Глава I укоренившееся представление о русском «серебряном веке»

Есть термины, завоевавшие себе столь широкую распростра­ненность среди историков русской словесности и литератур­ных критиков, что современный исследователь редко задастся вопросом о содержании, объеме и ценности понятия, обозна­чаемого таким термином, и о том, соответствует ли само по­нятие существенным свойствам описываемого явления. Тер­мин становится машинальным, со всеми последствиями привычности, очерченными еще в десятые годы Виктором Шкловским (1990: 36–42, 62–72) в его знаменитых статьях об автоматизме восприятия не переживаемых более повседнев­ных жизненных явлений и обиходных вещей, о стертых от употребления словах и приеме «остранения». С течением вре­мени, однако, как бывает вообще с предметами беззаветного почитания, и сам термин, и подразумеваемое с его помощью представление набивают оскомину и, в конце концов, начина­ют вызывать отталкивание.

Именно к таким терминам и сложившимся понятиям при­надлежит концепция «серебряного века» в применении к оп­ределенному, хоть и не четко отграниченному периоду или совокупности художественных стилей и произведений, свя­занных с русским модернизмом.

Выражение «серебряный век» приобрело огромную попу­лярность в литературоведении и в художественной критике с конца 50-х и начала 60-х гг. сперва за пределами СССР, в эмиграции и среди зарубежных русистов, а потом и в метро­полии. Как неофициальный и вызывающий термин-лозунг, когда-то приводивший аппарат идеологического контроля в слепую ярость (Азадовский 1993), оно было полностью реа­билитировано с установлением «гласности».

Такие словосочетания, как «серебряный век русской поэ­зии», «серебряный век русской литературы», «серебряный век русской культуры» и даже «серебряный век русской мысли», ныне представляют собой, а особенности, в более или менее тривиальном критическом обороте, просто расхожий штамп, по сути дела лишенный всякого исторического, хронологического и даже ценностного содержания, за исключением того, что он смутно обозначает художественный и духовный расцвет, по времени связанный с началом XX иска, а географически почти исключительно отождествляемый с Санкт-Петербургом.

В Нью-Йорке с семидесятых годов работало книгоизда­тельство «Серебряный век», печатавшее и «Козлиную песнь», и «Затоваренную бочкотару», и записки маркиза де Кюстина; в России под этой маркой подвизается уже несколько более пли менее культурных учреждений. В 1975 г. ныне покойный профессор Мичиганского ун-та и владелец издательства «Ардио» Карл Проффер выпустил в свет на английском языке учебную антологию для студентов, озаглавленную The Silver Age of Russian Culture ('Серебряный пек русской культуры'), а профессор Университета Южной Калифорнии Джон Боулт в своей ученой монографии The Silver Age: Russian Art of the Early 20th Century and the «World of Art» Group ('Серебряный век: русское искусство начала XX века и группа «Мир искус­ства»') (1979) распространил понятие серебряного века на живопись и ваяние. В России появился винегрет из стихов на все вкусы «Серебряный век. Петербургская поэзия конца XIX - начала XX в.» (Пьяных 1991) и ценная как неординарным от­бором материала, так и многими из сопровождающих статей (М. Л. Гаспарова, Н. А. Богомолова, Д. М. Магомедовой) анто­логия «Русская поэзия „серебряного века", 1890-1917» (М. Гаспаров и др. 1993). Во Франции редакторы увесистой Histoire de la Litterature russe: he XXe siecle (Etkind, Nival, Scr-man, Strada 1987) снабдили первый том своего труда подзаго­ловком «L'Age d'argent», «Серебряный век».

Может показаться, что термин, о котором будет идти речь, уже настолько глубоко укоренен и в науке, и среди читающей публики, что слишком поздно теперь критически выяснять его подноготную. Однако ж, в истекшее десятилетие примет­ны стали и безошибочные симптомы начинающегося отхода от вошедшего в беспрекословную моду крылатого слопца. В восьмом номере широко распространенного журнала «Нева» за 1992 г. была напечатана интересная статья Елены Игнатовой, прежде памятная лишь избранному кругу читателей самиздатовского «Обводного канала» (1983). Можно принимать лишьс большой щепоткой соли нравственные заключения автора, носящие на себе отпечаток благочестивых, благородных и про­стодушных упований ее смиренного прихода, когда она при­поминает диссидентские шестидесятые годы с их юношеской ностальгической тоскою по так называемому «серебряному веку», который узнали и полюбили но умиленным легендам мемуаристов, но нельзя не согласиться с се точным историче­ским диагнозом: «[...] „серебряный век" мы приняли и испове­дуем на веру, без исторической перспективы, не анализируя» (Игнатова 1992:255).

Задачей предлагаемого исследования поставлена не пресло­вутая «демифологизация», а всего лишь исторический обзор употребления термина «серебряный век» применительно к первым двум или первым трем-четырем десятилетиям XX ве­ка и критическая проверка его уместности в отношении к этому периоду истории русской словесности. Несмотря на скепти­цизм, распространенный в кругах литературоведов и публи­цистов, в одном только 1992 г. вышли в свет на английском языке целых два тематических сборника ученых статей со сло­вами «серебряный век» в заглавии: «Культурные мифологии русского модернизма: от золотого века к серебряному веку» (Gasparov, Hughes and Paperno 1992) и «Серебряный век в рус­ской литературе: избранные доклады с Четвертого всемирно­го съезда исследователей Советского Союза и Восточной Ев­ропы в Харрогете, 1990» (Elsworth 1992). Обе внушительных подборки при общем высоком уровне разделяют однако и сле­пое доверие к устоявшимся металлургическим метафорам, смысл и правомерность которых принимаются на веру.

Как бывает с псевдомифологическими крылатыми выра­жениями, и наименование «серебряный век», и его ныне при­нятая предметная литературно-историческая отнесенность, по мере того как они приобретали весомый авторитет в рус­ском критическом инвентаре и в рассуждениях русистов, при загадочных обстоятельствах утратили и авторство, и большую часть своего конкретного первоначального смысла. Традицию авторства исподволь вытеснила традиция авторитетности. Это, к счастью, произошло сравнительно недавно, так что филолог-русист находится в не в пример лучшем положении, чем филолог-классик, который в наши дни попытался бы припомнить, кто же первый догадался приложить гесиодовско-овидиевскую последовательность веков и металлов к ла­тинскому языку и словесности. Виламовиц-Меллендорф (Wilamowitz-Moellendorff 1921), Сэидис (Sandys 1903, 1908) и Дафф (Duff 1927) об этом вопросе умалчивают. Тройский ограничивается указанием, что традиция различе­ния между серебряной и золотой латынью восходит к эпохе Возрождения. М. Л. Гаспаров также говорит, что на­звание это «обычно», но высказывет проницательное сомне­ние в его справедливости:

1 в. н. э. обычно носит название «серебряного века римской ли­тературы» но аналогии с «золотым веком» Августа. Это назва­ние следует понимать лишь условно. Временем упадка эпоху Юлиев-Клавдиев и Флавиев считать нельзя. Это было время искания новых форм, соответствующих новым мыслям и чув­ствам, и поиски часто были удачны.

Как бы ни обстояло дело с золотой и серебряною латынью, историк новых литератур неизбежно стоит перед лицом того очевидного факта, что помимо литературно-исторической пе­рио-дизации, основанной на смене больших и малых стилей и поэтик, неоспоримо также и существование аксиологиче­ской традиции, унаследованной нами от гуманистов, которая определяет литературные эпохи, руководствуясь системой критических ценностей, составляемой па основании языко­вых, художественных и даже нравственных норм. Рассматри­вая суждения критиков о «серебряном веке» в русской лите­ратуре и его отношении к «золотому веку», нельзя не отметить, что в решающих своих доводах они невольно, а в не­которых особо изощренных случаях, кажется, вполне созна­тельно следуют по вехам достопамятного прения Т. Л. Пикока и II. Б. Шелли о четырех веках поэзии (Brett-Smith 1923).

Вопрос о термине «серебряный век» и его содержании, поднимаемый в данном случае в связи с русской литературой или, вообще, русской культурой, является не частью вопроса об обшей периодизации истории литературы, а скорее пробле­мой истории современной литературной критики в ее слож­ном и по сей день мало изученном и описанном отношении к собственному самосознанию и внутренней самооценке сло­весного искусства как такового.

В статье «Культурное возрождение», опубликованной на английском языке в историческом сборнике «Россия при по­следнем царе», Г. П. Струве высказал чувство крайнего неудовлетворения, которое он неизменно испытывалот термина «серебряный век», и с беспомощным ожесточени­ем описал свои попытки установить его авторство:«Говоря о русской литературе первых полутора десятилетий на­шего века, стало обычным упоминать о Серебряном иске. Не знаю, кто первый употребил такое наименование и на кого на­дает вина за то, что пустил его в оборот, но только им стали пользоваться даже и некоторые ведущие представители этой самой литературы — например, покойный Сергей Маковский, основатель и редактор превосходного журнала «Аполлон», ко­торый сыграл столь важную роль в рассматриваемую эпоху, и даже последний большой поэт этой эпохи — Анна Ахматова (1889)»

Подобно другим своим выдающимся сверстникам, о кото­рых речь впереди, покойный профессор Калифорнийского уни­верситета в Беркли Глеб Петрович Струве предпочитал термин кн. Дмитрия Петровича Святополк-Мирского: «второй золотой пек стиха, уступавший только первому золотому веку русской поэзии — веку Пушкина».

В личной беседе весной 1973 г. Г. П. Струве говорил о наи­меновании «серебряный век» с приметным раздражением и, презрительно отвергнув это «ошибочное название» (он здесь употребил в русском разговоре более меткое английское слово misnomer), немедленно пустился в обсуждение стихов П. А. Оцупа, пытаясь привлечь к ним интерес своего собесед­ника как к возможному предмету будущих исследований. Впоследствии оказалось, что ассоциация между именем Оцу­па и термином «серебряный век» вовсе не была у него случайной. Очевидно, Струве довольно глубоко заглянул в историю предосудительного наименования, прежде чем прекратить по­иски его виновника.

Двенадцать лет спустя, вопрос о происхождении термина «серебряный век» был поднят, опять в личной беседе, извест­ным специалистом по русскому искусству эпохи модернизма Джоном Бoyлтом, тогда работавшим в Техасском университе­те в Остине. Боулт пожаловался, что для своей книги о сереб­ряном веке не смог найти первоисточник наименования в тру­дах знаменитого русского мыслителя, которому обыкновенно приписывалось его авторство.

Ларчик, действительно, оказался с непростым секретом, но не с таким безнадежно неразрешимым, как полагал Глеб Пет­рович Струве. Англоязычный подлинник этой книги был сдан в издатель­ство в декабре 1993 г., а вышел в свет в декабре 1996-го. За ис­текший период появилось два содержательных исследования о происхождении и объеме понятия «серебряный век»; глава первая, озаглавленная «Символизм, модернизм или серебря­ный век», в увлекательной монографии Роджера Киза о ран­ней прозе Андрея Белого «Неохотный модернист» и статья Даниелы Рицци «Неизъяснимый серебряный век» в итальянском журнале «Еurора Orientals». Читатель сам рассудит, в чем паши наблюдения и вы­воды совпадают, а в чем разнятся, я же считаю подобные схож­дения, разумеется, когда исследователи работают, как в дан­ном случае, независимо друг от друга, столь же желательными в нашей области, как повторение опыта в другой лаборатории у естествоиспытателей.