СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Больше всего люди заинтересованы в том, чтобы быть абсолютно уверенными в системе своих конструктов. Поэтому они стремятся получать только такую информацию, которая подтверждала бы их взгляд на мир. Это делает его понятным и предсказуемым. Ну, а поскольку абсолютной и объективной истины (т. е. одной для всех) не существует, то, согласно Келли, научные теории не имеют никаких преимуществ перед имплицитными теориями, или теориями обыденной мудрости. Словом, все конструкты хороши — выбирай на вкус! Фено-менологическая позиция, которой придерживается здесь Д. Келли, следующая: не имеет значения, каким видится объект или событие другому человеку. Важно лишь то, как все это воспринимается лично мною, как объект или событие присутствуют в моем восприятии, как они встроены в систему моих конструктов.

Таким образом, имплицитные теории в системе конструктов служат для того, чтобы организовать, собрать воедино наше восприятие мира, сделать его более простым и понятным с тем, чтобы увереннее себя чувствовать в непростом мире сложных человеческих отношений. Коротко говоря, эти теории нам просто необходимы, мы в них нуж-даемся и с их помощью делаем мир — людей, вещи, события — более постижимыми. В этом источник живучести и устойчивости имплицитных теорий. И пусть они часто противоречат действительному (реаль-ному) положению дел, когда, например, увязывается появление на небе кометы с засухами, войнами и т. д. Зато благодаря связыванию воедино двух, по сути, не связанных между собой событий, мир становится понятным и объяснимым. Поэтому люди всегда будут стремиться найти объяснение непонятному, а значит, будут и впредь создавать импли-цитные теории, чтобы пытаться затем найти обоснование и подтверждение уже своим собственным теориям.

Когнитивные схемы Еще одной формой организации социальных знаний и опыта являются когнитивные схемы.

Представление о них появилось в психологии в 20—30-е годы. Так, уже у Эдварда Толмена, одного из основателей необихевиоризма, мы встречаем понятие “когнитивные карты” (Толмен Э., 1980). Им он обозначал возникающий, по его мнению, в центральной нервной системе (мозге) животных и человека отпечаток в виде нервных импульсов, который фиксировал определен-ный поведенческий паттерн. Иначе говоря, по Толмену, когнитивные карты — это схемы нейронных связей ЦНС, в соответствии с которыми осуществляется поведение организма. Иное, более близкое к современному, понимание когнитивных схем предложил Фредерик Бартоллет (1932), который использовал понятие “схема” для обозначения процессов памяти.

В современной социальной психологии представление о когнитивных схемах стало широко использоваться благодаря психологам-когнитивистам. Раньше, когда мы характеризовали когнитивное направление в психологии, понятие “схема” было определено как особым образом организованная форма знаний, полученных из прошлого опыта, основываясь на которых мы интерпретируем текущие события и осуществляем актуальное поведение. Одну из разновидностей схем, а именно схему личности, организованную как Я-концепция, мы уже обсуждали в предыдущем разделе. Там же, в частности, отмечалось, что наше восприятие и познание других людей преломляется сквозь призму нашего самосознания, т. е. схему собственной личности.

Существует много разновидностей когнитивных схем. Мы здесь ограничимся рассмотрением двух наиболее очевидных и типичных, а также наиболее распространенных схем, посредством которых люди организут свой социальный опыт. Эти схемы непосредственно влияют на социальное поведение человека. Речь пойдет о прототипах и стереотипах.

Прототип Прототип — это такая когнитивная схема, в которую включены различные признаки, черты,

особенности, ассоциирующиеся у нас с людьми определенного типа, а также с вещами, предметами, даже с ситуациями и обстоятельствами. Можно сказать, что прототип выступает для нас исходным типичным образцом каких-либо людей, вещей и явлений. У каждого человека имеются прототипические представления относительно людей какой-либо профессии, например врача, продавца, шофера, учителя и т. д. Могут существовать прототипы людей различного типа темперамента — флегматика, холерика, сангвиника, меланхолика; различной внешности — полный, худой, высокий, блон-дин, брюнет и т. д. Отличительной особенностью прототипа как схемы является то, что он формируется на основе нашего собственного опыта. Наше первое взаимодействие с врачом или учителем приводит к тому, что у нас складывается представление о том, как выглядит “типичный врач”, “типичный учитель” и т. д. Сложившись, это представление затем служит для нас

своеобразным стандартом, с которым мы как бы соотносим каждого встреченного врача, учителя. Понятно, что нам нравится, когда человек “укладывается” в прототип. Когда же этого не происходит, мы говорим, что “он на врача (учителя) не похож”. Как будто бы существуют “типичные врачи, учителя” и т. д.

Правда, необходимо добавить, что прототипы не являются застывшими и неизменными, раз и навсегда сложившимися схемами. Они изменяются по мере того, как изменяются те, кто послужил моделью для сложившегося прототипа.

Как уже говорилось, помимо прототипов людей у нас имеются также прототипы предметов, явлений, ситуаций и даже мест. Например, мы можем говорить о типичном кафе, типичном общежитии, типичном экзамене. Здесь, как и в случае с прототипом людей, схема выступает для нас своего рода стандартом для сравнения того, что было и отложилось у нас в сознании, и того, что есть в настоящий момент или ожидается в будущем.

Социальный стереотип Социальный стереотип — еще одна разновидность когнитивных схем. Данные схемы

создаются в отношении членов каких-либо социальных групп: этнических, гендерных, возрастных. Стереотип отличается от прототипа как способом своего формирования, так и методом функционирования. Если в основе прототипа, как правило, лежат индивидуальные опыт и знания, то стереотип основан на социальных, общественных, групповых представлениях, которые индивид еще в детстве перенимает от окружающих, прежде всего родителей, сверстников, других значимых людей. Иными словами, стереотипы формируются, возникают и закрепляются посредством социального научения (вспомним теорию социального научения Альберта Бандуры и Джулиана Роттера). Сложившийся социальный стереотип в отношении ка-кой-либо социальной группы распространяется затем на каждого ее члена. Таким образом, стереотипы действуют по правилам дедуктивного метода, в отличие от прототипа, соответствующего другому логическому методу — индуктивному.

Благодаря этническим стереотипам у нас имеются шаблонные, схематические представления о людях определенной расы (например, о неграх), нации (например, о французах, финнах или японцах). Вполне может статься так, что человек никогда в жизни не видел ни негра, ни француза и у него нет никакого опыта личного взаимодействия с представителями данных этнических групп, но, тем не менее, стереотипы в отношении этих групп у него имеются. И если человеку представится случай встретиться, например, с французом, то автоматически активизируется имеющаяся у него схема-стереотип “француза”. Другими словами, в памяти у него сразу же возникнут все его представления и знания о французах. Но даже и личная встреча необязательно нужна для активизации стереотипа. Даже простого упоминания достаточно, чтобы активизировался соответствующий стереотип. Как и любая когнитивная схема, стереотип является одновременно и установкой. Поэтому он еще и предопределяет наше поведение.

Поскольку стереотипы возникают в нашем сознании спонтанно, то мы не в состоянии контролировать этот процесс. Мы можем лишь сознательно, специально стремиться к тому, чтобы ослабить влияние стереотипов на наше впечатление о людях, нейтрализовать их воздействие на наше поведение. Избавиться же от стереотипов полностью невозможно. У каждого из нас имеются стереотипы мужчины, женщины, ребенка, пожилого человека и т. д.

Впервые термин “стереотип” использовал и ввел в оборот журналист Вальтер Липпман в 1922 году, определив его как “картинку у нас в голове”. Сам Липпман рассматривал стереотип лишь как негативное представление о человеке. По его мнению, с помощью стереотипов люди стремились сохранить и укрепить свое привилегированное социальное положение. Так, в обществе, где существует сильное имущественное и социальное неравенство, богатые создают и используют негативные стереотипы в отношении бедных, считая их ленивыми, завистливыми, глупыми. В США, где остро стояла проблема расового нера-венства и доминировали белые, негативные стереотипы создавались в отношении негров, чтобы обосновать идею расового превосходства белых и сохранить их привилегированное положение в обществе. Такого же взгляда на стереотипы придерживались и сторонники психоаналитической теории, которые определяли стереотипы как невроти-ческие защитные механизмы, являющиеся продуктами бессознательных импульсов. (Позже, говоря о межгрупповых взаимоотношениях, мы еще раз обратимся к этой проблеме.)

Действительно, социальные стереотипы часто содержат в себе предубеждения, обидные, оскорбительные, несправедливые характеристики тех или иных социальных групп. Предубеждения, в

свою очередь, порождают дискриминационное поведение, о чем также пойдет разго-вор в главе о взаимоотношениях между группами.

Но современные исследования стереотипов показали, что в них имеются не только негативные представления, они могут содержать также нейтральные и даже положительные характеристики социальных групп. Иначе говоря, стереотипы, подобно другим когнитивным схемам, могут включать в себя самые разнообразные сведения — от негативных до позитивных.

Рассмотрим в качестве примера гендерные стереотипы, согласно которым мужчины и женщины различаются своими социально-психологическими характеристиками. Большинство людей придержи-ваются того мнения, что мужчинам присущи такие качества, как независимость, самостоятельность, эмоциональная сдержанность, деловитость и профессионализм, а женщинам — мягкость, эмоциональность, нерешительность, беспомощность, зависимость. Оценка всех этих качеств, входящих в гендерные стереотипы, неоднозначна и зависит от мировоззренческих и установочных позиций человека. Так, например, эмоциональность, мягкость, уступчивость могут расцениваться как нейтральные или даже положительные характеристики. Но с позиций радикального феминизма, сторонницы которого считают вообще неприемлемыми любые указания на социально-психологические различия между мужчинами и женщинами, эти характеристики могут расцениваться как оскорбительные и дискриминационные. Точно так же стереотипные представления о мужчинах как о независимых, деловитых, эмоционально сдержанных, могут оцениваться нейтрально, положительно или даже отрицательно. В последнем случае независимость может трактоваться как упрямство, даже агрессивность; деловитость — как жадность, беспринципность, стремление любыми средствами дос-тичь благополучия, а эмоциональная сдержанность — как черствость, равнодушие и т. д.

Вместе с тем, ни одна из этих характеристик не является безусловно присущей ни одному из полов. И мужчины, и женщины могут обладать набором как одних, так и других качеств. Стереотипы же просто констатируют, что одни из этих качеств более характерны для мужчин, другие — для женщин.

В рамках общих стереотипов могут формироваться определенные подтипы, т. е. могут выделяться классы людей, объединенных не самыми общими, а специфическими признаками. В случае с гендерными стереотипами можно сказать, что в отношении женщин существует более дробная классификация, по крайней мере, пяти типов женщин: домохозяйка, деловая, спортивная, сексуальная, роковая. Имеется также типология мужчин: деловой, спортивный, работяга, интеллектуал, донжуан-соблазнитель и т. д. То же самое можно сказать и о других видах стереотипов, например, возрастных. Среди пожилых людей выделяют “божьих одуванчиков”, старух, бабок, старичков, дедов-ветеранов и т. д.

Характеристики, содержащиеся в стереотипах, могут, конечно, отражать реальные признаки, присущие социальным группам. Но чаще в стереотипах находят отражение страх, ксенофобия, заблуждения, незнание, случайные наблюдения и ошибочные обобщения. Роль пос-ледних, т. е. ошибочных обобщений в формировании стереотипов продемонстрировал эксперимент Томаса Хилла и его исследовательской группы (Hill Т. at all., 1981). В ходе эксперимента исследователям удалось за очень короткое время создать у участников один из аспектов гендерного стереотипа. Хилл с коллегами показывали участникам шесть снятых на видеоленту эпизодов, каждый продолжительностью менее двух минут. Звуковое сопровождение эпизодов указывало на то, что заснятый человек был озабочен какой-то проблемой, суть которой, однако, оставалась неизвестной. Чтобы создать именно гендерный стереотип, половине участников показывали сюжеты с озабоченным мужчиной. Другой половине демонстрировали эпизоды с участием обеспокоенной, озабоченной женщины. Перед показом роликов и спустя две недели после просмотра участников просили определить степень беспокойства, озабоченности (наряду с другими чертами) своих знакомых мужчин и женщин. Другими словами, участников просили определить, насколько такие черты, как озабоченность и беспокойство, характерны для знакомых участникам студентов и студенток.

Исследователи полагали, что испытуемые включат в свои гендерные стереотипы и результаты манипуляции с показанными им эпизодами. А затем уже обновленные стереотипы повлияют на их суждения о тех мужчинах и женщинах, которых они знают.

Результаты эксперимента подтвердили эту гипотезу. До просмотра эпизодов участники были убеждены, что мужчины и женщины не раз-деляются по степени беспокойства, уныния, озабоченности, т. е. в их гендерных стереотипах отсутствовали представления о специфических

различиях в степени озабоченности мужчин и женщин. Однако после просмотра ленты участники, которые видели эпизоды с мужчиной, находившемся в отчаянном положении, оценивали своих знакомых мужчин как более печальных и озабоченных, в то время, как знакомых женщин они оценивали по наименьшей “шкале обеспокоенности”. Противоположный эффект продемонстрировала та половина участников, которая смотрела эпизоды с участием обеспокоенной женщины. Таким образом, простого просмотра роликов, где специально подчеркивалась как гендерная одна их характеристик, а именно беспокойство незнакомого человека, оказалось достаточно для изменения представ-лений о своих знакомых.

В заключение еще раз отметим, что стереотипы являются, по преимуществу, результатом социального научения, их возникновение и сохранение осуществляется благодаря социальному влиянию. По мере развития ребенок воспринимает и усваивает мнения и убеждения, разделяемые его социальным окружением. Поэтому представления каждого человека содержат в себе многие страхи, предубеждения, ошибки и заблуждения того общества, в котором он воспитывался и которому он принадлежит. Структура и содержание наших когни-тивных схем (стереотипов) относительно тех или иных социальных групп обусловлены многими факторами. Позднее, говоря о межгрупповых отношениях, мы вновь обратимся к проблеме стереотипов. Сейчас же продолжим разговор о процессе социального познания.

Глава 4. Стадии процесса социального познания

До сих пор в данном разделе речь шла об особенностях, организации, формах и способах структурирования социального знания. Но социальное познание, хоть и кажется на первый взгляд хаотичным и неупорядоченным, тем не менее, как всякий процесс имеет свою логику, закономерности и этапы. Все это нашло отражение в модели социального познания, разработанной Сюзен Фиске и Стивеном Нибергом (1990). Согласно этой модели, весь процесс социального познания условно подразделяется на три стадии: стадия первичной категоризации, стадия подтверждения и стадия уточнения, илирекатегоризации.

Первичная категоризация Она начинается сразу же, как только мы либо реально встретили человека, либо только

услышали или прочитали о нем. Словом, человека, оказавшегося в сфере нашего восприятия, мы тотчас же стремимся “классифицировать”, подвести его под определенную категорию, т. е. определить его принадлежность к тому или иному типу людей (Тейлор Ш., 1982). Понятно, что здесь оказываются задействованными когнитивные схемы — прототипы, стереотипы и т. д. Иначе говоря, происходит активизация уже имеющихся у нас знаний. Прайминг, а именно так, как мы помним, называется процесс активизации в памяти и возвращения в сознание прошлого опыта, способствует тому, что определенные когнитивные схемы и понятия, постоянно активизированные в памяти, становятся для нас более доступными и привычными и легче приходят на ум, чем редко активизируемые и используемые схемы. Постоянная доступность и применение каких-либо схем и понятий означает, что у человека имеется набор неких стандартных, привычных “рабочих” когнитивных компонентов, которые он часто использует и которые выражают систему его взглядов, представлений и убеждений, а также привычки, склонности и увлечения. Так, например, если человек является женоненавистником, то при встрече с женщиной у него легко и сразу активизируются все его неприятные, негативные ассоциации, связанные с женщинами. Если же он, напротив, женоненасытник, то произойдет активизация позитивных, приятных предс-тавлений относительно женщин.

При категоризации помимо когнитивных схем задействованы также эвристики, ложный консенсус, социальное сравнение, стереотипы, прототипы, наши симпатии, антипатии, пристрастия и предубеждения. Все это сразу дает себя знать, поскольку, как уже отмечалось раньше, социальное восприятие происходит через призму Я-концепции. Добавим, что категоризацию мы осуществляем бессознательно, безотчетно и без определенной цели.

В чем тогда смысл этой процедуры? Почему она нами осуществляется? Есть несколько объяснений причин этого процесса. С одной стороны, с помощью категоризаци мы в ходе познания упрощаем и облегчаем процесс восприятия и мышления, сводя его к минимуму. Ведь, действительно, гораздо проще, удобнее и продуктивнее воспри-нимать информацию и мыслить категориями, чем

пытаться справиться с потоком разнородной информации, обрушивающейся на нас в каждый данный момент.

С другой стороны, категоризация — это единственный способ, который дает нам возможность начать процесс познания, открывая путь к дальнейшему социальному взаимодействию. У нас нет иных средств и способов познания, кроме как, увидев человека, сначала сразу определить его предельно широкой категорией “человек”. А уж затем, исходя из собственной философии человеческой природы, продолжить познание, в ходе которого мы переходим от абстрактного понятия “человек” к более конкретным выводам об этом индивиде. Конкретизируя и детализируя информацию о нем, мы определяем его пол, расовую и национальную принадлежность, социальный статус, черты характера и т. д. Немецкий философ Гегель определил эту операцию как метод восхождения от абстрактного к конкретному. Наше познание другого человека может продолжаться предельно долго, а наши представления о нем становятся все более и более подробными. Тем самым абстрактную категорию “человек” мы наделяем все более полным и богатым содержанием. Таким образом, категоризация — это то единственное, что дает нам возможность начать взаимодействовать с другим человеком, закладывая для этого хоть какую-то информационную основу.

Уровень знакомства с человеком от бедной абстракции Homo sapiens до богатого и полного понятия “мой друг Иван Лапшин” зависит от того, насколько интересен и привлекателен для нас человек. Одни людипоопределеннымпричинамвызываютнашинтерес, другие— нет.

Помимо прочего, исследователи выделили ряд объективных факторов, которые могут способствовать активизации нашего внимания и пробуждению интереса.

Прежде всего, внимание человека привлекают яркие, броские объекты, в том числе и яркие, необычные люди. В данном случае повышенный интерес обусловливается интенсивной эмоциональностью, возникающей при воздействии на нас яркого стимула. Следовательно, при формировании впечатления, в процессе категоризации большое значение имеет эмоциональное состояние человека. Логично предположить, что интенсивная эмоциональность, пробуждающая обостренный интерес, способствует лучшему, более точному, адек-ватному восприятию объекта. Но это не так. Сильные эмоции, вызванные воспринимаемым объектом, препятствуют точному восприятию, искажают его. Еще Г. Лебон обнаружил, что эмоции и когнитивные процессы — познание и мышление — являются антагонистами. Эмоции затрудняют мышление и наоборот, мышление способно снять эмоциональное напряжение. Затем эту же мысль мы встречаем у К.Г. Юнга в его классификации психологических типов.

О том, как своеобразно может проявляться противоречие эмоцио-нальности и восприятия в криминальных ситуациях, свидетельствует открытый социальным психологом Элизабет Лофтус эффект “внима-ние на оружии”. Она пишет, что свидетели и жертвы преступлений, находясь в сильном эмоциональном возбуждении, фиксируют свое внимание на самом ярком, опасном и угрожающем — на оружии преступника: ноже, пистолете и т. д. Вследствие этого ни свидетели, ни сама жертва, чаще всего, не способны опознать преступника, т. к. они его, по сути, не видели, сосредоточив свое внимание на оружии. Но, тем не менее, и это самое интересное, всем им кажется, что они его “прекрасно запомнили” (Loftus А. at all., 1987).

Кого же они “прекрасно помнят”? Конечно же, в их памяти возникает прототип преступника

— виденного в кино, по телевидению, на книжных иллюстрациях, либо самостоятельно созданный мысленный образ “типичного бандита”. Итог всего этого может быть самым печальным. Как преступник будет опознан человек, возможно, не имеющий к преступлению никакого отношения, но зато соответствую-щий прототипу “преступника”. А истинный преступник, следовательно, останется неопознанным, т. к. его внешность не ассоциируется с прототипом “бандита”.

Плохое и хорошее настроение также способно влиять на точность нашего восприятия. Алиса Айзен и ее коллеги, проведя исследование, установили, что люди в хорошем настроении создают и используют более общие категории, чем люди в плохом настроении. Иначе говоря, в приподнятом настроении люди не замечают деталей, нюансов, оттенков, мелочей. Когда участников исследования просили рассортировать цветные картинки по каким-либо объединяющим признакам, то оказалось, что после смешного фильма они обнаруживали меньшее число классификационных оснований. И такие вещи, как верблюд, ноги, лифт, оказывались объединенными в одну категорию — средства передвижения. А вот после просмотра серьезной документальной ленты участники не обнаруживали склонности к образованию столь широких категорий, создавая более детальные классификации (Isen А., 1987).

Впрочем, даже без специальных исследований каждый из собственного опыта, наверное, знает, что люди в плохом настроении “при-дираются по мелочам”. И недаром студенты перед тем, как идти на экзамен, частенько спрашивают у товарищей, уже получивших оценку, в каком настроении находится преподаватель. (Попутно отметим, что подобные расспросы перед экзаменом не лучшим образом характе-ризуют преподавателя, как, впрочем, и студентов тоже.)

Наше внимание и интерес привлекают также необычные, отличающиеся стимулы. Иными словами, наше внимание приковывают люди или события, выделяющиеся из общего контекста. Высокий человек среди низкорослых или людей среднего роста, очень полный среди людей с нормальным телосложением, взрослый среди детей, женщина среди мужчин и т. д. — все эти люди вызовут повышенный интерес только тем, что будут выделяться на общем фоне, хотя в другом окружении они, возможно, не привлекли бы нашего внимания. Кстати, в том случае, когда имеется необычный стимул, наше восприятие более точное и адекватное, оно дольше и лучше сохраняется в памяти, чем в случае с эмоциональным возбуждением, вызванным ярким стимулом.

Как видим, многие факторы оказывают влияние на пробуждение нашего интереса и активизацию внимания. Но вне зависимости от того, сколько факторов действуют в момент формирования впечатления, категоризация, полагают Фиске и Ниберг, все равно состоится, она неизбежна. Другое дело, насколько далеко пойдет процесс дальнейшей конкретизации и детализации полученного впечатления. Или, другими словами, насколько подробной станет наша категоризация, будем ли мы стремиться узнать более близко этого человека. Если он нам мало интересен, то мы ограничимся общей констатацией, что это “обычный человек”, “простой студент” и на этом процесс категориза-ции закончится. Если же индивид покажется нам интересным и привлечет внимание, то процесс категоризации продолжится, мы будем стараться узнать о человеке побольше, т. е. станем наполнять первоначальную абстрактную, “бедную” категорию конкретным “богатым” содержанием. Следовательно, от того, насколько глубокое впечатление произвел на нас человек, будет зависеть степень близости нашего зна-комства с ним, а также и то, насколько наши знания о нем будут соответствовать его реальным характеристикам.

Подтверждение Когда мы уже имеем о человеке какое-то впечатление (первичная категоризация

осуществлена), то последующая информация о нем будет восприниматься нами сквозь призму уже сложившегося впечатления и связанных с ним ожиданий. Как это может проявляться в конкретных взаимодействиях, в нашем поведении?

Люди, как правило, заинтересованы в том, чтобы увериться в собственной правоте и поэтому стремятся во что бы то ни стало подтвердить свои впечатления и выводы. Выше мы уже говорили о том, насколько приятно сказать самому себе и окружающим: “Я был прав!” Помимо всего прочего, доказательство собственной правоты воспри-нимается людьми как гарантия своей социальной опытности, умение ориентироваться в социальном мире и в целом как умение жить. Уверенность в безошибочности своих суждений помогает, в конечном счете, справиться с тревожностью, беспокойством, страхом непонятного и неизвестного. Об этом также уже шла речь выше, где говорилось о формировании самосознания. Такие же закономерности действуют в случае с формированием впечатлений о других людях.

Набор приемов, используемых людьми для подтверждения своих впечатлений и выводов об окружающих, тот же, что и для подтверждения суждений о самом себе. Это избирательный подход к информации (селективность), игнорирование “неправильной”, “ненужной” или “неудобной” информации, самоподтверждаемые ожидания и самоосуществляемые пророчества. (Об эффекте самоподтверждаемых ожиданий и самоосуществляемых пророчеств речь пойдет дальше.)

Что касается избирательности, то, сформировав о человеке определенное мнение, люди в дальнейшем стремятся воспринимать только ту информацию о нем, которая соответствует уже сложившимся у них представлениям. Причем эта информация будет расцениваться как очевидное доказательство обоснованности сделанных выводов. Более того, люди могут даже специально отыскивать только такие явные примеры поведения человека, которые бы заведомо подтверждали сложившееся впечатление о нем.

В том же случае, когда “выбирать” не из чего и вся дальнейшая информация противоречит дальнейшей категоризации, люди могут просто игнорировать ее, не обращать на нее внимание, искренне не воспринимая ее, будто ее вовсе не существует. Конечно, это тревожный, болезненный

симптом, свидетельствующий о наличии сильного соци-ального страха, неуверенности и беспокойства.

Особой разновидностью игнорирования информации является такое истолкование фактов, когда они воспринимаются, вопреки очевидному, в прямо противоположном значении. Довольно распространенной является, например, такая ситуация, когда родителям сооб-щают, что их ребенок совершил тяжкое преступление, допустим, убийство. А они либо не понимают, не воспринимают эту информацию, либо утверждают, что это ошибка, что это не было преступлением, что это было попыткой помочь, спасти и их ребенок действовал из лучших побуждений. Не стоит спешить обвинять этих людей в лицемерии, притворстве или кощунстве. Их реакция совершенно искренняя. Просто в их представлении образ собственного ребенка и образ прес-тупника настолько несовместимы, что у них начинает действовать механизм бессознательной психической защиты.

В заключение отметим, что все вышеописанные приемы и способы подтверждения сложившихся представлений, к которым прибегают люди, чаще всего не осознаются ими и применяются бессознательно.

Уточнение, или рекатегоризация В некоторых случаях, несмотря на стремление подтвердить уже сложившееся о человеке

представление, некоторые его характеристики не укладываются в созданную (придуманную) схему его личности. Если имеется такое явное несоответствие, то люди пытаются составить более точное представление, не отступая, впрочем, от первоначальной схемы. От нее не отказываются, а просто немного уточняют и видоизменяют.

Тот факт, что вся дальнейшая информация о человеке не соответствует сложившемуся о нем впечатлению, не обязательно приводит к ее игнорированию. Такая ситуация может также побудить к уточнению первого впечатления. Как правило, это случается, когда первое впечатление не очень четкое и определенное, поскольку сформировалось на основе общесоциальных, а не конкретноличностных характеристик человека. Скажем, если оно возникло только на основе социальных стереотипов. Дальнейшее знакомство с человеком приводит к “размыванию” стереотипов. Но это происходит не всякий раз, когда дальнейшая информация противоречит первичной категоризации.

Кроме того, даже в тех случаях, когда мы составили вполне четкое и определенное суждение о человеке и определили его как “хороший парень” или как “подонок”, сами эти характеристики достаточно неопределенны и нуждаются в уточнении, что и может побудить нас к рекатегоризации первичного представления.

Эффект самоосуществляемых пророчеств В эпоху советского энтузиазма большой популярностью пользо-вался гимн авиаторов,

начинающийся словами: “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью”. Социальные взаимодействия практически во всех сферах, а не только в области воздухоплавания, свидетельствуют о нескончаемых бессознательных попытках людей сделать былью свои фантазии. Или, говоря словами Марка Снайдера, претворить свою веру в реальность.

Раньше мы уже отмечали, что люди воспринимают других не пассивно, а творчески, т. е. имея уже собственные теории, представле-ния, ожидания как в отношении отдельных индивидов, так и в отношении целых социальных групп. Причем представления эти, по большей части, ошибочные. Тем не менее, дальнейший процесс взаимодействия может неожиданно подтвердить эти их изначальные неверные ожидания и представления. Такое явление получило название самоосуществляемых

пророчеств.

“Самоосуществляющееся пророчество, — пишет Р. Мертон, — это изначально ложное определение ситуации, порождающее новое поведе-ние, которое приводит к тому, что первоначально ложное представление становится истинным. Подтверждение самоосуществляющего пророчества способствует сохранению ошибки, поскольку автор такого пророчества будет приводить фактическое развитие событий в качестве доказательства того, что он с самого начала был прав... Таковы примеры порочности социальной логики” (Цит. по: Снай-дер М., 1978, с. 146).

Суть этой логики в том, что человек своими представлениями о другом человеке может провоцировать его на такое поведение, которое как бы подтверждает эти изначальные представления. Как утверждает М. Снайдер в своей статье “Когда вера создает реальность...” (Снайдер М., 1978), мы являемся активными творцами образа другого человека, хотя считаем, что просто видим, объективно воспринимаем его. Это значит, что наше начальное впечатление о человеке, “какой он есть на самом

деле”, будет определять наше поведение по отношению к нему. А наше поведение, в свою очередь, вызовет ответную реакцию человека таким образом, что наши первоначальные впечатления и ожидания подтвердятся. Из этого можно сделать еще один вывод: то, что мы считаем привлекательным или отталкивающим, страшным или нестрашным, красивым или уродливым в другом человеке, зачастую является отражением наших собственных качеств, которыми мы посредством механизма проекции, открытого З. Фрейдом, наделяем других людей.

Изложение принципа самоосуществляемых пророчеств восходит к незапамятным временам. Еще Иисус Христос в Нагорной проповеди выразил его в ясной и простой мысли: поступай с другими так же, как бы ты хотел, чтобы они поступали с тобой. В новое время немецкий философ Иммануил Кант сформулировал эту же идею в своем знаменитом категорическом императиве. Первое научное описание этого явления принадлежит социологу Роберту Мертону (Уорд К., Занна М., Купер Д., 1974).

Современные исследователи достаточно хорошо изучили процесс, посредством которого мы вызываем такое поведение людей, которое согласуется с нашими представлениями о них. Еще одно название этому явлению дают Джон Дарли и Рассел Фазио (1980), определяя его как

самоподтверждаемые ожидания.

Говоря об этом эффекте, нужно помнить, что процесс подтверждения ожиданий носит двусторонний, реципрокный характер. Иными словами, свои “пророчества” относительно друг друга исполняют оба взаимодействующих индивида, поскольку одновременно являются субъектами и объектами воздействия.

Это явление “самоисполняемых ожиданий” как следствие межличностного взаимодействия подтверждено множеством исследований. В ходе одного из них Марк Снайдер и Уильям Сванн (1978) говорили, например, участникам состязания, где соперники противостояли друг другу, что их партнер либо враждебно настроен по отношению к ним, либо, наоборот, дружелюбно. Человек, убежденный, что его соперник настроен враждебно, действовал против партнера более жестко и агрессивно, чем в том случае, когда подобных предварительных ожиданий у него не было (Пайнс Э.,

Маслач К., 2000).

В другом исследовании Снайдера, Элизабет Танке и Эллен Бершайд, целью которого было изучение стереотипного восприятия физической привлекательности, студенты мужчины должны были провести десятиминутный телефонный разговор с незнакомыми студентками. В одном случае студентам вручались фотографии красивых девушек, так что они были уверены, что их собеседницы очень привлекательны. В другом случае студентам предъявлялись фотографии некрасивых девушек,

исобеседницы представлялись им непривлекательными. В исследовании выяснилось, что студенты, уверенные в привлекательности своих собеседниц, были более дружелюбными, любезными, сексуально экспрессивными и в целом вели себя более галантно, чем те студенты, которые были уверены, чторазговариваютснекрасивымипартнершами.

Как в первом, так и во втором исследовании срабатывал эффект “подтвердившихся ожиданий”. В эксперименте Снайдера и Сванна человек, партнер которого был уверен в его враждебности и, соответст-венно, также действовал агрессивно, в конце концов, начинал отвечать ему тем же, т. е. враждебностью и агрессией. Сходным образом дело обстояло и в исследовании с телефонными разговорами. Те девушки, чьи собеседники полагали, что разговаривают с красавицами, в разговоре были более благожелательны, милы и приветливы, чем и отлича-лись от студенток, собеседники которых полагали, что разговаривают с дурнушками. Отметим, что в реальности все девушки не отличались друг от друга по степени внешней привлекательности, а кроме того, совершенно не знали, что их собеседникам хоть что-то известно о том, как они выглядят. И, наконец, фотографии, которые получали студенты, не имели к их собеседницам никакого отношения,

ивообще распределялись путем случайного выбора.

Аналогичные результаты были получены в исследовании Картиса и Миллера (1968), где людям, которым предстояло участвовать в разговоре, в одном случае сообщали, что собеседники их любят и хорошо к ним расположены, а в другом, напротив, не особенно их любят. Те, которые были уверены, что нравятся собеседнику, были склонны отвечать ему взаимным расположением. Они были более откровенны, тон их голоса был теплым, мягким, и в целом установка более дружественная. Они же в разговоре с собеседником меньше и реже выра-жали несогласие.

Интересные выводы в связи с исследованием “самоподтверждаемых ожиданий” были сделаны Р. Розенталем и Л. Джейкобсон (1986), которые экспериментировали в учебных заведениях. Исследователи устано-вили, что убеждения преподавателя по поводу того или иного учащегося или

целой учебной группы влияют на то, насколько успешно этот ученик или группа будут учиться. Если преподаватель заранее убежден, что какая-то учебная группа — “сильная”, то в конце года эти учащиеся действительно продемонстрируют более высокий показатель при тестировании на интеллект, чем та учебная группа, которую он считал “слабой”. В данном случае у преподавателя:

•имеется ожидание;

•его ожидания-убеждения влияют на качество его преподавательской деятельности;

•учащиеся стремятся отвечать на заинтересованное либо незаинте-ресованное отношение преподавателя к ним так, чтобы оправдать его ожидания (Майерс Д.,

2000).

Здесь подтверждается мысль Гете, который писал: “Обращайтесь с людьми так, как будто они на самом деле такие, какими они хотели бы быть, и вы поможете им стать такими”.

Таким образом, всякий раз, когда достигается эффект самоосуществляемых пророчеств, ожидания их “авторов” получают поведенческое, как называет его Снайдер, подтверждение. Проще говоря, “пророк” добивается от индивида нужного ему поведения, т. е. тех действий, которые сам “предсказал”. Если вспомнить о “теории справедливого мира”, то, как видим, она отчасти права, и люди действительно время от времени добиваются и получают то, чего хотели (и заслужили). По этому поводу существует ехидное присловье: за что боролся, на то и напоролся.

Как и посредством чего удается одному человеку навязать другому собственные представления о нем, чтобы добиться, в конечном счете, реализации своих ожиданий? Моника Харрис и Роберт Розенталь (1985), изучавшие эту проблему, описывают следующее вербальное и невербальное поведение, осуществляемое в случае позитивных, т. е. благожелательных ожиданий: установление близкой межличностной дистанции, стремление к длительному взаимодействию, частые прикос-новения, взгляды, одобрение, похвала, улыбчивость.

Негативные ожидания передаются соответствующим образом. Если вы враждебно настроены к человеку, то, скорее всего, ваша враждебность, так или иначе, даст о себе знать. И человек, если он, конечно, не толстовец, вероятно, ответит вам той же монетой, т. е. взаимной враждебностью. Ведь большинство людей бессознательно до сих пор привержены закону талиона: око за око, зуб за зуб.

Правда, Д. Майерс дает еще один возможный вариант развития событий, связанный с использованием сильного притворства и лицемерия: “Иногда бывает так, — пишет он, — что мы, думая о человеке как о негативно настроенном к нам, необыкновенно милы с ним, а он, в свою очередь, любезничает с нами, опровергая, таким образом, наши ожидания” (Майерс Д., 1997, с. 145). Понятно, что если такая развязка и бывает, то довольно редко.

Кстати, Майерс же вполне резонно замечает по поводу результатов исследований Розенталя и Джекобсон о влиянии ожиданий педагога на интеллектуальное развитие учащихся, что здесь не все так однозначно. Дальнейшее изучение проблемы показало, что эффект от ожиданий преподавателя не так уж велик и значителен, как свидетельствовали первые исследования. Хотя он, безусловно, имеется. По подсчетам самого Розенталя (1991), только в 39% случаев из 448 опубликованных отчетов об экспериментах сообщалось о достижении значительного эффекта самоподтверждаемых ожиданий преподавателей. Заниженные ожидания преподавателя, считает Майерс, не всегда перечеркивают способности ребенка, как и завышенные ожидания не могут превратить неспособного учащегося в отличника. Интеллект и академические успехи детерминированы не только социальным влиянием, но и природой. Это с одной стороны. А с другой — успешность обучения студентов зависит также от их собственных ожиданий в отношении преподавателя. Иначе говоря, как у преподавателей могут иметься ожидания по отношению к студентам, так и у студентов — в отношении преподавателя. В том случае, когда студенты воспринимают преподавателя как интересного, компетентного, яркого педагога и специалиста, тогда их ожидания приводят к тому, что повышается качество его профессиональной деятельности. Понятно, что сами студенты начинают учиться лучше. И напротив, изначально негативные ожи-дания в адрес преподавателя снижают уровень его работы, что в конечном итоге приводит к плохой учебе и студентов.

Однако было бы ошибочным полагать, что мы способны всегда вызывать ожидаемое поведение других людей. Человек, как мы уже знаем, ведет себя в соответствии со своей Я- концепцией, у него имеются собственные представления о себе, своих целях, задачах и поведении. Поэтому всегда проблематичным остается вопрос: подтвердит или нет человек своим поведением ожидания другого человека.

Исследователи выделили несколько условий, которые препятствуют исполнению ожиданий. Первое — Уильям Сванн и Робин Или установили, что если ожидания сильно расходятся с той Я-

концепцией, кото-рая имеется у объекта ожиданий, то эффект самоподтверждаемых ожиданий, скорее всего, достигнут не будет. Второе — Хилтон и Дарли (1985) выявили, что если ожидания слишком очевидно выражены, то человек просто из “духа противоречия” может не захотеть их подтвердить. Более того, он может даже специально стремиться к тому, чтобы не подтверждать, но опровергнуть чужие ожидания. Так, скажем, если вы считаете кого-то лодырем и неряхой, то этот человек может поставить перед собой осознанную цель разубедить вас в ваших представлениях. Третье — большинство людей не захотят подтвердить негативные ожидания. Например, если вы считаете человека лжецом, то тем самым навряд ли заставите его лгать. Если вы ожидаете, что он — вор, то и в этом случае ваши ожидания не сделают из него вора (Майерс Д., 1997).

Другое дело, как вы будете интерпретировать поведение человека, в отношении которого у вас имеются определенные ожидания. Мы уже знаем, как важно для человека подтверждение первичных впечатлений. Поэтому вполне возможно, что если человек был определен вами как лжец, то даже его честное поведение может быть воспринято и интерпретировано вами как лживое. Здесь не раз уже говорилось: мы сами создаем свою социальную реальность. Человек видит только то, что хочет видеть и игнорирует любую информацию, которая не соответствует его ожиданиям.

Процесс “подтверждения предсказаний” может иметь и отдаленные последствия, он не обязательно прекращается после окончания общения индивидов. Если окружающие считают человека хорошим специалистом, профессионалом своего дела, то он, вероятно, постарается оправдать их ожидания. Он может начать повышать уровень своего профессионализма, совершенствоваться как специалист и в целом думать о своем дальнейшем росте, о своих перспективах.

В этой связи Р. Грановская и И. Никольская указывают на возможность терапевтического воздействия применения эффекта самоподтверждаемых предсказаний (Грановская Р., Никольская И., 1999). Человека, попавшего в трудную ситуацию, считают эти авторы, следует похвалить, поднять его в собственных глазах, помочь ему повысить самооценку. Если авансировать человека доверием и обращаться с ним как с достойной личностью, то это может побудить его к совершенствованию. И напротив, упреки, обвинения в его адрес, даже справедливые, могут привести его к ожесточению, равнодушию, депрессии и даже деградации: “раз я такой плохой, то мне один путь — вниз”. Добавим, что в данном вопросе авторы излагают позицию известного австрийского психотерапевта, автора теории логотерапии Виктора Франкла, который полагал, что если убедить человека в том, что он лучше, чем кажется сам себе и окружающим, то тем самым можно открыть перед ним перспективу здорового саморазвития.

Кроме того, укажем еще на одну грань самоподтверждаемых ожиданий, которую отмечает Д. Майерс, ссылаясь на исследования Стивена Шермана. Речь идет о том, что убеждения и предположения отно-сительно самих себя тоже могут стать самореализуемыми. Если мы предполагаем у себя наличие каких-либо качеств, например альтруиз-ма или, напротив, эгоизма и непорядочности, то эти качества, в конце концов, действительно могут проявиться в нашем поведении. Таким образом, последствия самоподтверждаемых ожиданий, причем как в отношении других людей, так и в отношении самих себя, имеют свойство проявляться и в отдаленном будущем

(Майерс Д., 1996).

И последнее. Ошибкой было бы считать, что самоподтверждение ожиданий происходит только в сфере обыденных, бытовых, житейских взаимодействий. Вспомним, что когда рассматривались методы социально-психологических исследований, мы говорили о таком методическом просчете, как экспериментные ожидания, влияние которых необходимо свести к минимуму, поскольку они способны обессмыслить исследование, т. к. снижают достоверность полученных результатов. Они начинают отражать ожидания экспериментатора, а не реальное положение дел. Как видим, экспериментальные ожидания тоже из разряда самоисполняемых предсказаний. И ученые, как и все остальные люди, находятся во власти их влияния.

Позднее, в главе о межгрупповых отношениях, мы еще раз обратимся к проблеме самоисполняемых предсказаний, чтобы проиллюстрировать, как конкретно посредством невербальных способов запус-кается механизм их действия (Уорд К., Занна М., Купер Д., 1974).

Некатегориальные способы социального познания Несмотря на то, что невозможно избежать категоризации в процессе социального познания,

поскольку только так мы в состоянии упорядо-чивать потоки социальной информации, на что