От критической теории к теории коммуникативного действия - Алхасов А.Я

консолидируются в периодические ярмарки и вскоре, вместе с развитием финансово-капиталистических техник, учреждаются ... как биржи. Это основанное на обмене обращение развивается по правилам, которые конечно манипулируются также посредством политической власти; все же разворачивается широко раскинутая сеть экономических зависимостей, которые в принципе нельзя более подчинить базирующимся на формах закрытого домашнего хозяйства вертикальным отношениям зависимости господско-сословной системы. Правда политический порядок остается незатронутым новыми процессами, которые как таковые обходят существующие рамки, поскольку старый господский слой участвует в них только как потребитель; если он выделяет все большую часть собственных доходов (Eigenerzeugnisse) на предметы роскоши, ставшие доступными через дальнюю торговлю, то из-за этого старое производство, и тем самым базис его господства, еще не попадают в зависимость от нового капитала.

Точно так же обстоит дело и с обращением новостей, которое разворачивается на путях товарного обращения. Ориентированная на рынок купеческая калькуляция вместе с распространением торговли нуждалась в более частой и точной информации о пространственно отдаленных событиях. Поэтому с 14-го века старое купеческое обращение писем перестраивается в дело профессионально-сословной системы корреспонденции. (S.30) Подобно тому, ... как о «почте» речь может идти, если регулярная возможность транспортировки писем становится общедоступной публике, точно так же и пресса существует в строгом смысле только тогда, когда регулярная корреспонденция становится общественной, то есть общедоступной публике.

(S.42) Гражданскую общественность можно определить прежде всего как сферу собранных в публику частных лиц; последние требуют немедленно административно регламентируемой общественности, противостоящей самой публичной власти, чтобы спорить с ней по поводу общих правил обращения в принципиально приватизированной, но общественно релевантной сфере товарного обращения и общественного труда. Собственно и исторически среда этого политического спора - общественное размышление - не имеет примера.

(S.112) Самопонимание функции гражданской общественности кристаллизуется в топосе «общественного мнения». (...)

Для нашего случая все же важнее другое значения мнения (opinion), a именно «репутация», слава, авторитет, то, что представляется в мнении другого. Opinion в смысле негарантированного мнения, истинность которого все еще должна была бы подлежать доказательству, соединяется с opinion множества в смысле по существу (im Kern) авторитета. Слово при этом так сильно обременено тонально в значении коллективного мнения, что все признаки, которые указывают на его общественный характер, становятся излишними как плеоназмы.

(S.172) Гражданская общественность разворачивается в поле напряжения между государством и обществом, но так, что сама она остается частью частной сферы. Принципиальное разделение этих обеих сфер, на

21

котором она основывается, означает в первую очередь лишь расплетение связанных в типе позднесредневековых форм господства моментов общественного воспроизводства и политичекой власти. Вместе с распространением рыночно-хозяйственных отношений возникает сфера «социального», которая прорывает рамки земельно-сословного господства и вынуждает к формам административного управления.

(S. 250) §22. Произведенная общественность и необщественное мнение: поведение населения на выборах

Отношение присваивающих результаты (выборов - прим. сост.) к государству является в первую очередь не политическим участием, а общей притязательной позицией, которая ожидает обслуживания, без того, чтобы желать непосредственно осуществлять решения. Контакт с государством осуществляется в основном в пространстве и преддверии управления, он неполитичен и "полон претензий на нейтральность". В социальном государстве, которое прежде всего управляет, распределяет и обслуживает, "политические" интересы постоянно подчиняемых актам управления граждан редуцируются в первую очередь до профессионально увязанных претензий (требований). Свое эффективное представление они должны, разумеется, передать большим организациям. То, что, как кажется, сверх этого остается за инициативой собственно вотума, берется в управление партиями для организованных в виде голосования выборов. (S. 250-251). Насколько политическая общественность, как сфера продолжительного участия в относящемся к публичной власти обсуждении, разложилась, измеряется по той степени, в которой настоящей публицистической задачей партии стало то, чтобы вообще только периодически производить нечто подобное общественности. В рамках институционально гарантированной общественности выборные кампании больше не возникают из и так уже поддерживаемого спора мнений.

Все же демократическая аранжировка парламентских выборов как и прежде считается с либеральными фикциями гражданской общественности. Ожидания поведения, которые и сегодня еще нормативно определяют гражданскую роль избирателей, являются социально-психологическим отражением тех отношений, в рамках которых некогда публика размышляющих частных лиц переняла критические и законодательные функции. От избирателя ожидают, что он, обладая в определенной степени способностями к суждению и знаниям, заинтересованно участвует в публичных дискуссиях, чтобы - в рациональной форме и с ориентацией на общий интерес - помочь найти правильное и правое как обязательный масштаб для политического действия. В статье о демократической теории и общественном мнении Берельсон перечисляет моменты "структуры личности" избирателя: обладание стабильными политическими принципами и моральными нормами; способность к точному наблюдению; вовлечение в

22

коммуникацию и дискуссию; рациональное поведение; учет интересов сообщества. Социологические конституенции политически функционирующей общественности сведены здесь к психологическим характеристикам. Если все же сегодня масса имеющего право голоса (S.251) населения - пусть даже измеренная на таких внешних критериях, как степень их политического интереса, их информированность, их политическая инициатива и активность, их участие в дискуссиях - так мало удовлетворяет демократическому образцу поведения, как это подтверждается многочисленными эмпирическими исследованиями, то тогда такое отклонение может быть понято только (S. 251-252) социологически в связи со структурным и функциональным изменением самой общественности.

Прежде всего кажется сохранившейся отдаленная связь между публикой избирателей в социально-государственных массовых демократиях, с одной стороны, и публикой частных лиц в буржуазном правовом государстве 19-го века -с другой. Голосование, по идее, было лишь заключительным актом продолжительного, общественно проводимого спора аргумента и контраргумента; право участия в нем имели те, кто и без того был допущен в общественность: частные лица, то есть преимущественно главы семей из городских буржуазных слоев, которые обладали собственностью и достаточным уровнем школьного образования. Этот социальный состав тогда вообще только обладавшей правом голоса публики находит свой отзвук в составе той наиболее активной части в общем обладающего правом голоса населения, которое пользуется своим правом на выбор: мужчины, как правило, выбирают чаще, чем женщины, состоящие в браке чаще, чем холостые, члены более высоких статусных групп, имеющие более высокие доходы или более высокий уровень образования чаще, чем члены более низких социальных слоев. При этом следует далее заметить, что предприниматели, члены занимающегося промыслом среднего сословия участвуют в выборах в относительно большом количестве; тот факт, что участие в выборах у возрастной группы между 35 и 55 годами наивысшее, позволяет вообще сделать предположение о сильном влиянии не только вида профессиональной деятельности (как у наследников буржуазных частных лиц), но и принципиально о профессиональном переплетении в отношениях общественного труда. Участие в общественном размышлении кажется сегодня еще находящим отзвук также и в том, что члены частных объединений в большем объеме пользуются своим правом на выбор, чем неорганизованные граждане. Такие (S. 252-253) законсервированные в выборном поведении населения черты либеральной общественности, можно также наблюдать в потоке политической коммуникации, который исследовали Катц и Лазарефельд. В отличие от скорее горизонтального, характерного для социальных слоев распространения моды, от потребительских привычек вообще, поток политических мнений течет скорее вертикально, от более высоких статусных групп к соответственно более низким - "лидерам мнения в публичных делах" являются обычно состоятельные и образованные.

23

Они занимают более лучшую общественную позицию, чем подвергающиеся их влиянию группы. С другой стороны, можно было утверждать, что эти политически заинтересованные, информированные и активные ядровые слои публики сами меньше всего склоняются к тому, серьезным образом делать предметом дискуссии свои собственные воззрения. Как раз у носителей двуступенчатого, опосредованного через лидеров мнения процесса коммуникации раз принятое (усвоенное - angenomene) мнении чаще всего затвердевает до привычной неподвижности (habitueller Starre). Обладающие общественным потенциалом мнения не дорастают до общественного мнения без коммуникационного потока размышляющей публики.

Хорошо подтвержденный факт состоит в том, что те лица, которые, будучи относительно лучше обученными, относительно чаще принимают участие в дискуссиях и склоняются к тому, чтобы без излишеств взаимно подтверждать свои представления и, во всяком случае, влиять на колеблющихся и на слабо участвующих, - также показывает, как мало они содействуют процессу общественного мнения. К тому же политические дискуссии ограничиваются ингруппами (Ingroups) - семьей, кругом друзей, соседями, которые и без того создают однородный климат мнений. С другой стороны, флуктуирующие от одной партии к другой избиратели рекрутируются преимущественно из большого резервуара менее заинтересованных, менее информированных и апатичных граждан в той мере, в какой они вообще не ведут себя индифферентно и не игнорируют выборы. Таким образом, как правило именно те, кто в силу своей диспозиции самым решительным образом избегают сформировавшегося через дискуссию общественного мнения, чаще всего (S. 253-254) позволяют еще воздействовать на свои взгляды, - но теперь со стороны демонстративно и манипулятивно произведенной общественности организаторов выборов.

Распад связи публики избирателей как публики выражается в своеобразной иммобилизации преобладающей части корпуса избирателей. Конечно, к составу избирателей (Wahlerstamm) той или иной партии принадлежат две совершенно различные группы. На одной стороне стоит небольшое меньшинство все еще с правом называющихся "активными" граждан, будь то членов партий или общественных организаций, будь то неорганизованные, но хорошо обученные и прочно участвующие, но главным образом также и влиятельных в качестве лидеров мнения граждан. На другой стороне им, конечно, противостоит большинство уже определившихся (festgelegten) в своих решениях граждан, мимо которых видимо бесследно проносится поток ежедневных политических споров. Это фиксация частично проистекает из оправданного, но стереотипно отшлифованного (притертого) восприятия групповых интересов, частично из слоя культурных самоочевидностей, из глубоко укоренившихся позиций и предрассудков исторически преимущественно очень отдаленных, прошедших через поколение опытов. Различные возрастные группы руководствуются специфическими поколенческими опытами, различные

24

конфессиональные и этнические группы - своими соответствующими опытами, так что в формально одинаковые решения по выбору входят материально совершенно разнородные и часто конкурирующие волевые импульсы и суммируются в фиктивный консенсус тем скорее, как лишаются публичной коммуникации их недискутированные предпосылки. Между иммобилизованными группами стоят или колеблются неопределившиеся (nichtfestgelegte) группы избирателей, которые, согласно классификации Яновитца, состоят частично компромиссантов, частично из нейтрализованных, амбивалентных и апатичных лиц; в зависимости от того, насколько резко очерчены критерии, эти группы составляют порядок величины от четверти до половины всех имеющих право голоса. К ним (S. 255) принадлежат неизбиратели и так называемые периферийные слои избирателей, которые голосуют то за одну, то за другую партию и которые иногда не могут почти даже быть мобилизованными: неголосующие и меняющие предпочтения. Характеристика не-голосующих, как относительно хуже информированных и демократически относительно ненадежных групп, имеет силу, с определенными оговорками, так же для носителей флотирующего голоса: "независимые избиратели стремятся (склонны) быть теми, кто знает и ждут до последнего". Однако эти малоквалифицированные для участия в процессе общественного мнения имеющие право голоса лица являются целевой группой для менеджеров избирательных кампаний: каждая партия пытается настолько исчерпать резервуар "нерешившихся", насколько это возможно, но не путем просвещения, а через приспособление к неполитическому подкреплению потребления, которое в этом слое наиболее широко распространено. Яновитц с полным основанием спрашивает о том, "не представляют ли собой эти усилия, которые сильно опираются на масс-медиа и другие содействующие инструменты, злоупотребления ограниченными ресурсами". Во всяком случае избирательная кампания отражается на других группах избирателей. Так, связь участия в выборах с ориентацией на программные цели намного слабее, чем с предлагаемым в эффективной избирательной кампании имиджем ведущих кандидатов.

Осуществляемая согласно периодичности выборов новоинсценировка политической общественности мирится именно с состоянием (образом - Gestalt), который изначально обнаруживается как форма распада гражданской общественности. Прежде всего изготавливаемая и распространяемая средствами массовой информации интеграционная культура, хотя и не политическая по смыслу, сама представляет политическую идеологию; политическая программа, вообще любое демонстративное выражение, не может вступать с нею в какую бы то ни было конкуренцию, а должна пытаться согласоваться с ней. Уже десятилетия назад диагностированный Манхеймом распад политических идеологий представляет собой, видимо, только одну сторону процесса, со ссылкой на которую Раймон Арон говорит о конце идеологии; на другой стороне идеология выстраивается (S. 255-256) в личине так называемой потребительской культуры и выполняет как бы на более глубоком уровне

25

сознания свою старую функцию, а именно принуждение к конформности с существующими отношениями. Это ложное сознание состоит больше, подобно политическим идеологиям 19-го века, не из внутренне согласованной связи представлений, а из связи способов поведения; как система управляемых другими потребительских привычек оно принимает трагический облик. То, что в нем остается сознанием, есть псевдореалистическое отражение существующего на его поверхности: "Если бы захотели выразить кратко в одном предложении, к чему собственно сводится (hinauslaeuft) идеология массовой культуры, то ее нужно было бы представить как пародию на предложение >Будь тем, кто ты есть<: как чрезмерное раздвоение и оправдание и без того существующего состояния, при исключении всякой трансценденции и критики. В силу того, что общественно действенный дух ограничивается тем, чтобы сделать очевидным для людей то, что и без того составляет условие их существования, но это наличное бытие одновременно прокламирует как свою собственную норму, они укрепляются в лишенной веры вере в чистое существование".

Агитация является другой функцией, которую переняла захваченная средствами массовой информации общественность. Партии и их вспомогательные организации видят себя поэтому вынужденными к тому, чтобы публицистически влиять на выборные решения по аналогии с рекламным давлением, которое оказывается на покупательские решения, - таким образом возникает дело политического маркетинга. Партийные агитаторы старого стиля уступают место партийно-политически нейтральным специалистам по агитации, которым заказано (angestellt ist) неполитично продавать политику. Эта тенденция, хотя и проявляется уже давно, проводилась впервые - параллельно научному развитию эмпирических техник по исследованию рынка и мнений - после второй мировой войны. Противодействия, которые возникли в некоторых партиях только после многократных поражений на выборах, свидетельствуют, что режиссеры выборов должны не только принимать к сведению исчезновение собственно политической общественности (S.256-257), но и сознательно способствовать этому. Временно создаваемая политическая общественность воспроизводит, просто для других целей, сферу, которой интеграционная культура предписывает закон; политическая область также интегрируется социальнопсихологически в потребительскую область.

Адресатом такой общественности является тип политических потребителей, которому Рисман дал имя "нового равнодушного": "Он более не независимый избиратель ... он более не познает никакой связи между своими политическими взглядами (Meinungen) и своей политической функцией. Поэтому его взгляды служат для него в качестве средства безналичного платежа в его роли члена сообщества потребителей ежедневных новостей. Его терпимость по отношению к взглядам других объясняется не только склонностью характера, но также фактом, что он может рассматривать их как >только лишь < мнения, которые, быть может,

26

приятны и интересны, но больше не имеют веса частичной или даже полной преданности политическому действию."

Дезинтеграция корпуса избирателей становится очевидной на том, что пресса и радио, "будучи используемыми обычным образом", остаются столь же хорошими, сколь и неэффективными; в рамках произведенной общественности средства массовой информации годятся только как носители агитации. Партии обращаются непосредственно к "народу", фактически к тому меньшинству, для состояния сознания которого демоскопы разработали усредненный словарный запас в 500 слов. Вместе с прессой свое значение теряет и второй классический инструмент формирования воли: партийное собрание. Между тем известно, что "будучи использованным обычным образом", оно может служить в лучшем случае для выдачи лозунгов небольшому кругу и без того верных сторонников. Отныне собрания также годятся только в качестве агитационных мероприятий, на которых присутствующие, если это потребуется, могут соучаствовать в качестве бесчисленных статистов в телевизионной передаче.

(S.258) В манипулируемой общетсвенности вместо общественного мнения привычной становится готовое к аккламации согласие, климат мнения. Манипулятивным является в первую очередь социальнопсихологическое исчисление предложений, которые адресованы неосознанным наклонностям и вызывают предсказуемые реакции без того, чтобы суметь, с другой стороны, не обязать каким-либо образом тех, кто обеспечивает себе плебисцитарную поддержку (Zustimmung): управляемые по тщательно заученным «психологическим параметрам» и экспериментально испытанные обращения должны в тем большей мере утрачивать связь с программными политическими предложениями или даже предметными аргументами, чем лучше они должны действовать в качестве символов идентификации. Их смысл исчерпывается пробуждением к жизни того рода популярности, «которая сегодня в массовом обществе замещает непосредственное отношение индивида к политике». Поэтому центральную роль играет презентация вождя или гарнитура лидерства; они также нуждаются в изготовлении и упаковке по рыночным меркам. Для правительства индекс популярности является масштабом того, насколько широко оно взяло под контроль необщественное мнение населения или как много оно должно добавить к своему гарнитуру лидерства, публичности, преобразуемой в популярность. Популярность как таковая не идентична с публичностью, но без последней не может долго поддерживаться: ободрение, которое она означает, является зависимой переменной периодически производимой общественности, хотя ни в коем случае не зависящей от последней. Правительственные партии не без основания заботятся о том, чтобы утверждать себя в избирательной кампании, чтобы создавать объективные поводы, поводы для публичности в виде настоящих уступок ожиданиям населения - например, через понижение потребительских налогов на средства массового пользования, что является публицистически особенно продуктивным мероприятием. Чтобы - как всегда манипулятивно - подкреп-

27

лять научно анализированные мотивы потребителей, иногда, в качестве точки кристаллизации желаемой публичности, необходимы также мероприятия, которые удовлетворяют реальные потребности. В этом отношении сама манипуляция изобретательнейшей (S.258-259) избирательной кампанией имеет, если хотите, свои естественные границы. Но из этого не должно уже делаться обратное заключение о том, «что чем лучше известны мотивы избирателей, тем продолжительнее якобы >правительство< >манипулируется< народом.»

Конечно, публицистическое «использование на полную мощность» данных мотивов должно также соглашаться с этим; причем в зависимости от обстоятельств может оказаться необходимым создание поводов публичности в форме обязательств, которые удовлетворяют реальные потребности избирателей. Чем уже «естественные» границы манипуляции, тем сильнее принуждение к тому, чтобы не только пользоваться научно анализированными мотивами, но также чтобы удовлетворять их. Невозможно еще составить однозначное представление об этом. Разве только, если мы гипотетически предположим случай, что при очень узко проведенной границе манипуляции процедура аккламации в рамках периодически организуемой общественности широко гарантировала бы готовность правительства к последствиям по отношению к необщественному мнению. Только тогда условия демократического формирования мнения и воли не были бы выполнены. Так как сделанные для агитационно-психологических целей предложения, какими бы объективными по своим целям они ни были, не будут опосредованы волей и сознанием (и даже подсознанием) субъектов. Этот способ формирования воли годился бы скорее для просвещенного абсолютизма социально-государственного режима начальственности (Obrigkeitsregimes), нежели для социального и демократического правового государства: «Все для народа, ничего посредством народа» - это не случайное высказывание короля Пруссии Фридриха II. Строго говоря, при такой процедуре вовсе не гарантировалось бы «благосостояние». Так как косвенно действующее не-общественное мнение лишено, кроме признака автономии, также и признака рациональности как таковой. Удовлетворение достоверно устанавливаемых мотивов самых широких слоев не содержит в себе никакой гарантии того, что оно как бы соответствует их интересам. Общественность, согласно ее собственной идее, является принципом демократии не потому, что в ней принципиально каждый (S.260) с равными шансами реализовать свои наклонности, желания и взгляды - мнения (opinions); она должна была осуществляться лишь в той мере, в какой эти личные мнения могли сформироваться в общественное мнение в размышлениях публики. Гарантию всеобщей доступности понимали вообще как предпосылку гарантии истинности для всегда обязанной законам логики речи и противоречи.

28

4. Труд и интеракция

Труд и интеракция Заметки к гегелевской йенской "Философии духа"

(S.9) В 1803/04 и в 1805/06 гг. Гегель читал в Йене лекции о философии природы и философии духа. "Философия духа" опирается на фрагментарно разработанную "Систему нравственности". Эти произведения Гегеля еще испытывают влияние изучения политической экономии, которое Гегель предпринял в то время. На это постоянно указывало марксистское исследование Гегеля. Все же особое систематическое положение йенской "Философии духа" до сих пор не принималось должным образом во внимание. .. .Я хотел бы выдвинуть тезис, согласно которому Гегель в обеих йенских лекциях положил в основу процесса образования духа своеобразную, позже проигнорированную, (preisgegebene) систематику.

Категории речи, инструмента и семьи характеризуют три равноценных образца диалектических отношений - основанное на взаимности символическое представление, процесс труда и интеракция - (S.10) каждый по своему, опосредуют отношения между субъектом и объектом. Соответственно, диалектика речи, труда и нравственного отношения развернута как особая фигура опосредования; речь пока идет не о ступенях, которые конструировались бы по одинаковым логическим формам, а о различных формах самой конструкции. Радикальная версия моего тезиса звучала бы так: не дух в абсолютном движении рефлексии самого себя выражается среди прочего также и в речи, труде и нравственном отношении, а только диалектическая связь речевой символизации, труда и интеракции определяет понятие духа. Этому как бы противоречит систематическое место названных категорий; они вообще выступают не в логике, а в реальной философии. С другой стороны, диалектические отношения при этом так явно остаются во власти основных образцов разнородного опыта, что логические формы отклоняются (abweichen - отличаются) друг от друга в соответствии с той материальной связью, из которой они выделены: овнешнение и отчуждение, усвоение и уничтожение вытекают (weisen ... auseinander) еще друг из друга. В йенских лекциях все же намечена тенденция, согласно которой только три диалектических образца существующего сознания совместно просвечивают дух в его структуре.

(S.11) Во введении к субъективной логике Гегель напоминает о том понятии Я, в котором заключен его основной опыт диалектики: "Я ... есть прежде всего это чистое, само к себе относящееся единство, и это не непосредственно, а так, что оно абстрагируется от всей определенности и содержания, и возвращается к свободе неограниченного равенства с самим собой. Так оно есть Всеобщность; единство, которое является единством с собой только через то негативное поведение, которое проявляется как абстрагирование, и через это в растворенном (aufgeloest) виде содержит в себе всю определенность. Во-вторых, в качестве относящейся к самой себе

29

негативности Я является абсолютной определенностью, которая противопоставляет себя Другому и исключает его, то есть индивидуальной личностью. Та абсолютная Всеобщность, которая столь же непосредственно является абсолютным Оедини-чиванием (Vereinzelung), а также в-себе- и для- себя-бытие, которое просто является положенным бытием и является этим в- себе- и для-себя-бытием только через единство с положенным бытием, (S.I 2) составляет в том числе (ebenso) природу Я как понятия; нельзя понять Одно (Eine) и Другое, если оба данных момента не схватываются одновременно в их абстракции и в их совершенном единстве." Гегель начинает (исходит - nimmt semen Ausgang) с того понятия Я, которое Кант разрабатывал под названием изначально-синтетического единства апперцепции. Здесь Я представлено как "чистое, к себе самому относящееся единство", как "Я мыслю", которое должно уметь сопровождать мои представления. Это понятие артикулирует основополагающий опыт философии рефлексии: именно опыт Я-тождества (Ich-Identitaet) в саморефлексии, то есть самоопыт познающего субъекта, который абстрагируется от всех возможных предметов мира и относится к самому себе как к единственному предмету. Субъективность Я определена как рефлексия - это отношение знающего себя субъекта к самому себе. В ней производится единство субъекта как самосознание. Этот опыт саморефлексии Кант интерпретирует при предпосылках своей теории познания: изначальную апперцепцию, которая должна гарантировать единство трансцендентального сознания, он очищает от эмпирического.

Фихте осуществляет дальнейшую рефлексию саморефлексии до ее деления на сферы, для обоснования которых она должна служить, и упирается в проблему обоснования, а именно конечного обоснования Я. При этом он следует диалектике отношения Я и Другого внутри субъективности самознания (Sich-Wissens). Гегель, напротив, предается (S.13) диалектике Я и Другого в рамках интерсубъективности духа, в которых Я коммуницирует не с собой как со своим Другим, а Я коммуницирует с другим Я как с Другим. Диалектика "Наукоучения" 1794 года, которая в ней высказана, состоящая в том, что Я просто полагает самое себя, остается связанной с уединенной саморефлексией (einsamen Reflexion): в качестве теории самосознания она дает ответ на апории того отношения, в котором Я конституируется тем, что оно знает себя вместе с самоидентифицированным Другим. Гегелевская диалектика самосознания перешагивает отношение уединенной рефлексии в пользу комплементарного отношения познающих себя индивидов. Опыт самосознания более не имеет силы в качестве изначального. Для Гегеля он скорее следует из опыта интеракции, в котором я учусь видеть себя глазами другого. Сознание моей самости (моего собственного опыта - meiner selbst) является дериватом ограничения перспектив. Только на основе взаимного признания образуется самосознание, которое должно быть утверждено (festgemacht sein muss) на отражении меня в сознании другого. Поэтому Гегель не может ответить на вопрос о происхождении тождества Я подобно Фихте с помощью обоснования возвращающегося к себе самосознания, а

30