V Рязанские соц чтения ЧИСТОВОЙ

К первой группе методов можно отнести предоставление волонтерам возможности участия в образовательных программах организации культуры на бесплатной или льготной основе, приобретения опыта работы в различных направлениях, а также дополнительных знаний, навыков. Второй ряд способов стимулирования добровольцев заключается в доступе к информационным источникам и материалам, таким, как библиотечная система, научно-исследовательские разработки, новые технологии и др. Третья группа методов предоставляет волонтерам возможности организации досуга, например бесплатного посещения проводимых организацией культуры мероприятий, скидки на услуги и т. д. [2].

Согласно волонтерской программе музея-усадьбы Ясная Поляна, участников проекта ожидала насыщенная образовательная программа: экскурсии (Музей-усадьба Л.Н. Толстого Ясная Поляна, Музей Тульского самовара, Музей Оружия, Козлова Засека, Кочаки); вело- и пешие экскурсии по заповеднику и засекам Тульской области; мастер-классы: «Сам себе режиссер (изготовление видеороликов), экологические тренинги, флористика, гончарный круг, лепка, театр, танец, кулинарный мастер-класс (по рецептам С.А. Толстой), крокет; лекции: о Толстом, Толстой-лесовод, об особенностях ухода за яблонями и экзотическими растениями в теплице Толстого; встречи (интервью) со старейшими сотрудниками музея с целью подготовки к выставке «Музей в моей жизни»; подготовка и развеска экспозиции «Музейный добровольческий десант в Ясной Поляне» и многое другое.

Отметим, что в деятельности Ясной Поляны осуществлялось и привилегированное стимулирование, касающееся возможности посещения мероприятий, организованных музеем. Волонтеры разных заездов получили возможность принять участие в музейных мероприятиях: лекция «Слова, которые нас раздражают», праздник Троицы в Ясной Поляне, концерт музыкальных коллективов Dolce Trio, «Легенда», «Услада», фестиваль «Сад Гениев», Эстафета Олимпийского огня «Сочи-2014» в Ясной Поляне.

Одним из важнейших методов стимулирования — информационный, связанный с получением новой информации, которая требует серьезной переработки и осмысления. Поэтому чрезвычайно важным представляется анализ мнений респондентов относительно интеллектуального наполнения программы. Согласно взглядам опрошенных, расширение представлений о функционировании Ясной Поляны и личности Л.Н. Толстого — одно из ярчайших впечатлений о волонтерском лагере.

Соответственно, волонтерская программа в Ясной Поляне способствовала развитию духовной подсистемы человека и оказала воздействие на формирование духовных ценностей человека. Хорошая организация волонтерского лагеря, насыщенное интеллектуальное и образовательное содержание повлияло на позитивные оценки данного мероприятия со стороны участников. Подавляющее большинство респондентов отметили, что их

31

ожидания оправдались, они хотели бы еще раз приехать в Ясную Поляну и в качестве гостей, и в качестве волонтеров. Немаловажным фактом, что данные люди начнут формировать позитивные мнения и отзывы о музее и о людях, там работающих, по всей России.

Итак, потенциал волонтерского движения как фактор развития культурной среды региона очень высок, что подтверждается результатами социологического исследования. Поэтому необходимо развивать данную деятельность в качестве приоритета государственной региональной политики как ресурса развития общества, одно из средств развития гражданского образования и патриотического воспитания молодежи, способствующего развитию и популяризации инновационных практик социальной деятельности.

Библиография:

1.Новожилова, Ю.И. Волонтерское движение и новые ценности / Ю.И. Новожилова // Модернизация России: варианты, пути, решения: Тезисы докладов междисциплинарной научно-исследовательской студенческой конференции. СПб.: Издательство Политехнического университета, 2010. С.272-273.

2.Шекова, Е.Л. Мотивация сотрудников и волонтеров в сфере культуры: опыт России и США / Е.Л. Шекова // Некоммерческие организации в России, 2009, № 1. – Режим доступа: http://www.dis.ru/library/616/26311,

свободный. – Загл. с экрана.

Горнов Владимир Анатольевич, кандидат исторических наук, доцент, РГУ имени С.А. Есенина

ИЗ ИЗГОЕВ – В ГЕРОИ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ОБРАЗ

ВСВЕТЕ ТЕОРИИ СОЦИАЛЬНЫХ МАРКЕРОВ

Внастоящей статье объектом историко-социологического анализа выбран традиционный образ великого князя рязанского Олега Ивановича

(1336-1402).

С точки зрения социолога начала XXI века, исторический персонаж, принадлежащий эпохе феодальной раздробленности, не представляет непосредственного профессионального интереса. «Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой» покрыты многослойной «ретушью» тех представителей поздних поколений, для которых историческая традиция так или иначе связана с их иерархическим статусом, групповыми интересами, вопросами безопасности: в наши дни никто уже не удивляется тому, что история неоднократно переписывалась (и переписывается) «в унисон»

32

идеологическим установкам. Представляется совершенно бесперспективным делом попытка ретроспективного анализа или, тем более, исторической реконструкции социальной реальности, отделенной от нас многовековой завесой времени. Иное дело, если историческое событие или образ исторической личности вписаны в актуальную идеологическую или мировоззренческую конструкцию, помечены в ней определенными символами и понятиями соответствующего дискурса (так называемыми маркерами). Рассмотрение исторического образа через призму социальных маркеров дает довольно интересные результаты.

Одним из наиболее древних, характерных еще для архаичной эпохи и привычно соотносимых со статусом человека даже в наше время маркеров было и остается оружие, точнее – право или правила его ношения и применения. Очень большое значение этот маркер имеет для идентификации «своих» и «чужих»; так, например, солдат, вооруженный немецким пистолетом-пулеметом МП-401, это, конечно же, враг, фашистский агрессор, оккупант, а гражданский человек, еще лучше – женщина или подросток с таким же оружием – партизан, отважный борец за свободу и независимость нашей Родины, добывший трофей в бою с захватчиками.

Оружие в феодальную и постфеодальную эпоху являлось не столько идентификационным маркером, сколько символом принадлежности к определенному сословию: самурая выдает меч (мечи), дворянина – шпага, и т.д. Заметим также, что холодное оружие, как правило, предполагавшее его ношение в ножнах, имело и еще один сакральный смысл, выступая символом мужского достоинства, фаллическим символом. Не следует думать, что эта архаичная традиция ушла в прошлое – до сих пор такое значение придается холодному оружию у горских народов Кавказа. (Вспомним, что поводом для трагической дуэли М.Ю. Лермонтова стала его неосторожная реплика по поводу костюма (казачьей униформы) майора Н.С. Мартынова, которого поэт назвал «горцем с большим кинжалом»). Эта сакральная традиция прослеживается и в эвфемизмах поэтов галантного века (И.С. Барков, А.С. Пушкин и др.) и в современной массовой культуре, например, в американском кинематографе: фильмы Д. Цукера «Голый пистолет» (1988) или Р. Родригеса «От заката до рассвета» (1996).

Холодным оружием как предметным маркером образ Олега Рязанского вписан в историческое сознание нескольких поколений наших соотечественников: напомним, что, по крайней мере, со второй половины XIX века считалось, что на гербе г. Рязани изображен именно этот противоречивый и, в целом, негативно позиционируемый в традиционной версии политической истории России персонаж.

1 (В России и СССР часто использовалось название «Шмайссер», хотя в Германии пис- толет-пулемет МП-38/40 такой маркировки никогда не имел).

33

Достоверно не известно, когда эмблему с изображением воина, вооруженного мечом, следы которой еще в середине ХХ века сохранялись на фронтоне Архиерейского дома в Рязанском Кремле, (в народе прозванного «дворцом Олега»), стали считать «портретом» великого князя Олега Ивановича.

В «Титулярнике» 1672 года – древнейшем гербовнике российского государства – рязанский герб описан как: «Стоящий человек в плаще и плоской шапке с поднятой саблей в правой руке и ножнами в левой». Примерно в таком виде этот образ был помещен на герб учрежденной в 1778 году Рязанской губернии. Вне исторического контекста последней четверти XIV века геральдическая эмблема губернской Рязани воспринимается вполне нейтрально. Даже официальное поименование человека, изображенного на гербе, князем, сделанное в «Знаменном гербовнике» (1729) и подтвержденное в екатерининском статуте 1779 г. не вызывает каких-то конкретных исторических ассоциаций.

Если предположить, что это действительно изображение великого князя Олега, герб приобретает совершенно определенный смысл. Обнаженный кривой меч (или сабля - ?) в его правой руке должен восприниматься как грозное предостережение всем (!) врагам о постоянной готовности князя и его дружины к отражению любых посягательств на Рязанскую землю. Тот же образ, помеченный тем же маркером, может быть воспроизведен в другом контексте – как символ активного сопротивления процессу собирания русских земель вокруг Москвы, процессу формирования единого централизованного русского государства, а кривой меч – татарская сабля – как недвусмысленный намек на союзнические отношения со злейшими врагами и угнетателями русского народа. Думается, всем нам памятен именно такой «штампованный» образ Олега Рязанского («предателя Олега»), заключившего союз с Ягайлом Литовским, но, слава Богу, не поспевшего на подмогу Мамаю в день Куликовской битвы. В компании с двумя последними он совершенно однозначно маркирован как «чужой», противостоящий «своему» Дмитрию Донскому.

Вполне возможно допустить, что версия «предательства» Олега инспирирована московскими летописцами довольно позднего времени (XVI-

34

XVII вв.) и, как говорится, «шита белыми нитками», но ни апелляциями к авторитету историков М.М. Щербатова, Д.И. Иловайского, Л.Н. Гумилева, ни попытками объективной оценки исторического контекста и личности Олега Ивановича, на годы правления которого приходится расцвет Рязанского княжества, невозможно было сломать этот «вросший» в тексты школьных учебников стереотип. (Кстати, в тех же учебниках в описании героизма смоленских полков в Грюнвальдской битве 1410 г. упоминается, что объединенными литовско-польско-русско-(белорусско-украинско)- чешскими войсками руководил некий Ягайло, как будто не тот же самый, что вел свою рать на помощь Мамаю).

Как известно, все стереотипы подвержены тенденции утраты актуальности. В 1990-х гг., когда на наших глазах рушилось единое союзное государство, а идеологическая конструкция советского общества целенаправленно и последовательно уничтожалась, сложно было ожидать, что такой сюжет, как борьба рязанского князя за сохранение своего суверенитета будет так же, как и прежде интерпретироваться с точки зрения укрепления позиций Москвы как собирательницы русских земель. Реальная политическая практика пост-перестроечной России противопоставила союзу народов идею национально-регионального суверенитета, а светской идеологии – клерикализм. Смена парадигмы развития национальной государственности сопровождалась таким явлением как смена социальных маркеров. На место Дмитрия Донского, (героический образ которого, в силу отсутствия харизмы, синтезирован из ратной славы его сподвижников: серпуховского князя Владимира Андреевича и отложившихся от Литвы князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, а также полководческого искусства Дмитрия Боброка и подвигов Пересвета и Осляби), пришел смиренный инок Сергий Радонежский – подлинный собиратель земель, миротворец. Его образ должен быть спроецирован на какой-то исторический персонаж регионального уровня и проецируется, как не странно, на того же Олега Ивановича, радеющего за мир для Рязанской земли, строящего монастыри и принимающего схиму с именем Иоакима. (Харизмы ему вполне достаточно для формирования самостоятельного образа, который получает новый маркер – иноческие ризы святого, однозначно ставящий его в ряд «своих»).

Положительная «маркировка» образа Олега Ивановича Рязанского оказалась вполне способной изменить его интерпретации даже на уровне

35

массового сознания. Крайне любопытную «научную» версию автору довелось услышать от одного из посетителей Солотчинского БогородицеРождественского женского монастыря, где по сей день можно приложиться к мощам его основателя и даже увидеть череп Олега Ивановича через маленькое стеклянное окошко. Не берусь воспроизвести в точности язык и весьма своеобразную логику этого самозванного «экскурсовода», поэтому попробую кратко сформулировать основные идеи рассказа. Итак, «основал князь Олег Иванович женский монастырь в Солотче и здесь же держал свой великокняжеский стол. Этим он приобрел великий почет от всего православного народа, но еще больше – уважение мусульманских правителей Орды, которые постоянно слышали от своих послов, посетивших солотчинскую резиденцию великого князя, что у него – множество жен, одетых в черную паранджу и не смеющих поднять глаз на незнакомцев».

Как здесь не вспомнить о мече как фаллическом символе?! Не важно, что женским монастырь стал лишь в 1993 году. В обыденном сознании этот факт никакой «конструкции» не создает и не разрушает. А маркеры из негативных могут перерождаться в нейтральные и, даже, «скорее позитивные» – стоит лишь взглянуть на конную статую Олега Ивановича работы Зураба Церетели, установленную на Соборной площади Рязани в 2007 году: меч в руках великого князя вполне европейского вида – прямой, с обоюдоострым клинком, хотя, по-прежнему обнаженный. Бронзовый Олег Рязанский грозно смотрит в сторону Москвы, но никому и в голову не приходит видеть в этом угрозу территориальной целостности государства Российского.

Денисова Лариса Леонидовна, кандидат политических наук, доцент, Армавирская государственная педагогическая академия

[e-mail]

РЕГИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Политическую культуру России на современном этапе характеризует ряд особенностей. Применительно к массовому сознанию – приоритет аффективной сферы над рациональной, катастрофизм как естественная реакция на кардинальную смену системы и общественные катаклизмы, правовой нигилизм; в политическом поведении населения – отсутствие базового консенсуса, низкая толерантность, перманентная фрагментарность, крайняя гетерогенность. В статье ставится задача раскрыть специфику политической культуры, связанную с существованием в рамках единого пространства страны особого уровня региональных субкультур, определить их место в политической системе, факторы их становления и влияние на раз-

36

витие политического курса в целом. С преодолением политико-культурной дифференциации связаны, как нам представляется, внутренние перспективы развития России.

Россия исторически формировалась как страна регионов. Примерно в тот же период, когда в Европе появился регионализм как течение общественной мысли, в России возникло движение областничества. В современной России представлен широкий спектр уровней экономического развития, можно говорить о России многообразия, России «многих скоростей» (термин К. Гаджиева).

Субкультуры суть мини-культуры, самостоятельные, автономные образования. Вертикальные субкультуры различаются по социальным и демографическим характеристикам, а горизонтальные – по религиозным, этническим, региональным признакам. Региональная субкультура оказывается подсистемой региональной культуры и региональной политики. Е. Морозова отмечает, что глубокая расчлененность и неоднородность российского геопространства обусловливает существование региональных общностей, являющихся активными субъектами политики [3]. Территориальная общность обладает региональным сознанием, в основе которого лежит региональная идентификация (уральцы, сибиряки, волжане, поморы, казаки и т.п.), региональными интересами и ценностями, в частности, экологической доминантой, общим историческим и политическим опытом, этноконфессиональными особенностями, наличием региональных «агентов» формирования политической культуры (в том числе политических организаций), своеобразием природных условий. «Обстановка природы являлась колыбелью, мастерской, смертным ложем народа», – писал И. Ильин [2].

Чувство принадлежности является одной из терминальных потребностей человека, а в условиях кризиса, когда становятся менее прочными все социальные связи, повышение значения принадлежности к территориальной общности служит своеобразной компенсацией отсутствия других социальных отношений.

Исторически русская колонизация сопровождалась социальной ассимиляцией. «Российские регионы демонстрируют высокую степень устойчивости своих политических ориентаций»,- пишет Е.Морозова. Она отмечает, что существует несколько типов классификации регионов, однако, по ее мнению, невозможно систематизировать то, что еще недостаточно изучено. Пока составлены лишь весьма приблизительные «портреты» политических субкультур. Эти субкультуры соответствуют суперрегионам. Так, Центральное Черноземье оценивается как «красный пояс» с присущим ему левым радикализмом. Причины этого – более поздняя урбанизация и индустриализация, преобладание лиц пожилого возраста, жителей малых городов, что формирует специфический тип консерватизма, свойствами которого являются ориентация на ценности традиционной культуры,

37

такие как коллективизм, честный труд, бессеребреничество, целомудрие. Соответственно среди жителей этого региона распространена ориентация на политические силы, декларирующие эти ценности.

Политические культуры многих стран представляют сочетание ряда субкультур. В России своеобразие ситуации состоит в том, что уровень противостояния субкультур здесь крайне высок. Это обстоятельство дает основание некоторым политологам (А. Соловьев) говорить о «внутреннем расколе» политической культуры современной России, противоречивости ее сегментов [5]. Специфика также заключается в том, что противостояние субкультур – историческая традиция в политической культуре России еще со времен крещения Руси (язычники – христиане, старообрядцы – приверженцы новой веры, западники – славянофилы, православные – иноверцы). Именно культурное многообразие России не давало возможности выработать в прошлом единые ценности политической культуры, обеспечить ее внутреннюю целостность.

Системообразующими факторами региональных субкультур выступают устойчивые традиционные ценности, особенности национального характера, уровень развития самосознания, геополитический статус региона, социально-экономические предпосылки. Последним в пореформенный период принадлежит основная роль в формировании стереотипов сознания, форм поведения избирателей. Диспропорции же в экономическом развитии территорий России не только не сглаживаются, но усугубляются по мере утверждения рыночных отношений.

Регионы с низким уровнем жизни, кризисной хозяйственной конъюнктурой (Воронежская, Ивановская, Курская области, Калмыкия, Чеченская Республика, Башкортостан, Мордовия), как правило, принадлежат к категории недемократических.

Кризисная экономическая конъюнктура создавала почву для воспроизводства в массовом сознании традиционных ценностей, которые брали верх над демократическими (коллективизм, усиление этатистских настроений, персонификация, централизация власти). Негативное отношение к последним выступало как реакция на нестабильность в обществе, неуверенность или разочарование в результатах демократических реформ 1990-х годов. По данным социологических опросов, в структуре ценностных ориентации населения российской провинции и ныне доминируют стереотипы, присущие авторитарному обществу: коллективизм, конформизм, низкий уровень законопослушания и толерантности, преобладание материальных ценностей над духовными, идеологическими. Нормы демократической политической культуры оказались освоены меньшинством россиян. Так, жителям Юга страны присуще общинное мировосприятие, сильная ориентация на государство, скептическое отношение к демократическим ценностям.

38

Проблемы достижения политико-культурной однородности обусловлены как объективными причинами (дифференциацией регионов по экономическим, образовательным показателям; этноконфессиональным составом, историко-культурными традициями), так и субъективными – позицией федеральной и местных властей в данном вопросе. Последнее десятилетие перед Центром стояла дилемма: либо внедрение единого демократического стандарта избирательных процедур, преодолевая сопротивление местных элит и рискуя спровоцировать откол ряда суверенных территорий, либо путь уступок регионам и деформации избирательной системы в субъектах Федерации с учетом региональной специфики в обмен на политическую лояльность.

Вконтексте современного курса федерального центра в отношении регионов на усиление вертикали власти, когда российская региональная политика становится все более виртуальной, по сути и силовой по содержанию, вновь проявилась тенденция унификации политико-культурного пространства, но уже на новой идеологической основе.

Главным препятствием на этом пути станут архаичные и неэффективные технологии государственного управления, огромная роль административного фактора, высокая степень внушаемости массового сознания россиян, несформированность демократических ценностей.

Вмасштабах отдельно взятого государства политическая культура, безусловно, имеет региональные различия, поэтому актуальным для политического знания является модель региональной политической культуры созданная Е.В. Морозовой [4] на основе синтеза двух научных подходов: политико-системного и культурологического. Региональная политическая культура является подсистемой двух системных образований более высокого уровня: региональной культуры и региональной политики (политической системы региона).

Процесс формирования региональной политической культуры находился под влиянием различных этноконфессиональных и социокультурных групп, каждая из которых наполняла в нее свои ценности, традиции, социально-исторический опыт. Политическая культура Юга России предстает как совокупность субкультурных образований, характеризующих наличие у их носителей (социальных слоев – казачества, крестьян, рабочих, интеллигенции, представителей различных этносов, проживающих в регионе и др.) существенных (и несущественных) различий в отношении к власти и государству, политическим партиям, в способах политического участия.

Большое влияние на политическую культуру Юга России оказали черты духовного склада русского народа и социальной организации, которые сформировались благодаря особому географическому положению и этноконфессиональному составу населения региона.

39

Конфессиональный фактор региональных политических культур изучен на российском материале слабо. Можно сказать, концептуализация прикладного материала только начата [1].

Анализ регионального фактора, интеграционной функции политической культуры базируется на выявлении исторической идентичности территориальных микросообществ, их пространственно-территориальной самоидентификации и ориентации относительно желаемого вектора развития региона по линии «унитарность – автономность. Показателями собственно интеграционной функции выступают: доверие к политическим институтам (базовому триумвирату – президент – парламент – правительство) и политическая идентичность.

Библиография:

[1]Баранов А.В. Религиозный аспект региональных политических культур в России // http://www.rusoir.ru/news/23-09-2005-6.html/

[2]Ильин И. Почему мы верим в Россию: Сочинения. – М., 2007.

[3]Морозова Е.В. Современная политическая культура России // Российская политическая наука: в 5 т.- М., 2008.

[4]Морозова Е.В. Региональная политическая культура. – Красно-

дар, 1998.

[5]Соловьев А. Политология: политическая теория, политические технология. – М,. 2009.

Дивненко Ольга Владимировна, кандидат педагогических наук, профессор, Национальный институт бизнеса, г. Москва [e-mail]

Якубова Екатерина Петровна, магистр ГМУ, г. Санкт-Петербург [e-mail]

СИМУЛЯЦИЯ И ИМИТАЦИЯ В СИСТЕМЕ СОЦИАЛЬНОЙ КОМПЕТЕНТНОСТИ

МОЛОДЫХ СЕМЕЙ РОССИИ

В условиях новой социальной реальности система развития социальной компетенций молодежи претерпевает серьезные изменения. В качестве ответных стратегий поведения на вызовы новой реальности у молодых людей появляется потребность иметь такие компетенции как имитация и симуляция [3].

40