19. Поэтический мир н. А. Заболоцкого.

При жизни Н.Заболоцкого вышло всего лишь 4 тонких сборника его стихотворений общим тиражом немногим более 40 тысяч экземпляров: "Столбцы" (1929), "Вторая книга" (1937), "Стихотворения" (1948), "Стихотворения" (1957). Не оцененный по достоинству и методически третируемый критикой ("Кажется, ни над одним советским поэтом критика не издевалась так, как надо мной", – с горечью заметит впоследствии поэт), выбитый из литературы в ГУЛАГ во второй половине 30-х годов, он вошел в литературу 50-х годов как большой мастер поэзии и с тех пор остается одним из самых читаемых поэтов.

Ник. Алексеевич Заболоцкий, род. в 1903 под Казанью, в семье агронома. Детск. впечатл. будущ. поэта связ с практич. заботами отца, его просвет. работой среди кр-н и природой Вятского края. В семье ценили и любили книгу, рус. классику. З. вспоминал: «Здесь, около книжного шкафа я навсегда выбрал себе профессию и стал писателем, сам еще не вполне понимая смысл этого большого для меня события». после оконч-я реальн. уч-ща З. перебир-ся в Москву: «Рвался в центр, к живой жизни, к иск-ву». Учился в Моск. ун-те на медиц. и ист-филологич., но выдерж. только год в голодной Москве и в 1921 переех. в Петроград, поступ. в пед. ин-т им. Герцена (язык, лит-ра). 1-й период творчества. Новаторство. ОБЕРИУ. В пединституте им. Герцена участвует в литературном кружке «Мастерская слова», потом сближается с молодыми поэтами Даниилом Хармсом и Александром Введенским и организует с ними «Объединение реального искусства» (ОБЕРИУ). И Хармс, и Введенский, и Заболоцкий станут со временем жертвами сталинских репрессий.В студ. годы З. много пишет, пытается определ. в ранних стихах собств. путь в иск-ве, выработать новую эстетич. систему. Позднее, в маниф. ОБЕРИУ он попыт-ся выраз. ее основы («Н. Заболоцкий – поэт голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя. Слушать и читать его следует более глазами и пальцами, нежели ушами. Предмет не дробится, но наоборот – сколачивается и уплотняется до отказа, как бы готовый встретить ощупывающую руку зрителя. Развертывание действия и обстановка играют подсобную роль к этому главному заданию»). Худ. воплощ-ем нового метода стала 1я книга З. – «Столбцы» (1929), включавш. 22 стих-я. На любит. поэзии она произвела ошеломл. впечатл. Поэт Антокольский вспоминал: «Чувство сенсации, новизны, прорыва в обл., никем еще не обжитую до З., главенствовало над всеми остальн. чувствами». В прессе появ. неск. доброжелат. и обнадеж. откликов. О З. говорили как о новаторе, отмеч. антимещанск. пафос его стихов, их жанров. живоп-ть, сочет-е одич. поэтики и гротеска. Но в целом критика встретила «Столбцы» враждебно; статьи им посвящ., носили характ. для тех лет назв-я: «Система кошек», «Распад сознания», «Система девок», «Лирика как оружие классовой борьбы», «Троцкистская контрабанда в литературоведении». З. отождеств. с его героем-мещанином, назыв. «отщепенцем-идеалистом», «юродствующ. Иванушкой-дурачком», одним «из наиб. реакционных поэтов». позднее, в более широком общекульт. контексте критика и лит-веды в связи со «Столбцами» будут называть самые разные имена: Хлебникова, Державина, Ломоносова, Пушкина, Достоевского, Рабле, укаж. на их связь с живописью Филонова, Босха и т.д., отметят возд-е на поэзию З. музыки, архитектуры, кинематографа. «Столбцы» З. считал только разделом более обширного цикла. Включ. в них стихи он назовет «Городскими столбцами», дополнит их «Столбцами смешанными» и тремя поэмами – «Торж-во земледелия», «Безумный волк» и «Деревья». поэмы писал с 1929 по 1933. В них З. обращ-ся к проблеме взаимоотн-й человека с природой, центральной для всего его творч-ва. Условные персонажи этих поэм – люди и звери – ведут между собой филос. споры, рассужд. о загадках природы, о душе, о бессмертии. Собстевнная оригин. концепция мирозд-я складывалась на протяж. многих лет и связ. с утопич. «одами» Хлебникова, работами Тимирязева о растениях, Вернадского о биосфере, с космогонич. теориями Циолковского.

2-й период творчества. Переработки, новая эстетика. Газета «Правда» назвала поэму «Торж-во земледелия» «пасквилем на коллективизацию с/хоз-ва». а поэзию З. – «кулацкой». После полит. обвин-й в «Правде» у З. возникли проблемы: уже готовый набор 2й книги стихов был рассыпан, и З. надолго, до 1936 почти перестал писать стихи, занимался переводами и перераб. для детей заруб. классики: «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Тиль Уленшпигель», часть книги «Путеш-е Гулливера». Он приглядыв. к груз. поэзии, которую впосл. будет много и успешно переводить. В 1937 вышла книжка собств. стихов З. Она назыв. «Вторая книга» и включ. всего 17 стих-й. Натурфилос. взгляды З. менялись со временем. Процесс поиска общих законов «для микробов, людей и планет», поиска гармонии между духом и материей, челов. и природой, душой и телом сопровожд-ся внутр. драматизмом, запечатленным в шедеврах его натурфилос. лирики. После книги "Столбцов" и поэм начинается второй этап поэтического развития Заболоцкого, обратившегося к русской классической поэзии – к Пушкину, Тютчеву, Баратынскому.

Треть созданного Заболоцким связана с размышлениями о природе. У поэта нет чисто пейзажных стихов. Природа для него – начало всех начал, объект поэтического исследования, сложный и противоречивый мир, полный загадок, тайн и драматизма, источник раздумий о жизни, о себе, о человеке.

Слияние с природой – главная мысль в теме природы у Заболоцкого. Стихи именно этой темы (а не его стихи 30-х годов о Кирове, челюскинцах, Седове, Мичурине) навсегда остались в поэтическом активе поэта.

Николай Заболоцкий, размышляя о бесконечности бытия, о жизни и смерти, выдвинул необычное предположение: человек – часть природы, а природа – бессмертна, "трав вечерних пенье, и речь воды, и камня мертвый крик" – это голоса людей, превратившихся в травы, воды, камни; реальной смерти нет и не было, есть только превращения, метаморфозы:

И голос Пушкина был над листвою слышен, / И птицы Хлебникова пели у воды. / И встретил камень я. Был камень неподвижен, / И проступал в нем лик Сковороды. ("Вчера о смерти размышляя" – 1936).

Как все меняется! Что было раньше птицей, / Теперь лежит написанной страницей; / Мысль некогда была простым цветком; / Поэма шествовала медленным быком; / А то, что было мною, то, быть может, / Опять растет и мир растений множит. ("Метаморфозы" – 1937).

Все перечисленные выше стихотворения – элегии особого рода: чувства печали и жизнеутверждения уравновешены, нет минорного тона, характерного для большинства русских элегий. Более того, в "Завещании" превалирует мотив любви к жизни: "Нет ничего прекрасней бытия".

19 марта 1938 года по нелепому и лживому доносу Н.А.Заболоцкий был арестован (В «Лит. газете» (февр. 1938) критик Тарасенков обвин. поэта в недостаточном внимании к «гениальн. личности» И.В. Сталина. А в марте 1938 З. арестовали по обвин. в принадл-ти к контрреволюц. писат. организации, будто бы возглавл-ся Н.С. Тихоновым. На допросах держался с редким муж-вом, не оговорил ни себя, ни других. Виновным себя не признал). На допросе его истязали, избивали, доводили до галлюцинаций (поэт даже был помещен на две недели в больницу для умалишенных). Постановлением Особого Совещания НКВД он был приговорен к пяти годам заключения и ИТЛ. До августа 1944 года Заболоцкий находился в заключении (Востлаг, Бамлаг, Алтайлаг). Затем до 1946 года был в ссылке на окраине Караганды. Стихи все эти годы почти не писал, однако вернулся к поэтическому переводу (отчасти – вольному переложению) "Слова о полку Игореве", начатому еще в 1938 году и получившему впоследствии высокую оценку К.Чуковского, В.Шкловского, В.Каверина, П.Антокольского. Академик Д.С.Лихачев писал Заболоцкому, что его перевод – "несомненно лучший из существующих, лучший своей поэтической силой".

В 1946 году Заболоцкий вернулся из ссылки. Страдания семи долгих лагерных и ссыльных лет были наконец-то позади. Не было только крыши над головой. Писатель В.П.Ильенков – человек отважного и великодушного характера – любезно предоставил Заболоцким свою дачу в Переделкине. Николай Чуковский вспоминает: "березовая роща неизъяснимой прелести, полная птиц, подступала к самой даче Ильенкова". Об этой березовой роще в 1946 году поэт напишет дважды: Открывай представленье, свистун! / Запрокинься головкою розовой, / Разрывая сияние струн / В самом горле у рощи березовой. ("Уступи мне, скворец, уголок").

В этой роще березовой, / Вдалеке от страданий и бед, / Где колеблется розовый / Немигающий утренний свет, / Где прозрачной лавиною / Льются листья с высоких ветвей, – / Спой мне, иволга, песню пустынную, / Песню жизни моей. ("В этой роще березовой").

Последнее стихотворение стало песней в кинофильме "Доживем до понедельника".

В 1948 после нескольк. урезаний выход. небольш. тиражом 3я книга поэта, включавш. лишь небольш. часть стих-й, отобр. для нее.

В третий, последний, период в поэзии Н.Заболоцкого натурфилософское, "тютчевское" начало ощутимо вытесняется ярко выраженным социальным, некрасовским началом. Поэта все больше тянет к разгадыванию тайн не природы, а человеческой души и сердца. К последнему этапу творчества Заболоцкого мы с полным правом отнесем его же слова: "Как мир меняется! И как я сам меняюсь!"

"Раньше я был увлечен образами природы, а теперь я постарел и, видимо, поэтому больше любуюсь людьми и присматриваюсь к ним", – написал Заболоцкий Симону Чиковани в 1957 году, имея в виду такие стихотворения, как "О красоте человеческих лиц", "Некрасивая девочка" с ее потрясающим афористическим финалом: А если это так, то что есть красота / И почему ее обожествляют люди? / Сосуд она, в котором пустота, / Или огонь, мерцающий в сосуде? –

"В кино", "Смерть врача", "Старая актриса", "Генеральская дача" и другие произведения, написанные в новой для Заболоцкого манере: поэта заинтересовали конкретные человеческие судьбы, люди с их надеждами, стремлениями, несчастьями, любовью, что было в духе поэзии 50-х годов с ее углубленным интересом к человеческой личности. Вспомним, к слову, этапный для Евгения Винокурова сборник "Лицо человеческое".

О себе же, о своих недавних бедах пишет поэт крайне мало. Среди редких примеров – стихотворение "Гроза идет" (1957), в котором Заболоцкий обращается к "дереву печали" – разбитому молнией кедру:

Пой мне песню, дерево печали! / Я, как ты, ворвался в высоту, / Но меня лишь молнии встречали / И огнем сжигали на лету.

Почему же, надвое расколот, / Я, как ты, не умер у крыльца, / И в душе все тот же лютый голод, / И любовь, и песни до конца!

В течение долгой поэтической жизни Заболоцкий не написал ни одного интимного стихотворения, и поэтому цикл "Последняя любовь" нежданно-негаданно обжег читателя безысходной печалью, болью прощания с любовью, принесшей такие мучительные осложнения в личной жизни поэта.

Зацелована, околдована, / С ветром в поле когда-то обвенчана, / Вся ты словно в оковы закована, / Драгоценная моя женщина! –

Это песня на стихи Н.Заболоцкого из цикла "Последняя любовь" (1956-57), в котором нет ни мучительно-радостного отсвета тютчевской "Последней любви", ни пушкинской мечты о последней любви: И может быть – на мой закат печальный / Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Нет, все кончено. Остались взаимопонимание и воспоминания. Без горечи, без обид, без надежды. Собственно это – прощание с любовью, с жизнью...

В последнее десятилетие своей жизни Заболоцкий активно переводил старых и современных зарубежных поэтов, поэтов народов СССР. Особенно значителен вклад Заболоцкого в приобщение русского читателя к богатствам грузинской поэзии, оказавшей на оригинальные стихи переводчика несомненное влияние.

Многолетняя дружба и общность творческих позиций связывали Заболоцкого с грузинским поэтом Симоном Чиковани и украинским поэтом Миколой Бажаном, с которым почти одновременно, пользуясь одним подстрочником, переводил Шота Руставели: Бажан – на украинский, Заболоцкий – на русский язык.

По инициативе и под руководством (бывает же такое!) пианистки М.В.Юдиной, большого знатока русской и зарубежной литератур (это ей, первой, читал Б.Пастернак начальные главы "Доктора Живаго"), Н.Заболоцкий перевел ряд произведений немецких поэтов (Иоганн Мейергофер, Фридрих Рюккерт, Иоганн Вольфганг Гете, Фридрих Шиллер); кроме того, неслучайным явился отбор произведений для перевода. В большей степени это относится к стихотворению И.Мейергофера "Мемнон", отдельные строки которого созвучны жезненным невзгодам русского поэта ("Судьбы моей печален приговор"; "Звучит мой голос скорбно и уныло"; "Я ничего не вижу впереди"), а концовка (о желании немецкого поэта "блеснуть над миром трепетной звездой") перекликается со стихотворением Заболоцкого "Уступи мне, скворец, уголок", в опорных словах которого ("небо", "звезда", "мирозданье") воплотилась мечта Заболоцкого – дождаться своего звездного часа, зажечь свою звезду на поэтическом небосклоне. Это к своей душе обращается поэт: "Прилепись паутинкой к звезде..."

С молодыми поэтами, в отличие от Асеева, Смелякова, Твардовского, Антокольского, Заболоцкий не общался. Может быть, поэт, уйдя раз и навсегда от экспериментов "Столбцов", с годами все больше и больше принимал в поэзии только классические образцы, а молодую поэзию его современников (трудно с этим согласиться!) уподоблял гаснущим ракетам и огням:

Догорит и погаснет ракета, / Потускнеют огней вороха. / Вечно светит лишь сердце поэта / В целомудренной бездне стиха.

А между тем многие молодые поэты 50-х и последующих лет художественному мастерству учились у Заболоцкого. Прежде всего – звукописи. Слова, как говорил Николай Алексеевич, "должны перекликаться друг с другом, словно влюбленные в лесу...". Это (я возьму примеры лишь из одного стихотворения!) и фонетические стыки ("По колено затоплены тополи"), и многочисленные аллитерации ("Уступи мне, скворец, уголок, / Посели меня в старом скворешнике..."), и повторы глаголов ("Уступи...", "Посели...", "Начинай...", "Открывай...", "Запрокинься...", "Поднимай...", "Поселись...", "Прилепись...", "Повернись..."), рифмующихся по горизонтали и вертикали.

И не случайно на этом звуковом фоне в стихотворении "Уступи мне, скворец, уголок" возникает ряд "музыкальных метафор": здесь и "серенада", и "литавры", и "бубны", и "Березовая консерватория", и "струны".

Как не вспомнить слова Заболоцкого из стихотворения "Бетховен": "Стань музыкою, слово". Все это – на уровне самых высоких поэтических образцов.

Но не был Заболоцкий этаким классиком на пьедестале, спокойным, безгрешным, далеким от творческих "и личных!" взрывов и мук:

Я боюсь, что наступит мгновенье / И, не зная дороги к словам, / Мысль, возникшая в муках творенья, / Разорвет мою грудь пополам.

Заболоцкий был великим тружеником: "Николай Алексеевич работал с утра до вечера, от зари и до зари" (Б.Слуцкий).

Не позволяй душе лениться! / Чтоб в ступе воду не толочь, / Душа обязана трудиться / И день и ночь, и день и ночь!

Эти строки писал смертельно больной человек.

1957 – 4я, последн. прижзин. книга З., которая давала более или менее полное представл-е о тв-ве поэта (особ. позднего периода). В 1958 – умер. Только в некрологе его впервые назвали большим рус. поэтом.

Литературное наследие Н. А. Заболоцкого сравнительно невелико. Оно включает томик стихотворений и поэм, несколько томов поэтических переводов зарубежных авторов, небольшие произведения для детей, несколько статей и заметок, а также его немногочисленные письма. Внук николаевского солдата и сын заведующего земской сельскохозяйственной фермой (Алексея Агафоновича), Н. А. Заболотский родился 24 апреля 1903 года под Казанью. Когда мальчику исполнилось семь лет, семья переехала в село Сернур, а позднее, в 1917 году, в город Уржум Вятской губернии. Мать Николая (Лидия Андреевна Дьяконова. Село кукмор. Село Сернур. Природа и сады села Сернур оказали огромное впечатления на маленького мальчика, и позже З. сам признавался, что вдохновение для изображения природы он часто черпал в воспоминаниях об этих местах своего детства. Семилетний мальчик уже писал стихи, часами просиживал над книгами, а к двенадцати годам твердо решил стать литератором. (Шкаф отца). 1920 год. Ист-фил фак-т 1МУ и мед 2МУ. В 1921 году Н. А. Заболоцкий, приехав в Петроград, поступил на отделение языка и литературы Педагогического института имени А. И. Герцена, быстро и успешно вошел в круг литераторов. Утверждению своеобразной творческой манеры "раннего" Заболоцкого служило несколько обстоятельств. Во-первых, участие Заболоцкого в работе обериутов. В Союзе поэтов он познакомился с Введенским и Хармсом. Заболоцкий был среди тех, кто вошел в последнее, авангардистское объединение 20 гг., группу обериутов (Введенский, Хармс, Вагинов, Левин), проявившую себя коллективными акциями, самой громкой из которых стала их премьера, вечер «Три левых часа» 24 января 1928 года в Доме печати, где З. прочел манифест, в основной части написанный им самим. Генетически обериутам ближе всех были футуристы, прежде всего Хлебников. И манифест обериутов, написанный в двух основных частях «Общественное лицо обэриу» и «Поэзия обэриутов» Заболоцким (1927), имел отношение, прежде всего, к нему самому, выражая его тогдашние установки и поэтические идеалы: решительное отбрасывание зауми, реальность и конкретность видения, взгляд на предмет «голыми глазами», расширить и углубить смысл этого предмета через «столкновение словесных смыслов», и все это – «с точностью механики». Предмет не дробится, а наоборот – сколачивается и уплотняется до отказа, как бы готовый встретить ощупываемую руку зрителя». И заметьте, сколь полярно он тут же определяет поэзию Введенского: «Он разбрасывает предмет на части, разбрасывает действие на куски, получается видимость бессмыслицы». То есть, З. с самого начала полемизировал с обериутами, и их пути не случайно дальше разошлись. Во-вторых, это способность поэта воссоздавать в стихотворениях окружающий мир пространственными образами, что сближало его произведения с жанровой живописью П. Брейгеля, П. Филонова. Из полотен Филонова на нас глядят почти человеческие лица животных и еще полузвериные, искаженные мукой роста – людские. Обычно, говоря о связях ранней поэзии Заболоцкого с творческим миром Филонова, выделяют больше формальные моменты (аналитическое, часто гротесковое разъятие натуры, фантасмагорическая атмосфера), но главным было другое: близость философской установки. Природа в восходящих формах жизни, вплоть до ее вершины – человеческого сознания, – основной предмет, занимающий ум и воображение З. Причем эта восходящая лестница природных существ свидетельствует о порыве к совершенствованию, пронизывающему саму природу, порыве, который осознает и уже творчески подхватывает человек.

Такое активно-эволюционное видение было и в художественном творчестве Павла Филонова. У него есть статья «Идеология аналитического искусства и принцип сделанности», где он говорит: изучение человека – основа моего искусства. «Я стараюсь подметить признаки его интеллектуальной и биологической эволюции и понять решающие факторы, законы и взаимоотношения этой эволюции». И еще одно, третье, – это желание З. запечатлеть действительность 20-х годов со всеми ее неприглядными сторонами. С 1926 года поэт утверждается в найденном методе и, постепенно совершенствуя его, работает уже как мастер. Стихотворения "Белая ночь", "Вечерний бар", «Новый быт», "На рынке", "Рыбная лавка", "Свадьба" и другие впервые прозвучали в исполнении автора на литературных вечерах и публиковались в приложении к газете "Ленинградская правда". В 1929 году они вышли из печати в сборнике "Столбцы" и принесли Заболоцкому шумную, скандальную известность. Сборник "Столбцы" состоит из двух циклов: "Городские столбцы" и "Смешанные столбцы". Циклы различны и как бы противопоставлены один другому по тематике и по настроениям, побудившим автора к их созданию. Каждое стихотворение "Городских столбцов" – выхваченная из городского быта картина, словно сфотографированная памятью художника в виде фантасмагории. Иногда это были зарисовки с натуры, например, ст. «Свадьба», которое было написано сразу после того. Как поэт побывал на свадьбе своего институтского приятеля. Семья невесты – НЭПовский быт. З. ушел оттуда и более с приятелем отношений не поддерживал. Самый мир подается поэтом в его зрительной гамме, в его конкретной предметности. Тяжесть обстановки нагнетается с помощью приема "нанизывания" на единый сюжетно-смысловой стержень событий, явлений, персонажей, предметов. Этот прием предполагает перечислительную интонацию, которая все элементы стиха сцепляет друг с другом естественно и неразрывно, образуя общую, емкую по содержанию картину, пространственные образы. Поэтому, несмотря на большое количество глаголов, выражающих движение, динамику, в произведениях Заболоцкого 20-х годов преобладает некая "предметность", статика, делающая их схожими с живописью П. Филонова, М. Шагала, Брейгеля. Позже он признавал родственность своего творчества 20-х годов примитивизму Анри Руссо. Еще один значительный художественный прием, использованный поэтом для выражения противоестественности происходящего, – мотив сна. Сон в "Столбцах" – инструмент для передачи трансформированной действительности, суть которой, впрочем, не отличается от сути сновидения. В стихотворениях "Футбол", "Болезнь", "Фигуры сна" имеют место приемы "вырастания" одной детали из другой без логической мотивации, обрывочность, из которой в результате складывается сюжетная целостность. Заболоцкий и в самом деле рисовал гротески нэпмановского, мещанского быта, торжество грубой материи, отвратительной самодовольной плоти (в те же годы тот же Маяковский). Но все же отмечали многие исследователи некоторую особую мрачную мысль, пронизавшую и эти ранние еще стихи Заболоцкого, мысль, имеющую более общее, философское значение для поэта. М. Зощенко, к примеру, писал, что в стихах Заболоцкого конца 1920 – самого начала 1930-х годов «поражает какая-то мрачная философия и удивительно нежизнерадостный взгляд на смысл бытия. Кажется, что поэт никак не может примириться с тем, что все смертны, что все, рождаясь, погибают». И даже само объяснение поэтом названия его первого сборника подтверждает эту мысль: «Идея волевого гармонизирующего отношения к миру => упорядочение поэтического текста. В это слово (столбцы) я включаю понятие дисциплины порядка…» Пища у Заболоцкого всегда представлена буквально как трупы, препарированные убитые и мертвые животные. Его преследует гротескный образ распятой плоти животных. Возникает образ непрерывно пылающей «печки жизни»: все в природе идет на пищу друг другу, а человек становится последней инстанцией пожирания. Поэт часто останавливается на том чувстве отчаяния, которое порождает «сама себя жрущая вселенная». Образ природы как тюрьмы не раз возникал в его творчестве.

В поэмах уже указывается созидательный выход из такого порядка. Торжество земледелия» (1929–1930) – идейный итог ранней натурфилософской лирики Заболоцкого. Настанет время, когда человек – эксплуататор природы превратится в человека – организатора природы», – так пытался поэт объяснить замысел своего произведения в ответ на уничтожающую критику его поэмы. Время ее действия приурочено к коллективизации – социальное переустройство рассматривалось Заболоцким как начало того радикального преображения мира, которое здесь изображено. Пролог к поэме: беспризорная природа: «Тут природа вся валялась в страшно-диком беспорядке». Такой облик мира – природная данность, и это приводит поэта к дальнейшим выводам о необходимости нового в ней порядка. Природа как будто сама стремится к нему, а человек, ее разум, выражает это стремление и осуществляет его. Такому взгляду на природу Заболоцкий остался, по существу, верен на протяжении всего своего творчества, изменилась лишь художественная форма выражения. В ранний период она – резче, эксцентричнее, в поздний – спокойнее, классически уравновешеннее, но мысль та же. Составляя в 1947 году, после долгого, вынужденного тюрьмой и ссылкой перерыва, сборник своих стихов, Заболоцкий открыл его программной вещью «Я не ищу гармонии в природе...», написанной в тот же год. Человек, преобразующий природу, подтягивает до себя и отставших по лестнице эволюции своих меньших братьев, устанавливает новый закон бытия, закон истинного родства, связующий все существа земли. Из жизни изгоняется принцип взаимного пожирания и вытеснения. Смерть царит над человеком безраздельно. И не только над ним. В главе «Страдания животных» – поэт с новой изобразительной силой развивает свои излюбленные идеи. Опять картины всеобщего пожирания, убийства, вольного и невольного, как нормы жизни. Тут говорят животные, в которых начинает просыпаться разум. Животные в тоске вспоминают об одном удивительном человеке, в чьих мечтаниях «мир животный с небесами примирен прекрасно-глупо», воображают заброшенный деревенский погост, где он спит. Конечно же, речь идет о Велимире Хлебникове, чье «Я вижу конские свободы и равноправие коров» из «Ладомира» сильно воздействовало в свое время на философско-творческое воображение Заболоцкого. Далее мир как будто рождается заново. «Младенец-мир» – одна из заключительных глав поэмы. В более поздних стихах излюбленной формой выражения той же мысли становится у Заболоцкого образ природы-ученицы, которую мудрый и строгий учитель-человек засаживает за учебу. (Читайте, деревья, стихи Гезиода). В «Торжестве земледелия» мир не просто перестраивается, а радикально преображается, начинается настоящая онтологическая революция, призванная становить «новое небо» и «новую землю». Другая поэма «Безумный волк». Волк в философской поэме Заболоцкого воплощает стремление самой природной эволюции ко все большему сознанию и творческому преображению бытия. Отталкиваясь от своих лесных братьев, для которых одно: «Я жрать хочу, кусать желаю», «Приятно у малиновок откусывать головки И вниз детенышам бросать», – Волк специальным станком выворачивает себе шею, совершив рывок от горизонтали земли к вертикали прямохождения, к небу. Самыми прямыми вдохновителями Заболоцкого были труды Николая Федорова, Циолковского, Вернадского. Заболоцкий сумел передать внутренний импульс эволюции ко все большему возрастанию сознания в природе. И растения, и животные, вся природа у поэта – в неосознанном, но неудержимом порыве ввысь, к более совершенному бытию. Но высокое безумие Волка в том, что он дерзает на, казалось бы, невозможное: проникнуть в сам творящий стан природы, повторить когда-то осуществленные ею эволюционные метаморфозы, превратить растение в животное – но на уровне уже более высоком. Но главное – его манит идеал совершенной красоты и гармонии, символически означенный «волшебной звездой Чигирь». Открыть путь к ней может лишь победа над путами природных законов, над земным притяжением.

Однако одним даже самым напряженно-экстатическим усилием воли, рывком взлететь к свободе и бессмертию нельзя. И он погибает. Новый тип образа, введенный в русскую поэзию природы Заболоцким (хотя и предваренный В. Хлебниковым),- это глубокий по своим мифологическим корням образ-метаморфоза, в основе которого лежит вера поэта в бессмертие всего сущего, способность существ перевоплощаться друг в друга. «Мысль некогда была простым цветком; Поэма шествовала медленным быком». Тщетно пытался Заболоцкий примириться с участью стать материалом бесчисленных природных метаморфоз, точно передано в воспоминаниях Николая Чуковского: «Я понял, что вся эта созданная им теория бессмертия посредством метаморфоз всю жизнь для него была заслоном, защитой. Мысль о неизбежной смерти – своей и близких – была для него слишком ужасна. Найти защиту в представлении о бессмертной душе он не мог – всякая религиозная идея претила его конкретному, предметному, художественному мышлению. Поэтому он с таким упорством, непреклонностью, с такой физической заинтересованностью держался за свою теорию превращений, сулившую бессмертие и ему самому, и всему, что он любил». Заболоцкий пытался успокоиться от «нестерпимой тоски разъединения», от внутренне неистребимого чувства неприятия смерти, была им наиболее цельно выражена в двух его вещах: в «Метаморфозах» (1937) и в «Завещании» (1947). В поэме «Деревья» (1933) Бомбеев держит целую речь о законе всеобщего пожирания, царящем в природе: корова убивает, пожирает траву, а мы убиваем, едим корову, – и не только ее: В желудке нашем исчезают звери, Животные, растения, цветы. В поэме «Птицы» (1933), правда, не включенной Заболоцким в окончательный канонический свод его произведений, поэт вполне монологически пытается сойти с некоторых принципиальных прежних своих позиций, утешиться взглядом, что в природе «все перемены направлены мудро в новые отлиты были, лучшего вида сосуды». Здесь звучат интонации примирения с законом пожирания, резко контрастирующие с обычным Заболоцким; здесь царит атмосфера радости бытия, несколько форсированной и философически смягченной, спокойного созерцания, приятия смерти, порядка вещей в этом мире. Со временем стиль Н. Заболоцкого заметно упростился, стал яснее и мелодичнее. Он увлекается поэзией Державина, Пушкина, Баратынского, Тютчева, Гете, по-прежнему Хлебникова. Статья «Язык Пушкина и советская поэзия», где он определяет главные требования, которые предъявлял к языку поэта Пушкин: 1) язык не должен следовать требованиям мгновенной моды; 2) язык должен быть точным, ясным и отделанным; 3) поэт должен обладать вкусом. Эти основные законы Заболоцкий прилагает к современной ему поэзии. К алогичной метафоре поэт по-прежнему питал уважение и применял ее, но в целом из него ушел эксцентричный гротеск, метафора утратила парадоксальность. К концу 30-х годов форма стиха автора "Столбцов" начала тяготеть к классическим образцам русской поэзии, логической простоте и завершенности. Впервые опубликованная в 1933 году поэма "Торжество земледелия" вызвала новый всплеск жесткой литературной критики произведений Н. А. Заболоцкого. Была абсолютно неприемлема теория поступательного научного преобразования. Из политических соображений поэту было отказано в публикации новой, уже готовой к печати книги, что вызвало у него депрессию и творческий спад. Необходимо было найти способ выжить в этих условиях, и он нашел выход в работе переводчика. С 1927 года Н. Заболоцкий сотрудничал в детских журналах "Чиж" и "Еж", писал для детей стихи и прозу, перевел поэму "Витязь в тигровой шкуре" Ш. Руставели, романы "Тиль Уленшпигель" Шарля де Костера и "Гаргантюа и Пантагрюэль" Рабле. После публикации в 1937 году сборника "Вторая книга" и появления одобрительных откликов на него поэт вновь с воодушевлением принимается за работу: пишет собственные стихи, создает поэму "Осада Козельска", работает над переложением древнерусского "Слова о полку Игореве", а также делает поэтические переводы с грузинского, немецкого, испанского языков. 19 марта 1938 года, по сфабрикованному обвинению в причастности к несуществующей "контрреволюционной писательской организации" Н. А. Заболоцкий был арестован НКВД, осужден без суда и сослан в исправительно-трудовые лагеря на Дальнем Востоке и в Алтайском крае. Главными обвинительными документами в его "деле" стали злобные критические статьи, исказившие суть его произведений. До 1944 года поэт, оторванный от семьи, друзей, литературы, лишенный всякой возможности писать, находился в лагерях. С 1944 до конца 1945 года Заболоцкий, оставаясь ссыльным, но уже вне заключения, жил в Караганде вместе с приехавшей к нему семьей и работал техником-чертежником. В 1946 году он получил разрешение на проживание в столице, переехал в Москву, некоторое время жил на даче близкого друга В. А. Каверина в Переделкино, а потом перебрался в город. Николая Алексеевича восстановили в Союзе писателей, и в его творчестве начался новый – московский – период. В произведениях московского периода наряду с проблемой духовности человека Н. А. Заболоцкий поставил проблему человеческой красоты. Этой теме посвящены стихотворения "Некрасивая девочка", "О красоте человеческих лиц", "Портрет". В лицах людей он обнаруживает проявление их характеров, открывает прелесть и очарование портретов Рокотова и Боттичелли. Цикл "Последняя любовь" (1956-57), состоящий из десяти стихотворений, автобиографических в большей степени, чем остальные, когда-либо написанные Заболоцким. Количественно небольшая поэтическая подборка вместила в себя всю многоцветную гамму чувств человека, познавшего горечь утраты и радость возвращения любви. Цикл можно расценивать как своеобразную "дневниковую" исповедь поэта. «Рубрук в Монголии» (1958). В основу его сюжета легла история путешествия французского монаха Рубрука в Монголию времен правления Чингисхана через целинные, чуждые цивилизации просторы Сибири. Книга стихов 1957 года. Прочитав эту книжку, авторитетный ценитель поэзии Корней Иванович Чуковский написал Николаю Алексеевичу восторженные слова, столь важные для неизбалованного критикой поэта: «Пишу Вам с той почтительной робостью, с какой писал бы Тютчеву или Державину. Для меня нет никакого сомнения, что автор "Журавлей", "Лебедя", "Уступи мне, скворец, уголок", "Неудачника", "Актрисы", "Человеческих лиц", "Утра", "Лесного озера", "Слепого", "В кино", "Ходоков", "Некрасивой девочки", "Я не ищу гармонии в природе" – подлинно великий поэт, творчеством которого рано или поздно советской культуре (может быть даже против воли) придется гордиться, как одним из высочайших своих достижений. Кое-кому из нынешних эти мои строки покажутся опрометчивой и грубой ошибкой, но я отвечаю за них всем своим семидесятилетним читательским опытом». Поэт был чрезвычайно требователен к своему творчеству. Он постоянно работал над стилем произведений, отрабатывал их поэтику, провозгласив тройственную формулу личного поэтического метода в статье "Мысль – Образ – Музыка" (1957). "Поэт работает всем своим существом одновременно: разумом, сердцем, душою, мускулами, – писал Николай Алексеевич. – Он работает всем организмом, и чем согласованней будет эта работа, тем выше будет ее качество. Чтобы торжествовала мысль, он воплощает ее в образы. Чтобы работал язык, он извлекает из него всю его музыкальную мощь. Мысль – Образ – Музыка – вот идеальная тройственность, к которой стремится поэт". За несколько дней до смерти, в октябре 1958 года, он составил литературное завещание, в котором указал произведения, достойные, по его мнению, войти в итоговое собрание сочинений. Н. А. Заболоцкий умер в возрасте 55 лет, в расцвете творческих сил.