Глава XII

Что некий козопас рассказал тем, кто был с Дон Кихотом

В это время явился один из тех, кому поручалось ходить в деревню за

продовольствием, и сказал:

- Друзья! Знаете, что случилось в деревне?

- Откуда нам знать! - отозвался один из пастухов.

- Так вот знайте, - продолжал тот, - что сегодня утром скончался всем

известный пастух-студент по имени Хризостом, и говорят, будто умер он от

любви к этой чертовке Марселе, дочери богача Гильермо, той самой, что в

одежде пастушки разгуливает по нашим дебрям.

- К Марселе, говоришь? - переспросил кто-то.

- Ну да, к Марселе, - подтвердил козопас. - Но всего удивительнее то,

что он завещал похоронить себя, точно мавра, среди поля у подошвы скалы, где

растет над источником дуб, ибо, по слухам, да и от него самого будто бы

приходилось слышать, что там он увидел ее впервые. Он и еще кое-что завещал,

но местное духовенство объявило, что воля покойного исполнена быть не может

и что ее не подобает исполнять, - это, мол, пахнет язычеством. А закадычный

друг покойного, студент Амбросьо, который вместе с ним переодевался

пастухом, говорит, что завещание Хризостома должно быть исполнено в

точности, как оно есть, и по сему случаю в деревне переполох. Однако ж, если

верить молве, дело кончится тем, что Амбросьо и его друзья-пастухи поставят

на своем и завтра с величайшею торжественностью понесут хоронить Хризостома

в поле. И думается мне, что поглядеть на это стоит, - я, по крайней мере,

пойду непременно, если только мне и завтра не придется идти за

продовольствием.

- Да мы все пойдем на похороны, - подхватили пастухи, - только сначала

бросим жребий, кому стеречь коз.

- Ты дело говоришь, Педро, - заметил один из пастухов. - Впрочем,

незачем вам себя утруждать, - я за вас постерегу стадо. И не думайте, что я

такой добряк или что я нелюбопытен, просто я на днях занозил себе ногу и мне

больно ходить.

- Как бы то ни было, мы тебе очень признательны, - сказал Педро.

Дон Кихот спросил Педро, что собой представлял покойный и кто такая эта

пастушка. Педро ответил, что, сколько ему известно, покойный был богатый

идальго, уроженец одного из окрестных горных селений, что он много лет

учился в Саламанке, а потом возвратился на родину и прослыл человеком весьма

ученым и начитанным.

- Говорят, он лучше всего знал науку о звездах, знал, что там на небе

делают солнце и луна: ведь он нам точно предсказывал солнечные и лунные

смятения.

- Потемнение этих двух великих светил именуется затмением, а не

смятением, друг мой, - поправил его Дон Кихот.

Но Педро, не обращая внимания на такой пустяк, продолжал свой рассказ:

- Еще он угадывал, какой будет год: недородный или дородный.

- Ты хочешь сказать - урожайный или неурожайный, друг мой, - заметил

Дон Кихот.

- Дородный или урожайный - это что в лоб, что по лбу, - возразил Педро.

- Так вот, благодаря его предсказаниям отец и друзья Хризостома сильно

разбогатели, - они верили ему и слушались его во всем, а он им, бывало,

скажет: "В этом году вместо пшеницы сейте ячмень. А в этом году сейте горох,

а ячменя не сейте. В наступающем году оливкового масла будет хоть залейся, а

потом три года подряд капельки не наберется".

- Эта наука называется астрологией, - вставил Дон Кихот.

- Уж не знаю, как она там называется, - сказал Педро, - знаю одно, что

он понаторел и в этом, как и во многом другом. Коротко говоря, не прошло и

нескольких месяцев с тех пор, как он приехал из Саламанки, только в один

прекрасный день сбросил он свое долгополое студенческое одеяние и предстал

перед нами в одежде пастуха: в тулупе и с посохом в руке, а вместе с ним

нарядился пастухом и закадычный его друг и товарищ по ученью Амбросьо. Я

забыл вам сказать, что покойный Хризостом был великим мастером по

стихотворной части: сочинял он и рождественские песни, и действа для

праздника тела Христова, которые разыгрывала наша деревенская молодежь, -

сочинял так, что народ ахал от восторга. Когда же эти два школяра столь

неожиданно переоделись пастухами, вся деревня была ошеломлена, и никто не

мог взять в толк, зачем понадобилось им такое странное превращение. На ту

пору скончался отец нашего Хризостома, и в наследство ему досталось весьма

ценное имущество, как движимое, так и недвижимое, изрядное количество

крупного и мелкого скота и немало денег. Все это перешло в его безраздельное

пользование, и, по правде сказать, он этого вполне заслуживал: Хризостом был

юноша отзывчивый, отличный товарищ, друг людей достойных, а красив он был -

не налюбуешься. Вскоре стало известно, что переоделся бедняга Хризостом

единственно потому, что, влюбившись в пастушку Марселу, о которой один из

наших пастухов недавно здесь упоминал, задумал он вслед за ней удалиться в

пустынные наши места. Теперь надобно вам знать, кто эта девчонка, и я вам

про нее расскажу: может быть, - да не может быть, а наверное, - вы за всю

свою жизнь ничего подобного не услышите, даже если сойдете в могилу

древесным старцем.

- Не древесным, а древним, - поправил его Дон Кихот: он не мог слышать,

как пастух коверкает слова.

- Я потому и сказал древесный, что иное дерево любого старика

переживет, - пояснил Педро. - Но только если вы, сеньор, будете придираться

к каждому моему слову, то я и через год не кончу.

- Прости, друг мой, - сказал Дон Кихот, - но я перебил тебя потому, что

между древним и древесным есть весьма существенная разница. Впрочем, ты

совершенно правильно заметил, что иное дерево переживет любого старика.

Продолжай же свой рассказ, больше я не буду тебе мешать.

- Итак, милостивый государь мой, - снова заговорил козопас, - жил в

нашей деревне крестьянин по имени Гильермо; был он еще богаче отца

Хризостома, и, помимо огромного и несметного богатства, господь послал ему

дочку, мать которой, самая почтенная женщина во всей нашей округе, умерла от

родов. Я ее как сейчас вижу: очи у нее сияли, как звезды небесные. А самое

главное, была она отличной хозяйкой и помогала бедным, так что, думается

мне, душа ее ныне в селениях райских. Лишившись столь доброй супруги, муж

ее, Гильермо, умер с горя, дочка же его, юная и богатая Марсела, перешла на

воспитание к своему дяде, нашему деревенскому священнику. Красота этой

девушки невольно заставляла вспомнить ее мать, и, хотя та была писаною

красавицею, все же казалось, что Марсела ее затмит. А когда ей исполнилось

лет четырнадцать - пятнадцать, все при взгляде на нее благословляли бога за

то, что он создал ее такой прекрасной, многие же были без памяти в нее

влюблены. Дядя держал ее под семью замками и в большой строгости, и все же

не только в нашем селе, но и на сто миль в окружности славилась она своею

красотою и несметным богатством, и самые завидные женихи докучали дяде,

прося и добиваясь ее руки. Но дядя, как истинный христианин, хотя и не прочь

был выдать Марселу замуж, коль скоро она уже вошла в возраст, решился,

однако ж, повременить, - и вовсе не из-за барышей и доходов, которые сулила

ему долговременная опека над имуществом девушки, а единственно из-за того,

что она сама все еще не давала согласия. Клянусь честью, что так говорили о

почтенном священнослужителе на всех посиделках и единодушно одобряли его, а

надобно вам знать, сеньор странник, что в нашей глуши кому угодно перемоют

косточки и кого угодно ославят, и смею вас уверить, что уж коли прихожане,

особливо деревенские, отзываются о священнике с похвалой, стало быть, он и в

самом деле хорош.

- То правда, - заметил Дон Кихот, - но только я попросил бы тебя

продолжать, ибо рассказ твой очень хорош, к тому же ты, добрый Педро, очень

хороший рассказчик, рассказчик божьей милостью.

- Да пребудет же милость господня со мною вовек, - это самое главное.

Ну, а дальше, к вашему сведению, произошло вот что. Сколько ни толковал с

нею дядя о ее многочисленных женихах и ни описывал достоинства каждого из

тех, кто за нее сватался, сколько ни уговаривал ее выбрать того, кто ей по

сердцу, и выйти за него замуж, Марсела все отнекивалась: она, дескать, замуж

не собирается, она еще молода и чувствует, что не в силах нести бремя

супружеской жизни. Доводы эти показались ее дяде разумными, и он перестал

докучать ей в надежде, что когда она станет постарше, то сама сумеет выбрать

себе спутника жизни, ибо он рассудил, - и рассудил весьма здраво, - что

негоже родителям ломать судьбу детей своих. Долго ли, коротко ли, в один

прекрасный день разборчивая Марсела нежданно-негаданно переоделась пастушкою

и, не обращая внимания на уговоры дяди и односельчан, вместе с другими

пастушками вышла в поле и принялась пасти свое стадо. И едва она показалась

на люди и красота ее стала доступной для лицезрения, тотчас видимо-невидимо

богатых юнцов, идальго и простых хлебопашцев вырядилось, как Хризостом, и

начали они за нею ухаживать, в том числе, как я уже говорил, покойный наш

друг, о котором ходила молва, что он не просто любит ее, но боготворит. Не

следует думать, однако ж, что, добившись свободы и совершенной

самостоятельности, почти или, вернее, совсем не допускающей уединения, тем

самым Марсела показала или дала понять, что не дорожит своей чистотою и

честью, - напротив, она оказалась столь бдительным стражем своей невинности,

что никто из тех, кто ей угождает и добивается ее расположения, еще не

похвалился, да, наверно, никогда и не похвалится, что она подала ему хоть

какую-нибудь надежду на взаимность. Правда, она не избегает общества

пастухов, не уклоняется от бесед с ними, обхождение ее отличается учтивостью

и дружелюбием, но только кто-нибудь из них поведает ей свое желание, хотя бы

это было законное и благочестивое желание вступить с нею в брак, - и вот он

уже летит от нее, подобно камню, выпущенному из катапульты. И этот ее образ

действий приносит больше вреда, чем если бы наши края посетила чума, ибо ее

красота и приветливый нрав привлекают сердца тех, кто любит ее и желает ей

угождать, холодность же ее и надменность повергают их в отчаяние, и оттого

они не дают ей иных названий, кроме жестокой, неблагодарной и тому подобных,

живописующих душевные ее качества. И если бы вы, сеньор, остались здесь на

денек, то непременно услышали бы, как отвергнутые поклонники, продолжая

преследовать ее, оглашают горы и долы своими стенаниями. Неподалеку отсюда

есть одно место, где растет более двадцати высоких буков, и на гладкой коре

каждого из них вырезано и начертано имя Марселы, а на некоторых сверху

вырезана еще и корона, словно красноречивыми этими знаками влюбленный хотел

сказать, что Марсела достойна носить венец земной красоты. Один пастух

вздыхает, другой сетует, здесь слышатся любовные песни, там - скорбные пени.

Иной всю ночь напролет у подошвы скалы или под дубом не смыкает заплаканных

очей своих, и там его, возносящегося на крыльях упоительной мечты, находит

утренняя заря, а иного нестерпимый зной летнего полдня застает распростертым

на раскаленном песке, беспрестанно и беспрерывно вздыхающим и воссылающим

свои жалобы сострадательным небесам. Но равнодушно проходит мимо тех и

других свободная и беспечная красавица Марсела, и мы все, зная ее, невольно

спрашиваем себя: когда же придет конец ее высокомерию и кто будет тот

счастливец, коему удастся сломить строптивый ее нрав и насладиться

необычайною ее красотою? Все, что я вам рассказал, - это истинная правда, а

потому, думается мне, и толки о смерти Хризостома, которые передал наш

пастух, также находятся в согласии с истиной. И я советую вам, сеньор,

непременно пойти на погребение, каковое обещает быть зрелищем внушительным,

ибо друзей у покойного много, а отсюда до того места, где он завещал себя

похоронить, не будет и полмили.

- Да уж я-то непременно пойду, - сказал Дон Кихот. - А теперь позволь

поблагодарить тебя за то удовольствие, которое ты мне доставил занимательным

своим рассказом.

- О, мне известна лишь половина тех происшествий, которые случились с

поклонниками Марселы! - возразил козопас. - Может статься, однако ж, что

завтра мы встретим по дороге кого-нибудь из пастухов, и он нам расскажет

все. А сейчас не худо бы вам соснуть под кровлей: ночная прохлада может

повредить вашей ране, - впрочем, мой пластырь таков, что каких-либо

осложнений вам опасаться нечего.

Санчо Панса давно уже мысленно послал к черту словоохотливого козопаса,

и теперь он также принялся упрашивать Дон Кихота соснуть в шалаше у Педро.

Тот сдался на уговоры и, подражая поклонникам Марселы, провел остаток ночи в

мечтах о госпоже своей Дульсинее. Санчо Панса расположился между Росинантом

и ослом и заснул не как безнадежно влюбленный, а как человек, которому

изрядно намяли бока.