От критической теории к теории коммуникативного действия - Алхасов А.Я

детерминирует толкование их эксплицитных выражений. Сёрль принял это учение эмпирической прагматики. Он критикует господствующее с давних пор воззрение, согласно которому предложения приобретают буквальное значение только на основе правил применения содержащихся в них выражений. Я также конструировал значение речевых актов прежде всего в этом смысле как буквальное значение. Это конечно нельзя (S.450) вообще мыслить независимо от контекстных условий. Для каждого типа речевых действий должны выполняться общие контекстные условия, чтобы говорящий мог добиться иллокуционерного успеха. Но эти общие контекстные условия должны были опять-таки позволить сделать выводы о буквальном значении применяемых в стандартных речевых действиях языковых выражений. Фактически знание условий, при которых речевое действие может быть принято как имеющее силу, может и не зависеть полностью от контингентного фонового знания, если формальная прагматика не хочет терять свой предмет.

Но теперь с помощью простых утверждений (>Кошка на ковре<) и императива (>Дайте мне гамбургер<) Сёрль показывает, что условия истинности и, соответственно, условия выполнения примененных в них предложений высказывания и требования не могут уточняться независимо от контекста. Когда мы начинаем с того, чтобы варьировать относительно глубоко лежащие и тривиальные фоновые допущения, то мы замечаем, что по видимости контекстно-инвариантные условия действенности меняют свой смысл, то есть не являются абсолютными. Сёрль не заходит так далеко, чтобы оспаривать наличие буквального значения у предложений и выражений. Но он защищает тезис о том, что буквальное значение выражения относительно для фона изменчивого имплицитного знания, которое участники нормальным образом считают тривиальным и само собой разумеющимся.

Тезис об относительности не имеет того смысла, чтобы редуцировать значение речевого акта к тому, что говорящий подразумевает под ним в случайном контексте. Сёрль не утверждает о простом релятивизме значения языковых выражений; так как их значение не меняется ни в коем случае с переходом от одного случайного контекста к следующему. Относительность буквального значения выражения мы открываем скорее только через способ проблематизации, которым мы не владеем непосредственно. Он появляется вследствие объективно выступающих проблем, который колеблют нашу естественную картину мира. Это фундаментальное фоновое знание, которое должно молчаливо расширить знание условий допустимости стандартизированных с помощью языка выражений (S.450-451) с тем, чтобы слушатель мог понять их буквальное значение, обладает примечательными свойствами: это имплицитное знание, которое не может быть представлено в конечном множестве пропозиций; это холисти-чески структурированное знание, элементы которого указывают друг на друга; и это знание, которое не находится в нашем распоряжении в том отношении, что мы не можем осознать его по желанию и подвергнуть сомнению. Если философы все же

131

попытаются сделать это, то это знание проявляется в образе дос-товерностей здравого смысла, которыми, например, интересовался Дж.И.Мур, и которых касается в своих размышлениях «О достоверности» Виттгенштейн.

Виттгенштейн называет эти достоверности составными частями наших картин мира, «которые закреплены во всех моих вопросах и ответах настолько, что я ничего не могу беспокоить в них». В качестве абсурдных проявляются только те мнения, которые не переходят в убеждения столь же бесспорные, сколь и фундаментальные: «Не так, как если бы я мог описать систему этих убеждений. Но мои убеждения образуют систему, здание». Виттгенштейн характеризует догматизм повседневных фоновых допущений и навыков тем же способом, что и А.Шютц модус самоочевидности, в котором жизненный мир наличествует как пререфлексивный фон: «Ребенок учится верить во множество вещей. То есть он учится действовать согласно своей вере. Он все дальше и дальше выстраивает для себя систему того, во что поверил, и в ней нечто стоит незыблемо, нечто более или менее подвижно. То, что стоит прочно, делает это не потому, что оно само по себе очевидно и просвечиваемо, а оно удерживается тем, что его окружает.» То есть буквальые значения относительны для глубоко закрепленного, имплицитного знания, о котором мы в нормальном случае ничего не знаем, потому что оно просто непроблематично и не вторгается (hieinreicht) в область коммуникативных выражений, которые могут быть действенными или недейственными: (S.452) «Если истинное есть обоснованное, то основание не является ни истинным, ни ложным.»

Сёрль раскрывает этот слой функционирующего в повседневности знания картины мира как фон, в который слушатель должен поверить, если он должен понимать буквальное значение речевых актов и действовать коммуникативно. При этом он направляет взгляд на континент, который остается скрытым, коль скоро теоретик анализирует речевое действие с угла зрения говорящего, который со своим выражением относится к чему-то в объективном, социальном и субъективном мире. Только с возвращением к образующему контекст горизонту жизненного мира, из которого участники коммуникации достигают согласия между собой о чем-либо, поле зрения меняется так, что становятся явными точки присоединения теории действия к теории общества: понятие общества должно быть связано с комплементарным понятию коммуникативного действия понятием жизненного мира. Тогда коммуникативное действие становится интересным в первую очередь как принцип социализации (Vergesellschaftung); и одновременно процессы общественной рационализации приобретают иное значение (Stellenwert). Они скорее осуществляются в имплицитных структурах жизненного мира, нежели, как это полагал Вебер, в эксплицитно познанных ориентациях действия. Во втором промежуточном рассмотрении я вновь займусь этой темой.

132

16. Жизненный мир и коммуникативное действие

(S.182) 1. Понятие жизненного мира и герменевтический идеализм понимающей социологии

Я хотел бы эксплицировать понятие жизненного мира и для этой цели восстановить нить наших коммуникационно-теоретических рассуждении. Намерение не состоит в том, чтобы и дальше продолжать формальнопрагматическое исследование коммуникативного действия; я хочу, скорее, исходить из этого понятия, коль скоро оно проанализировано, и перейти к вопросу о том, как, со своей стороны, жизненный мир, в котором коммуниккативно действующие лица «изначально» ("immer schon") двигаются, ограничивается и меняется через структурное изменение общества в целом.

Понятие жизненного мира я ввел попутно, а именно из реконструктивной исследовательской перспективы. Оно образует комплементарное коммуникативному действию понятие. Формальнопрагматический анализ, подобно феноменологическому анализу жизненного мира у позднего Гуссерля или (разумеется не осуществленному систематически) анализу форм жизни у позднего Виттгенштейна, нацеливается на структуры, которые в противоположность историческим проявлениям партикулярных жизненных миров или форм жизни заданы в качестве инвариантных. На этом первом шаге мы миримся с разделением формы и содержания. До тех пор пока мы придерживаемся формальнопрагматической перспективы исследования, мы можем принять проблемы, которые до сих пор обсуждались в рамках трансцендентальной философии, то есть уделять здесь внимание структурам жизненного мира вообще.

Прежде всего я хотел бы выяснить, как жизненный мир относится к трем мирам, которые лежат в основе определения ситуаций, общих для действующих с ориентацией на взаимопонимание субъектов (1). Понятие жизненного мира, присутствующего в коммуникативном действии в качестве контекста, должно разрабатываться на основе феноменологического анализа жизненного мира и поставлено в связь с дюркгеймовским понятием коллективного сознания (2). Однако оно непригодно для непосредственно эмпирического анализа. Обычные в понимающей социологии понятия жизненного мира связаны с по-вседневностными понятиями, которые служат в первую очередь описательному изложению исторических данностей и социальных отношений (3). От этого горизонта отмежевывается исследование функций, которые коммуникативное действие заимствует для сохранения структурно отдифференцированного жизненного мира. С помощью этих функций можно выяснить необходимые условия для рационализации жизненного мира (4). При этом мы упираемся в границы теоретических подходов, которые идентифицируют общество одновременно как систему и жизненный мир (5).

(1) ... (S.185) Итак, фон для коммуникативных выражений образуют

133

определения ситуаций, которые, будучи измеренными на актуальной потребности во взаимопонимании, должны совпадать в достаточной степени. Если эта общность не может быть предположена, то акторы должны с помощью установленных (eingesetzten) с ориентацией на взаимопонимание средств попытаться осуществить стратегическое действие, привести (herbeizufuehren) общее определение ситуации или - что в повседневной коммуникативной практике происходит главным образом в форме «результатов ремонта» ("Reparaturleistungen") - действовать непосредственно. Каждое новое выражение означает испытание (Test) также

ив случаях, (S.185-186) когда в этом нет необходимости: имплицитно предлагаемое говорящим определение ситуации действия либо подтверждается, модифицируется, частично сдерживается (suspendiert), либо вообще подвергается сомнению (wird ... in Frage gestellt). Это бесконечный процесс определения и переопределения означает подчинение содержаний мирам (Zuordnung von Inhalten zu Welten) - как раз согласно тому, что соответственно имеет силу (gilt) в качестве совпадающе интерпретированной составной части объективного мира, что - в интерсубъективно признанной нормативной составной части социального мира или что - в качестве привилегированно доступной приватной составной части субъективного мира. С каждым общим определением ситуации они очерчивают линию границы между внешней природой, обществом и внутренней природой и одновременно обновляют разграничение между собой как интерпретаторами, с одной стороны, внешним миром и своими соответствующими внутренними мирами, с другой стороны.

(S.187) Однако ситуации «определяются» не в смысле резкого отграничения. Ситуации всегда имеют некий горизонт, который смещается вместе с темой. Ситуация есть выделяемый через тему, артикулируемый через цели и планы действия отрывок из жизненно-мировых связей отсылок

ипередач, которые упорядочены концентрически и вместе с растущим пространственно-временным и социальным удалением становятся одновременно более анонимными и диффузными.

Тема предстоящего перерыва на завтрак, план выпивки пива (Bierholens), в отношении которого речь ведется на эту тему, отграничивают из жизненного мира непосредственных участников некую ситуацию. Эта ситуация действия представляет себя как область актуальных (S.187-188)

потребностей в согласовании и возможностей действия...

Однако границы зыбки (fliessend). ... Смещается тема и вместе с ней горизонт ситуации, то есть: ситуационно релевантный отрывок жизненного мира, для которого с учетом актуализированной возможности действия возникает потребность в согласовании. Ситуации имеют границу, которая может быть перейдена в любое время; отсюда введенная Гуссерлем картина горизонта, который может смещаться в зависимости от местоположения и который, если двигаться по неровному ландшафту, может расширяться и сжиматься.

Ситуация действия образует для участников соответственно центр их

134

жизненного мира; она имеет подвижную границу, так как ей указано на комплексность жизненного мира. Жизненный мир, к которому принадлежат участники коммуникации, всегда определенным образом присутстует; но все же только так, что он образует фон для актуальной сцены. Коль скоро такая связь отсылок волечена в ситуацию, становится составной частью ситуации, то она утрачивает свою тривиальность и бесспорную прочность (Soliditaet). Когда то обстоятельство, что новый сотрудник не застрахован против несчастных случаев на работе (S.188-189), неожиданно переходит в релевантную сферу тематического поля, то оно может эксплицитно выразиться в языке, а именно в различных иллокуционерных ролях: говорящий может утверждать, что р, он может сожалеть или утаивать, что р; он может упрекать, что р, и т.д. Обстоятельство может, коль скоро оно стало составной частью ситуации, быть осознано и про-блематизировано в качестве факта, содержания нормы, содержания переживания. До того, как то же самое обстоятельство потребует ситуационной релевантности, оно уже дано только в модусе жизненно-мировой самоочевидности {lebensweltlichen Selbstverstaend-lichkeit), в которую заинтересованное лицо (Betroffene) посвящено интуитивно, не считаясь с возможностью проблемати-зации. Оно даже не «осознается» в точном смысле слова, если знание характеризуется тем, что оно может быть обосновано или оспорено. Лишь ограниченные отрывки жизненного мира, которые вводятся в горизонт ситуации, образуют могущий быть тематизированным контекст ориентированного на согласование действия и подпадают под категорию знания. Из этой повернутой к ситуации перспективы жизненный мир является в качестве самоочевидностей и незыблемых убеждений, которые участники коммуникации используют для кооперативных процессов толкований. Но единичные элементы, определенные самоочевидности мобилизуются в форме согласуемого (konsentierteri) и одновременно проблематизируемого знания только в том случае, если они становятся релевантными для ситуации.

(S.190) Если мы, ..., допускаем внутреннюю связь между структурами жизненного мира и структурами языковой картины мира, то языку и культурному наследию полагается (kommt... zu) определенным образом трансцендентальная позиция по отношению ко всему, что может стать составной частью ситуации. Язык и культура ни не совпадают с формальными понятиями мира, с помощью которых участники коммуникации совместно определяют свою ситуацию, ни не являются в качестве чего-то пребывающего внутри мира (Inner-weltliches). Язык и культура конститутивны для самого жизненного мира. Они ни не образуют один из формальных миров, которым участники коммуникации подчиняют (zuordnen) составные части ситуации, ни не встречаются как нечто в объективном, социальном или даже субъективном мире. Участники коммуникации - тем что они выполняют или понимают речевое действие - двигаются внутри своего языка настолько глубоко, что они не могут представить себе актуальное выражение как "нечто интерсубъективное" тем же способом,

135

каким они испытывают (erfarhen) некое событие в качестве чего-то объективного, каким они сталкиваются с ожиданием поведения как чем-то нормативным или переживают и, соответственно, приписывают желание, чувство как нечто субъективное. Медиум согласования пребывает в своеобразной полутрансценденции. Пока участники коммуникации сохраняют свою перформативную установку, актуально используемый язык остается за их спиной. По отношению к нему говорящий не может занять никакой экстрамунданной позиции. Это же действительно и для культурных образцов толкования, которые традированы в этом языке. В семантическом аспекте язык обладает специфическим свойством с артикулированной в языке картиной мира. Естественные языки (S. 190-191) консервируют содержания традиций, которые обладают постоянством только в символических формах, и главным образом в языковых воплощениях. При этом культура оставляет отпечаток также и на языке; так как семантическая сила (мощь - Kapazitaet) языка должна быть соразмерной комплексности накопленных культурных содержаний, образцов толкования, ценностных образцов и образцов выражения.

Этот запас знаний обеспечивает членов (жизненного мира - прим. сост.) непроблематичными, сообща подразумеваемыми в качестве гарантированных, фоновыми убеждениями; и из последних формируются соответственно контекст процессов согласования, в которых участники используют испытанные определения ситуаций или вырабатывают новые. Участники коммуникации преднаходят связь между объективным, социальным и субъективным мирами, которому они соответственно противостоят, уже (S.191) содержательно интерпретированным. Когда они переступают горизонт данной ситуации, они не могут ступить в пустоту; они вновь обнаруживают себя таким же образом в другой, отныне актуализированной, все же предынтерпретированной области культурно самоочевидного. В коммуникативной повседневной практике не существует никаких просто неизвестных ситуаций. Новые ситуации также всплывают из жизненного мира, который построен из всегда уже вызывающего доверие (vertrauten) запаса знаний. По отношению к нему (жизненному миру - прим. сост.) коммуникативно действующие лица могут занять эктрамунданную позицию столь же мало, сколь по отношению к языку как медиуму процессов взаимопонимания, через которые жизненный мир сохраняет себя. Тем, что они используют культурное наследие, они продлевают также его жизнь.

Таким образом, категория жизненного мира имеет иной статус, нежели до сих пор обсуждавшиеся формальные понятия мира. Последние, вместе с крити-зируемыми притязаниями на значимость, образуют категориальный инструментарий, который служит помещению проблематичных, т.е. нуждающихся в объединении, ситуаций в содержательно уже интерпретированный жизненный мир. С помощью формальных понятий мира говорящий и слушатель могут квалифицировать возможных референтов своих речевых действий так, что они могут относиться к чему-то объективному, нормативному и субъективному. В противоположность этому

136

жизненный мир не позволяет подобных соответствий; с его помощью говорящий и слушатель не могут относиться к чему-то как к "чему-то интерсубъективному". (S. 192) Коммуникативно действующие лица всегда двигаются внутри горизонта своего жизненного мира; они не могут выйти за пределы этого горизонта. Как интерпретаторы они сами вместе со своими речевыми действиями принадлежат к жизненному миру, но они не могут относиться "к чему-то в жизненном мире" таким же образом, как к фактам, нормам или переживаниям. Структуры жизненного мира устанавливают формы интерсубъективности возможного согласования. Своей экстрамунданной позицией по отношению к внутри-мировому, о котором участники коммуникации могут достигать взаимопонимания, они обязаны им (структурам жизненного мира -прим. сост.). Жизненный мир является как бы трансцендентальным местом, в котором встречаются говорящий и слушатель; где они могут взаимно выдвинуть притязание по поводу того, что их выражения совпадают с миром (объективным, социальном и субъективным миром); и где они могут критиковать и подтверждать притязания, выразить свое несогласие или достичь согласия. Одним словом:

кязыку и культуре участники не могут занимать in actu ту же дистанцию, что

кцелостности фактов, норм и переживаний, по поводу которых возможно согласование.

(S. 203) До сих пор мы, с опорой на феноменологические исследования, ограничивались культуралистским понятием жизненного мира. Согласно ему культурные образцы толкования, ценностей и выражений служат в качестве ресурсов для достижения согласования участниками интеракции, которые вырабатывают общее определение ситуации и хотели бы в его рамках достичь консенсуса о чем-то в мире. Интерпретированная ситуация действия описывает тематически раскрытое пространство альтернатив действия, т.е. условий и возможностей для осуществления планов. К ситуации относится все, что проявляет себя в качестве ограничения для соответствующих альтернатив действий. В то время как актор сохраняет за спиной жизненный мир в качестве ресурса ориентированного на согласование действия, ограничения, которые накладываются на обстоятельства осуществления его планов, являются ему как составные части ситуации. И (S. 204) последние могут быть разделены в системе соотнесенных понятий трех формальных понятий мира на факты, нормы и переживания.

Здесь напрашивается мысль об идентификации жизненного мира с культурно унаследованным фоновым знанием; так как культуру и язык обычно не причисляют к составным частям ситуации. Они никоим образом не ограничивают пространство для действий и не подпадают также под какое-то из формальных понятий мира, с помощью которых участники согласовываются относительно ситуации. Они не нуждаются ни в каком понятии, с помощью которого они могли бы быть схвачены как элементы ситуации действия. Культура и язык в редкие мгновения, когда они

перестают действовать в качестве ресурсов, вырабатывают то

137

своеобразное сопротивление, о котором мы узнаем в ситуациях разрушенного взаимопонимания. Тогда требуются восстановительные способности переводчиков, интерпретаторов и терапевтов. В их распоряжении, если они хотят ввести в общее толкование ситуации дисфункционально действующие элементы жизненного мира - непонятные выражения, непроглядываемые (undurchsichtige) традиции, в крайнем случае нерасшифрованный язык, -имеются только три известных понятия мира. Они должны идентифицировать элементы жизненного мира, которые перестают действовать как ресурсы, в качестве фактов, ограничивающих пространство действия.

Иначе чем с культурой обстоит дело с институциональными порядками и личностными структурами. Они могут полностью ограничить пространство инициативы участников, выходить им навстречу как составные части ситуации. Поэтому они также подпадают под одно из формальных понятий мира в качестве нормативного или субъективного, так сказать, с самого начала. Однако это обстоятельство не может склонить к допущению, что нормы и переживания (подобно фактам и, соответственно, вещам и событиям) могут выступать исключительно в качестве чего-то, по поводу чего участники интеракции достигают взаимопонимания. Они могут приобрести (S. 204) двойственный статус - в качестве составных частей социального и, соответственно, субъективного мира, с одной стороны, в качестве структурных компонентов жизненного мира, с другой стороны.

Действие, или овладение ситуацией, представляется как круговой процесс, в котором актор одновременно является обоими - инициатором вменяемых действий и продуктом наследии - в которых он пребывает, - солидарных групп, к которым он (S. 205) принадлежит, процессов социализации и научения, которым он подвержен. В то время когда "a fronte" (спереди, перед лицом) ситуационно-релевантный фрагмент жизненного мира навязывается как проблема действующему лицу, которую он должен решить по собственной режиссуре, "а tergo" этот фрагмент извлекается из фона жизненного мира, который ни в коем случае не состоит только из культурных достоверностей. Этот фон состоит также из индивидуальных навыков, интуитивного знания о том, как справляются с ситуацией, и из социального прижившихся практик, из интуитивного знания о том, на что можно полагаться в некоторой ситуации, не меньше, чем из узнанных тривиальным способом фоновых убеждений. Общество и личность становятся действительными не только как ограничения, они служат также и ресурсами. Несомненность жизненного мира, из которого именно осуществляется коммуникативное действие, обязана также той надежности, которой актор обязан испытанными солидарностями и компетенциями. Вообще, парадоксальный характер жизненно-мирового знания, которое обеспечивает чувство абсолютной достоверности именно потому, что о нем не знают, обязано тому обстоятельству, что знание, на которое можно полагаться икоторое есть знание о том, как нечто делают, связано еще недифференцировано с тем, о чем не знают пререфлексивно. Но если

138

солидарности по поводу ценностей и норм и компетенции социализированных индивидов входят a tergo в коммуникативное действие таким же способом, как и культурное наследие, напрашивается необ-

ходимость коррекции культурного сокращения понятия жизненного мира.

(3) Рассматриваемое до сих пор коммуникационно-теоретическое понятие жизненного мира хотя и происходит из философии сознания, но находится все еще на том же аналитическом уровне, что и трансцендентальное понятие жизненного мира феноменологии. Оно получено путем реконструкции дотеорети-ческого знания, которым обладает компетентный говорящий: из перспективы участников жизненной мир является как образующий горизонт контекст процессов взаимопонимания, который остается нетематизируемым внутри этой ситуации в силу того, что он ограничивает область релевантности соответственно данной ситуации. Разработанная из перспективы участника коммуникационно-теоретичесокое (S. 205-206) понятие жизненного мира не используется непосредственно для теоретических целей, он не пригоден для отграничения социально-научной области, то есть ту сферу внутри объективного мира, которая образует целостность герменевтически доступных, в самом широком смысле исторических и культурных фактов. Для этого скорее пригодно повседневное понятие жизненного мира, с помощью которого коммуникативно действующее лицо локализует себя и свои выражения в социальных пространствах и исторических временах. В коммуникативной повседневной практике люди сталкиваются друг с другом не только в установке участников, они дают также нарративные изложения событий, которые происходят в контексте их жизненного мира. Рассказ есть специализированная форма констативной речи, которая служит описанию социокультурных событий и предметов. В основу своих нарративных изложений акторы кладут профаническое понятие (Laienkonzept) "мира" в смысле мира повседневности и жизненного мира, которое определяет целостность обстоятельств дела, которые могут быть воспроизведены в

правдивых (истинных) историях (wahren Geschichten).

(S. 207) С грамматик рассказов можно считывать, как мы идентифицируем и описываем состояния и события, которые проявляются в жизненном мире; как мы в комплексном единстве выстраиваем сеть (vemetzen) и задаем последовательность (sequentialisiren) интеракции членов групп в социальных пространствах и исторических временах; как мы из перспективы овладевания ситуацией объясняем действия индивидов и события, которые с ними происходят, дела коллективов и судьбы, которые они переживают. Вместе с формой рассказа мы выбираем перспективу, которая "грамматически" вынуждает нас к тому, чтобы положить в основу описания повседневностное понятие жизненного мира в качестве когнитивной системы соотносительных понятий.

Это интуитивно достигаемое понятие социокультурного жизненного мира может приобрести теоретическую плодотворность, если удастся разработать из него систему соотносительных понятий для описаний и

139

объяснений, которые касаются жизненного мира в целом, а не только событий, которые в нем происходят. В то время как нарративное изложение относится к внутри-мировому, теоретическое изложение должно объяснять само воспроизводство жизненного мира. Индивиды и группы утверждают себя тем, что они овладевают ситуациями. Но как утверждает себя жизненный мир, из которого каждая ситуация образует лишь фрагмент? Уже рассказчик завязан грамматически через форму нарративного изложения на то, чтобы проявлять интерес к целостности своей жизненной связи. Когда мы рассказываем истории, мы не можем также не сказать опосредованно, как "живется" субъектам, которые замешаны (verwickelt sind) в них, (S. 207-208), и какая судьба постигает коллективы, к которым они (субъекты - прим. сост.) принадлежат. Однако в рассказах ущерб личной идентичности или угрозу социальной интеграции мы можем сделать видимыми лишь косвенным образом. Хотя нарративные изложения и указывают на процессы воспроизводства более высокой ступени, но они не могут тематизировать структуры жизненного мира тем же способом, каким и то, что в них отражается. Только повседневностное понятие жизненного мира, которое мы кладем в основу нарративных изложений в качестве системы соотносительных понятий, должно быть приноровлено для теоретических целей, и именно так, что оно делает возможными высказывания о воспроизводстве или самосохранении коммуникативно структурированных жизненных миров.

Вто время как жизненный мир дан в перспективе участника только как го-ризонтообразующий контекст ситуации действия, предполагаемое в перспективе рассказчика повседневностное понятие жизненного мира уже применяется в когнитивных целях. Чтобы сделать его теоретически плодотворным, мы можем исходить из тех основополагающих функций, которые, как мы узнали у Мида, которые язык выполняет в качестве медиума для воспроизводства жизненного мира. В силу того, что участники интеракции достигают согласия между собой относительно своей ситуации, они пребывают в культурном наследии, которое они одновременно используют и обновляют; в силу того, что участники интеракции координируют свои действия по поводу интерсубъективного признания критизируемых притязаний на значимость, они опираются на принадлежность к социальным группам и одновременно укрепляют их интеграцию; в силу того, что взрослые (зрелые) лица участвуют в интеракциях с компетентно действующими партнерами (Bezugspersonen), они интернализируют ценностные ориентации своих социальных групп и наследуют генерализированные способности к действию.

Вфункциональном аспекте взаимопонимания коммуникативное действие служит традиции и обновлению культурного знания; в аспекте координации действий оно служит социальной интеграции и производству солидарности; в аспекте социализации, наконец, коммуникативное действие служит образованию личных идентитетов. Символические (S. 208-209) структуры жизненного мира воспроизводятся путем продлевания

140