§10. Симпрактическое, симфизическое и синсемантическое окружение языковых знаков

Понятие окружения

Название и понятие окружение (Umfeld), используемое здесь, заимствовано из теории цвета. Именно ученики Эвальда Херинга понятным образом описали и точно определили важный феномен цветового контраста, указав, что восприятие каждого цветового пятнышка на какой-либо поверхности определяется и влиянием «окружения» этого пятнышка. Вряд ли необходимо специально подчеркивать, что «внутреннее поле» (Infeld) и его окружение, «внешнее поле», взаимодействуют. Эта трактовка была развита дальше и перенесена на многое другое при его рассмотрении как целого. Исследования этого рода в их совокупности называются гештальт-психологией. Исследователи никогда не упускали полностью из виду и никогда не отрицали те — в настоящее время лучше, чем раньше, изученные — факты, которые свидетельствуют о том, что чувственные данные обычно существуют не изолированно, а встроены или вмонтированы в переменные «целостности» психического процесса и поэтому подвергаются соответствующим модификациям. Поэтому название «окружение» как бы напросилось само собой и закрепилось.

Особая группа чувственно воспринимаемых предметов или процессов, которые мы называем языковыми знаками, не составляет исключения. Это разумеется само собой. Задуматься же следует только над тем, чтоб именно при появлении этих знаков считать релевантным «окружением», влияние которого доказуемо. Дело в том, что это необходимо определять заново в каждой новой сфере применения общего правила воздействия окружения. Как кровь называют соком особого рода, так и знаковые единицы — это особые сущности. Нет нужды доказывать специалисту, что наиболее важным и наиболее интересным окружением языкового знака является контекст; единичное выступает вместе с ему подобным во взаимосвязи, и эта взаимосвязь оказывается воздействующим окружением. Однако, кроме этого главного случая, существуют еще два других случая; возможны случаи употребления языковых знаков, свободного от контекста, но не от внешнего поля. Я начну с этих случаев, чтобы при рассмотрении синсемантического окружения располагать всей совокупностью случаев и быть в состоянии расклассифицировать их с помощью четко сформулированных критериев. Это необходимо, в частности, для окончательного выяснения проблемы так называемого языкового эллипсиса. Эллипсисы издавна являются камнем преткновения для языковедов-теоретиков; изучение эллипсисов послужило для меня первым импульсом в тех исследованиях, о которых говорится ниже. Однако, как это обычно бывает, результаты их вышли за пределы первоначальной постановки проблемы.

1. Эмпрактические высказывания

При непредвзятом подходе к сфере повседневного употребления языковых знаков можно быстро составить длинный список случаев, почти или полностью не зависящих от контекста, и установить, что они легко, будто сами собой, подразделяются на два класса. Это, Во-первых, эмпрактические именования и указания с помощью изолированных языковых знаков. Общеизвестно, что скупой на слова посетитель кафе обратится к официанту со словами einen schwarzen «одну чашку черного кофе», а пассажир в трамвае скажет кондуктору geradeaus «без пересадки» или umsteigen «с пересадкой». И посетитель и пассажир процедят сквозь зубы практически достаточные высказывания. Когда в Вене существовал еще только один вид трамвайных билетов, пассажиру не требовалось говорить «с пересадкой». Присутствовавшему при таком беззвучно совершающемся в трамвае акте приобретения билета было ясно, из какого граничного случая следует исходить при объяснении большинства так называемых «эллиптических высказываний»: языковые островки возникают в море безмолвного, но однозначного общения там, где необходимо осуществить дифференциацию, диакризу, то есть различение нескольких возможностей, и где удобно это сделать с помощью одного произнесенного слова. Они выполняют функцию, сходную с функцией названий и стрелок на указателях, и являются столь же желательными, сколь желательны указатели в точках пересечения троп, по которым необходимо идти.

Среди почерпнутых из повседневного общения примеров, которыми я располагаю, имеются недосказанные до конца и содержащие эллипсисы предложения, характеризующиеся различной степенью и разными нюансами неполноты, а также слова, употребленные либо совершенно без контекста, либо с очень скудным контекстом. При непредвзятом подходе оказывается абсолютно безразличным, являются такие слова указательными или имеющими номинативную функцию. Если пассажир трамвая захочет, он может, вместо того чтобы сказать «с пересадкой», указать пальцем на одну из билетных катушек в руках кондуктора, чтобы выразить свое желание. В принципе слово geradeaus «без пересадки», которое, может быть, следует (а может быть, и нет) трактовать как наречие, находится на одной ступени с глаголом umsteigen «пересаживаться». Создается впечатление, словно аккузатив einen schwarzen тоже стоит на одной ступени с номинативом; иногда достаточно кивка головы или «да», если собеседник ждет одобрения и по собственному побуждению делает то, что требуется. Но можно, если захочется, сказать «сегодня что-нибудь другое». Назывные слова и в таком употреблении остаются тем, чем они являются, они называют нечто. То обстоятельство, что они иногда маршируют в одном строю с любыми другими языковыми и неязыковыми знаками, способными осуществлять необходимое различение, легко соблазняет теоретика одинаково трактовать все случаи. Однако здесь требуется осмотрительность.

При отсутствии контекста языковед-теоретик должен особенно остерегаться поспешных обобщений. Может быть так, что говорящий в данном конкретном случае воспроизводит какой-то фрагмент предложения и опускает другой. Может быть и так, что лингвист по тому или иному формальному моменту определит синтаксическое место языкового знака. И что это означает? Едва ли больше того, что языковой знак в том виде, как он был произнесен, мог бы стоять на каком-то определенном месте в контексте и обычно стоит там. Тот, кто захотел бы рассматривать такое толкование как достаточное и необходимое для всех случаев, проявил бы глубокое непонимание психологических условий. Вначале и я так поступал, пока не понял, сколь произвольными и вымученными оказывались мои достройки. Когда я начинал теоретизировать, достраивая предложения в тех случаях, в которых наивная практика была совершенно однозначной, я иногда казался себе при этом глупым школьником или (что было бы, возможно, точнее) педантичным буквоедом.

Когда скупой на слова посетитель кафе говорит: einen schwarzen, — он воспроизводит первый попавшийся фрагмент из резервуара своей языковой памяти и ведет себя при этом так же, как человек, который, для того чтобы забить гвоздь, хватает первый попавшийся ему под руку предмет. Не требуется, чтобы это был настоящий молоток. Таким предметом может оказаться альпинистский ботинок, кусачки или кирпич. В описываемой ситуации в кафе необходимо сделать выбор из нескольких равновероятных напитков, и для этого достаточно сказать schwarz или даже употребить изолированный предлог ohne «без»¹. В описываемой ситуации было удобно воспользоваться куском предложения einen schwarzen; таким способом, как мне кажется, с психологической точки зрения сказано все, что требовалось сказать. Почему именно данный кусок предложения был нужен? Это не составляет загадки. Если его произнести, то для обоих собеседников он как бы несет в виде своего ореола схему своего предложения; это действительно так. Но пристраивать к произнесенному слову всю схему предложения не требуется.

Упорный сторонник общей идеи эллипсиса будет указывать на то, что ведь во всех случаях вокруг эмпрактического наименования можно сконструировать предложение. Ответ на это гласит: это, бесспорно, так, но тем не менее ничего не доказывает. Ведь человек, хорошо владеющий языком, может придумать более или менее подходящий текст к любой фазе коммуникативного акта, протекающего в абсолютном молчании; деньги в протянутой руке пассажира трамвая «говорят» кондуктору: «Дайте, пожалуйста, мне билет!» Конечно, жест «говорит» это примерно с той же однозначностью, что и поднятая передняя лапа собаки, которая смотрит на обедающего хозяина и повизгиванием просит: «Дай, пожалуйста, и мне кусочек!» Если пассажир нем или это англичанин, не умеющий ни слова сказать по-немецки, о чем говорит в таком случае его жест? Говорит он на любом языке или ни на каком? Нет, жест есть жест, а язык есть язык; плохо обстояло бы дело с мимикой и жестами в человеческом общении, если бы все нужно было подкреплять звуковым языком и адекватно звуковым языком интерпретировать, переводить на него. Стороннику эллипсиса нужно было бы привести доказательства того, что использованные эмпрактически, изолированные номинации якобы не способны служить однозначным знаком в общении без примысливания (отправителем и получателем) схемы предложения.

И он не сможет привести такого доказательства ни из сферы процессов в психофизической системе нормальных коммуникантов, ни из сферы процессов в психологической системе пациентов с нарушениями центральной нервной системы. Как раз из сферы последних можно было бы, если бы это потребовалось и оправдывало себя, привести наиболее убедительный контраргумент. Точнее говоря, требовалось бы доказать, что в случаях, в которых способность строить грамматически правильные предложения полностью нарушена, эмпрактическое использование номинативных слов не снизилось в равной степени. Существуют, как известно, афазии и апраксии, и нарушения не протекают в такой степени параллельно; они коварьируют не с такой простой закономерностью, как это предполагает общая теория эллипсиса. Удобнее и столь же важен контраргумент, который можно найти в детской. Еще задолго до того, как ребенку удается построить первое предложение из нескольких слов, он использует вполне осмысленно и понятным для нас образом жесты и удобные эмпрактические номинации. Следовательно, такое употребление, по-видимому, онтологически древнее.

Взрослый человек — говорящее существо, но он не в такой степени. как сторонники теории эллипсиса, по-видимому, молчаливо предполагают, homo loquax². Зачем говорить, если на практике можно столь же хорошо или даже лучше обойтись без говорения? Когда в деятельность включается диакритический языковой знак, тогда во многих случаях не нужен какой-то еще словесный ореол. Ведь вместо замещающих знаков такой знак имеет вокруг себя замещаемое и может на него опираться. То, что посетитель кафе хочет что-то выпить, а человек, стоящий в очереди к театральной кассе и подходящий к окошечку, когда до него доходит очередь, хочет что-то купить, давно понял его партнер (за окошечком); покупателю в случае неоднозначной ситуации, образно говоря, на распутье, при его безмолвном осмысленном поведении требуется языковой знак только в качестве диакритики. Он употребляет такой знак, и многозначность устраняется; это и есть эмпрактическое употребление языковых знаков. Релевантным окружением, в которое помещен этот знак, является практика; поэтому мы говорим также (ради сходства звучания): он выступает симпрактически встроенным. На этом можно закончить простое объяснение предлагаемых терминов «эмпрактически или симпрактически»; ниже мы еще раз вернемся к их обсуждению по существу и рассмотрим вместе все основные случаи.