. Нельзя сказать, что рентабельность сельского хозяйства была нулевой, но приоритет отдавался промышленности.

Аграрная структура в Португалии в течение долгого времени была тормозом в развитии сельского хозяйства. Тип собственности и способы хозяйствования оказывали отрицательное воздействие на экономику. Средняя площадь хозяйств в Португалии — 4 га — самая малая в Европейском союзе (ЕС). Но размеры участков на севере и на юге страны сильно различаются. В 1968 г. средний размер участка в районе Эвора на юге был 50 га, а в северной провинции Миньо — 1,5 га. В районе г. Бежа 24 собственника имели свыше 2500 га каждый, а в провинции Миньо 20 тыс. участков были так малы, что не облагались земельным налогом. Несмотря на сильную эмиграцию из провинции Миньо, спрос на землю был велик, и на участке площадью 1 га арендовались десятки наделов. На севере Португалии бытует пословица: «Корова, пасущаяся на лугу, унавоживает участок соседа».

Такое землевладение на севере — препятствие прогрессу: использование техники невозможно, да и нельзя на крохотном участке на нее заработать; по этой же причине нельзя покупать землю и укрупнять участки; севообороты отсутствуют. В результате сельское хозяйство севера страны ориентировано на удовлетворение местного спроса [7, 129—132].

В сельском хозяйстве на юге Португалии имеются крупные хозяйства, но там свои проблемы. Малоплодородные почвы и засушливый климат требуют удобрений и воды (на севере спрос на землю потому и выше, что нет острого дефицита воды). В ХХ в. проблему орошения пытались решить, но из 625 тыс. га орошаемых угодий более 500 тыс. га были орошены за счет многочисленных маленьких емкостей. Часты засухи, и в 1981 г., например, водоемы в Алентежу были пусты. Из-за высокой вероятности засухи мелкие арендаторы не рискуют разводить доходные культуры, как, например, томаты, и ограничиваются менее рентабельными культурами.

Было бы ошибочно полагать, что все сельскохозяйственные угодья архаичны. На землях Бежа и Эворы крупные компании вели капиталистические хозяйства на площади до 17 тыс. га. В 60-х гг. аграрный сектор стал прибыльным при вложении капитала в виноградники и интенсивное животноводство. Другие культуры были отсечены политикой правительства. На орошаемых землях не производились ни подсолнечник, кроме как на корм скоту, ни табак, ни сахарная свекла, так как все эти продукты правительство старалось получить в более благоприятных условиях в своих колониях [7, 124—125].

А в колониях дела шли от плохого к худшему.

В 1954 г. независимая Индия заняла португальские колонии на своей территории в Дадре и Нагархавели. В 1960 г. Салазар добился в Международном суде в Гааге признания прав Португалии на Гоа. Это был его последний успех. В декабре 1961 г. индийские войска захватили Гоа, Даман и Диу.

В том же году начался крупный мятеж в африканских колониях. Введение в 1950 г. обязательных работ в Сан-Томе привело к бунту, который власти подавили. В то же время началось сопротивление в Анголе. В январе 1961 г. патриоты атаковали тюрьмы Луанды, чтобы освободить своих товарищей. На севере Анголы повстанцы начали бои, в результате которых погибло 7 тыс. человек, в основном африканцев. Массивная переброска войск позволила восстановить положение. Правительство арестовало некоторых служителей церкви, протестовавших против войны. Это произошло при молчаливом согласии иерархов и нанесло большой моральный урон колониальной епархии.

В других колониях также стали возникать движения за независимость. В 1960 г. комитет освобождения Сан-Томе и Принсипи стал движением за независимость, базировавшимся в Либревиле (Габон). В 1964 г. настал час Мозамбика, где Фронт освобождения Мозамбика (Фрелимо) воссоединил различные движения, имевшие влияние.

С тех пор Португалия была вовлечена в трудные и многочисленные войны. Срок службы в армии был установлен 4 года. Расходы на войны съедали половину бюджета. Многие военные подвергали сомнению эту авантюру не в силу их либерализма, а из-за трезвой оценки возможностей армии и экономики Португалии. В 1962 г. в отставку был уволен министр обороны. Это означало, что правительство встало на путь войны до победы без учета затрат. В 1974 г. военные силы насчитывали 235 тыс. человек, или 7% активного населения, что было в 10 раз больше численности армии в 1964 г.

Экономика, нацеленная только на войну, саморазрушительна. С 1961 г. увеличилась эмиграция. Однако война долгое время была популярна. Зарплаты в колониях были повышены и рассматривались как благо. Отдельные отрасли промышленности, особенно оружейные, развивались, и рабочие получали повышенные зарплаты. Во время операций против партизан количество погибших в войсках метрополии было около 8 тыс. человек, т. е. в 10 раз меньше, чем в Первую мировую войну.

Если общественное мнение Португалии было заморожено, то во всем мире африканское движение за независимость находил поддержку, особенно в освободившихся от колониализма странах. Были небезразличны к этому и церкви разных конфессий. Протестантстские миссии способствовали идее независимости и пытались найти поддержку у церквей англосаксонского мира. Католическая церковь, казалось бы, старалась дистанцироваться от Лиссабона. Визит Папы в Бомбей (Индия) в 1964 г. воспринимался многими как упрек Португалии, и этот визит рассматривался как знак непризнания политики Салазара. Во время своего визита в ООН Папа поддержал эту организацию, которая с самого начала событий оказывала давление на Португалию, чтобы та изменила свою политику. В июле 1970 г. Павел VI дал аудиенцию многим главам национально-освободительных движений во время их поездки в Рим, в том числе лидерам сопротивлений в португальских колониях. Молчание большинства португальской прессы стало дезинформацией общественного мнения [7, 198—201].