4. Региональный стиль и культурный дрифт

Стиль — одна из категорий, имеющая региональные черты. Правда, во времена становления науки о стиле в русле эстетики в трудах Генриха Вельфлина и его последователей стиль скорее принадлежал эпохе, например Ренессансу или барокко. Поскольку в стиле всегда подчеркивалась определенная целостность, то уже это позволило соотнести его с этнографическим материалом. Приоритет здесь принадлежит Альфреду Креберу, поставившему вопрос теоретически, а также проанализировавшему практически историю стилей одежды на материале США. Им была выдвинута идея, что наряду с зависимостью от эпохи в стиле есть саморазвивающиеся

67

черты, которые часто проявляют себя в оппозиции (например, короткая одежда вместо длинной).

Естественно, что отмеченная оппозиционность входит в жизнь эмоционально-образным путем. Стиль — это внешняя, выразительная форма, дающая явлению целостность. Очень точно сущность стиля была отмечена Ролланом Бартом; стиль — это не форма, а субстанция, находящаяся под угрозой формализации. Это делает анализ стиля важным и интересным для историко-этнологической герменевтики.

Мы можем говорить о стиле, когда есть ряд однофункциональных вещей. Как бы ни были импозантны трезубец Посейдона, львиная шкура Геракла и щит Ахилла, это еще достилевые вещи. И вообще, может ли быть стиль у личных вещей, у вещей, изготовленных в единственном числе или только для себя? Стиль появляется там, где есть образец и тиражирование. Очень ярко стиль проявляется в ситуации восприятия внешнего влияния, что было отмечено Францем Боасом в его книге о первобытном искусстве. Но не только там проявляется действие образца. Оно сказывается еще в таком мало изученном явлении, как культурный дрифт.

Под понятие культурный дрифт подходят факты перенесения ядерного герменевтического круга на объекты большого круга, когда материально-технические обстоятельства становятся в подлинном смысле традицией, т.е. окружены пониманием носителей этой традиции. Обратимся к нескольким примерам. У эскимосских групп обнаружена утонченно развитая техника выживания, которая выше адаптивных требований. У другого северного народа — алеутов — невероятно высоко развита анатомия, связанная с обычаем бальзамирования трупов. Бушмены, обитающие в полупустынях Африки, — специалисты по ядам и к тому же живописцы, изготовители великолепных красок. Древний Египет и Тибет дают примеры более сложных специализаций в той части материальной культуры, которая зависит от развитой мистической техники.

С культурным дрифтом связана, очевидно, престижность того или иного вида хозяйства. Так, у народа десана на северо-западе Амазонии земледелие и охота играют равную роль, но они себя считают только охотниками. Всегда огромен престиж кочевничества у тюркских, монгольских и арабских народов, хотя у многих таких групп большую роль играет земледелие. Но к нему относятся без должного внимания: например, в старину туркмен, засевая

68

приречные земли, освобождавшиеся после паводка, даже не слезал с коня.

Стилевой культурный дрифт может получить эстетическую окраску. Ее носит чайная церемония или праздник любования сакурой у японцев, бразильский карнавал или испанская коррида. Как в технической, так и в эстетической форме дрифта мы видим его наполнение этническим содержанием. Примечательно, что в архаике, в эпоху становления производящего хозяйства на Ближнем Востоке у соседских общин наблюдался явный технический вариант культурного дрифта: они разводили разные виды растений и животных. В одной общине обнаружено захоронение, где тело умершего усыпано цветами. Можно предположить, что здесь культурный дрифт шел параллельно в технической и эстетической форме и способствовал прорыву рутины охотничье-собирательского хозяйства в сторону производительной экономики. Насельники ближневосточных предгорий смогли вырваться из ядерного герменевтического круга и освоить большой, перенеся на него силу традиции — предания.

Важнейший этнологический аспект стиля состоит в том, что он несет огромный распределительный потенциал, распространяя ядерные явления на весь ареал стиля. В стиле нет периферии. Особенно полезна категория стиля для анализа региональных организованностей, вроде этнографических типов и этноментальных пространств.

5. Этногенез как территориально- распределительная проблема

Определение понятия этногенез при научном подходе оказывается самостоятельной проблемой и не столь очевидной, как в популярной литературе. Свою руку к профанации этого понятия приложил талантливый историк, публицист Лев Гумилев. Его точка зрения была проста и доходчива: есть историческое время, а внутри него живут коллективы-этносы, которые, как живые организмы, рождаются, мужают, стареют и умирают. Но такой незамысловатый натурализм у Гумилева сочетался с концепцией пассионариев — появлением в моменты создания новых этносов энергичных людей, способных к жертвенной деятельности. По разным причинам их число сокращается, и этнос замирает. Теория

69

Гумилева появилась в глухие 60-е гг. и была воспринята интеллигенцией в СССР как глоток свежего воздуха. Потом по мере роста социального кризиса она была принята на вооружение некоторыми националистическими движениями.

Еще в большей мере этим целям стала соответствовать борьба за исторических предков, развернутая представителями национальной интеллигенции в республиках России и странах бывшего СССР. Этногенез — сложный многокомпонентный процесс, где по-разному сочетаются языковая, культурная и физико-антропологическая общность, стал изображаться как прямолинейный процесс. На родство с древними историческими предками стали претендовать все вероятные и невероятные потомки, как уголовные «сыновья» на родство с лейтенантом Шмидтом. Например, аланов считают исключительно своими предками осетинские, карачаево-балкарские и вайнахские исследователи.

Любой древний народ может быть предком не одного, а двух и более новых народов. Это закономерная черта этногенеза как компонентного процесса. В работах Валерия Алексеева эта собенность была отражена в понятии этногенетических пучков. Эти пучки локализованы в пространстве и во времени. Например, в Волго-Уральской области расположен этногенетический пучок тюркских (татары, башкиры и др.), финно-угорских (мордва, удмурты, марийцы и др.) и славянских народов. Этногенез носит распределительный характер. Он и реконструируется учеными по сумме распределительных признаков: по лексике, генному составу популяции, чертам материальной и духовной культуры. Крупные российские исследователи этногенеза видели в нем прежде всего распределительный характер. Так, патриарх российской физической антропологии Виктор Бунак отмечал, что этногенез — это отражение расселения человечества по земле. Для другого физического антрополога Георгия Дебеца этногенез — это история входивших в народ популяций. У некоторых современных националистов этногенез принимает своеобразную распределительную форму списка врагов и друзей этноса.

Исходная постановка проблемы этногенеза принадлежит физической антропологии. Последние разработки здесь привели к созданию карты генетических маркеров (Татьяна Алексеева), которая представляет собой компьютерную карту генетического фонда человеческих популяций, начиная с палеолита. Эта карта

70

свидетельствует о раннем заселении территории планеты человеком, которое происходило с большими потерями, что отражалось на составе генетических маркеров. Карта дополнена картами-реконструкциями питания древнего человека, составленными по минеральному составу его костяков. По этим же источникам определены показатели стресса и патологических изменений. Все вместе говорит о том, что расселение человечества по земле было труднейшей задачей и сопровождалось жертвами.

Археология показывает, что древнее человечество было очень малочисленным. В Европе еще 17 тыс. лет назад ледник в своем максимуме доходил до Западной Двины, а по Уралу спускался еще ниже. Южнее ледника располагались озера, еще без рыбы или очень ею бедные. В средней и южной Европе сохранилось древнейшее европеоидное население. А территории, освободившиеся от ледника 16—14 тыс. лет назад, стали занимать монголоидные народы из Азии, говорившие на финно-угорских языках. По археологическим данным (Владимира Сидорова), из-за Урала пришло два племени, всего по 100—150 человек. Это население очень медленно росло, достигнув к эпохе неолитической Льяловской культуры (IV—III тыс. до н.э.) 8 тыс. человек на всю Восточноевропейскую равнину. Археологи доказывают, что несмотря на крайнюю редкость население этнически родственных групп стремилось поддерживать брачные и информационные связи, невзирая на расстояния.

Группа под руководством Сергея Старостина на материале лексики, по-видимому, обнаружила то, что можно назвать истоками этногенеза. В них явственно выступает дихотомический принцип: на территории Европы, включая Кавказ, выделяются две макросемьи, условно названные ностратической и прасинокавказской. Они существуют до Х тыс. до н.э., когда начинают распадаться на отдельные языки. Очевидно, этим древнейшим праязыкам соответствуют праэтносы. По крайней мере, ученые устанавливают четко выраженные различия хозяйственных и мировоззренческих ориентации. Изначально ностратическое население тяготело к либидозным ориентациям; прасинокавказское, не исключая этих, ориентировано было на тревожные мортидистские. Примечательно, что к IV тыс. до н.э. у индоевропейцев, входивших в ностратический союз, выделялась явно производственная лексика (лошадь, колесо, ось), у уралоалтайцев (прасинокавказсцы) –

71

охотничья лексика. Если в ностратике интенсивно развивалась оборонительная терминология, то в прасинокавказской лексике — наступательная (изложение по Александру Барулину). Оборонительные и наступательные ориентации, конечно, возможны друг без друга и в сущности выражают одно общее отношение к территории, о чем надо говорить особо в связи с темой этногенеза.

В «Структурной антропологии» Леви-Строса есть место, на которое мало обращают внимание — анализ автохтонности человека в связи с мифом об Эдипе. Леви-Строс показал, что идея автохтонности обусловлена генеалогией по мужским предкам. Этот аргумент можно развернуть шире: связь с территорией при построении этнической генеалогии. Иными словами, здесь большой герменевтический круг с его вещностью охватывает ядерный круг традиции. В результате этнос натурализуется идеологически. Происходит «вечное возвращение» к пространству, аналогичное «вечному возвращению» к нулевой точке времени. Почему?

Этническая территория концентрирует моторное и визуальное восприятие людей, которое образует категорию признаков-условий предпонимания. В этногонической мифологии предпонимание создает из соседей, особенно дальних, образы чудовищ. О собакоголовых и прочих страшилищах в Сибири сообщают ранние русские источники. Нечто аналогичное в Америке увидели первые европейцы. Людям свойственно осваивать виртуальную реальность в иконических образах. Территория всегда остается виртуальным признаком-условием. Вот почему первейший вопрос этногонического мышления — вопрос о земле: «Откуда есть пошла земля русская?» Процесс этногенезиса и состоит в возрастании однородности пространства, которая, конечно, столь же утопична, как и нулевая точка «вечного возвращения». Ощущение пространства, которое человек воспринимает внутри этноса, дает ему состояние комфортности. Оно может служить предпосылкой творчества, но и вызывать обеспокоенность его потери, что порождает современные крикливые этногонические мифы.