Христиан и солдаты
ХРИСТИАН. Ну, если появились эти черные платья – плохое дело, и когда они появились, так уж значит, что человеку долго не жить, то есть, не долго жить, и то есть, пора отправляться в дорогу – прощай, не поминай лихом! А я не виноват, Вы сами, Ваше превосходительство, приказали выпить, Вы приказали – поди, Христиан, выпей – я и выпил, только для куражу, а дело не забываю. То есть, тут теперь, изволите видеть – выпил...
Маргарита и Густав между тем переговаривались знаками. Он выходит тихонько в коридор.
МАРГАРИТА (Христиану). Батюшка! Там Вас ждут, спрашивают.
ХРИСТИАН. Кто спрашивает?…
МАРГАРИТА. Да, кажется, господин Комендант! (Слышен шум. Она прячется в угол и тихонько убегает.)
ХРИСТИАН (бодро вытягиваясь). Ваше превосходительство!
Комендант и барон герц
ГЕРЦ. Мне надобно решительно поговорить с Вами, барон. В каком положении дело этого русского купца, который убил солдат?
КОМЕНДАНТ. В самом плохом, барон. Судьи теперь у него, для отобрания последних сведений – вот и они… (Судья и секретарь выходят.)
КОМЕНДАНТ. Что говорит преступник?
СУДЬИ. Подтверждает прежние показания и показывает совершенную нераскаянность.
КОМЕНДАНТ. Идите в судейскую. Я тотчас туда буду.
ГЕРЦ. Прикажите всем удалиться, барон.
КОМЕНДАНТ. Кажется, между нами не может быть тайн?
ГЕРЦ. Прошу Вас!
КОМЕНДАНТ. Оставьте нас. (Все уходят кроме Христиана.) Пошел вон!
ХРИСТИАН. Не могу – не смею!
КОМЕНДАНТ. Пошел вон, говорят тебе. (Христиан пробирается в коридор.) Что Вы хотели говорить мне, барон?
ГЕРЦ. Что вы хотите делать с преступником?
КОМЕНДАНТ. Поступить по законам – его расстреляют немедленно, за нарушение порядка и дисциплины.
ГЕРЦ. Я Вас прошу отсрочить казнь его.
КОМЕНДАНТ. Мне отдано строжайшее королевское повеление о соблюдении порядка и дисциплины. Я не могу его нарушить.
ГЕРЦ. Я прошу отсрочить казнь пленника до получения особенного королевского повеления. Дело необыкновенное. Преступник не подлежит Вашему суду; он – не военный...
КОМЕНДАНТ. Я Вам докажу, что подлежит. Ваше вмешательство в дело только ускорит смерть его. И без того распоряжения Ваши много отбили уже власти у наших военных судей и государственных чинов.
ГЕРЦ. Несчастная война довольно доказала, что не всегда можно следовать советам людей военных...
КОМЕНДАНТ. Лучше погибнуть всем, нежели заключать договоры постыдные!..
ГЕРЦ. Оставимте споры. Рассудите, барон, что смерть этого пленника, какое бы ни было его преступление, раздражит русского Царя... Вы знаете, что у нас начались уже мирные переговоры, и мы должны избегать всех новых поводов к войне...
КОМЕНДАНТ. Вы, а не Король, и не Швеция ведут эти переговоры...
ГЕРЦ. Я действую с воли Короля.
КОМЕНДАНТ. Которого успели Вы уговорить к миру.
ГЕРЦ. Упорство было бесполезно. И без того мнения людей... Вам подобных – храбрых, как шпага, но и ...
КОМЕНДАНТ. И глупых, как шпага? Договорите, барон!
ГЕРЦ. Вы приняли на себя этот труд. Но, повторяю, оставим споры – последствия оправдают, кто был правее...
КОМЕНДАНТ. Я исполняю долг мой. Поймете ли Вы, что по совести, я оправдываю этого храброго русского купца, буду плакать, подписывая его приговор, но закон неумолим! Он будет расстрелян и немедленно. Я должен сделать это, даже для успокоения народа, который шумит и тревожится. А политика, барон, не мое дело. Прощайте!
ГЕРЦ. Я отправил уже курьера к Королю, да его и без того ждали с часу на час. Прошу Вас, барон... Я ручаюсь Вам, что Король не подтвердит Вашего приговора.
КОМЕНДАНТ. Вы слишком много надеетесь на власть Вашу над Королем.
ГЕРЦ (в сторону). И эти люди владели прежде волею Короля! (Громко.) Дело остается на Вашей ответственности!
КОМЕНДАНТ. Не на Вашей, барон, не бойтесь, а я свою обязанность знаю.
ГЕРЦ. Воля Короля…
КОМЕНДАНТ. Не Вы ли тот сапог, который обещал наш Король прислать для управления нами?
ГЕРЦ. Вы забываетесь, барон! Вы забываете мое звание...
КОМЕНДАНТ. Я обязан помнить только долг свой.
ГЕРЦ. Хорошо, милостивый государь, поступайте, как Вам угодно; Вы отвечаете мне за обиду и последствия... (Он уходит.)
КОМЕНДАНТ (один). Краснобай! Золотой дипломат, со шпилькой вместо шпаги! Стану я слушаться твоих дипломатических тонкостей – я, сослуживец Карла XI. Он хочет мириться с русским Царем! Он боится гнева его… Пожалуй, они и помирятся, а я не успею и порохом подышать!.. И без того семнадцать лет идет война, а я сижу в этой крепости, как баба, и умереть здесь и пережить позор моей отчизны, видеть, как русские в глазах наших жгут наши города, к Стокгольму подходят, и Царь их с четырьмя флотами готовит высадки; и уж мужик русский становится выше шведских солдат, офицеров, генералов... Для чего не таковы стали вы, шведы? Штейнбок, Левенгаут... Этот мужик, которого и память исчезнет с позором, он выше вас, он – герой!.. Если бы этот дипломат за него не заступился... Боятся огорчить неприятеля... Иголкин умрет.
ГУСТАВ И МАРГАРИТА входят осторожно
МАРГАРИТА. Ах! Слышал ли ты? Он не послушался даже министра!
ГУСТАВ. Поспешим! Отец твой там сидит и храпит... Возьми у него ключ!
МАРГАРИТА (подходит к двери тюрьмы). Она не заперта!
ГУСТАВ. Какое счастье! Они забыли запереть замок... Слава Богу! (Отворяет дверь.) Он молится! Посмотри, посмотри, как светло, как оживлено лицо его!.. О, смерть добродетельного ?…. прекрасный вечер прекрасного дня!.. Но время дорого!.. Господин Иголкин!
ГОЛОС ИГОЛКИНА. Кто зовет меня!
ГУСТАВ. Это я, Густав!
ИГОЛКИН (выходит). Добрый Густав! Как? Ты здъсь? Давно ли? (Улыбаясь.) Ну, теперь Маргарита грустить порестанет!
МАРГАРИТА. Ты помнишь обо мне в такую страшную минуту!
ИГОЛКИН. Страшную минуту? Чем же она страшна, дитя мое?
МАРГАРИТА. Ведь тебя уж осудили на смерть!
ИГОЛКИН. Когда я родился, тогда еще был я на нее осужден. Осудили, говоришь ты? Да будет воля Божия! Благодарю Господа за то, что такой кончины Он сподобляет меня!
ГУСТАВ. Неужели тебе не жаль расстаться с тем, что было тебе так мило и дорого...
ИГОЛКИН. Господь! благослови их...
ГУСТАВ. Я принес тебе добрую весточку...
ИГОЛКИН (радостно). Весточку? От них?
ГУСТАВ. Письмо, которое долго залежалось у нашего общего приятеля в Ревеле...
ИГОЛКИН. Подай, подай его! (Схватывает и читает письмо.) «Милостивый государь, дедушка! Сим тебе, государю, кланяюсь до сырой земли и прошу твоего заочного родительского благословения. А мы тебя, государь дедушка, ждем не дождемся, и надеемся...» (Закрывает лицо руками.) Не надейтесь – не дождаться вам меня, други мои, не дождаться – не видаться – до радостного свидания – не здесь!
ГУСТАВ И МАРГАРИТА. Господин Иголкин! Почтенный друг наш!
ИГОЛКИН. Эх! Слабость человеческая... Согрешил я, окаянный! Когда полагал я, что все суетное мною уже забыто, когда приготовил себя молитвою к великому переходу – сердце мое болит и разрывается! Летит душа моя не в небо, а на земле она остается, у родных она гостит и витает среди них, как голубица пустынная… О! прискорбна, душа моя, прискорбна...
ГУСТАВ. Мой друг и благодетель! Ты можешь быть спасен!
ИГОЛКИН. Что ты говоришь? Спасен?
ГУСТАВ. Я все припас к твоему побегу, – здесь на стене висит веревочная лестница, внизу я приготовил лодку, тебя перевезут, там ты переоденешься, я спрячу тебя у моих родных, и найду случай переправить в Данию... Ради Бога, согласись – дай мне средство доказать тебе мою благодарность…
МАРГАРИТА. Пожалуйста, господин Иголкин!
ИГОЛКИН. Густав! За что ты любишь и благодаришь меня?
ГУСТАВ. Ты… благодетель мой... Ты учил меня добру...
ИГОЛКИН. Разве я учил тебя когда-нибудь хитрить, лгать и обманывать?... Ты не отвечаешь?... Молодой человек! Разве не видишь ты, что побег отсюда невозможен?
ГУСТАВ. Нет! можно, можно...
ИГОЛКИН. Благодарю тебя, благодарю, что принес мне последнюю земную радость при дверях гроба, – но не стыдно ль тебе даже и то, что ты обманом прокрался ко мне! Вы, верно, напоили старика Христина?
МАРГАРИТА. Нет! Он сам подгулял, и спит теперь вон там!
ИГОЛКИН. Хорошо! Я убегу, а Маргарита, а отец ее? Ведь его казнят за мой побег?
МАРГАРИТА. Ах! Густав! Ты мне не сказал!..
ИГОЛКИН. Не бойся, милая, я не убегу, я не посрамлю моего правого дела, не покрою стыдом седин моих, не обесславлю русского имени, не заставлю других проклинать меня...
ГУСТАВ (на коленях). Ты праведник! Благослови, благослови!
ИГОЛКИН. О! дай мне в лице твоем обнять всех детей моих, внуков моих, родных моих… Юноша! Слушай и исполни завет мой последний: когда не будет меня, не устыдись коснуться моего обесславленного трупа – сними с него этот медный крест, который надели на меня при моем рождении, который был со мною во все время моего тяжкого плена, которому буду я молиться в минуту смерти моей, и на котором охолодеют уста мои... Сними его – отошли его на Русь-матушку, к жене моей, к детям, к внукам! Скажи им... А может быть, ты и увидишь их когда-нибудь... Скажи им... что тебе, вверил я мое последнее им благословение… Пусть не плачут они обо мне, пусть только помянут меня по христиански, будут добрыми, боятся Бога, и не жалеют живота за Царя и Отечество...