СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
.pdfосвобождается от бремени ответственности за собственную жизнь. Он вверяет ответственность за все происходящее с ним, вождю или вождям. Э. Фромм называет этот психологический механизм “бегства от свободы” авторитаризмом.
Основным заблуждением в прежнем взгляде на массу, полагает Г. Лебон, было то, что ее психику пытались объяснять через психику индивидуальную. Но масса, с психологической точки зрения, является качественно отличным образованием. Поэтому психику масс нельзя описывать в терминах индивидуальной психики, для ее описания и изучения требуется специальная наука — психология масс. Цель этой науки заключается в том, чтобы научиться понимать массы и управлять ими. Таким образом, психология масс, в конечном итоге, наука не только и не столько психологическая, а политическая, считает Г. Лебон. Ведь масса — это не характеристика социального, интеллектуального или культурного уровня людей, она является коллективным, общественным организмом. В предельном своем варианте масса — это все общество или даже человечество в целом.
Законы массы Итак, масса живет по своим собственным законам. Одним из них является закон абсолютного
равенства, а масса и есть воплощение этого равенства. На это указывает не только Г. Лебон, но и Э. Канетти, говоря о том, что смысл существования массы, ее сущность в том и состоит, чтобы всех сделать одинаковыми, безличными, неразличимыми, всех уравнять. “Ради такого равенства люди и превращаются в массу, — пишет он. — Все требования справедливости, все теории равенства черпают свою энергию, в конечном счете, из переживания равенства, которое каждый знает по массовому чувству” (Канетти Э., 1997, с. 34). Стремление к равенству, к справедливому обществу является, таким образом, стремлением массы к самосохранению, которая, как и всякий организм, обладает инстинктом самосохранения.
Возвращаясь к вопросу о преступности и преступлениях массы, о чем говорилось раньше, укажем, что, как считает Г. Лебон, не имеет смысла акцентировать внимание только лишь на преступности масс. Любой человек, даже без преступных помыслов и наклонностей, находясь в толпе, способен совершить преступление. Но он же, будучи в массе, способен к героическим, самоотверженным действиям. Захваченность массовым порывом может сделать индивида как подлым преступником, так и благородным героем. Ни тем, ни другим он не стал бы, находясь вне толпы, когда обычная рассудительность, осторожность и благоразумие, препятствуют его либо преступному, либо героическому поведению. (И это еще одна тема современной социальной психологии — влияние других людей на агрессивное, преступное или милосердное, просоциальное поведение индивидов. Подробнее об этом мы будем говорить в разделах “Социальная агрессия” и “Помощь и милосердие”.)
Таким образом, утверждает Г. Лебон, масса может быть как источником преступлений, злодеяний, так и благородства и альтруизма, справедливости. Именно благодаря способности масс к импульсивному порыву совершается человеческая история, где много и высокого, благородного, жертвенного, и низкого, подлого, страшного. Следовательно, масса становится творцом истории из-за своей неспособности рассуждать, хладнокровно рассчитывать, быть рациональной и благоразумной,
— коротко говоря, из-за своей неспособности думать. Подвиги и злодеяния совершаются ею в состоянии эмоционального ослепления.
То же самое касается и “безумия массы”. Как полагает французский социальный психолог Серж Московичи, то, чтоназывают“коллективнымбезумием”, невсегдаявляетсяименнобезумием. Поскольку, как мы уже видели, психика массы отличается от психики индивида, то поведение массы не следует оценивать с тех же позиций, что и поведение индивида. И то, что “нормально” для одной психики, выглядит“аномалией” длядругой, инаоборот.
Интеллект массы Отсутствие у массы интеллекта, способности рассуждать (а в интеллектуальном отношении,
считает Г. Лебон, масса стоит ниже любого изолированного индивида) влечет за собой несколько следствий, которые характеризуют массу:
1.образное (в отличие от абстрактного, понятийного, логического) мышление;
2.гипертрофированная (преувеличенная) эмоциональность, односторонность (полярность) чувств;
3.легковерие;
4.коллективные галлюцинации (иллюзии, фантазии).
Деинтеллектуализация индивидов в массе ведет к тому, что масса не способна к абстрактному мышлению, к суждениям. Поэтому, утверждает Г. Лебон, бесполезно взывать к разуму масс, его у них попросту нет. В массе побеждает не разум, а большинство. Отсутствие у масс способности к абстрактному мышлению приводит к тому, что массы, а соответственно и индивид, как единица массы, не способны различать сущность и явление. Г. Лебон первым из психологов отметил это, приведя в качестве примера поведение и чувства зрителей театральных представлений, которые отождествляют актера с персонажем, которого тот играет. Поэтому публика готова выплеснуть свои негативные эмоции в отношении отрицательного героя на актера, сыгравшего эту роль. То же самое наблюдается и в тех случаях, когда отождествляют автора-писателя, драматурга с героями его произведений.
Спустя век человек массы мало в чем изменился. Судя по телевизионным обзорам зрительских писем, на телевидение во множестве приходят письма возмущенных телезрителей, требующих наказать того или иного артиста, сыгравшего в фильме или спектакле роль отрицательного героя, поскольку раньше зрители считали его “хорошим человеком”, а он оказался “подлецом”.
Более того, по-видимому, в наши дни это явление стало еще более распространенным и захватило даже сферу прогнозирования погоды. Роберт Чалдини приводит целую подборку материалов, где содержатся рассказы синоптиков, которым угрожали расправой телезрители и радиослушатели за неблагоприятные прогнозы погоды — снегопады, засухи, наводнения, торнадо и т. д. (Чалдини Р., 1999). Причем иногда эти угрозы даже приводились в исполнение. Психологический и физический террор в отношении метеорологов или просто дикторов, сообщающих прогноз погоды, является следствием отождествления плохой погоды с теми людьми, которые ее предсказывают или просто сообщают о ней. В этом и состоит нелогичность мышления человека массы, который не рассуждает, а находится в плену эмоций и ассоциаций. На эту особенность образного мышления — мышления по ассоциации — постоянно указывает Г. Лебон. Р. Чалдини в своей книге, по сути, подтверждает эти выводы Г. Лебона.
С. Московичи называет процесс мышления, отмеченный Г. Лебоном, наложением. Он сравнивает принцип его действия с созданием коллажа художником, когда тот творит изображение, накладывая один на другой фрагменты фотографий, рисунков, текстов и т. д. (Московичи С., 1996). В основе ассоциативного мышления, таким образом, находится причудливый полет фантазии, но никак не логика.
Проекция — еще один прием, характерный для образного мышления. Само понятие “проекция” получило распространение в связи с открытым З. Фрейдом механизмом защиты Я. Но еще до З. Фрейда обнаружил и описал его в качестве приема массового мышления Г. Лебон. Для него он важен не столько своими защитными функциями, сколько явно бессознательной природой и алогичностью.
Воображение, фантазии, тревоги, фобии масс вызывают у них образы, которые они проецируют вовне. Благодаря этому в мышлении масс господствует видимое, а не реальное; желаемое воспринимается за действительное. Особенно явно это прослеживается в случаях социальных, прежде всего этнических конфликтов, когда собственные ненависть, зависть, страх и злоба приписываются “чужакам” или каким-то другим социальным группам. В. Райх иллюстрирует этот прием на примерах работы фашистской пропаганды в Германии 30-х годов (Райх В., 1997а). В то время немецкая партийно-правительственная пресса из номера в номер печатала совершенно лживые описания преступлений, якобы совершаемых евреями — убийств, сексуальных извращений, садизма. Советская пресса тех же времен — еще один образчик механизма проекции мышления масс. Только здесь в качестве внешней угрозы фигурировали не “инородцы”, а “враги народа”.
За несколько десятилетий до событий 30-х годов Г. Лебон пришел к выводу, что массы всегда нуждаются в объекте ненависти. Им может быть либо внешний враг, образ которого создают сами массы, либо “козел отпущения”. Нуждаются массы также и в объекте преклонения. Одним словом, им необходим центр притяжения. Этим центром может стать человек, идея, враги, священное место (Мекка, Иерусалим), символ. Э. Канетти называет такие центры “кристаллами массы”. Таким образом, массам нужны объекты либо преклонения, либо ненависти. И ту, и другую потребность масс ловко эксплуатируют всевозможные политические проходимцы.
Еще одним результатом неспособности масс рассуждать является ее некритичность, которая ведет к тому, что толпа не замечает противоречий в идеях, которые она впитывает в виде образа, схем, клише, — словом, в виде простых ответов на сложные вопросы. В качестве примера такой
некритичности восприятия Г. Лебон приводит лозунг Великой французской революции “Свобода, равенство, братство”, где заявлены три принципа, несовместимые друг с другом. Свобода противоречит равенству, а идея братства несовместима с ненавистью и насилием, которые свойственны всякой социальной революции. (Вспомним, что и социалистическая революция в России проходила под тем же лозунгом.)
Как в истории, так и в наши дни в политическом мышлении можно найти немало примеров объединения несочетаемых идей. Так, идея социализма уживается с национализмом, коммунистическая — самая влиятельная эгалитарная идея — запросто сосуществует с фашизмом, т. е. сидеологиейисключительности, избранности— национальной, расовой, классовойилирелигиозной.
Понятно, что нелогичность мышления масс вызывает нелогичность ее поведения. Сегодня она может разрушать устоявшиеся порядки, законы, государственные учреждения, политические режимы, а уже назавтра вновь восстанавливать разрушенное. Свергая одного тирана, массы приводят к власти другого, еще более жестокого, деспотичного и кровавого. Восхваление, восторженное поклонение герою или пророку, как правило, в конечном итоге оборачивается хулой и проклятиями в его адрес.
Женское начало и чувства массы Все это дает основание теоретикам масс Г. Тарду и Г. Лебону сравнивать психику и
поведение масс с женской психикой и поведением. Действительно, в отличие от современных социальных психологов Г. Лебон и Г. Тард однозначно утверждают, что мужская и женская психика радикально отличаются одна от другой. И аналог женской психики они усматривают в психике масс. У масс, таким образом, женское начало. Вот характеристика женской психики, как ее дают теоретики психологии масс на примерах массовой психики: легковерие, непостоянство, нелогичность, иррациональность, внушаемость, пассивность и агрессивность. Толпа, утверждает Г. Лебон, как и женщина: она любит сильных мужчин. Она живет чувствами, фантазиями, иллюзиями, грезами, а не разумом.
Если учесть, что большинство масс является скоплением мужчин, то утверждения Г. Тарда и Г. Лебона тем более представляются удивительными и вызывают сомнение. Складывается странная ситуация — мужчины, находясь поодиночке, выступают носителями мужской психики, которой свойственны рациональность, логичность, разумность и сдержанность. Но как только мужчины собираются в толпу, то у нее проявляется женская душа с совершенно противоположными свойствами. Тем не менее, эта удивительная метаморфоза — превращения многих мужчин в одну, “коллективную женщину” — для психологии масс является бесспорным фактом и отражает еще один аспект закона психологического единства масс.
Г. Лебон и Г. Тард не ограничиваются простой констатацией названного превращения. Они
— каждый со своей позиции — объясняют принцип этой трансформации. Если говорить о Г. Лебоне, то он указывает несколько причин, одна из которых заключается в том, что всякий раз, когда люди собираются вместе, то их, благодаря заражению, охватывают одни и те же эмоции. Эмоциональность, как известно, стереотипно приписывается женской психике. В свою очередь, повышенная эмоциональность вполне справедливо увязывается с безрассудством и иррациональностью. Высокий уровень эмоциональности в массах достигается за счет высвобождения чувств, которые у индивидов в нормальном состоянии находятся под спудом вытеснения. В толпе вытеснение перестает действовать, и людидаютволючувствам.
Чрезмерная эмоциональность, помимо безрассудства, порождает и другие очевидные следствия. В частности, она освобождает людей от нерешительности. Когда, например, симпатия или антипатия гипертро-фируются и перерастают либо в неистовую любовь, либо в лютую ненависть, тогда люди избавляются от сомнений и неуверенности, они становятся активными и решительными. Таким образом, массы, захлестнутые эмоциями, действуют не раздумывая и без колебаний.
Описывая этот феномен, Г. Лебон, по сути, говорит об “эффекте поляризации”, как способе избегания сомнений для принятия групповых решений. Само понятие “эффект поляризации” появилось в социальной психологии позднее, когда начались экспериментальные исследования групповых процессов. Поэтому, разумеется, оно не используется Г. Лебоном, но он первым описал данное явление (подробнее о нем мы поговорим в главе “Индивид и группа”).
Еще одно следствие преувеличенной эмоциональности — изменчивость и непостоянство чувств и поведения масс. Толпа легко переходит от героизма к панике, от благородства к подлости, от свободолюбия к рабству, к жесткому подчинению, словом, к “бегству от свободы”. Это объясняется потребностью масс в авторитаризме. Г. Лебон полагает, что массы стремятся не к
демократии и свободе, а к деспотизму и подчинению. В значительной мере это происходит потому, что человек массы боится брать на себя ответственность даже за свои собственные поведение и жизнь, он постоянно ищет кого-то или что-то (Бога, личность, обстоятельства), на кого бы можно было переложить эту ответственность. Позднее эту мысль Г. Лебона и Г. Тарда разовьют Э. Фромм и В. Райх. Первый опишет потребность в авторитаризме, второй усмотрит в нем ключевой момент фашизации массы.
Г. Лебон утверждает, что масса уважает только силу, а проявления доброты воспринимаются ею как демонстрация слабости.
Перевозбуждение и эмоциональная неустойчивость масс, в свою очередь, являются причиной исключительного легковерия. Массы легко впадают в состояние, сродни наркотическому или гипнотическому, отчего повышается их внушаемость. В этом состоянии они верят абсолютно всему и, соответственно, совершают все, что им приказывают. Речь, как не трудно догадаться, об обмане масс — сознательном или бессознательном. Чаще имеет место именно второй вариант. Массы живут в мире иллюзий, коллективных галлюцинаций, воображения, грез. Все это облегчает возможность обмана, но что более важно, самообмана масс. Толпа не умеет критически мыслить, не в состоянии анализировать свой собственный опыт, а значит, и извлекать уроки из прошлого. Поэтому массу можно обманывать бесконечно, причем одними и теми же обещаниями. Делать это тем более легко, что массы сами этого жаждут. Массы хотят, чтоб им льстили, говорили комплименты, возвеличивали их и сулили несбыточные вещи — одним словом, чтобы их обманывали. И в этом еще одно их сходство с женщинами. Обманывать можно того, кто хочет быть обманутым, кто имеет в этом потребность и постоянно прибегает к самообману. Если толпа просит луну с неба, саркастически замечает Г. Лебон, то необходимо ей ее пообещать. Как видим, путь к обману масс лежит через их самообман. Но здесь же находится и способ овладения толпой. Г. Лебон утверждает, что подчинить толпу — это значит ввести ее в заблуждение, обмануть; пытаться же ее образумить — значит стать ее жертвой.
Когда утопичная идея овладевает массами, то не так-то просто заставить их от нее отказаться. Любой отказ от желаемого предполагает переосмысление, переоценку, то есть способность к критическому, рациональному мышлению. Всего этого, как мы уже знаем, толпа лишена. Поэтому идеи долго внедряются в массы, но и долго над ними господствуют. В то время как мыслителиодиночки, ученые и философы давно уже выдвинули новые идеи, массы продолжают жить старыми, толпа в этом отношении всегда отстает от мыслителей. (Справедливость данного утверждения Г. Лебона хорошо иллюстрирует судьба советской коммунистической идеологии.)
Вера и надежды массы Есть еще одна причина, из-за которой массы, очарованные химерами, боятся их утратить.
Если воодушевляющая и сплачивающая массы иллюзия ослабевает, утрачивает притягательную силу, то начинается распад массы, наступает период разброда и паники. А ведь одним из основных законов существования массы (это отмечал Г. Тард, а вслед за ним Э. Канетти) является закон самосохранения.
Идеи, даже самые радужные и феерические, ничего не значат без веры в них. Пока массы в них не уверовали, идеи не имеют силы. Следовательно, еще одним фактором психической сплоченности масс выступает вера. Идеи, как известно, зарождаются в отдельной, индивидуальной, а не в “коллективной голове”. Как же возможно, чтобы эту индивидуальную идею восприняли массы?
Здесь все дело в том, что превратиться в коллективное верование имеет шанс лишь та идея, которая находит отклик в бессознательном, в памяти народа. Карл Юнг, основываясь на этих рассуждениях Г. Лебона, сделает впоследствии аналогичный вывод относительно подлинных произведений искусства, которые в силу своей архетипической природы получают всеобщее признание, поскольку затрагивают коллективное бессознательное каждого человека. Возникнув, верование, цементирующее массы, превращается в традиции и обретает характер обычаев.
Еще одно непременное требование, предъявляемое к истинной вере, — она должна быть догматической и утопичной. Лишь в таком виде вера может скрасить существование человека, упростить ему жизнь, сделать мир вокруг понятным и предсказуемым, а также воскресить в коллективной памяти “золотой век” или “рай” — в прошлом или будущем. Следовательно, утопии и догмы необходимы массам. С их помощью мир легко и просто делится на “плохое” и “хорошее”, на “черное” и “белое”. К тому же догматическая вера облегчает задачу поиска врагов. Всякий, кто не разделяет верований масс, — враг. И наоборот. Однозначность коллективных верований дает массам ощущение абсолютной правоты, а значит, и восторженное чувство всемогущества, более того,
избранности. Ведь если “Мы” владеем совершенно “правильной” идеей, верой, то, следовательно, все, кто не разделяют нашу веру, неправы. Не может быть двух истин одновременно, истина всегда одна. Иными словами, сочетание веры и догмы порождает фанатизм. Г. Лебон приходит к парадоксальному, на первый взгляд, выводу о том, что наука, просвещая человека, в то же время делает его фанатиком. Ведь форма внедрения научных знаний та же, что и форма распространения религиозных верований, а именно: догматическая. Поэтому христианская забота о спасении человеческих душ, облаченная в форму религиозного догматизма и фанатизма, породила инквизицию, а гуманистические идеи Просвещения — свободы, равенства, братства, разума, вызвавшие революционный фанатизм, привели к якобинскому террору во время Великой французской революции и, добавим, к большевистскому, коммунистическому террору в России.
Все эти и другие трагические исторические факты являются следствием мессианского самоощущения масс, которые считают себя призванными осчастливить весь мир и самих себя. Таким образом, вера, коль скоро она возникла и распространилась, обязательно приобретает религиозную форму со всеми характерными для нее чертами: догматизмом, нетерпимостью, фанатизмом, слепым подчинением, потребностью в культе, ритуале и так далее. При этом неважно, идет ли речь об истинной религиозной вере или о вере научной, социальной, политической, то есть о совокупности тех верований, которыеЭ. Фроммобозначилпонятием“светскиерелигии” (ФроммЭ., 1990).
Поэтому неудивительно, считает Г. Лебон, что массам необходима вера - любая, даже самая нелепая или бредовая. Всякая идея “фикс”, превратившись в верование, дает массам заряд энергии, побуждает их к коллективным действиям, вызывает массовые движения - словом, обеспечивает их активность и жизнедеятельность.
Все верования людей, хоть религиозные, хоть светские, в конечном итоге связаны с надеждой на лучший мир, на более счастливое и справедливое общество. Таким образом, у людей один бог — надежда, хотя люди и называют его разными именами. А надежда, как известно, - это мечты и фантазии людей, связанные с прекрасным будущим. И, на первый взгляд, помыслы масс также устремлены в будущее и создается впечатление, что именно там они жаждут обрести счастье. На самом же деле, полагает Лебон, под видом отказа от прошлого и движения вперед, в новый сияющий мир, в массах постоянно возрождается идея возврата в прекрасное прошлое, в потерянный рай или в “золотой век” человечества. В самом деле, все “великие” социальные идеи, касающиеся переустройства общества, — это различные варианты возрождения “золотого века”. И именно они всегда воспринимаются массами с горячечным воодушевлением и фанатическим энтузиазмом.
Консерватизм массы Открыв эту удивительную, просто парадоксальную тенденцию массовых движений, Лебон
объясняет ее внутренним, психологическим консерватизмом масс, хотя, казалось бы, очевидные факты противоречат такому выводу. И действительно, основываясь на уже названных характеристиках массы (быстро возбудимая, переменчивая, непостоянная, эмоционально неустойчивая, гиперчувствительная) легко прийти к заключению в духе марксистской теории, согласно которой народные массы являются постоянным источником революционности и основным фактором социально-политических перемен, что они - движущая сила общественного прогресса. Вывод же психологии масс, и в частности Лебона, прямо противоположный. Выше уже отмечалось, что с точки зрения психологии масс, природа человека остается неиз-менной, хотя с течением времени видоизменяются способы проявления ее сущности. Тот же самый вывод можно сделать и в отношении природы масс. Несмотря на внешнюю подвижность, изменчивость и революционность, массы в своем психологическом основании глубоко консервативны и реакционны. Мятежный порыв и жажда разрушения у толпы всегда заканчивается стремлением реставрировать, восстановить старое, разрушенное. То есть стремлением воссоздать прежнее, - то, что ею же было и разрушено. Устав от беспорядков, массы быстро становятся консервативными и мечтают уже не о переменах, а о стабильности, порядке, “сильной руке”, способной этот порядок навести. Говоря о соотношении революционности и консерватизма масс, Лебон приводит образ реки, на поверхности которой видны гребни волн, поднятых ветром, но это волнение никак не отражается на основном течении реки.
Бунтарский дух толпы - это внешнее, поверхностное явление. На самом же деле массы бессознательно стремятся вернуться в прошлое, к своим архаическим основаниям. Массы, таким образом, мечтают не о светлом будущем, а о великом прошлом.
Консерватизм масс, обусловленный жаждой возврата прошлого, Лебон рассматривает как залог общественной стабильности, как гарантию того, что общество не уничтожит самое себя в порыве эмоционального ослепления.
Но прошлое, по мысли Лебона, выступает не только ориентиром надежды для масс, оно еще и источник всякого социального авторитета, а значит, и социального влияния. Ушедшие поколения, мертвые, олицетворяющие прошлое, заложили психологические основания общества, то есть верования, традиции, обычаи, мнения. Поэтому авторитет мертвых непререкаем и, что самое главное, неуязвим. Если живого тирана, рассуждает Лебон, можно устранить с помощью заговора или какимто иным способом, то от тирании мертвых авторитетов просто нет средств избавления. Их деспотизм абсолютен. “Когда люди собираются для обсуждения политических, религиозных или нравственных вопросов, — пишет Лебон, — это рассуждают уже не живые, а мертвые, это душа их предков говорит их устами, а их речи тогда - лишь эхо того вечного голоса мертвых, которому всегда внимают живые” (Лебон Г., 1995 б, с. 99).
К вопросу о социальном влиянии, авторитете или “престиже”, как называет его Лебон, мы еще вернемся в главе “Проблема власти и социального лидерства”. Пока же кратко ознакомимся с теми идеями психологии масс, которые выдвинул Г. Тард, и которые отличают его взгляды на массы от взглядов Г. Лебона.
Массы естественные и искусственные Прежде всего, отметим, что Тард дает иную, нежели Лебон, классификацию масс. Если Лебон
выделяет массы разнородные и однородные, что позволяет ему говорить о различной степени сплоченности толп, но не о качественном их отличии, то Тард берет иное основание для их классификации. Он делит массы на естественные и искусственные, и это дает ему возможность разделить их по существу, то есть качественно. При этом естественные массы, согласно Тарду, возникают стихийно и отличаются спонтанностью, анархичностью и быстротечностью. В то же время искусственные массы знаменуют собой переход от аморфного состояния толпы к состоянию структуриро-ванному, они отличаются организованностью и дисциплиной.
Что касается стихийных толп, то взгляды Тарда и Лебона на них во многом совпадают. Тард характеризует их следующим образом: безответственность, нетерпимость, спесь, иллюзия всемогущества, болезнен-ная восприимчивость, утрата чувства меры, крайности, преувеличенные, взаимно подогреваемые эмоции. То есть, по мнению Тарда, психологические проявления толпы демонстрируют явную, очевидную патологию. Поэтому он сравнивает поведение масс с поведением пациента психиатрической клиники. Тард, как и Лебон, считает, что у стихийных толп женская природа, хотя массы в большинстве своем состоят из мужчин. Но мужчины в толпах ведут себя как женщины. Они эмоционально неустойчивы, у них происходит быстрая смена настроения, наблюдается коллективная истерия. Одним словом, мужская масса демонстрирует женские качества, в ней у мужчин происходит изменение гендерно-ролевой позиции.
Срок существования естественных стихийных масс, по мнению Тарда, недолгий. Затем они либо распадаются, рассеиваются, либо превращаются в стабильные, организованные массы. Теория искусственных масс позволяет Тарду, с одной стороны, предельно расширить понятие масс, а с другой — объяснить с позиции психологии масс генезис, развитие и динамику всех общественных институтов от семьи до государства и общества включительно. Ведь все социальные организации и учреждения есть ни что иное, как искусственные массы, возникшие из масс стихийных или естественных. Таким образом, общество в целом не только произошло от масс, но и само существует в виде конгломерата естественных и искусственных масс.
Из этого положения Тарда напрашивается простой и вполне логичный вывод о том, что психология масс — это наука, изучающая не только и не столько частный случай стихийных сборищ, сколько общество в целом. И поэтому психология масс должна стать, как мы сказали бы сегодня, общесоциологической теорией, т. е. основополагающей, наиболее фундаментальной наукой об обществе. Следовательно, согласно Тарду, законы психологии являются определяющими или первичными в отношении законов социологических, политических, исторических и прочих обществоведческих законов.
Итак, государство и общество в целом как предельный случай искусственных организованных масс, возникает из естественных, стихийных толп. Формирование из аморфной толпы любой организованной массы проходит через ряд промежуточных стадий. Первоначально формируются небольшие корпорации, которые затем трансформируются в обширные, всепроникающие организации. Типичным приме-ром в этом отношении может служить превращение религиозных масс, где первоначально возникают разрозненные монастыри, которые затем, в конечном итоге, трансформируются в мощную искусственную массу — церковь. Искусственные, организованные массы отличаются от естественных наличием иерархии и дисциплины. Но есть в них
и такой элемент, который роднит массы искусственные и естественные. Таким элементом являются общие верования.
Закон подражания Процесс превращения масс происходит в силу внутренних, психологических законов.
Основной из них — закон подражания. Члены масс подражают друг другу, но в первую очередь они подражают вождю. Речь, как видим, о конформизме, изначальном, по мысли Тарда, социальном качестве людей. Благодаря конформизму, собственно, и возможно существование общества. Подражание, являясь своего рода подчинением, создает стереотипы общественного поведения. Подражание (имитация), составляющее сущность конформизма, — чаще всего неосознаваемые индивидом, т. е. бессознательные, акты. Таким образом, имитируя поведение другого человека, подражая ему, индивид действует автоматически, словно бы под гипнозом, как зачарованный. Поэтому Тард называет подражание своеобразной формой сомнамбулизма.
Членов искусственных масс отличает высокая степень подража-тельности, они настолько стереотипизированны, что утрачивают всякую индивидуальность, становятся даже внешне мало в чем отличными друг от друга. Таковы, например, солдаты и монахи — члены типичных искусственных масс, армии и монастырей.
Лебон также говорит о деиндивидуализации индивидов в стихийных массах. Но если в естественной толпе этот эффект достигается за счет коллективного бессознательного (коллективной души расы), с одной стороны, и внушения, с другой, то в организованных массах, по мысли Тарда, к этому результату приводят другие механизмы - подражание и дисциплина. Причем эти факторы способны действовать на расстоянии, и для того, чтобы они оказывали влияние, людям не обязательно собираться вместе, т. е. им не нужно образовывать реальную физическую толпу. В реальной толпе, где люди скучены в едином пространстве, они оказывают друг на друга физическое влияние. Индивиды видят, слышат, осязают и обоняют друг друга, так что взгляды, дыхание, крики, напряжение тел, позы, выражения лиц, то есть все каналы коммуникации работают на взаимовозбуждение, синхрониза-цию психических состояний и, в конечном итоге, на единое массовое или коллективное поведение.
Искусственные, организованные массы, благодаря подражанию и дисциплине в большей мере подвержены не физическому влиянию — внушению и заражению, а социальному воздействию, т. е. конформизму. (О современных социально-психологических представлениях отно-сительно природы конформизма речь пойдет в разделе “Социальное влияние”.)
Тард объясняет наличие в обществе подражания сочетанием фак-торов, которые можно условно разделить на внутренние и внешние. К числу внутренних факторов относится заложенный в людях инстинкт подражания. Само по себе инстинктивное поведение является выраже-нием более общей биологической тенденции — к бесконечному воспроизводству. Э. Канетти рассматривает эту тенденцию как основную закономерность существования всякой массы. В социальной жизни повторение означает стремление быть “как все” и делать все то, что делают другие. Наблюдение за действиями других и имитация их поведения, потом наблюдение за тем, как повторяют и подражают
— все это приносит удовлетворение наблюдателю. Позднее А. Бандура, основываясь на этом утверждении Тарда, разработал теорию социального научения.
Подражание, имитация и повторение, кроме прочего — это еще и наиболее логичный и рациональный способ заимствования социального опыта. Таким образом, это еще один внутренний фактор, обусловливающий повторение. И, действительно, каждый отдельный инди-вид просто не в состоянии пройти весь тот путь, который прошло человечество и, соответственно, накопить его опыт. В одиночку это никому не под силу. Поэтому целесообразнее опыт не нарабатывать, а заимствовать, перенимать. В конце концов, это единственно возможный механизм передачи и получения социальных знаний и опыта. Но, как и у всякого явления, у подражания-заимствования имеется оборотная сторона. Подавляющее большинство людей так и остаются на этой стадии развития — стадии подражания. Они неспособны на творчество, на созидание. Единственное, что они умеют, так это более или менее успешно подражать другим. Поэтому они всегда подчиняются закону экономии сил. Это можно назвать и социальной ленностью. Ведь для большинства гораздо проще, удобнее и спокойнее и (что немаловажно) приятнее заимствовать чужое, чем создавать, изобретать самому свое.
Таким образом, основная часть общества, т. е. те, кто подражает, обладает повышенной внушаемостью и социальной податливостью для более успешного заимствования. По сути, они — социальный материал, из которого можно лепить все, что угодно.
Элита и масса Здесь возникают два взаимосвязанных вопроса. Первый: если массы не способны к
творчеству и в состоянии лишь подражать, имитировать, заимствовать, т. е. воспроизводить, то откуда берутся в обществе научные, технические, политические, социальные и другие новшества? Почему происходит развитие тех или иных аспектов общественной жизни? Если существуют образцы, модели, примеры, шаблоны, кото-рым подражают массы, то кем они созданы и создаются? Здесь мы подходим к характеристике внешних факторов, обусловливающих подражание. Помимо масс, утверждает Тард, существует класс людей, составляющих творческую элиту общества. Это люди-творцы: вожди, религиозные проповедники, политики, ученые, деятели искусства. Они отличаются от массы прежде всего тем, что невосприимчивы к внешнему влиянию или внушению. Элита, говоря современным языком, негипнабельна. Это позволяет ей создавать новые идеи, вводить изменения, демонстрировать новшества — словом, быть творцами. Именно они выступают активной силой исторических изменений, гене-рируют общественный прогресс.
Поскольку творческая элита никому не подражает, то массы подра-жают ей. В этом и заключается, в первую очередь, ее способность увлекать массы, влиять на них и управлять ими. Она ведет массы за собой потому, что массы стремятся подражать ей. Но почему элите подражают? Потому, что у творцов, изобретателей нового имеется то, чего лишены массы и, напротив, нет того, что у масс в избытке. Другими словами, элита обладает творческим потенциалом и у нее отсутствует податливость, конформизм.
Итак, фигура творца по своим характеристикам прямо противопо-ложна массе. Поэтому человек, способный к созданию нового, вызы-вает в массах восхищение. А кем восхищаются, тому и стремятся подра-жать. (Здесь, как мы видим, речь о том типе влияния, которое в совре-менной социальной психологии получило название референтного влияния.) Таким образом, сама способность вызывать восхищение, восторг, обожание является способностью оказывать внушение, влиять на других, то есть гипнотической способностью. В конечном итоге — это способность вести за собой.
Но гипноз творца, как и медицинский гипноз, воздействует на бессознательное людей. Поэтому массы воспринимают влияние элиты бессознательно и все те идеи и теории, образцы и примеры нового, которые масса воспринимает и которым подражает, она считает не заимствованными, а своими собственными. Каждый человек массы и общество в целом пребывают в этой иллюзии. Жить заимствованными идеями и образцами и считать их своими собственными — это и есть, по мнению Тарда, общественный сомнамбулизм или жизнь в своего рода гипнотическом сне. Тем не менее, именно этим гипнотическим состоянием и навеянными им иллюзиями характеризуется, с точки зрения Тарда, общественная жизнь.
Дисциплина как обязательное, неотъемлемое свойство искусственных или организованных масс — еще одна причина, объясняющая тотальную распространенность подражания — конформизма в общес-тве. Понятно, что дисциплина, т. е. подчинение навязанным извне правилам, нормам и приказам, может существовать только в организации. Следовательно, организация является тем социальным изобретением, которое в руках вождей и элиты служит инструментом господства над массами.
Организация, прежде всего, превращает естественные, стихийные толпы в искусственные, дисциплинированные массы. Дисциплиниро-ванные массы во много раз жизнеспособнее, сильнее, а значит, и потенциально опаснее стихийных толп, полагает Тард. Организация, внедренная в массу, увеличивает возможности вождя. И, действитель-но, если стихийные массы недолговечны, то и угроза, которую они несут в пик сплоченности и энтузиазма, также быстропреходяща. После мятежного подъема неизбежно наступает распад, разочарование и депрессия. Индивид вновь испытывает чувство одиночества и уныния. Организованные же массы — партии, секты, профессиональ-ные или иные образования — являются, как правило, долговремен-ными, стабильными объединениями. В них существует дисциплина, накапливается опыт. Такие массы сплочены вокруг объединяющей их идеи и авторитета вождя, который навязывает массам свою волю. Организация увеличивает возможности вождя. Она облегчает внушение, ускоряет прохождение приказов, указаний и распоряжений. Организованные массы могут стать действительно опасными и преступ-ными. Организации, ведомые вождями, которые вдохнули в них идеи, указали массам цели и придали некий смысл их существованию, часто играют в истории самую зловещую роль.
Но есть и другая, альтернативная социальная функция организации. Она заключается в том, чтобы отладить механизм подражания низших — масс, высшим — то есть вождям, обеспечивая тем самым процесс воспроизводства в массах изобретений, новшеств, созданных творчес-ким гением
элиты. Кроме того, искусственно организованные массы — церкви, партии, учебные заведения, армия, государство и т. д. — воспроизводят и во множестве тиражируют “слепки” вождя. Это незаурядные индивиды, из которых формируется промежуточное или передаточное звено между вождем и массами. Это ядро массы или ее действующая, творческая элита, которая воздействует на инертную массу. Тем самым обеспечивается интеллектуальное развитие и разви-тие общества в целом.
Выше мы уже говорили, что в стихийных массах, по мнению Лебо-на, уровень интеллекта падает до низшего предела. Так что у толпы интеллект ниже, чем у каждого конкретного индивида. В случае искусственных или организованных масс Тард приходит к оригиналь-ному выводу о том, что организация интеллектуальнее, умнее каждого из своих членов. Университет по интеллектуальному уровню превос-ходит работников университета, партия умнее своих членов, полиция и армия интеллектуальнее полицейских и военных. Такое положение дел объясняется тем, что в организованных массах каждый, даже самый неразвитый член организации, подражает высшим, руководящим чле-нам организации, то есть элите. Тем самым элита, а в конечном итоге, вождь подтягивают членов организованной массы до своего уровня. Следовательно, интеллектуальное развитие вождя и элиты способ-ствуют умственному развитию низших членов массы, которые подражают лидерам. Лидер, таким образом, с помощью организации лепит массы по своему подобию. В конечном итоге, пишет Тард, масса, превращенная в организацию, имеет те же ценности, те же установки, те же нормы, что и ее вождь. Перенимая изобретения элиты, массы развиваются интеллектуально и социально. Поэтому массы, благодаря элите и вождю, по уровню развития выше, чем составляющие их члены.
Вместе с тем, все значительное, что было создано в человеческой истории — это плоды индивидуального творчества элиты. Массы же способны лишь повторять, а не творить. Можно сказать и иначе: отсутствие творческих способностей есть признак массы, а их наличие — признак элиты.
Поэтому, полагает Тард, преклонение перед массой или народом, утверждение, что именно народ творит историю, что он является творческой силой общественного прогресса, есть не что иное, как лукавое лицемерие и демагогия. Все заявления, восхваляющие народ и массы, объявляющие их священными, богоносными и так далее всегда преследуют корыстные цели. Это всего лишь прием вождей, которые поют дифирамбы толпе, но лишь затем, чтобы она восхваляла вождей и преклонялась перед ними.
Таким образом, мы вновь подошли к проблеме отношения масс и вождей, к проблеме лидерства и авторитета.
Глава 2 Вождь — масса: проблема власти и социального лидерства
Внимание Г. Лебона к фигуре вождя вызвано, прежде всего, тем, что, по его мнению, именно вождь, обладая, с одной стороны, патологическим стремлением властвовать, а с другой - способностью манипулировать массами, делает их реально опасными, угрожающими самому существованию общества. Толпы, следовательно, лишь инструмент в руках вождя и сами они, как любой другой инструмент, без направляющей силы и воли не могут быть ни творческими, ни разрушительными. Только вождь, эмоционально заражая массы и внушая им иллюзии, использует затем их коллективный идеализм как рычаг, приводящий толпы в движение. Таким образом, вождь играет на иллюзиях и грезах масс.
Правда, на первый взгляд, позиция Лебона не совсем последова-тельна. Опасность масс он усматривает в том, что вожди ими манипулируют, но в то же время в высшей степени похвально отзывается об идеях Никколо Макиавелли, который как раз и учит тому, как массами управлять, иначе говоря, манипулировать. Но, думается, что противоречие это мнимое. Ведь суть всех наставлений Макиавелли сводится к тому, чтобы удержать массы от беспорядков, хаоса и анархии, словом, чтобы не дать им возможности проявлять свою разрушительность. Точно такую же задачу перед психологией масс ставит и Г. Лебон, когда говорит о необходимости соединения психологии и политики, которая должна стать рациональной формой использования иррациональной энергии масс.
При этом Лебон исходит из того рассуждения, что все цивилизации, прошлые и настоящие, были созданы, поддерживались и сохранялись только благодаря умелому господству аристократии. А краткие периоды господства и торжества толп всегда вызывали социальные катак-лизмы, поскольку сами по себе массы способны лишь к разрушению.
Природа власти и подчинения Констатация того факта, что фундаментом любого социального организма являются
отношения господства и подчинения, рассмат-ривается Лебоном как основная предпосылка существования вождей (или аристократии). Причем, меньшинство всегда правит большинством. Но и в самом правящем меньшинстве обязательно наличествует лидер — вождь.
Изначальный, исходный источник всякого авторитета, утверждает Г. Тард, находится в отце. Следовательно, начало любых отношений господства и подчинения необходимо искать в семье. Ведь именно в ней и с нею возникает родительское влияние и власть отца. Семья, таким образом, действительно “первичная ячейка общества”, посколь-ку все другие виды и типы власти на всех без исключения уровнях социальной иерархии происходят от власти отца, являясь, по сути, ее трансформированными формами.
Эта идея Г. Тарда безоговорочно принимается и разделяется Лебоном. Но наибольшую поддержку она находит у З. Фрейда и В. Райха, которые осуществили ее дальнейшую детальную разработку, создав на основе этой гипотезы широкомасштабные теории. Фрейд — теорию клинического и социального психоанализа, ядром которой выступает концепция “комплекса Эдипа”; Райх — теорию репрессированной сексуальности, как источника массовых социальных извращений в форме тоталитарного фашистского безумия.
Итак, Тард утверждает, что отец — праобраз всех вождей и источ-ник всех тех чувств, которые люди испытывают к властителю. Но поскольку именно отец является первым властелином в жизни челове-ка, он же — и первый образец для подражания детям. Или, говоря в терминах теории социального научения Альберта Бандуры, он — первая социальная модель. Отец, с точки зрения Лебона, объект восхищения, а согласно Фрейду, объект амбивалентных чувств — любви и ненависти, восхищения и страха. Так или иначе, семья выступает в качестве самой первой школы подчинения, где дети учатся повиновению через подражание старшим и прежде всего отцу. Семья, таким образом, дает навыки подражания, формирует привычку имитировать и подчиняться, а затем и потребность в конформизме. А. Бандура называет этот механизм инструментальным научением, Тард же — механизмом формирования потребности в подчинении. Сформировавшись, эта потребность повиноваться нуждается в удовлетворении. И как удовлетворение всякой потребности, удовлетворение потреб-ности в подчинении приносит человеку радость и наслаждение. Следовательно, люди жаждут либо подчиняться, либо подчинять. И то, и другое они делают с удовольствием. В обществе, таким образом, всегда срабатывает одна и та же закономерность: как только люди объеди-няются, они бессознательно ищут того, кто смог бы заменить им отца, в образе, во власти которого они нуждаются. В конечном итоге все начинают подчиняться одному, происходит разделение на тех, кто руководит, властвует, и тех, кто подчиняется. Результат этот достига-ется не благодаря насилию и принуждению, а благодаря тому, что в процессе дифференциации на ведущих и ведомых реализуются потребности людей — властвовать и повиноваться.
Этот неожиданный вывод психологии масс, касающийся социального конформизма, вызывает особый интерес. И не только потому, что не совпадает с выводами современной социальной психологии личности, объясняющей конформизм как механизм регуляции самооценки (о чем речь пойдет в разделе “Социальное влияние”). Главное же здесь состоит в том, что такой вывод прямо противоречит широко распространенному убеждению, согласно которому индивиды и массы подчиняются постольку, поскольку их к этому принуждают. Причем мнение это распространено не только в обыденном сознании, но и в обществоведении, особенно в исторических и социологических тео-риях. И действительно, как можно, с точки зрения рационального взгляда, объяснить, почему в обществе всегда существует подчинение одних людей другими? Почему одни властвуют, а другие с готовностью признают их власть? Почему, наконец, большинство всегда подчиняется меньшинству? Ведь если верить все тому же распространенному мнению, высшими социальными ценностями для большинства людей являются свобода и равенство.
Когда повиновение и покорность масс объясняются применяемым к ним насилием, то мы имеем дело с попыткой обнаружить в их поведе-нии рациональное начало. Психология же масс отрицает в поведении толпы какую-либо рациональность. Поэтому Тард, а за ним Лебон, Фрейд и Райх утверждают, что не насилие является источником социального принуждения, а потребность в социальном принуждении и повиновении выступает источником социального насилия. Иными словами, вождь господствует и принуждает потому, что ему хотят подчиняться и подчиняются. Этого жаждет большинство людей.