2. Возрожденческие трактовки свободы

Проблема человеческой свободы, образующая ядро антропологической проблематики, выступает как бы связующим звеном между общим истолкованием сущности человека и представлениями об обществе. Не удивительно, поэтому то огромное значение, которое придается ее решению в переходные эпохи.

Исключительный интерес к вопросу о свободе воли красной нитью проходит через всю возрожденческую философию, выражая стремление пересмотреть христианскую концепцию предопределения человеческой судьбы богом. Наряду с традиционным понятием свободы воли в философский лексикон вводится новый термин «фортуна», с концептуальной разработкой которого связываются надежды на новое решение вопроса о предпосылках и.границах свободы человека.

2.1. Учение о фатуме, фортуне и предпосылках свободы

Наиболее раннее употребление этого термина отмечается Франческо Петраркой (1304-1374), написавшим трактат «О средствах против всякой фортуны», но о .понятийном его содержании можно говорить, начиная с работы Калюччо Салютати (I33I-I406) «О фатуме, фортуне и случае».

В своем сочинении Салютати, во-первых, расширяет представление о фатуме /роке/, вкладывая в него помимо идеи божественного провидения предположение о влиянии на человеческую судьбу силы звезд и земных природных причин, а во-вторых, вводит понимание фортуны как социальной необходимости и раскрывает коренное отличие фортуны от фатума¹. Если фатум в любой из своих форм (божественной или астрологической) по существу обесценивает свободу воли человека, лишая ее самостоятельного значение, то фортуна предоставляет ему некоторый спектр возможностей, в границах которого человек оказывается хозяином собственной судьбы. Здесь все зависит не от социального происхождения, а от личных достоинств, которые могут оказаться даже сильнее самой фортуны. Свобода воли обретает реальный смысл для человека, питая его предпринимательский и социальный оптимизм.

Понятие фатума, выражающее идею однозначной предопределенности человеческой судьбы, оказывается наиболее ненавистным и атакуемым со стороны творцов нового мировоззрения.

Начатая Салютати работа по оспариванию у бога функции .предопределения была продолжена его многочисленными последователями и привела в конце концов к полной натурализации фатума у Пьетро Помпонацци (1462-1525), по существу отождествившего фатум .с естественной необходимостью, полностью исключив из него божественное предопределение. В некоторых местах своего, сочинения «О фатуме, свободе воли, предопределении и божественном провидении» Помпонацци подчиняет природной необходимости даже деятельность самого бога, уравнивая в этом отношении его с человеком.

Ни один крупный мыслитель Возрождения не обошел вопроса о фортуне, справедливо видя в его решении ключ к пониманию принципов устройства общества. Важное место эта тема занимает и у Макиавелли, выполняя функции подготовительных, исследование к его социологическим построениям.

«Судьба, - пишет он, - распоряжается лишь половиной наших дел», другую же половину или около того она предоставляет самим людям»¹. Отсюда более предпочтительной оказывается позиция смелой активности, чем созерцательной осторожности: «фортуна - женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать»². На фоне этих рассуждений Макиавелли формулирует свои, представления о новой морали, получившие обобщенное выражение в понятии «доблесть». Доблесть, пришедшая на смену добродетели, трактуется как способность к деятельности, направляемой трезвым умом и твердой волей к осуществлению «больших целей».

Введя критерий большой цели для разграничения поведения на хорошее и плохое, Макиавелли преодолевает узко индивидуалистическое понимание человеческой свободы. Более того, он выражает откровенное презрение к тем, кто не сумел подняться над мелкими целями наживы и материального благополучия. Большинство людей именно таковы: они оказываются не в состоянии достичь величия ни в хорошем, ни в плохом и «избирают некие средние пути, являющиеся самыми губительными¹. Полная реализация доблести и достижение больших целей - удел немногих «выдающихся» лиц, оказывающих существенное влияние на ход истории.

Тесно связанная с вопросом о свободе воли моральная проблематика с неизбежностью вставала перед мыслителями Возрождения. Те из них, которые не принимали чисто утилитаристского истолкования добродетели, вынуждены были наполнять понятие блага новым, более гуманным и привлекательным, по сравнению с христианским, содержанием. Эта задача с разной степенью убедительности решалась на протяжении всей ренессансной эпохи, образуя смысловой стержень мировоззренческих исканий.

Прежде всего оспаривается положение о бессмертии души и посмертном воздаянии, на котором строилось здание всей христианской морали. Первым из итальянских гуманистов, занявших в этом вопросе радикально атеистические позиции, был П. Помпонацци. В своем «Трактате о бессмертии души» он заявляет, что для существования человеческой морали совершенно не обязательна вера в бессмертие души. Скорее наоборот, эта вера искажает само существо нравственности, делая основным мотивом добродетельного поведения страх, унижающий человека: люди если и поступают хорошо, то «скорее из страха вечных мучений, нежели в надежде на вечное блаженство, так как мучения нам больше знакомы, чем вечные блага»¹. Поэтому считающие душу смертной «гораздо лучше защищают добродетель, нежели те, кто полагает ее бессмертной. Ведь надежда на воздаяние и страх возмездия привносят в душу нечто рабское, что противоречит самим основаниям добродетели»². Положительный смысл потустороннего блаженства либо вообще неясен, либо оценивается по аналогии с земным существованием, которое только и имеет значение для человека.

«Природа человеческая почти полностью погружена в материю и лишь в малой степени причастна к разуму; человек дальше отстоит от духовных сущностей (интеллигенции), чем больной от здорового, ребенок от мужа и невежда от мудреца»³. Напрочь связав душу челове­ка с его телом, Помпонацци делает вывод о неизбежности угасания души со смертью тела и предлагает свой вариант осмысленности жизни с учетом этой печальной перспективы.

Добродетель, по его мнению, имеет исключительно земное содержание и является единственной наградой, на которую человек может рассчитывать. Высокое значение этой награды определяется врожденным каждому человеку нравственным чувством, которое только и способно служить реальным основанием и источником положительных эмоций, возвышающих человека над сферой обыденности и утилитаризма. Постулируя врожденный характер нравственности, Помпонацци делает попытку найти земные истоки человеческой духовности, действительные регулятивы, способные направить свободу в русло созидания совершенной жизни, препятствуя оскотиниванию человека, о котором говорил П. делла Мирандола.

В том же направлении движется мысль и у Эразма Роттердамского, трактат которого «О свободе воли» полностью посвящен вопросу взаимоотношения свободы и морали. Без свободы воли, пишет он, теряют смысл понятия добродетели и греха; человеческая мораль тем выше, чем шире границы свободы, предоставляющие возможность для всестороннего обнаружения нравственных качеств человека. Обуздание всемогущей глупости и воспитание чувства меры оказывается поистине нелегкой задачей, требующей от человека величайшего напряжения всех его душевных сил. В жизни все соткано из противоположностей: «под жизнью скрывается смерть, под красотой - безобразие, под изобилием - жалкая бедность, под позором - слава, под ученостью - невежество, под мощью - убожество, под благородством - низость... под пользой - вред»¹. Подлинно добродетельным человеком может считаться только тот, кто овладел искусством балансировать на зыбкой грани между этими противоположностями, не впадая в крайности.

Эразмова этика умеренности, не предлагающая развитого положительного идеала, носит скорее ограничительный и предупредительный характер, напоминая о широком спектре последствий свободного выбора и тем самым выводя проблему ответственности в надындивидуальную плоскость.

На несколько иных основаниях строит свою моральную концепции Джордано Бруно (1548-1600), придавший проблеме человека и его свободы космическое звучание.

Будучи убежденным не только в существовании, но также в одушевленности и даже населенности бесчисленных миров, он предполагал наличие в них различных форм чувственной и разумной жизни, не похожих на земные. Утверждая таким образом принципиальное бессмертие жизни и разума, Бруно черпает в этой идее свой моральный оптимизм, связанный с преодолением человеком страха перед неотвратимой для него индивидуальной смертью.

Стремление к самосохранению, превращающее человека в раба жизни, резко ограничивает его свободу, лишает достойного масштаба его мысли и действия, и только радостное освобождение от этого чувства способно раздвинуть жизненные горизонты человека до осознания им своей сопричастности с универсумом. Преодоление ограниченности и стремление реализовать себя в качестве универсального существа Бруно называл героическим энтузиазмом¹, рассматривая такую жизненную позицию как подлинно свободную и нравственную.