Сновидения как образные валюаций

Один из наших проектов сочетал теорию валюаций и программу Д. Фаулкса (Foulkes, 1978) по исследованию сновидений. Д. Фаулкс утверждает, что сны говорят нам о вполне обыкновенных, обыденных вещах, причем вполне конкретных, которые можно выразить словами. Он предположил, что можно провести параллель между сновидениями и бытовым мышлением, направляемым речью; сон — это текст, состоящий из фраз-образов. Г. Херманс (Hermans, 1987a) анализировал сновидения людей как серии образных валюаций, которые, будучи объединены, создают определенный я-нарратив. Исследование проводилось путем сравнения образных валюаций сновидения (например, «Я поднимаюсь по крутой лестнице») с валюациями повседневной жизни, которые обычно имеют более понятийный, логический характер («Я прошел серьезное испытание»). Предполагалось, что различие между образными и понятийными валюациями существует только на проявленном уровне, но все они укоренены в общей мотивационной основе на латентном уровне. Действительно, исследования показали наличие аффективных параллелей между определенными символами сновидений и повседневными жизненными заботами во время бодрствования, причем испытуемые не осознавали существования данной параллели. Одна женщина, например, очень живо описывала, как во сне она спокойно идет по дюнам поблизости от одного маленького голландского городка, но внезапно песок начинает оползать... «Начинается оползень, я не могу удержать песок, и меня засыпает с головой». Когда эта фраза была включена в ее систему валюаций, аффективный профиль, связанный с этим предложением, показал очень высокую корреляцию с аффективным профилем валюаций, отражающей ее представления о ситуации в отношениях с мужем: «Джон всегда находит способ обидеть меня, показывая, чего он от меня ожидает, а я не могу сказать ему, чего хочу (или не хочу)». Очевидно, что обе валюаций имеют один и тот же смысл с точки зрения латентного уровня. Более того, было обнаружено, что символы сновидения (например, «осыпающийся песок»), которые поначалу отделялись от валюаций времени бодрствования в глазах самой клиентки, после определенного периода саморефлексии были осмысленно включены в систему валюаций состояния бодрствования — во втором самоисследовании спустя примерно 12 месяцев. В этот раз клиентка метафорически описывала свои отношения с мужем следующим образом: «Когда я с Джоном, у меня нет своего пространства, в буквальном и переносном смысле». На самом деле, во время первого самоисследования она использовала метафору, что некая внешняя сила хоронит ее, засыпает ее песком (в первый раз), чтобы выразить ощущение отсутствия пространства в отношениях с мужем (во второй раз). Сновидения предоставляют нам символы, удобные для метафорического выражения значимых аспектов нашей жизненной ситуации.

Темы в коллективных и индивидуальных историях: борьба и любовь

В традициях психологических исследований мотивации и нарративной природы человеческого опыта (Murray, 1938; Sarbin, 1986 / Сарбин, 2004; Bruner, 1986) наша собственная работа связывает основные темы в коллективных историях с психологической мотивацией отдельных людей. Предположение состоит в том, что в коллективных историях существуют две основные темы — это история деяний героя и история любви, и параллельно им в мотивационной сфере людей существу, ют стремление к самоутверждению и стремление к достижению близости. При исследовании серии рисунков Гойи «Поимка Эль Марагато» (Hermans, 1988) было показано, что в этом художественном произведении выражается полярность «победы или поражения», представляющая тему самоутверждения. Было также обнаружено, что эта же тема представлена в я-нарративах отдельных клиентов. Переживание победы выражалось в таких утверждениях, как «Мой статус приемлем, но мне его недостаточно, я хочу продвинуться на несколько шагов вперед» или «Мои достижения признавали и ценили, и в этом действительно была я: в моих достижениях в спорте, учебе, игре на фортепиано» (тип валюаций +S на рис. 2). Переживание потери выражалось в таких утверждениях, как «Я чувствую, что Джон самоутверждается, заставляя меня чувствовать себя слабой», или «Насилие и агрессия просто сбили меня с ног» (тип валюаций -LL на рис. 2). Сходная процедура проводилась при исследовании мифа о Нарциссе (Hermans & van Gilst, 1991). Выяснилось, что центральная часть мифа, когда Нарцисс смотрит в воду, отражает переживание несчастной любви, и это следует отличать от психоаналитического описания нарциссического расстройства. Можно считать, что эта часть мифа выражает экзистенциальную тоску по близости и единению с другим человеком и с самим собой (типа валюаций -О на рис. 2). На основе аффективных профилей, полученных при анализе центральной части мифа, мы исследовали, существуют ли сходные профили в валюациях отдельных клиентов. Было обнаружено, что тема несчастной любви и тоски присутствовала в таких утверждениях, как «Мне жаль, что своим весельем я не могу хотя бы частично развеять одиночество моей матери», или «Раньше я была для него всем, теперь он стал всем для меня; роли поменялись». Исследование рисунков Гойи и мифа о Нарциссе показывает, что базовые темы, выраженные в коллективных историях, также присутствуют в я-нарративах людей.

Личностный смысл психосоматических проблем

С течением времени мы стали изучать также большое разнообразие психосоматических жалоб как часть организованной системы валюаций. Было обнаружено, что, как правило, люди не догадываются о психологической значимости или происхождении их жалоб. Одна из достаточно жизнеспособных стратегий, таким образом, состоит в том, чтобы предложить клиенту включить свою жалобу как валюацию в перечень, чтобы ее можно было изучить в контексте целостной системы валюаций. Тогда клиенты просто отмечают существование проблемы, например, «болит желудок», или формулируют предложение, отражающее частоту или степень серьезности жалобы: «Я страдаю от страшной боли в шее». В дальнейшем валюация, относящаяся к психосоматической жалобе, подвергается корреляции с другими валюациями, в результате чего аффективная общность с некоторыми из них становится очевидной. Это делается для того, чтобы соединить «изолированную валюацию» с другими частями системы, так что она обогащается личностным смыслом (personal meaning).

В одной из наших работ (Hermans, 1995) представлено самоисследование Алисы, женщины в возрасте 54 лет, переживавшей период серьезных трудностей в супружеских отношениях. Ее муж-сценарист опубликовал пьесу, в которой Алиса была вполне узнаваемо описана в образе одной из главных героинь. В результате у них возник неразрешимый семейный конфликт, и они обратились к психотерапевту. На первой сессии оба партнера делали самоисследование.

В качестве одной из валюаций у Алисы фигурировала «боль в шее и затылке». Чтобы изучить психосоматическую жалобу в тесной связи с другими частями системы валюаций, аффективный профиль жалобы был последовательно прокоррелирован с аффективными профилями всех остальных валюаций системы. В этом анализе, который мы называем модалъностным (см. выше описание метода самоконфронтации), предполагается, что самые высокие корреляции особенно значимы, потому что они отражают общность аффективного смысла жалобы и сильно коррелирующей с ней валюаций. Имея в виду такие валюаций, можно глубже понять личностный смысл психосоматической жалобы или любой другой клинической проблемы. В первом самоисследовании Алисы две валюаций показали тесную корреляционную связь с психосоматической жалобой. Одна из них относилась к прошлому: «Мой отец избегал проблем и использовал детей в своей борьбе против матери. Он всегда подчинялся ее власти и таким образом заставлял нас, детей, быть беспомощными». Вторая валюация относилась к проблеме контакта с мужем: «Когда я читаю пьесу мужа, мне не кажется, что то, как он там вывел меня, похоже на то, как я себя веду и кем на самом деле являюсь». Хотя корреляции не поддаются интерпретации в терминах причинно-следственных связей, они наводят на мысль о существовании общего смысла физической боли и проблематичных взаимоотношений с отцом и мужем.

Второе самоисследование, проведенное восемь месяцев спустя, снова показало высокий уровень корреляций между той же самой психосоматической жалобой и модифицированной валюацией, связанной с контактом с мужем: «Я сожалею, что мой муж раскрыл существующие у нас проблемы перед публикой, прежде чем мы обсудили их приватно». Как подразумевает эта формулировка, Алиса была недовольна вполне конкретным действием мужа, и это связано с более развернутым пониманием смысла жалобы. После того как она поразмышляла над самыми высокими корреляциями, полученными во время первого и второго самоисследования, ей было предложено своими словами сформулировать общий смысл психосоматической проблемы и валюаций с самыми высокими корреляциями. Вот какая значимая тема ее я-нарратива выделилась в результате: «Моя боль может быть подавленной злобой или сопротивлением; это основной паттерн моего поведения; я не выражаю свою неудовлетворенность прямо и поэтому имею меньше возможностей изменить ситуацию; возможно, если я буду сопротивляться более открыто, боль отступит».

Необходимо отметить, что в этой интерпретации Алиса не только объясняет аффективную общность между болью в шее и отношениями с мужем, но она также обдумывает, в каком направлении можно было бы изменить свое поведение. Таким образом она постепенно переходит от диагностики к изменениям (более подробно ознакомиться с данным методом работы с психосоматическими жалобами и другими клиническими проблемами можно в книге: Hermans & Hermans-Jansen, 1995).

Воображаемые фигуры как контрастирующие позиции

Теория валюаций — это не истина в последней инстанции. Напротив, она задумывалась как открытая, развивающаяся система, которая позволяет исследователю и психотерапевту изучать разнообразные психологические феномены как процесс организации и перестройки системы валюаций. После первичного формулирования теории ее развитие направляется разработкой концепции полифонического, диалогического «я» (Hermans, 1996 а, b; Hermans, J 993; Hermans, Kempen & van Loon, 1992). Суть расширения теории в следующем: во-первых, предполагается, что «я» состоит из множества голосов, каждый из которых может формулировать отдельную систему валюаций. То есть различные голоса могут отражать разные эпизоды из прошлого, разные заботы в настоящем и разные цели и планы на будущее. Во-вторых, предполагается, что различные голоса и соответствующие им системы валюаций функционируют на проявленном уровне «я», и что на латентном уровне эти системы валюаций подвергаются влиянию тех же самых базовых мотивов. В-третьих, различные голоса со своими точками зрения и системами валюаций могут обмениваться между собой информацией и в диалоге влиять друг на друга. Два примера, основывающиеся на расширенной версии теории валюаций, представлены ниже: контакт с воображаемыми фигурами и феномен расстройства множественной личности.

В одном из наших недавних исследовательских проектов (Hermans, Rijks & Kempen, 1993) понятие диалогического «я» (etiological self) было применено к самоисследованию двух женщин, у каждой из которых были длительные отношения с некой очень значимой воображаемой фигурой. Одна из женщин, Кати (31 год, разведена) выросла в бедной семье. Она не получила высшего образования, работала графическим дизайнером, эпизодов госпитализации в психиатрические клиники не имела. Кати участвовала в исследовании, потому что ей было интересно понять, какую роль в ее жизни играла воображаемая фигура. Она говорила об этом существе, как о «проводнике, который помогает мне найти мой путь в жизни»; рассказала, что эта фигура впервые появилась в ее жизни, еще когда она ходила в детский сад. Кати было предложено сформулировать на основании открытых вопросов о ее прошлом, настоящем и будущем (см. табл. 1) один набор валюаций с точки зрения ее обычной я-позиции (/ position), а также второй набор — с точки зрения воображаемой фигуры. Подобный подход основывался на идее, что у «проводника» есть своя история, которую он мог бы поведать, и он мог бы сделать это в виде особой системы валюаций. Было обнаружено, что системы валюаций для двух позиций—Кати и ее «проводника» — различались, но были взаимосвязаны. К примеру, со своей обычной позиции Кати говорила о своем прошлом: «В одиночестве я создала мир фантазий, в котором я была очень сильной». «Проводник» же высказался так: «В детстве Кати была тихой и замкнутой; я играл с ней в ее воображаемом мире». Кроме этого, «проводник» сказал: «Иногда мне приходилось оберегать Кати от ее фантазий». Как указывает этот пример, «проводник» не только беспокоился о Кати, но и удерживал ее, когда она заходила в своих фантазиях слишком далеко. В этом случае «проводник» является не продуктом дисфункционального сознания, но, напротив, творческой и продуктивной силой самоорганизации Кати, ограничением ее фантазий.

Вторая участница исследования, Лиза, незамужняя женщина 32 лет, тоже выросла в бедной семье, закончила университет в 31 год, работы пока не имела. У нее была умеренно выраженная хроническая депрессия, и в связи с этим она несколько раз посещала психиатра. Лиза участвовала в процедуре самоисследования, потому что была заинтересована в том, чтобы познакомиться с воображаемой фигурой «отца-защитника», проявлявшей любовь и заботу, когда у нее были серьезные проблемы. Лиза сказала, что впервые осознала присутствие этой фигуры в возрасте 8 лет, сидя в церкви. Со своей обычной позиции она говорила, например: «Я никогда не получала защиты от моего [реально- го] отца; напротив, мне самой часто приходилось защищать его». Воображаемый отец, похоже, выполнял для Лизы компенсаторную функцию и говорил: «Я хотел, чтобы она чувствовала себя нужной и ценимой». Две системы валюаций—Лизы самой по себе и ее воображаемого отца — очень сильно контрастировали с аффективной точки зрения. Сама Лиза формулировала валюаций, которые были очень негативными, вызывали у нее больше неприятных, чем приятных чувств, в то время как валюаций ее воображаемого отца связывались больше с позитивными, чем с негативными чувствами. Это позволяет предположить, что в данном случае воображаемая фигура выполняла компенсаторную функцию по отношению к переживаемой неполноценности.

Через шесть месяцев после первого Кати и Лиза провели второе самоисследование, чтобы оценить изменения. Результаты второго самоисследования показали, что контакт Кати с ее «проводником» за эти полгода усилился и стал более «взаимным». Однако Лизе контакт с ее воображаемым отцом не очень помог, и валюаций ее обычной позиции никак не изменились. Эти результаты показывают, что могут быть значительные индивидуальные различия между людьми в качестве контакта с воображаемой фигурой, и что у одного человека этот контакт может оказаться значительно полезнее для психического здоровья, нежели у других людей.

Расколотое «я»: случай ведьмы

Понятия «множественной личности», «диссоциативных расстройств» и недавно возникшее понятие «расстройства диссоциированной идентичности» (обзоры см. в: Kihlstrom, Glisky, & Angiulo, 1994; Carson. Butcher, & Mineka, 1996; Putnam, 1993; Roberts & Donahue, 1994) особенно важны для нашей дискуссии, потому что они подразумевают серьезное уменьшение интегрированности «я», которое становится фрагментированным. Как утверждала М. Уоткинс (Watkins, 1986), основное различие между нормальным воображаемым диалогом и ненормальной множественной личностью состоит в том, что в случае последней имеет место последовательный монолог, а не «одновременный» диалог. В нормальном случае у нас есть одновременно несколько позиций, между которыми туда-сюда перемещается «я-объективное» (/) таким образом, что вопрос и ответ, согласие и несогласие, обсуждение каких-то моментов становится возможным. В случае дисфункциональном разные позиции тоже есть (например, «Ева Блэк» и «Ева Уайт», описанные К. Тай-пеном и X. Клекли (Thigpen & Cleckly. 1954)), но диалогическое взаимодействие между этими позициями очень сильно ограничено, если вообще возможно. Клиент с множественной личностью может рассказывать о «человеке в другой позиции», но в достаточно объективирующей манере. Например, фривольная Ева Блэк говорила о порядочной Еве Уайт: «Когда я иду и напиваюсь, с похмельем просыпается она» (Thigpen & Cleckly, 1954. P. 141). Как показывает данный пример, между разными позициями отсутствуют сотрудничество, кооперация, так что то, что человек делает в одной позиции, часто неподконтрольно другой.

Частью подробного исследования дисфункциональных валюаций (Hermans & Hermans-Jansen, 1995) стало подробное описание случая клиентки, Мари, которая в период лечения находилась на грани расстройства множественной личности. У нее были тяжелые воспоминания об отце-алкоголике, и каждый раз, когда она видела пьяного мужчину, ее захлестывали отвращение и паника. Будучи подростком, она однажды участвовала в коллективном приеме наркотиков, и вспоминала об этом с теми же чувствами паники и отвращения, потому что ее тогда изнасиловали. Ей было очень трудно рассказывать, как именно это произошло, потому что ей угрожали оружием и т.д. После этого события и в ответ на эти переживания она, как бы «защищая» себя, всегда использовала гигиенические тампоны. Кроме того, она постоянно мылась, чтобы «очиститься». Эти проблемы стали особенно острыми, когда она вышла замуж за человека, которого очень полюбила. В сильном противоречии с чувством близости, которое она по отношению к нему испытывала, были моменты, когда она переживала сильную агрессию и отвращение к нему, совершенно ей неподконтрольные.

Когда он спал, она едва могла справиться с желанием убить его. Иногда она чувствовала себя «ведьмой», это было чуждое переживание, которое ее очень сильно пугало, особенно потому, что были моменты, когда ведьма практически полностью завладевала ей. Она была перепугана до смерти; иногда она чувствовала, что ее буквально душит сила, которая больше нее.

После подробного обсуждения ее случая Эльс Херманс, психотерапевт, и я, психолог—исследователь личности, решили предложить Мари провести самоисследование с точки зрения двух позиций: обычной позиции Мари и позиции ведьмы. Мы решили сделать это из-за того, что вследствие очевидного раскола между позициями Мари и ведьмы улучшение состояния ее раздробленного «я» ожидалось, если а) две позиции будут четко разведены с учетом их целей, пожеланий и чувств, и б) между ними будет налажено диалогическое общение, чтобы ведьма смогла сказать, чего она хочет. Таким образом, Мари сможет принять во внимание потребности ведьмы, не теряя контроля над кровожадными импульсами.

Мы решили не только попросить Мари оценить аффективное значение ее собственных валюаций, но попросить и ведьму тоже дать аффективную оценку валюациям Мари. К примеру, Мари говорила: «Я хочу посмотреть, что мне дает мать. Я же только одна такая». Эта валюация воспринималась Мари очень позитивно, однако ведьма оценивала ее очень негативно и испытывала сильную агрессию по отношению к матери. Ведьма, с другой стороны, говорила: «Моя вкрадчивая смазливость позволяет мне контролировать слабости других людей. Например, кто-то что-то говорит, а я это потом использую, чтобы получить то, что хочу». Для ведьмы эта валюация была очень сильно связана с мотивом самоутверждения и массой позитивных чувств. По отношению к той же самой валюаций Мари испытывала очень мало самоутверждения и много негативных чувств. Другими словами, Мари и ведьма демонстрировали сильно контрастирующие аффективные реакции по отношению к одной и той же валюаций.

Мы обсудили с Мари две идеи, которые возникли у нас в процессе анализа ее двойного самоисследования. Например, мы посоветовали' ей заниматься физическими упражнениями, спортом, ездить на велосипеде или ходить пешком, чтобы расширить воображаемое пространство и дать выход «сдавленной» энергии ведьмы. Во-вторых, мы предложили ей вести дневник, где она могла бы каждый день записывать свои впечатления, чтобы развить и обострить ее наблюдательность. Позже она начала сама пробовать разные новые стратегии. Здесь мы приводим — ее собственными словами — пример стратегии, которую она разработала, чтобы справиться с ведьмой.

«Несколько дней тому назад Фред заболел, лежал в постели, у него была высокая температура, за 38°С, и лихорадка на губах. Я приготовила ему завтрак и понесла его в спальню, на второй этаж. Когда я вошла и увидела, как он лежит в постели, я почувствовала отвращение и подумала: «И не думай, что ради тебя я буду сидеть дома!» Я планировала вечером поехать к друзьям в Амстердам и переночевать у них. Когда я стояла у постели и думала об этом, и чувствовала, как внутри меня яд скапливается, я поняла, что это снова вылезает ведьма. Я поставила поднос рядом с Фредом и пошла погулять. Во время этой прогулки я почувствовала, что могу разрядить часть энергии ведьмы, и одновременно с этим я смогла обдумать ситуацию: он болеет, я ему нужна, я хочу о нем позаботиться. И я решила купить ему газету. Когда вернулась домой, я сказала ему, что ночь проведу дома, а в Амстердам поеду утром. Так что я не оставила решение ему, но сама предложила выход. Фред это принял, и следующим утром я отправилась в гости к друзьям» (Hermans & Hermans-Jansen, 1995. P. 191).

Как показывает этот абзац. Мари не только стала четко различать в своем восприятии свою позицию и позицию ведьмы, но также разработала конкретную стратегию работы со своим противником. Эта стратегия включала то, что Мари не «откалывалась» от позиции ведьмы и не пыталась ее подавить, но пыталась быть максимально внимательной и бдительной, чтобы успевать отследить, как она появляется. Когда ведьма вылезает, Мари решает сделать перерыв, сначала ходит, потому что ведьме нравится двигаться, а потом принимает более уравновешенное решение.

Через год после первого самоисследования Мари провела второе, чтобы оценить происшедшие изменения. В период между самоисследованиями было несколько сессий, на которых Мари обсуждала свои повседневные переживания с психотерапевтом. Во время второго самоисследования мы обнаружили усилившееся аффективное сходство между реакциями Мари и ведьмы. Поразительно было то, что валюации, которые во время первого самоисследования были сформулированы ведьмой, во время второго самоисследования были переформулированы таким образом, что смогли включиться в систему валюаций Мари. Например, во время самоисследования Мари сказала: «Когда эта моя тяжелая сторона начинает проявляться и я это осознаю, я пытаюсь ее выслушать. Я могу посмотреть на нее, понять, откуда идет сигнал, и потом его использовать». Эти результаты показывают, что между двумя позициями сформировались более диалогические отношения и что Мари смогла создать более интегрированную систему валюаций.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Теория валюаций была создана как открытая, гибкая концепция для исследования широкого спектра человеческих переживаний. Недавно теория претерпела изменения, так как в нее были включены идеи о многоголосии «я» и возможности диалогических взаимоотношений между отдельными частями «я». Эта теория обеспечивает не только концептуальный аппарат для выявления различных я-позиций, она также предлагает конкретную стратегию измерения и преобразования системы валюаций, связанных с этими позициями. Разработана процедура, следуя которой человек, вместо того чтобы игнорировать, подавлять или «откалывать» несовместимые позиции, может вовлечь их в диалог. Несовместимые позиции не просто «излечиваются», к ним относятся не как к «нежелательному симптому»: любую позицию принимают всерьез, как партнера, с которым можно встретиться, так сказать, за столом переговоров. Процесс диалога, подразумевающий доминирование и борьбу, становится путем к интеграции несовместимых позиций в составе полифонического, многоголосного «я». В действительности, будучи рассказчиком, человек мотивирован поддерживать различные голоса.

Примечание автора:

Данная глава частично включает в себя или основывается на cле-дующих публикациях: Hermans, H.J.M. (1996). El si mismo ampliado у diseminado: introduccion a la teoria de la valoracion. Revista de Psicopatologia у Psicologia Clinica, 1,205-221; Hermans, H.J.M. (1996). El metodo de auto-confrontacion: evaluacion, cambio у valoracion de los sistemas de significado personal. Revista de Psicopatologia у Psicologia I Clinica, 1, 269-282. Hermans, H.J.M. & Hermans-Jansen E. (1995). Self-narratives: The construction of meaning in psychotherapy. New York: Guilford Press. Hermans, H.J.M. (1996). From assessment to change: The personal meaning of clinical problems in the context of self-narrative. In; R.A. Neimeyer & M.J. Mahoney (Eds.), Constructivism in psychotherapy \ (pp. 247-272). Washington, D.C.: American Psychological Association.

ЛИТЕРАТУРА

1. Angyal, А. (1965). Neurosis and treatment: A holistic theory. New York: Wiley.

2. Bakan, D. (1966). The duality of human existence. Chicago: Rand-McNally.

3. Boyatzis. R.E. (1973). Affiliation motivation. In D.C. McClelland & R.S. Steele (Eds.), Human Motivation (pp. 252-276). Morristown, NJ: General Learning Press.

4. Brunei; J.S. (1986). Actual minds, possible worlds. Cambridge, MA: Harvard University Press.

5. Carson, R.C., Butcher. J.N., & Mineka, S. (1996). Abnormal psychology and modern life. New York: Harper Collins, 10th edition.

6. Caughey, J.L. (1984). Imaginary social worlds: A cultural approach. Lincoln: University of Nebraka Press.

7. Crites, S. (1986). Storytime: Recollecting the past and projecting the future. In Th.R. Sarbin (Ed.), Narrative psychology: The storied nature of human conduct (pp. 152-173). New York: Praeger.

8. Damon, W., & Hart, D. (1982). The development of self-understanding from infancy through adolescence. Child Development, 4, 841-864.

9. Foulkes. D. (1978). A grammar of dreams. Sussex, England: Harvester Press.

10. Frye, N. (1957). Anatomy of criticism. Princeton, NJ: Princeton University Press. Journal of Counseling Psychology, 34, 10-19.

11. Gergen K., & Gergen M. (1986) Narrative Form and the Construction of Psychological Science. In Th.R. Sarbin (Ed.), Narrative psychology: The storied nature of human conduct (pp. 22-44). New York: Praeger.

12. Hermans, H.J.M. (1987a). The dream in the process of valuation: A method of interpretation. Journal of Personality and Social Psychology, 53,163-1 id.

13. Hermans, HJ.M. (1987b). Self as organized system of valuations: Toward a dialogue with the person. Journal of Counseling Psychology, 34,10-19.

14. Hermans, HJ.M. (1988). On the integration of idiographic and nomothetic research method in the study of personal meaning. Journal of Personality, 56, 785-812.

15. Hermans, HJ.M. (1989). The meaning of life as an organized process. Psychotherapy, 26, 11-22.

16. Hermans, HJ.M. (1995). From assessment to change: The personal meaning of clinical problems in the context of the self-narrative. In R.A. Neimeyer & M.J. Mahoney (Eds.), Constructivism in Psychotherapy (pp. 247-272). Washington, DC: American Psychological Association.

17. Hermans, H.J.M. (1996a). Voicing the self: From information processing to dialogical interchange. Psychological Bulletin, 119, 31-50.

18. Hermans, H.J.M. (1996b). Opposites in a dialogical self: Constructs as characters. The Journal of Constructivist Psychology, 9, 1-26.

19. Hermans, H.J.M.. & Hermans-Jansen, E. (1995). Self-narratives: The construction of meaning in psychotherapy. New York: Guilford Press.

20. Hermans. H.J.M., & Kempen, H.J.G. (1993). The dialogical self: Meaning as movement. San Diego: Academic Press.

21. Hermans, H.J.M., Kempen. H.J.G., & Van Loon. R.J.P. (1992). The dialogical self: Beyond individualism and rationalism. American Psychologist, 47, 23-33.

22. Hermans. H.J.M.. Rijks. T.I.. & Kempen, H.J.G. (1993). Jmaginal dialogues in the self: Theory and method. Journal of Personality, 61, 207-236.

23. Hermans. H. J. M., & Van Gilst, W. (1991). Self-narrative and collective myth: An analysis of the Narcissus story. Canadian Journal of Behavioural Science, 23, 423-440.

24. James, W. (1890). The principles of psychology (Vol. 1). London: Macmillan.

25. Kelly. G.A. (1955). The psychology of personal constructs. New York: Norton.

26. Kihlstrom, J.F., Glisky, M.L., & Angiulo. M.J. (1994). Dissociative tendencies and dissociative disorders. Journal of Abnormal Psychology, 103, 117-124.

27. Klages, L. (1948). Charakterkunde (Characterology). Zurich, Switzerland: Hirzel.

28. Lau, S. (1992). Collectivism's individualism: Value preference, personal control, and the desire for freedom among Chinese in Mainland, China, Hong Kong, and Singapore. Personality and Individual Differences, 13, 361-366.

29. Levin, H. (1970). The Quixote principle. In M.W. Bloomfield (Ed.), Harvard English Studies, 1. The interpretation of narrative: Theory and practice (pp. 45-66). Cambridge, MA: Harvard University Press.

30. McAdams, D.P. (1985). Power, intimacy, and the life story: Personological inquiries into identity. Chicago: Dorsey Press. (Reprinted by Guilford Press).

31.McAclams. D.P. (1993). The stories we live by: Personal myths and the making of the self. New York: William Morrow.

32. McClelland. D.C., Atkinson, J.W., Clark, R.A.. & Lowell. E.L. (1953). The achievement motive. New York: Appleton-Centry-Crofts.

33. Merleau-Ponty. M. (1945). Phenomenologie de la perception [Phenomenology of perception]. Paris: Gallimard; Transl. in English by Colin Smith (1962), Phenomenology of perception. London: Routledge & Kegan Paul.

34. Murray, Н.А. (1938). Explorations in personality. New York: Oxford University Press.

35. Neimeyer, G.J., Hagans. Ch.L., & Anderson. R. (1998). Intervening in meaning: Applications of construct!vist assessment. In C. Franklin & P. S. Nurius (Eds.), Constructivism in practice: Methods and challenges (pp. 115-137). Milwaukee, WI: Families International, Inc.

36. Pepper. S. (1942). World hypotheses. Berkeley: University of California Press.

37. Polkinghome, D. (1988). Narrative knowing and the human sciences. Albany: State University of New York Press.

38. Putnam, F. IV. (1993). Dissociative disorders in children: Behavioral profiles and problems. Child Abuse & Neglect, 17,39-45. .

39. Roberts, B. W., & Donahue, EM. (1994). One personality, multiple selves: Integrating personality and social roles. Journal of Personality, 62, 199-218.

40. Rosenberg, M. (1979). Conceiving the self. New York: Basic Books.

41. Sarbin, Th.R. (1986). The narrative as a root methaphor for psychology. In Th. R. Sarbin (Ed.), Narrative psychology: The storied nature of human conduct (pp. 3-21). New York: Praeger.

42. Sarbin. Th.R. (1990). The narrative quality of action. Theoretical and Philosophical Psychology, 10,49-65.

43. Schwartz, S.N. (1990). Individualism-collectivism: Critique and proposed refinements. Journal of Cross-Cultura! Psychology, 21, 139-157.

44. Thigpen. C.H.. & Cleckley, H. (1954). A case of multiple personality. Journal of Abnormal and Social Psychology, 49, 135-151.

45. Triandis, H.C.. Bontempo. R., ViUareal. M.J., Asai, M., & Lucca, N. (1988). Individualism and collectivism: Cross-cultural perspectives on self-ingroup relationships. Journal of Personality and Social Psychology, 54, 323— 338.

46. Waikins. M. (1986). Invisible guests: The development of imaginal dialogues. Hillsdale, NJ: Erlbaum.

45. Winter, D.G. (1973). The power motive. New York: The Free Press.

ЛИТЕРАТУРА НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ:

1. Джемс У. Психология. — М.: Педагогика, 1991.

2. Келли Дж. Теория личности. Психология личностных конструктов. - СПб., Речь, 2000.

3. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. — СПб.: Наука-Ювента, 1999.

4. Сарбин Т.Р. Нарратив как базовая метафора для психологии // Постнеклассическая психология. 2004. № 1. С. 6-28.

Улановский A.M.

ЧТО СТОИТ ЗА СТРОЧНЫМ «Я»? (КОММЕНТАРИЙ К СТАТЬЕ Г. ХЕРМАНСА)

Мы не можем оставить без пояснения выбранный редакцией при переводе способ обозначения понятия «я», так как этот, на первый взгляд, незначительный орфографический нюанс имеет в данном случае принципиальное значение¹. Сегодня при обсуждении проблемы «я» многие из русскоязычных авторов по-прежнему предпочитают использовать заглавную букву написания слова: Я. Так, психологи часто пишут о внутреннем Я, подлинном или аутентичном Я и т.д. Несмотря на обшепринятость, такое написание имеет один серьезный недостаток: оно в некотором роде мистифицирует понятие, превращая Я в какую-то исключительную сущность с не всегда понятной онтологией.

После М. Бахтина в русской философской литературе сложилась традиция использования обычного, строчного написания этого понятия: курсивом (я), или в кавычках («я»). Это снимает всевозможные метафизические прочтения понятия, которые навевает пропис-ное «Я». Последнее в философском контексте отсылает нас, скорее, к классической трактовке Я, идущей от картезианства до неокантианства и феноменологии: к представлению о Я как о некой надэмпири- ческой, трансцендентальной инстанции, как о неком монадическом образовании, замкнутом на самом себе. Диалогическая философия (в лице М. Бахтина, М. Бубера, Ф. Розенцвейга, О. Розенштока-Хюс-си и др.) критиковала именно такое понимание и противопоставляла себя ему. Пониманию Я как некой внутренней, духовной сущности, изолированной от мира, от других людей и собственного тела, внесоциальной, надысторичной и надкультурной, диалогическая фи- лософия противопоставила понимание я как земного, мирского образования, связанного с другими людьми, диалогического, социального, историчного и культурного по своей сути.

^{1 Мы} хотели бы выразить признательность известному отечественному философу ' и исследователю творческого наследия Бахтина В.Л. Махлину, который обратил наше внимание на этот нюанс использования понятия «я» и дал ценные для нас замечания.

В целом строчное написание этого понятия отражает резкий поворот к прозаизации философского языка, который произошел в 30-е годы прошлого столетия и затронул практически все основные философские направления того времени - герменевтику, диалогическую философию, экзистенциализм, лингвистическую философию

В связи со сказанным было бы не вполне уместным использовать в данном контексте заглавное написание: Я. Оно могло бы внести заметное противоречие в суть концепции, излагаемой Г. Хермансом, который сегодня в значительной мере отталкивается от понятий и представлений Бахтина, противопоставляя понятие диалогического я понятию Я в модернистской философии, восходящей к Декарту.