gryaznov_a_f_red_analiticheskaya_filosofiya_stanovlenie_i_ra

Почему существуют философы?

501

связи между феноменологическим характером представления и набо­ ром объектов, которые оно обозначает.

Представим себе расу людей, которые были созданы сумасшед­ шим суперученым. Допустим, эти люди имеют схожие с нашими моз­ ги, но не тела. Они имеют только иллюзию тел, внешнего окружения (типа нашего) и т. д.; в действительности, они являются мозгами, на­ ходящимися в котле химикатов. Трубки, связанные с мозгами, следят за циркуляцией крови, провода, подсоединенные к нервам, производят иллюзию сенсорных импульсов, воздействующих на «глаза» и «уши», а «тела» выполняют двигательные команды этих мозгов. Традицион­ ный скептик использовал бы этот случай (который является просто научной версией декартовского демона) для того, чтобы показать, что мы можем заблуждаться относительно существования внешнего мира, в котором, как мы думаем, мы живем. Основной предпосылкой этого скептического доказательства является то, что раса людей, которую мы представили, является расой существ, которые полностью ошиба­ ются в своих воззрениях. Но ошибаются ли они?

Кажется, что, конечно, ошибаются. Например, эти люди думают: «Мы не являемся мозгами в котле. Само предположение, что мы мо­ жем ими быть, является абсурдной философской фантазией». Но оче­ видно, что они являются мозгами в котле. Поэтому они ошибаются. Но не будем торопиться!

Если слово котел Мозгов-в-Котле относится к тому, что мы на­ зываем «котлом», и слово в Мозгов-в-Котле относится к пространст­ венному наполнению, а слово мозг Мозгов-в-Котле относится к тому, что мы называем «мозги», то высказывание «мы являемся мозгами в котле» обладает тем же самым условием истинности для Мозгов-в- Котле, каким оно обладает для нас (за исключением различия в зна­ чении местоимения мы). В частности, это является (основываясь на данном предположении) истинным высказыванием, поскольку люди думают, что они фактически являются мозгами, пространственно на­ ходящимися в котле, и их отрицание «мы не являемся мозгами в кот­ ле» представляет собой ложное высказывание. Но, если не существует внутренней связи между словом котел и тем, что называется «котла­ ми» (как не существует никакой внутренней связи между словом вода и конкретной жидкостью Н20, которую мы называем этим именем), почему мы не должны сказать, что то, к чему относится слово котел на языке Мозгов-в-Котле, является феноменологическим проявлением котлов, а не «настоящими» котлами? (Сходным образом для мозгов и в). Конечно, использование котла на языке Мозгов-в-Котле зависит от присутствия или отсутствия феноменологических проявлений котлов (или характеристик в программе компьютера, контролирующего «кот­ ловую реальность»), а не от присутствия или отсутствия реальных кот-

502 Хилари Патпнэм

лов. Действительно, если мы предположим, что не существует ника­ ких реальных котлов в мире сумасшедшего ученого, за исключением одного, в котором находятся мозги, то дело обстоит таким образом, как если бы не было связи — причинной или какой-либо еще — меж­ ду существующими котлами и использованием слова котел в языке Мозгов-в-Котле (за исключением того, что мозги не были бы способ­ ны использовать слово котел, если бы один реальный котел разбил­ ся), но это связь между одним реальным котлом и каждым словом, которое они используют, а не дифференцированная связь между ре­ альными котлами и использованием слова котел).

Это размышление предполагает, что когда Мозги-в-Котле думают «мы являемся мозгами в котле», условием истинности их высказывания должно быть, что они являются мозгами-в-котле в образе или чем-то в этом роде. Поэтому это высказывание будет ложным, не-истинным, ко­ гда они думают это (даже если они и являются мозгами в котле с на­ шей точки зрения). Кажется, что они не ошибаются, ведь они не дума­ ют ничего совершенно ложного. Конечно, существуют истины, которые они даже не могут выразить; но это несомненно истинно для каждого конечного существа. Сама гипотеза «совершенной ошибки», как пред­ ставляется, зависит от идеи предопределенной, почти магической связи между словами или знаками мысли и внешними объектами, на которой основывается Трансцендентальный Реализм.

Действительно, символическая логика говорит нам, что существу­ ет много различных «моделей» для наших теорий и много различных «отношений референции» для наших языков 9. Это составляет древ­ нюю проблему: если существует множество различных «соответст­ вий» между знаками мысли или словами и внешними объектами, то как может быть выделена какая-нибудь одна из них?

Проницательная формулировка этой проблемы (которая, конечно, относится к средним векам) принадлежит Роберту Нозику (неопубли­ кованная беседа). Допустим, С ι и С2 являются двумя различными «со­ ответствиями» (связями обозначения в смысле теории моделей) меж­ ду нашими знаками и некоторым фиксированным набором объектов/ Определим их таким образом, чтобы одни и те же высказывания по­ лучались истинными независимо от того, интерпретируем ли мы на­ ши слова как «обозначающие» то, чему они соответствуют в смысле Cj или чему они соответствуют в смысле С2. То, что это может быть сделано — что существуют альтернативные способы постановки на­ ших знаков в соответствие с вещами, которые оставляют набор ис­ тинных высказываний неизменными, — было подчеркнуто Куайном в

9 См. мою статью «Models and Reality» / / Putnam H. Realism and Reason. Впервые статья была опубликована в журнале «Journal of Symbolic Logic, 1980, № 45, pp. 464-482.

Почему существуют философы?

503

его знаменитой доктрине Онтологической Относительности 10. Пред­ ставим теперь, что Бог создал вещи таким образом, что когда исполь­ зует слово мужчина, она относит его к вещам, соответствующим С{ (вещам, являющимся «картиной» мира в соответствии с отношением С|), а когда использует слово женщина, она относит его к вещам, со­ ответствующим С2. Поскольку условия истинности для всех высказы­ ваний неизменны, то никто никогда этого не заметит! Поэтому, каким образом мы можем знать (как мы можем просто придать значение этому предложению), что существует определенное соответствие ме­ жду словами и вещами?

Уже существует множество скоропалительных ответов на этот вопрос. Так, философ может сказать, «когда мы учимся использовать слово котел (или какое-либо другое), мы, собственно, не ассоциируем слово с определенными визуальными, тактильными и другими ощуще­ ниями. Мы (причинно) вынуждены иметь эти ощущения, а также воз­ зрения, сопровождающие эти ощущения, посредством определенных внешних явлений. Обычно эти внешние явления включают присутствие котлов. Поэтому, косвенным образом, слово котел становится ассоции­ рованным с котлами».

Для того чтобы увидеть, почему этот ответ не дает представления о том, что нас озадачивает, допустим, что ответ был дан сначала муж­ чиной, потом женщиной. Когда это говорит женщина, она отмечает, что определенные воззрения и ощущения говорящего находятся в оп­ ределенном отношении — отношении следствия2 — к определенным внешним явлениям. Действительно, они причинно вызваны2 присутствием2 котлов2. Когда об этом говорит философ-мужчина, он отмеча­ ет, что те же самые воззрения и впечатления были причинно вызва­ ны! присутствием, котловι. Конечно, оба они правы. Слово котел «косвенным образом ассоциировано» с котлами2 (способом, отмечен­ ным женщиной), а также «косвенным образом ассоциировано» с кот­ лами ι (способом, отмеченным мужчиной). У нас, по-прежнему, нет никакой причины верить в Единственное метафизически выделенное соответствие между словами и вещами.

Меня иногда обвиняют (особенно сторонники материалистиче­ ского направления в аналитической философии) в карикатуре на реа­ листическую позицию. Реалист, говорят мне, не утверждает, что зна­ чение фиксируется связью в нашей теории между понятиями «рефе­ ренция», «причинность», «ощущение» и т. д. Реалист утверждает, что референция «фиксируется самой причинностью». Здесь философ иг­ норирует свою собственную эпистемологическую позицию. Он фило­ софствует, как если бы наивный реализм был для него истинным или

10 См.: Quine W. V. Ontological Relativity and Other Essays. N.-Y.: Co­ lumbia University Press, 1969.

504	Хилари Патпнэм

равным образом как если бы он и только он находился в абсолютной связи с миром. То, что он называет «причинностью», действительно является причинностью, и, конечно, существует каким-то образом вы­ деленное соответствие между словом и одной определенной связью в его случае. Но каким образом это может быть, является проблемой.

ВНУТРЕННИЙ РЕАЛИЗМ

Должны ли мы тогда вернуться к точке зрения, что «существует только текст»? Что существует только «имманентная истина» (исти­ на, соответствующая «тексту»)? Или, как ту же самую идею форму­ лировали многие аналитические философы, что «является истинным» представляет собой только выражение, которое мы используем для «повышения уровня языка»? Хотя, Куайн в частности, был весьма увлечен этой точкой зрения (дополненной идеей, что простое причин­ но-следственное описание является полным научным и философским описанием использования языка), связанная с ней проблема, очевид­ на. Если причинно-следственное описание является полным, если все, что можно сказать о «тексте» — это то, что он состоит в производстве шумов (и субвокализаций), соответствующих определенной причин­ ной модели, если причинное описание не должно и не нуждается в дополнении нормативным описанием, если не существует сущностно­ го свойства оправдания или истины, связанного в утверждением, — то не существует способа, посредством которого произносимые нами шумы, сделанные нами надписи или возникающие в наших телах суб­ вокализации стали бы чем-то большим, чем просто выражением на­ шей субъективности. Как сказал об этом Эдвард Ли в прекрасной ра­ боте о Протагоре и Платоне и , человек похож на животное, издающее различные крики в ответ на различные природные события. Это заме­ чание не учитывает того, что мы — мыслители. Если подобные воззре­ ния истинны, то не только представление становится мифом, сама идея мышления становится мифом.

В ответ на это затруднительное положение, в котором нужно вы­ брать между метафизической позицией с одной стороны, и совокуп­ ностью редукционистских позиций, с другой, я последовал кантовскому различению двух видов реализма (я глубоко сомневаюсь в том, что Сол Крипке, на чью работу я ссылался раньше, последует за мной в этом направлении), которые я назвал «метафизическим реализмом»

11 Lee Edward N. Hoist with His Own Petard / / Exegesis and Argument: Studies in Greek Philosophy Presented to Gregory Vlastos / Lee Ε. N., Mourelatos A. P. D., Rorty R. M. (eds.). Assen: Van Gorcum, 1973.

Почему существуют философы?

505

и «внутренним реализмом» 12. Метафизический реалист настаивает на том, что загадочная связь «соответствия» делает возможным референ­ цию и истину; внутренний реалист, напротив, хочет думать о рефе­ ренции как внутренне присущей «текстам» (или теориям), предпола­ гая при этом наше осознание того, что существуют лучшие и худшие «тексты». Предикаты «лучше» и «хуже» могут сами по себе зависеть от нашей исторической ситуации и наших целей; здесь не существует понятия Божественного Видения истины. Однако понятие правильно­ го (или по крайней мере «лучшего») ответа на вопрос имеет два ог­ раничения: (1) Правильность не является субъективной. Сказать, что есть лучшее, а что худшее в большинстве вопросов, действительно важных для человека, не сводится лишь к мнению. Осознание того, что дело обстоит таким образом, является существенной ценой допу­ щения к сообществу здравомыслящих людей. Понимание этого может быть затруднено отчасти потому, что направления философской тео­ рии сосредоточились в основном вокруг понятий субъективное и объ­ ективное. Например, и Карнап, и Гуссерль утверждали, что то, что есть «объективное» является тем же самым, что и «интерсубъектив­ ное», т. е. в принципе общественным. Тем не менее, сам этот принцип (скажем мягко) неспособен к «интерсубъективному» представлению. Каждый интересующийся философией политикой, литературой или ис­ кусством, должен действительно уравнять существование лучшего мне­ ния с существованием «интерсубъективной» истины, что право забавно!

(2) Правильность не идет дальше оправдания. Хотя Майкл Даммит 13

обладает огромным влиянием в защите своего рода не-метафизического реализма и несубъективисткой точки зрения на истину, о чем я рас­ скажу дальше, его формула, что «истина является оправданием», ошибочна в нескольких аспектах, поэтому и я не говорил о ней в мо­ их собственных сочинениях. Во-первых, она предполагает нечто, во что Даммит действительно верит, а я — нет: то, что можно определить эффективным образом, каковы условия оправдания для высказываний естественного языка. Во-вторых, она предполагает нечто, в чем работы Даммит достаточно противоречивы, а именно то, что существует такая вещь, как решающее оправдание, даже в случае эмпирических выска­ зываний. Мое собственное мнение состоит в том, что истина должна быть идентифицирована с идеализированным оправданием, а не с оп- равданием-на-основании-существующих-данных. «Истина» в этом смыс­ ле является контекст-чувствительной, как и мы. Условия утверждения для произвольного высказывания ненаблюдаемы.

12 См. статью «Realism and Reason» / / Putnam H. Meaningand the Moral Sciences. London: Routledge and Kegan Paul, 1976.

13 См.: Dummett M. What Is a	Theory of Meaning? II / / Truth and
Meaning / Evans G., McDowell (eds.).	Oxford: Oxford University Press, 1976.

506	Хилари Патпнэм

Если условия утверждения ненаблюдаемы, каким образом мы уз­ наем о них? Мы узнаем о них из практики. В совокупности редук­ ционистских картин философы упустили, что то, что мы узнаем, не является знанием, которое может быть применено так, как если бы оно было алгоритмом. Невозможность формализовать условия утверж­ дения для произвольных высказываний является просто невозможно­ стью формализовать саму человеческую рациональность.

ДИХОТОМИЯ ФАКТ-ЦЕННОСТЬ

Если бы я отважился быть метафизиком, думаю, что я создал бы систему, в которой не было бы ничего, кроме обязательств. В создан­ ной мною картине метафизически конечным было бы то, что мы должны делать (должны говорить, должны думать). В моей фантазии о самом себе как о метафизическом супер-герое все «факты» раство­ рились бы в «ценностях». То, что в этой комнате есть стул, анализи­ ровалось бы (метафизически, а не концептуально, т. к. не существует «языка анализа» в этой фантазии) посредством набора обязательств: обязательства думать, что в этой комнате находится стул, если, на­ пример, эпистемологические условия являются (были) достаточно «хорошими». (На языке Хомского, можно говорить о «компетенции» вместо «обязательств»: существует факт, что идеально «компетент­ ный» говорящий сказал (подумал) бы, что в этой комнате находится стул, если были достаточно «идеальные» условия). Вместо того, что­ бы сказать вслед за Миллем, что стул является «постоянной возмож­ ностью ощущений», я сказал бы, что существует постоянная возмож­ ность обязательств. Я пошел бы даже дальше и сказал бы, что мои «данные ощущений», так любимые поколениями эмпиристов, являют­ ся ничем иным, как постоянными возможностями обязательств в том же самом смысле.

Однако я не столь отважен, увы! Но противоположная тенден­ ция — тенденция устранения или сведения всего до описания — пред­ ставляется мне просто неправильной (искаженной). Я думаю, даже за пределами моих фантазий, что факт и обязательства являются полно­ стью и взаимно зависимыми; не существует фактов без обязательств, так же как не существует обязательств без фактов.

Это выстраивается в картину истины как (идеализированного) оправдания. Сказать, что воззрения оправданны, значит сказать, что они являются тем, во что мы должны верить; в свете этого, оправда­ ние является нормативным понятием. Позитивисты пытались обойти эту проблему, говоря, что выбор определения оправдания может быть конвенциональным, утилитарным или, в крайнем случае, просто во­ просом принятия «предложения». Однако предложения предполагают

Почему существуют философы?

507

цели или ценности; сущностной позицией для позитивизма является то, что добродетельность или вредность конечных целей и ценностей — вещь сугубо субъективная. Поскольку не существует всеобщих согла­ шений относительно целей или ценностей, по отношению к которым позитивистские «предложения» были бы лучшими, следствием док­ трины является то, что сама доктрина представляет собой только вы­ ражение субъективного предпочтения некоторых языковых форм (на­ учных) или некоторых целей (предсказание). Таким образом, получа­ ется, что полностью последовательный позитивист должен в итоге прийти к тотальному релятивизму. Он может избежать противоречи­ вости (в узком дедуктивном смысле) только ценой допущения того, что все философские утверждения, включая его собственные, не обла­ дают статусом рациональности. Ему нечего сказать другому философу в ответ на замечание: «Я знаю, что Вы чувствуете, но, Вы знаете, по­ зитивизм не является рациональным в моей системе».

Метафизические реалисты пытались проанализировать ту же проблему постулированием тотального логического раскола между вопросом, что является истинным, и вопросом, во что можно рацио­ нально верить. То, что является истинным, зависит от того, к чему имеют отношение наши понятия, и в любой картине определение зна­ чения понятий требует чувствительности к интенциям означивания реальных говорящих и способности принимать тонкие решения для лучшей реконструкции этих интенций. Например, мы говорим, что понятие «флогистон» ничего не означает. В частности, оно не имеет отношения к валентности электронов, хотя известный ученый (Сирил Стэнли Смит) однажды пошутил, что «на самом деле существует та­ кая вещь как флогистон; оказывается, флогистон представляет собой валентность электронов». Мы считаем разумным для Бора сохранение того же слова «электрон» в 1900 г. и в 1934 г., и таким образом рас­ сматривать две его совершенно различных теории i900 г. и 1934 г. как теории, описывающие одинаковые объекты, и неразумным ска- зя-^ъ, что «флогистон» имеет отношение к валентности электронов.

Конечно, метафизический реалист может быть реалистом как в отношении разумности, так и в отношении истины. Я считаю, однако, что ни позитивист, ни метафизический реалист не могут избежать не­ лепостей, если они пытаются отрицать любую объективность вопроса, что конституирует разумность. И этот вопрос, говоря метафизически, является типичным ценностным вопросом.

Схематично обозначенное мною доказательство (оно развито в моей книге «Разум, Истина и История») было названо доказательст­ вом «собратьев по вине». Его структура такова: «Вы говорите (предс­ тавьте, что это адресовано философу, который убежден в дихотомии факт-ценность), что ценностные суждения не имеют объективной

508	Хилари Патпнэм

ценности истины, что они являются чистыми выражениями предпоч­ тения. Однако выдвинутые Вами причины, что существуют разногла­ сия между культурами (и в пределах одной культуры) относительно того, что является и что не является ценным; что эти споры не могут быть разрешены «интерсубъективно»; что наши понятия ценности ис­ торически обусловлены; что не существует «научного» (редукционист­ ского) представления о том, что такое ценность — немедленно и все применяются без малейших изменений к суждениям оправдания, обоснования, разумности — к эпистемологическим ценностям в целом. Поэтому, если Вы правы, суждения эпистемологического оправдания также являются полностью субъективными. Однако суждения кореференциальности, а следовательно, значения и истины, зависят от суж­ дений разумности. Поэтому вместо дихотомии факт-ценность Вы пре­ доставляете нам основание для отказа от эпистемологических и се­ мантических понятий; для отказа в том числе от самого понятия «факт». Проще говоря, нельзя сделать какого-либо заключения, исхо­ дя из факта, что мы не можем дать «научного» объяснения возможно­ сти ценностей до тех пор, пока не будет доказано, что возможно «на­ учное» объяснение возможности значения, истины, оправдания и т. п. Трудности с теорией соответствия предполагают, что спрашивать о них — значит спрашивать о том, чего мы не знаем.

ПОЧЕМУ Я НЕ РЕЛЯТИВИСТ?

Моя неудача представить какую-либо метафизическую картину или просто объяснить возможность референции, истины, оправдания, ценности и т. п. часто вызывает вопрос: «Почему же тогда Вы не ре­ лятивист?» Я согласен с вопросом (и даже с раздражительностью, ко­ торая часто его сопровождает), потому что я могу согласиться с необ­ ходимостью знать, иметь целостное объяснение, включающее мысли­ теля в процесс открытия целостного объяснения того, что оно объяс­ няет. Я не говорю, что эта необходимость является «избирательной» или продуктом XVI века, или что она основывается на ложном пред­ положении, что не существуют на самом деле такие вещи, как истина, оправдание или ценность. Я говорю о том, что проект обеспечения та­ кого объяснения провалился.

Он провалился не потому, что демонстрировал нелегитимную не­ обходимость — что, может быть, более достойно уважения, чем челове­ ческая потребность знать, — а потому, что вышел за пределы любого понятия объяснения, которым мы обладаем. Сказать это, возможно, не означает оставить навсегда великие проекты Метафизики и Эпистемо­ логии (гадать, что принесет следующее тысячелетие или другой глу­ бокий поворот в человеческой истории, подобный Ренессансу, не на­ ше дело), а означает, что пришло время для моратория на Онтологию

Почему существуют философы?

509

и Эпистемологию. Или так: пришло время для моратория на такого рода онтологические спекуляции, которые стремятся описать Содержа­ ние Универсума, и сказать нам, что Там Действительно Есть и что та­ кое Собственно Человеческая Проекция; и для моратория на такого ро­ да эпистемологические спекуляции, которые стремятся дать нам Един­ ственный Метод, которым могут быть оценены все наши воззрения.

Объявление «моратория на эти проекты» является, в сущности, противоположным релятивизму. Вместо того чтобы смотреть с подоз­ рением на утверждение, что некоторые ценностные суждения являются разумными, а некоторые неразумными, или, что некоторые воззрения являются истинными, а некоторые ложными, или что некоторые слова имеют значение, а некоторые нет, я стремлюсь вернуть нас назад имен­ но к утверждениям, которые мы постоянно делаем в конце концов в нашей повседневной жизни. Принятие «очевидной картины» или жиз­ ненного мира (Lebenswelt), мира, как мы его проживаем, требует от нас, кто был (лучше или хуже) философски обучен, чтобы мы одновремен­ но вернули наш смысл загадки (поскольку это является загадочным, что что-то может одновременно быть в мире и быть о мире) и наш смысл общего (то, что некоторые идеи «неразумны», является, в конце концов, общим фактом — только сверхъестественные понятия «объек­ тивности» и «субъективности», которые мы узнали из Онтологии и Эпистемологии, делают для нас неприемлемым существование в целом).

Оставляю ли я, тем самым, вообще какое-либо занятие для фило­ софов? И да, и нет. Сама идея, что поэт может говорить поэтам, при­ ходящим после него, «что нужно делать», или новеллист может гово­ рить новеллистам, приходящим после него, «что нужно делать», пред­ ставляется абсурдной. Тем не менее, мы продолжаем ожидать от фи­ лософов не только достижения того, что они могут достичь — иметь озарения, делать различения, следовать доказательствам и т. п., — но и сказать философам, которые придут за ними, «что нужно делать». Я предлагаю, чтобы каждый философ оставлял более проблематичным для философии то, что ей предстоит сделать. Если я в чем-то и согла­ сен с Деррида, так это с тем, что философия является письмом, что она должна сейчас учиться быть письмом, чей авторитет должен по­ стоянно завоевываться вновь и вновь, а не наследоваться или призна­ ваться, поскольку это — философия. Философия представляет собой, в конце концов, одну из гуманитарных, а не естественнонаучных дис­ циплин. Однако, это ничего не исключает ни символической логики, ни уравнений, ни доказательств, ни эссе. Мы, философы, наследуем область, а не авторитет. В конце концов, эта область восхищает мно­ жество людей. Если мы не разрушили окончательно это восхищение нашими строгостями или положениями, то есть нечто, за что мы дей­ ствительно должны быть благодарны.

Бэрри СТРАУД

АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ И МЕТАФИЗИКА '

Аналитическая философия сегодня в некоторых важных отноше­ ниях ближе к своим источникам первого десятилетия нашего века, чем это было тридцать, сорок или даже пятьдесят лет назад. Я отнюдь не имею в виду, что произошел поворот к отдельным доктринам или теориям прошлого. Я полагаю, что само понимание философии — как она должна развиваться и что от нее можно ожидать — гораздо ближе к тому, с чего аналитическая философия начиналась, чем к большинству предложенных за истекшие годы концепций. Поэтому то, что в широ­ ком смысле называется «аналитической философией», предполагает гораздо более сложное развитие, чем то, что подразумевается под самим названием. Одно из главнейших различий лежит в понимании природы и возможностей философской теории, в особенности, метафизики. В этом важном пункте и произошло возвращение к прошлому.

Аналитическая философия всегда рассматривалась главным обра­ зом как негативная, критическая философия как радикальный разрыв с одурманивающей метафизической традицией. Если это и верно, то лишь по отношению к некоторым чертам аналитической философии в средний период ее развития. Но только отчасти можно отнести это положение к работам Бертрана Рассела 1900—1918 гг., с которых ана­ литическая философия и начиналась. Рассел определенно считал, что отверг господствующую философию своего времени и большинство метафизических систем прошлого. В основном его критика сводилась к тому, что метафизика дала неправильное объяснение мира, и Рассел полагал, что ему удалось выяснить, почему это произошло. Но он не отвергал саму задачу законченного объяснения мира и приближения к тому, что называл «окончательной метафизической истиной» 2. Напро­ тив, Рассел искал средства, необходимые для ее правильного решения.

Основанием к расселовскому разрыву с прошлым стала логика. Но даже в ней такой разрыв не мог быть окончательным. Рассел по­ лагал, что любая здравая философия всегда должна начинаться с объ­ яснения предложения, т. е. того, что может быть истинным или лож­ ным, а это — вопрос логики. Он показал, что вся лейбницевская ме­ тафизическая теория монад была выведена из логической доктрины предложений и истины. То, что было новым у самого Рассела, — это вид логики, которую следовало разработать для метафизического

1 Stroud В. Analytic Philosophy and Methaphysics / / Wo Steht die Ana­ lytische Philosophie Heute? Wien, 1986, S. 58—74. Перевод выполнен А. Л. Золкиным и публикуется с любезного разрешения автора. — Прим. ред.

2 Rüssel В. Our Knowledge of the External World. L., 1926, p. 40.