Рус.лит. 4 курс Колпаков / Мой бедный Мастер. Полное собрание изданий и переизданий Мастера и Маргариты

шенным тут же у балкона, постарался представить, в какую именно причудливую форму выльется гнев прокуратора, не представил, ре­ шил, что что-то нужно предпринять, и ничего не предпринял, кроме того, что руки протянул по швам.

И еще помолчали.

После этого раздался голос прокуратора:

— Ты был в Египте?

Он указал пальцем на таблицу, и секретарь тотчас поднес ее про­ куратору, но тот отпихнул ее рукой.

—Да, я был.

—Ты как это делаешь? — вдруг спросил прокуратор и уставил на Ешуа зеленые, много видевшие глаза. Он поднес белую руку и посту­ чал по левому желтому виску.

—Я никак не делаю этого, прокуратор, — сказал, светло улыбнув­ шись единственным глазом, арестант.

—Поклянись!

—Чем? — спросил молодой человек и улыбнулся пошире.

—Хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, причем доба­ вил, что ею клясться как раз время — она висит на волоске.

—Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил юно­ ша. — Если это так, то ты ошибаешься.

—Я могу перерезать этот волосок, — тихо сказал Пилат.

—И в этом ты ошибаешься. Но об этом сейчас, я думаю, у тебя нет времени говорить. Но пока еще она висит, не будем сотрясать воздух пустыми и бессмысленными клятвами. Ты просто поверь мне — я не враг.

Секретарь искоса заглянул в лицо Пилату и мысленно приказал себе ничему не удивляться. Пилат усмехнулся.

—Нет сомнения в том, что толпа собиралась вокруг тебя, стоило тебе раскрыть рот на базаре.

Молодой человек улыбнулся.

—Итак, ты говорил о царстве истины?

—Да.

—Скажи, пожалуйста, существуют ли злые люди на свете?

—Нет.

—Я впервые слышу об этом, и, говоря твоим слогом, ты ошиба­ ешься. К примеру — Марк Крысобой-кентурион — добрый?

—Да, — ответил [юноша], — он несчастливый человек. С тех пор, как ему переломили нос добрые люди, он стал нервным и несчаст­ ным. Вследствие этого дерется.

Пилат стал хмур и посматривал на Ешуа искоса. Потом прогово­ рил:

—Добрые люди бросались на него со всех сторон, как собаки на медведя. Германцы висели на нем. Они вцепились в шею, в руки,

вноги, и, если бы я не дорвался до него с легионерами, Марка Крысобоя не было бы на свете. Это было в бою при Идиставизо. Но не будем спорить о том, добрые ли люди германцы или недобрые... Так

ты называ	бродяга, стало быть, ты
должен молчать!

Арестант моргнул испуганно глазом и замолчал.

Тут внезапно и быстро на балкон вошел молодой офицер из леги­ она с таблицей и передал ее секретарю.

Секретарь бегло проглядел написанное и тотчас подал таблицу Пилату со словами:

— Важное дополнение из Синедриона.

Пилат, сморщившись, не беря в руки таблицу, прочел написанное

иизменился в лице.

—Кто этот из Кериота? — спросил он тихо. Секретарь пожал плечами.

—Слушай, Га-Ноцри! — заговорил Пилат. — И думай, прежде чем ответить мне: в своих речах ты упоминал имя великого кесаря? От­ вечай правду!

—Правду говорить приятно, — ответил юноша.

—Мне неинтересно, — придушенным голосом отозвался Пи­ лат, — приятно тебе это или нет. Я тебя заставлю говорить правду. Но думай, что говоришь, если не хочешь непоправимой беды.

—Я, — заговорил молодой человек, — познакомился на площади

содним молодым человеком по имени Иуда, он из Кериота...

—Достойный человек? — спросил Пилат каким-то певучим голо­

сом.

—Очень красивый и любознательный юноша, но мне кажется, — рассказывал арестант, — что над ним нависает несчастье. Он стал ме­ ня расспрашивать о кесаре и пожелал выслушать мои мысли относи­ тельно государственной власти...

Секретарь быстро писал в таблице.

—Я и высказал эти мысли.

—Какие же это были мысли, негодяй? — спросил Пилат.

—Я сказал, — ответил арестант, — что всякая власть является на­ силием над людьми и что настанет время, когда никакой власти не будет. Человек перейдет в царство истины, и власть ему будет не нужна.

Тут с Пилатом произошло что-то страшное. Виноват ли был в этом усиливающийся зной, били ли ему в глаза лучи, отражавшиеся от белых колонн балкона, только ему померещилось, что лицо арес­ танта исчезло и заменилось другим — на лысой голове, криво надетый, сидел редкозубый венец; на лбу — смазанная свиным салом с какой-то специей — разъедала кожу и кость круглая язва; рот беззубый, нижняя губа отвисла. Пилату померещилось, что исчезли белые камни, даль­ ние крыши Ершалаима, вокруг возникла каприйская зелень в саду, гдето тихо проиграли трубы, и сиплый больной голос протянул:

— Закон об оскорблении...

Пилат дрогнул, стер рукой все это, опять увидел обезображенное лицо арестанта и подумал: «Боги, какая улыбка!»

—На свете не было, нет и не будет столь прекрасной власти, как власть божественного кесаря, и не тебе, бродяга, рассуждать о ней! Оставьте меня здесь с ним одного, здесь оскорбление величества!

В ту же минуту опустел балкон, и Пилат сказал арестанту:

—Ступай за мной!

В зале с золотым потолком остались вдвоем Пилат и арестант. Бы­ ло тихо, но ласточка влетела с балкона и стала биться под потол­ ком — вероятно, потеряв выход. Пилату показалось, что она шуршит

икричит: «Корван — корван». Молчание нарушил арестант.

—Мне жаль, — сказал он, — юношу из Кериота. У меня есть пред­ чувствие, что с ним случится несчастие сегодня ночью, и несчастье при участии женщины, — добавил он мечтательно.

Пилат посмотрел на арестанта таким взглядом, что тот испуганно заморгал глазом. Затем Пилат усмехнулся.

—Я думаю, — сказал он придушенным голосом, — что есть койкто, кого бы тебе следовало пожалеть еще ранее Искариота. Не по­ лагал ли ты, что римский прокуратор выпустит негодяя, произно­ сившего бунтовщические речи против кесаря? Итак, Марк Крысобой, Иуда из Кериота, люди, которые били тебя на базаре, и я, это все — добрые люди? А злых людей нет на свете?

—Нет, — ответил арестант.

—И настанет царство истины?

—Настанет, — сказал арестант.

—В греческих ли книгах ты вычитал это или дошел своим умом?

—Своим умом дошел, — ответил арестант.

—Оно не настанет, — вдруг закричал Пилат больным голосом, как кричал при Идиставизо: «Крысобой попался!». — Сейчас, во вся­ ком случае, другое царство, и если ты рассчитывал проповедовать

идальше, оставь на это надежду. Твоя проповедь может прерваться сегодня вечером! Веришь ли ты в богов?

—Я верю в Бога, — ответил арестант.

—Так помолись же ему сейчас, да покрепче, чтобы он помутил разум Каиафы. Жена, дети есть? — вдруг тоскливо спросил Пилат

ибешеным взором проводил ласточку, которая выпорхнула.

—Нет.

—Ненавистный город, — заговорил Пилат и потер руки, как бы обмывая их, — лучше бы тебя зарезали накануне. Не разжимай рот! И если ты произнесешь хотя бы одно слово, то поберегись меня!

И Пилат закричал:

—Эй! Ко мне!

Тут же в зале Пилат объявил секретарю, что он утверждает смерт­ ный приговор Синедриона, приказал Ешуа взять под стражу, кор­ мить, беречь как зеницу ока и Марку Крысобою сказал:

— Не бить!

Затем Пилат приказал пригласить к нему во дворец председателя Синедриона, первосвященника Каиафу.

Примерно через полчаса под жгучим уже солнцем у балкона стояли прокуратор и Каиафа. В саду было тихо, но вдали ворчало, как в прибое, море и доносило изредка к балкону слабенькие вы­ крики продавцов воды — верный знак, что ершалаимская толпа тысяч в пять собралась у лифостротона, ожидая с любопытством приговора.

Пилат начал с того, что вежливо пригласил Каиафу войти во дво­ рец.

Каиафа извинился и отказался, сославшись на то, что закон ему не позволяет накануне праздника.

— Я утвердил приговор мудрого Синедриона, — заговорил Пилат по-гречески,— итак, первосвященник, четверо приговорены к смерт­ ной казни. Двое числятся за мной, и о них здесь речь идти не будет. Но двое — за Синедрионом — Варраван Иисус, приговоренный за по­ пытку возмущения в Ершалаиме и убийство двух городских стражни­ ков, и второй — Га-Ноцри Ешуа, или Иисус. Завтра праздник Пасхи. Согласно закону, одного из двух преступников нужно будет выпус­ тить на свободу в честь праздника. Укажи же мне, первосвященник, кого из двух преступников желает освободить Синедрион — Варравана Иисуса или Га-Ноцри Иисуса? Прибавлю к этому, что я, как пред­ ставитель римской власти, ходатайствую о выпуске Га-Ноцри. Он — сумасшедший, а особенно дурных последствий его проповедь не име­ ла. Храм оцеплен легионерами и охраняется, ершалаимские зеваки и врали, — вяло и скучным голосом говорил Пилат, — ходившие за ГаНоцри, разогнаны, Га-Ноцри можно выслать из Ершалаима; между тем в лице Варравана мы имеем дело с очень опасным человеком; не говоря уже о том, что он убийца, но взяли его с бою и в то время, когда он призывал к прямому бунту против римской власти. Итак?

Чернобородый Каиафа ответил прокуратору:

—Великий Синедрион в моем лице просит выпустить Варра­

вана.

—Даже после моего ходатайства, — спросил Пилат и, чтобы про­ чистить горло, глотнул слюну, — повтори, первосвященник.

—Даже после твоего ходатайства прошу за Варравана, — твердо повторил Каиафа.

—Подумай, первосвященник, прежде чем в третий раз отве­ тить, — глухо сказал Пилат.

—В третий раз прошу за Варравана

невиновного бродячего философа! Темным изуверам от него — беда! Вы предпочитаете иметь дело с разбойником! Но, Каиафа, дешево ты не купишь Га-Ноцри, это уж я тебе говорю! Увидишь ты легионы

вЕршалаиме, услышишь ты плач!

—Знаю, знаю, Пилат, — сказал тихо Каиафа, — ты ненавидишь на­ род иудейский и много зла ему еще причинишь, но вовсе ты его не погубишь!

Наступило молчание.

—О, род преступный! О, темный род! — вдруг негромко восклик­ нул Пилат, покривив рот и качая головою.

Каиафа побледнел и сказал, причем губы его тряслись:

—Если ты, игемон, еще что-нибудь оскорбительное скажешь, уй­ ду и не выйду с тобой на лифостротон!

Пилат поднял голову, увидел, что раскаленный шар как раз над го­ ловой и тень Каиафы съежилась у него под ногами, сказал спокой­ ным голосом:

— Полдень — пора на лифостротон.

Через несколько минут на каменный громадный помост поднялся прокуратор Иудеи, следом за ним первосвященник Каиафа и охрана Пилата.

Многотысячная толпа взревела, и тотчас цепи легионеров пода­ лись вперед и оттеснили ее. Она взревела еще сильнее, и до Пилата донеслись отдельные слова, обрывки хохота, вопли придавленных, свист.

Сжигаемый солнцем, прокуратор поднял правую руку, и шум слов­ но сдунуло с толпы. Тогда Пилат набрал воздуху и крикнул, и голос, сорванный военными командами, понесло над толпой:

— Именем императора!

В ту же секунду над цепями солдат поднялись лесом копья, сверкнули, поднявшись, римские орлы, взлетели на копьях охапки сена.

—Бродяга и тать, именуемый Иисус Га-Ноцри, совершил пре­ ступление против кесаря!..

Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце, и оно выжгло ему глаза. Зеленым огнем загорелся его мозг, и опять над толпой полете­ ли хриплые слова:

—Вот он, этот бродяга и тать!

Пилат не обернулся, ему показалось, что солнце зазвенело, лопну­ ло и заплевало ему уши. Он понял, что на помост ввели Га-Ноцри и, значит, взревела толпа. Пилат поднял руку, опять услышал тишину и выкрикнул:

— И вот этот Га-Ноцри будет сейчас казнен!

Опять Пилат дал толпе выдохнуть вой и опять послал слова:

— Чтобы все знали, что мы не имеем царя, кроме кесаря!

Тут коротко, страшно прокричали в шеренгах солдаты, и продол­ жал Пилат:

—Но кесарь великодушен, и поэтому второму преступнику Иису­ су Варраввану...

«Вот их поставили рядом», — подумал Пилат и, когда стихло, про­ должал; и слова, выкликаемые надтреснутым голосом, летели над Ершалаимом:

—...осужденному за призыв к мятежу, кесарь-император в честь вашего праздника, согласно обычаю, по ходатайству великого Сине­ дриона, подарил жизнь!

Варравван, ведомый за правую руку Марком Крысобоем, показал­ ся на лифостротоне между расступившихся солдат. Левая сломанная рука Варраввана висела безжизненно. Варравван прищурился от солнца и улыбнулся толпе, показав свой, с выбитыми передними зу­ бами, рот.

Иуже не просто ревом, а радостным стоном, визгом встретила толпа вырвавшегося из рук смерти разбойника и забросала его фи­ никами, кусками хлеба, бронзовыми деньгами.

Улыбка Раввана была настолько заразительна, что передалась

иГа-Ноцри.

ИГа-Ноцри протянул руку, вскричал:

— Я радуюсь вместе с тобой, добрый разбойник! Иди, живи!

И тут же Раввана Крысобой легко подтолкнул в спину, и Варравван, оберегая больную руку, сбежал по боковым ступенькам с камен­ ного помоста и был поглощен воющей толпой.

Тут Ешуа оглянулся, все еще сохраняя на лице улыбку, но отраже­ ния ее ни на чьем лице не встретил. Тогда она сбежала с его лица. Он повернулся, ища взглядом Пилата. Но того уже не было на лифостротоне.

Ешуа попытался улыбнуться Крысобою, но и Крысобой не отве­ тил. Был серьезен так же, как и все кругом.

Ешуа глянул с лифостротона, увидел, что шумящая толпа отлила от лифостротона, а на ее место прискакал конный сирийский отряд, и Ешуа услышал, как каркнула чья-то картавая команда.

Тут Ешуа стал беспокоен. Тревожно покосился на солнце. Оно опалило ему глаза, он закрыл их и почувствовал, что его подталкива­ ют в спину, чтобы он шел.

Он заискивающе улыбнулся какому-то лицу. Это лицо осталось се­ рьезным, и Ешуа двинулся с лифостротона.

И был полдень...

Иванушка открыл глаза и увидел, что за шторой рассвет. Кресло возле постели было пусто.

Глава I I I

СЕДЬМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

— И был полдень, многоуважаемый Иван Николаевич, — сказал про­ фессор.

Иван провел рукой по лицу, как человек, только что очнувшийся после сна, и увидел, что на Патриарших прудах вечер.

Тяжкая духота как будто рассеялась. Вода почернела. Голоса стали мягче. И легкая лодочка заскользила по воде.

«Как это я не заметил, что он все это наплел? — нахмурившись, по­ думал Иван. — Вот уж и вечер...»

АБерлиоз сказал, в сумерках всматриваясь в лицо профессора:

—Ваш рассказ очень интересен, хотя и совершенно не совпадает

севангельскими рассказами.

—Ну, так ведь!.. — ответил, усмехнувшись, профессор, и прияте­ ли не поняли, что он хотел этим сказать.

—Боюсь, — сказал Берлиоз, — что никто не может подтвердить, что все это действительно происходило.

—Нет, это может кто подтвердить, — отозвался профессор

ссильнейшим акцентом и вдруг таинственно поманил к себе пальца­ ми обоих приятелей.

Те изумленно наклонились к профессору, и он сказал, но уж без всякого акцента:

—Дело в том, что я сам лично присутствовал при всем этом. Был на балконе у Понтия Пилата и на лифостротоне, только — тсс... ни­ кому ни слова и полнейший секрет!

Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.

—Вы сколько времени в Москве? — дрогнувшим голосом спросил Берлиоз.

—Я сегодня приехал в Москву, — жалобно ответил профессор,

итут приятели, глянув ему в лицо, увидели, что глаза у него совер­ шенно безумные, то есть, вернее, левый глаз, потому что правый был мертв и черен.

«Вот все и разъяснилось, — подумал Берлиоз, — приехал немец

итотчас спятил. Вот так история!»

Но Берлиоз был решительным и сообразительным человеком. Откинувшись назад, он замигал за спиной профессора Ивану, и тот его понял.

—Да, да, да, — заговорил Берлиоз, — возможно... впрочем, все воз­ можно... И Понтий Пилат, и балкон... А ваши вещи где, профес­ сор? — вкрадчиво осведомился он. — В «Метрополе»? Вы где остано­ вились?

—Я нигде, — ответил немец, тоскливо и дико блуждая глазом по Патриаршим прудам.

—Как? А где же вы будете жить? — спросил Берлиоз.

—В вашей квартире, — вдруг развязно подмигнув глазом, ответил немец.

—Я очень рад, но...

—А дьявола тоже нет? — вдруг раздраженно спросил немец, обра­ щаясь непосредственно к Ивану.

—И дьявола...

—Не противоречь, — шепнул Берлиоз.

—Нету никакого дьявола! — растерявшись, закричал Иван не то, что нужно. — Вот вцепился! Перестаньте психовать!

Немец расхохотался так, что из липы над головами сидящих вы­ порхнул воробей.

—Ну, это уже положительно интересно, — заговорил немец, радо­ стно сияя в полумраке глазом, — что это у вас ничего нет: Христа не­ ту, дьявола нету, таксомоторов нету...

—Успокойтесь, успокойтесь, профессор, все будет, — забормотал Берлиоз. — Вы посидите минуточку с Бездомным здесь на скамейке,

ая только сбегаю, звякну по телефону... А там мы вас проводим. План у Берлиоза был таков: добраться до первого же телефона

исообщить в ГПУ, что приехавший из-за границы консультант бро­ дит по Патриаршим прудам в состоянии ненормальном. Так вот что­ бы приняли меры, а то получается неприятная история.

—Позвонить? Очень хорошо, но только умоляю вас на проща­ нье, — заговорил немец, — поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я вас уж не прошу!

—Хорошо, хорошо, — фальшиво-ласково проговорил Берлиоз и, подмигнув Ивану, устремился по аллее к выходу.

Профессор тотчас как будто выздоровел.

—Михаил Александрович! — звучно крикнул он вдогонку басом.

—А?

—Не прикажете ли, я дам вашему дяде телеграмму в Харьков? Берлиоз дрогнул и подумал: «Откуда он знает про дядю? Странно!..» Но мысль о дяде тут же вылетела у него из головы. Со скамейки

усамого выхода поднялся навстречу редактору в точности тот субъ­ ект, который еще совсем недавно соткался из жирного зноя. Только сейчас он был уже не знойный, а обыкновенный — плотский, так что Берлиоз отчетливо разглядел, что у него усишки, как куриные пе­ рышки, маленькие, иронические, как будто полупьяные глазки, жо­ кейская шапочка, а брючки клетчатые и необыкновенно противно подтянутые.

Товарищ Берлиоз содрогнулся, попятился, но тут же утешил себя мыслью, что это глупое совпадение.

—Турникет ищете, гражданин? — тенором осведомился субъ­ ект. — А вот прямо, пожалуйста! С вас бы, гражданин, за указание на четверть литра... бывшему регенту...

Но Берлиоз не стал слушать назойливого попрошайку и быстро тронулся к турникету. Он уже повернул турникет и собрался шаг­ нуть, но тут в темнеющем воздухе на него брызнул сверху слабый красный и белый свет. Над самой головой вспыхнула вывеска: «Бере­ гись трамвая!»

Тотчас с Садовой на Бронную и вылетел этот трамвай. Выйдя на прямую, он внезапно радостно осветился, качнулся, взвыл и наддал.

Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за вертушку. Переступил, в ту же секунду нелепо выбросил одну ногу вверх, другая поехала по камню, рука соскочила с вертушки, и Бер­ лиоза выбросило на рельсы.

Он упал лицом к небу, тотчас повернулся на левый бок и над со­ бой увидел в ослепительно освещенных стеклах женскую голову в красном платочке. Лицо женщины было бело как смерть.

Он сделал попытку перевалиться на правый бок и увидел прямо над собой очень далеко белую звездочку, как пятнышко. И подумал: «Конец. Больше повернуться не успею». Он всхлипнул.

Вагон носом сел в землю, и стекла рухнули в нем с грохотом.

Тут из-под колеса выкатилась и запрыгала по булыжникам окро­ вавленная голова, а затем выбросило кисть руки.

Страшного визга из вагона Берлиоз уже не слыхал.

Глава IV

ПОГОНЯ

Глава V

ДЕЛО БЫЛО В ГРИБОЕДОВЕ

Белый дом, двухэтажный, старинной постройки помещался в глуби­ не небольшого садика на бульварном кольце и носил название дома Грибоедова. Говорили, что будто бы некогда он принадлежал тетке Грибоедова, хотя, сколько помнится, никакой тетки у Грибоедова не было. Так что надо полагать, что рассказы о том, как Грибоедов

вэтом самом доме, в этом самом зале с колоннами читал старухе «Го­ ре от ума», представляют обыкновенные московские враки.

Но как бы там ни было, в настоящее время дом принадлежал тому самому Миолиту, секретарем которого являлся до девяти часов это­ го вечера товарищ Берлиоз.

Верхний этаж был занят редакциями трех журналов и канцеляри­ ей Миолита, в зале, где тетка слушала знаменитого племянника, про­ исходили конференции, а в первом этаже поместился писательский ресторан.

Кполовине одиннадцатого ночи в тесной комнате томилось че­ ловек десять народу, поджидавших товарища Берлиоза на заседание.

Народ этот поражал каждого свежего человека необыкновенным разнообразием своего одеяния.

Так, один был в хорошем из парижской материи костюме и креп­ кой желтой обуви — председатель секции драматургов Бескудников.

Другой, в белой рубахе, подпоясанный кавказским серебряным поясом, в ялтинской тюбетейке, в белых летних штанах с пятном от яичного желтка на левом колене, — помощник председателя той же секции Понырев.

Батальный беллетрист Абабков зашнуровал свои ноги до колен

впехотные иностранные сапоги на тройной подошве и имел при се­ бе цейсовский бинокль в футляре.

Богатая некогда купеческая наследница Настасья Савишна Непременова, ставшая военно-морской романисткой и подписывавша­ яся «Боцман Жорж», была в засаленной шелковой блузочке и чер­ ной кривой юбке. Поэтесса Силова Зигфрид, в джемпере-самовязе, лакированных туфлях и в беретике. Поэт Двубратский, в пиджаке поверх майки и в ночных туфлях.

Были и другие.

Вся компания курила отчаянно, томилась и корчилась на стульях. В открытое окно не проникала ни одна струя воздуха. Москва как на­ лилась зноем за день, так он и застыл, и было ясно, что ночь не при­ несет никому облегчения.

—Однако вождь-то наш сильно запаздывает, — пошутил небри­ тый Двубратский.

Настасья Савишна отозвалась густым баритоном:

—Хлопец на Клязьме застрял.

—Но, позвольте, ведь он же знает, что заседание в десять? — хо­ лодно заметил Бескудников и вынул плоские часики. Они показыва­ ли «11».

Сильнее закурили. Кто-то зевал. Человек во френче и фрачных брюках рассказал, чтобы развлечь публику, анекдот, начинающийся словами: «Приходит Карл Радек в кабинет к...». Анекдоту посмея­ лись, но в границах приличия, ибо анекдот был несколько вольного содержания. Один лишь Бескудников даже не ухмыльнулся и глядел в окно такими отсутствующими глазами, что нельзя было поручить­ ся, расслышал он этот анекдот или нет.

Рассказы про Радека, как известно, заразительны, и маленький подвижный скетчист Ахилл рассказал, в свою очередь, о другом ка­ ком-то приключении Радека, но происшедшем уже не в кабинете, а на вокзале. Однако этому рассказу посмеялись уж совсем мало и тут же начали звонить по телефону. Первоначально на квартиру. Резуль­ тат получился странный: никто не отозвался, но зато послышался дальний мощный бас, который пропел: «Черные скалы — мой при­ ют...» — и как бы свист.

Затем на Клязьму. Бились долго, соединились не с той дачей, наконец, с той, с какой нужно, и получили ответ, что товарища Берлиоза и вовсе не было сегодня на Клязьме. Тогда в отчаянии позвонили в Наркомпросс, в комнату № 918. Зря, конечно, ибо в половину двенадцатого в комнате № 918 никого не было и быть не могло.

После этого произошло, правда в известных границах, народное возмущение и Абабков заявил напрямик, что осуждает, несмотря на все свое уважение, товарища Берлиоза — мог бы он и позвонить, ес­ ли что-то его задержало!

Но товарищ Берлиоз никому и никуда не мог позвонить. Далеко, далеко от дома Грибоедова, в громадном зале, под сильным светом прожекторов, на трех цинковых столах лежало то, что осталось от Берлиоза. На первом — окровавленное обнаженное тело, на вто­ ром — голова с выбитыми передними зубами и выдавленным глазом,

ана третьем — груда окровавленного тряпья.

Устолов стояли: седобородый профессор судебной медици­ ны, молодой прозектор в кожаном халате и резиновых перчат­ ках и четыре человека в защитной форме, с малиновыми нашив­ ками на воротниках и с маленькими браунингами на желтых по­ ясах.

Все тихо совещались, обсуждая предложение профессора струна­ ми пришить голову к туловищу, на глаза надеть черную повязку, а ли­ цо загримировать, чтобы те, кто придет поклониться праху погиб­ шего секретаря Миолита, не содрогались бы.

Да, он не мог позвонить, товарищ Берлиоз! И без четверти две­ надцать опустела комната, и заседание не состоялось, как и предска­ зал незнакомец на Патриарших прудах. Оно не могло состояться без председателя Берлиоза, а председательствовать не может человек, пиджак и документы которого до полной неразборчивости залиты кровью, а голова лежит отдельно.

Большинство из собравшихся заседать спустилось вниз в ресто­ ран. Мест на веранде, выходящей в сад, уже не было и им пришлось разместиться во внутреннем помещении.