2. Формант существительных, теоретическое объяснение

Мы снова почувствуем себя уверенно, признав, что всякий снабженный артиклем знак, либо и сам по себе уже является исконным существительным, либо возводится в ранг существительного. Нам привычны выражения das Ich, das Hier, das Jetzt или Einst², и точно так же, по свидетельству Ваккернагеля, Гомер создавал при необходимости выражения to prw «прошлое», а греки послегомеровской эпохи — ta tou olemou «дела военные» и oi nun «нынешние люди». Разумеется, следует помнить, что в двух последних примерах артикль, имеющий признаки множественного числа и рода, относится к словам «дела» или «люди», что, в свою очередь, определяет управление падежом в tou polemou; эти примеры нужно рассматривать, собственно, как эллиптические последовательности. Все же это должно нас смущать так же мало, как и то обстоятельство, что субстантивация в латыни, как и в современных языках, могла происходить и без помощи артикля: Neiden ist kleinlich «Завидовать — мелочно». Однако трудно себе представить, как мог бы обходиться без помощи артикля этот подлинно философский прием субстантивации, удовлетворяя при этом в полном объеме те разнообразные цели, которые ставят перед собой в том или ином случае современные философы. Без греческого артикля Платон и Аристотель, а без немецкого гегельянцы довольно часто попадали бы в затруднительное положение, не находя нужных способов выражения, а перевод книги Мартина Хайдеггера «Sein und Zeit» («Бытие и Время») на латынь золотого периода, вероятно, превратился бы в тяжелое предприятие; каким образом передать на латыни Цицерона das in der Welt Sein «в-мире-бытие», das Sein zum Tode «для-смерти-бытие» и бесконечное количество еще более запутанных выражений? Несколько лучше обстояло бы дело с переводом греческих философов на латынь схоластов, что достигалось бы за счет чрезмерного употребления, по плохому примеру позднелатинских переводчиков, указательных местоимений, либо, в столь же чрезмерном количестве, но вслед не такому уж плохому примеру схоластов, за счет образования новых существительных (ср. essentia, quidditas, ubiquitas и многочисленные неразложимые словосочетания в греческом типа to ti hn einai = (понятийная) сущность предмета)¹. В чем здесь дело?

Пойдем окольным путем. Однажды мне довелось подыскивать психологический термин для обозначения хорошо знакомого каждому из нас специфического переживания, и тогда для краткости я назвал его ага-переживание (Aha-Erlebnis); сейчас этот термин прижился в психологии. Тот, кто понимает, что с точки зрения теории языка такое выражение искусственно, но не невозможно, придет также к тому, что его существованием мы обязаны тому же самому недостатку средств выражения, который в многочисленных случаях понуждает искать выхода употреблении артикля. Однако в цитированном примере выход из затруднения найден не в артикле, а в способе сочетания слов. В обоих случаях можно сравнивать между собой лишь нехватку речевых средств и поиски других способов выражения. В потоке речи ага — это не имя, а изъявительная частица, междометие; но, как только эта частица соединяется с существительным «переживание», ее функция приобретает несколько иной характер. Грамматически она замещает позицию атрибута, психологически композит «ага-переживание» побуждает слушателя думать о том состоянии сознания, в котором ты обычно восклицаешь «ага!». Подобным образом в некоторых (причем в чрезвычайно интересных) случаях артикль, употребленный перед частью предложения или перед целым предложением, указывает слушателю «на чисто именную функцию следующего за ним языкового выражения». Артикль как бы заключает все выражение в скобки и выдвигает требование (формулировка которого дается лишь в общем виде) в каждом случае применять к нему некоторые из таких операций, которые были знакомы схоластам, говорившим о различных суппозициях слов. Итак, найдено ключевое слово, задан класс явлений, который послужит опорой для логического уяснения всей проблемы.

По сути своей теория о различных «суппозициях» слов, выстроенная схоластами, без изменений передающаяся в формальной логике и еще сегодня то и дело излагаемая в застывшем виде как окаменевший реквизит, является чем-то в высшей степени тривиальным. Предположим, что в лингвистическом тексте нам встретились три таких предложения: Vater ist zweisilbig «Отец состоит из двух слогов»; Vater ist ein Substantivurn «Отец — это существительное»; Vater ist ein Verwandschaftsname «Отец — это термин родства». «Суппозиция» в этом случае заключается в том, что каждый догадливый читатель понимает, что «из двух слогов — значит, имеется в виду звучание слова», «существительное — имеется в виду часть речи», «термин родства — имеется в виду положение среди прочих языковых символов». В обычном же употреблении имеется в виду не слово «отец» само по себе, как в этих случаях; оно выступает заместителем для подразумеваемого объекта: Vater werden ist nicht schwer, Vater sein dagegen sehr «Стать отцом несложно, быть отцом — напротив». Этот случай получил название suppositio simplex «простая суппозиция», другие также были обозначены своим термином. Схоласты верили в возможность еще более точного перечисления суппозиций при помощи списка, и с точки зрения лингвистики того времени это им удавалось. Сегодня же, напротив, интерес лингвистов к разным аспектам слова столь многогранен, что, право же, не имеет смысла составлять какой-то список возможных суппозиций. Сохранилась лишь suppositio simplex в качестве обычного способа, а наряду с ней недифференцированная группа необычных способов включения слова в контекст¹.

В устах философа артикль с его субстантивирующей силой выделяет в контексте в качестве особых необычных образований слово или даже большую часть предложения и требует, чтобы они синтаксически воспринимались как существительные, а семантически — в соответствии с их понятийной сущностью. Не уместно ли здесь подумать, что, может быть, такое же свойство, только до сей поры не замеченное теорией, заключено в каждом артикле и существовало еще до появления артикля, например в латыни выражалось иными средствами, и вообще могло быть еще до классической латыни в любом человеческом языке? Конечно же, речь идет не только о выделении, ведь у отрезка текста, выделенного таким способом, возникают новые полевые знаки, а артикль в греческом и немецком языках сам по себе одновременно вводит их ради простоты вместе с собой.

3. So-дейксис в качестве параллели

Каждое простое и сложное слово имеет символическую значимость и должно обладать полевой значимостью, чтобы функционировать как полноценное слово (см. § 19). Если в теории артикля закономерно упоминается тот исторический факт, что во всех языках, имеющих категорию артикля, эти слова произошли из указательных слов и на начальных стадиях развития их функционирование было ближе всего анафорическому употреблению указательных слов, тогда следует поразмыслить, в какой степени еще и сегодня мы можем обнаружить в последовательности «артикль + имя» указательный момент. Название, написанное на предметном дорожном указателе на местности, может быть охарактеризовано как название места в силу своего расположения, своего сочетания с указанием на определенное направление; имя, употребленное с артиклем, или целый отрезок контекста, снабженный артиклем, характеризуется как существительное. В чем же в конце концов состоит близость обоих сочетаний? Такая постановка проблемы кажется мне корректной и неизбежной.

Во всех языках, где фонетически выделяются классы слов, у существительных наличествуют какой-либо формант или форманты. Охарактеризовать артикль в языках, где есть эта категория, только как средство образования существительных значило бы сказать слишком мало. Ради этого одного в нем не нуждались бы ни греческий Гомер, ни немецкая Готская Библия. Но достаточно приписать артиклю свойство контекстного указания, как если бы он говорил: «Обращайся со словом или с отрезком текста, спутником которого я являюсь, так-то и так-то», — чтобы прояснилось многое, а может быть, и все в появлении артикля в тех языках, где он выступает хозяином поля. Во всяком случае, он подчиняется по меньшей мере определенным более общим правилам, с которыми мы встретимся при анализе композита и в учении об анафоре.

В наших языках субстантивация не является единственным случаем перехода из одного класса слов в другой, который достигается посредством контекстного указания. Параллельно с ней в немецком языке существует дейктическое слово, приводящее к адъективизации (или адвербиализации); это указательное слово so «так». Если еще раз обратиться к примеру Порцига и поставить перед словом König слово so: Er ist so König, wie nur das Märchen den König kennt «Он в такой степени король, как только в сказках бывает», — то в таком случае мы определенно усилим предполагавшуюся Порцигом адъективизацию. Бругман, не понимавший сути анафоры, недооценивает также, по моему мнению, специфического нюанса дейктической функции немецкого словечка so¹. То, на что настраивает заголовок параграфа, а именно что в современном языке so «лишено» своего дейктического значения, оказывается неверным, понятие указания неоправданно сужается здесь до позиционных указательных слов. Между тем, когда я говорю so, сопровождая это слово наглядной демонстрацией, я ориентирую слушателя на некое Wie «как», доступное восприятию; например, я показываю способ совершения действия или результат своей деятельности. При этом в греческом языке нередко еще по-разному выражаются понятия количества и качества. При анафоре дейктический момент, связанный с wie, обязательно сохраняется; отнюдь не достаточно охарактеризовать so-функцию как подчеркивание (эмфазу). Разумеется, в предложении Ich habe mich über sein Glück so gefreut «Я так обрадовался его счастью» мы встречаемся по преимуществу лишь с эмфазой. Нижеследующее высказывание Бругмана отличается от вышеприведенного рассуждения лишь другой последовательностью: «Сочетание so с прилагательными и наречиями, начавшись с этого типа предложений, в котором so приобрело эмфатический смысл, получило у нас дальнейшее распространение» (Brugmann. Ор. cit,, S. 135).

Обусловлено ли это тем, что только прилагательные и наречия способны образовывать степени сравнения? Нет, это неправдоподобная гипотеза. Это обусловлено тем, что в задачи прилагательных и наречий как раз входит наименование того, что как бы указывается с помощью so. Мне кажется, что Бругман недостаточно корректно интерпретировал процитированный им весьма поучительный пример Штёклайна из франкского языка; звучит он так: as (= als) wie «так что прямо...», и «как еcли бы» употребляется для сокращения сравнительного оборота, который не хочется произносить до конца, например: Der hat nich geschlagen as wie, er hat Sprüche gemacht als wie... «Он меня так ударил, что прямо...; Он говорил такую чушь, что прямо...»; в этом случае оборот as wie приобретает значение степени сравнения» (Brugmann. Ор. cit., S. 134). Действительно, так и происходит, и слова о «приобретении значения» следует понимать буквально, то есть итогом развития нужно считать то, что Бругман считает его источником. Точно так же результатом развития является эмфатическое и в конечном счете действительно абсолютное употребление so в оборотах типа Ich ging im Walde so für mich hin «Я шел по лесу так, для себя»; Ich habe das so (= umsonst) bekommen «Мне это так (задаром) досталось»; Das ist nicht so gefährlich «Это не так опасно». Последний пример, впрочем, в существенной степени «эмфатичен», so обладает здесь усилительным значением. Кроме того, ни в коей мере нам не следует пренебрегать сообщением Бругмана о том, что в целом в истории индоевропейских языков so-основа встречается часто в тех же контекстах, где в других случаях обнаруживаются слова, образованные от to-основы. Безусловно, дейктический момент to- также включается в so при наглядном дейксисе. Его отличие в том, что от человека, воспринимающего сигнал, требуется особое внимание, когда его взгляд уже остановился на искомой позиции; короче говоря, объект внимания рассматривается под углом зрения wie, в то время как обычно to-дейктические слова типа da, dort требуют более неопределенного рассмотрения под углом зрения was, а типа der, das — специфического субстантивного рассмотрения. Тот факт, что обе группы указательных слов имеют либо родственные, либо одни и те же основы, напоминает нам о частых случаях родства основ слов ich- и hier- групп (Вrugmann. Op. cit., S. 113 ff.).

Если мы пошли по правильному пути в своих рассуждениях, то можно предположить, что из so-дейксиса могло бы развиться языковое образование, подобное нашему артиклю, и этот артикль стал бы (если продолжить диалог с Порцигом) не формантом существительного, а формантом прилагательного (наречия) и даже иногда является таковым. Все сказанное нами относится к комплексу намеченных Порцигом и действительно интересных вопросов становления «новых категорий» в нашем живом языке.