Глава XXXIX,

в коей пленник рассказывает о своей жизни и об ее превратностях

- В одном из леонских горных селений берет начало мой род, по отношению

к которому природа выказала большую щедрость и благосклонность, нежели

Фортуна, - впрочем, кругом была такая бедность, что отец мой сходил там за

богача, да он и в самом деле был бы таковым, когда бы его тянуло копить, а

не расточать. Наклонность к щедрости и расточительности появилась у него еще

в молодые годы, когда он был солдатом, ибо солдатчина - это школа, в которой

бережливый становится тороватым, а тороватый становится мотом, на скупого же

солдата, если такой попадается, смотрят как на диво, ибо это редчайшее

исключение. Щедрость отца моего граничила с мотовством, а человеку

семейному, человеку, которому надлежит передать своим детям имя и звание,

таковое свойство ничего доброго не сулит. У моего отца было трое детей, все

сыновья, и все трое вошли в тот возраст, когда пора уже выбирать себе род

занятий. Отец мой, видя, что ему, как он выражался, с собою не сладить,

пожелал лишить себя орудия и источника своей расточительности и страсти

сорить деньгами, то есть лишить себя достояния, а без достояния сам

Александр Македонский показался бы скупцом. И вот однажды заперся он со

всеми нами у себя в комнате и повел примерно такую речь:

"Дети мои! Дабы изъявить и выразить мою любовь к вам, довольно сказать,

что вы мои дети, но дабы вы знали, что я люблю вас не так, как должно,

довольно сказать, что я не мог себя принудить беречь ваше достояние. Так

вот, дабы отныне вам было ясно, что я люблю вас как отец, а не желаю

погубить, как желал бы отчим, я по зрелом размышлении, все давно взвесив и

предусмотрев, решился предпринять нечто. Вы уже в том возрасте, когда

надлежит занять положение или, по крайности, избрать род занятий, который

впоследствии послужит вам к чести и принесет пользу. А надумал я разделить

мое имение на четыре части: три части я отдам вам, никого ничем не обделив,

а четвертую оставлю себе, чтобы было мне чем жить и поддерживать себя до

конца положенных мне дней. Но я бы хотел, чтобы каждый из вас, получив

причитающуюся ему часть имения, избрал один из путей, которые я вам укажу.

Есть у нас в Испании пословица, по моему разумению, весьма верная, как,

впрочем, любая из пословиц, ибо все они суть краткие изречения,

принадлежащие людям, многолетним опытом умудренным, та же, которую я имею в

виду, гласит: "Либо церковь, либо моря, либо дворец короля", - иными

словами: кто желает выйти в люди и разбогатеть, тому надлежит или принять

духовный сан, или пойти по торговой части и пуститься в плавание, или

поступить на службу к королю, - ведь недаром говорится: "Лучше крохи с

королевского стола, нежели милости сеньора". Все это я говорю вот к чему: я

бы хотел, - и такова моя воля, - чтобы один из вас посвятил себя наукам,

другой - торговле, а третий послужил королю в рядах его войска, ибо стать

придворным - дело нелегкое, на военной же службе особенно не разбогатеешь,

но зато можно добыть себе великую славу и великий почет. Через неделю каждый

из вас получит от меня свою часть деньгами, все до последнего гроша, в чем

вы убедитесь на деле. А теперь скажите, согласны ли вы со мной и намерены ли

последовать моему совету".

Мне как старшему пришлось отвечать первому, и я стал просить отца не

совершать раздела и тратить сколько его душе угодно, ибо мы, дескать, молоды

и можем зарабатывать сами, а в заключение сказал, что я готов исполнить его

хотение и что я хочу пойти в армию и на этом поприще послужить богу и

королю. Средний брат сначала обратился к отцу с тою же просьбой, а затем

объявил, что желает ехать в Америку и вложить свою часть в какое-либо

предприятие. Меньшой брат, и, по моему мнению, самый разумный, сказал, что

желает стать духовным лицом или же закончить начатое учение в Саламанке.

После того, как все мы по собственному желанию избрали себе род

занятий, отец обнял нас. Замысел свой он осуществил в положенный срок, и,

получивши каждый свою часть, то есть, сколько я помню, по три тысячи дукатов

деньгами (надобно заметить, что все имение купил наш дядя, который, не

желая, чтобы оно перешло в чужие руки, уплатил за него наличными), мы все

трое простились с добрым нашим отцом, и в тот же самый день, подумав, что

бесчеловечно оставлять отца на старости лет почти без средств, я уговорил

его из моих трех тысяч дукатов две тысячи взять себе, ибо оставшихся денег

мне хватит, мол, на то, чтобы обзавестись всем необходимым солдату. Братья

последовали моему примеру и дали отцу по тысяче дукатов каждый; таким

образом, у отца моего оказалось четыре тысячи наличными деньгами, да сверх

того еще три тысячи, в каковой сумме, должно полагать, исчислялось

недвижимое его имущество, которое он не пожелал продавать и оставил за

собой. Итак, мы простились с отцом и с дядей, о котором я уже упоминал;

волнение, охватившее нас, было столь сильно, что никто не мог удержаться от

слез, отец же умолял нас не упускать случая извещать его о наших удачах и

неудачах. Мы обещали, он обнял нас и благословил, а затем один брат

отправился в Саламанку, другой в Севилью, а я в Аликанте, и там я узнал, что

одно генуэзское судно с грузом шерсти готовится к отплытию в Геную.

Тому уже двадцать два года, как оставил я отчий дом, и за все это

время, хотя сам послал не одно письмо, не имел вестей ни об отце, ни о

братьях, а обо всем, что за эти годы случилось со мной, я вам вкратце сейчас

расскажу. Я сел на корабль в Аликанте, благополучно прибыл в Геную, оттуда

проехал в Милан {1}, там приобрел воинские доспехи и одеяние и порешил

вступить в ряды пьемонтского войска, но по дороге в Алессандрию делла Палла

{2} прослышал, что великий герцог Альба отправляется во Фландрию {3}. Я

передумал, присоединился к нему, проделал с ним весь поход, присутствовал

при казни графов Эгмонта и Горна {4}, был произведен в знаменщики славным

военачальником из Гуадалахары по имени Дьего де Урбина {5}, а некоторое

время спустя после моего прибытия во Фландрию распространился слух, что его

святейшество, блаженной памяти папа Пий Пятый, заключил союз с Венецией и

Испанией {6} против общего врага - против турок, коих флот в это самое время

завоевал славный остров Кипр, дотоле подвластный Венеции, тем самым нанеся

ей тяжелую и прискорбную потерю.

Стало известно, что командовать союзными войсками будет светлейший дон

Хуан Австрийский, побочный брат доброго нашего короля дона Филиппа, говорили

о каких-то необычайных приготовлениях к войне, - все это воспламеняло мой

дух и вызывало желание принять участие в ожидаемом походе. И хотя меня

обнадеживали и даже прямо обещали, что при первом же случае я буду

произведен в капитаны, я решился бросить все и уехать, и я, точно, прибыл в

Италию, - прибыл как раз, когда по счастливой случайности сеньор дон Хуан

Австрийский намеревался из Генуи выехать в Неаполь, чтобы соединиться с

венецианским флотом, каковое соединение впоследствии и произошло в Мессине.

Словом, я участвовал в удачнейшем этом походе уже в чине

капитана-от-инфантерии, каковым высоким чином я обязан не столько моим

заслугам, сколько моей счастливой звезде. Но в столь радостный для христиан

день, когда наконец рассеялось заблужение, в коем пребывали весь мир и все

народы, полагавшие, что турки на море непобедимы, в тот день, говорю я,

когда оттоманские спесь и гордыня были развеяны в прах, из стольких

счастливцев (ибо христиане, сложившие голову в этом бою, еще счастливее тех,

кто остался жив и вышел победителем) я один оказался несчастным; в самом

деле, будь это во времена Древнего Рима, я мог бы ожидать морского победного

венка, а вместо этого в ту самую ночь, что сменила столь славный день, я

увидел на руках своих цепи, а на ногах кандалы. Вот как это случилось.

Алжирский король Улудж-Али {7}, дерзкий и удачливый корсар, напал на

флагманскую галеру Мальтийского ордена {8} и разгромил ее, так что остались

живы на ней всего лишь три воина, да и те были тяжело ранены, но тут на

помощь к ней устремилась флагманская галера Джованни Андреа {9}, на которой

со своей ротой находился и я. И, как это в подобных случаях полагается, я

прыгнул на неприятельскую галеру, но в эту самую минуту она отделилась от

нашей, в силу чего мои солдаты не могли за мною последовать, и вышло так,

что я очутился один среди врагов, коим я не мог оказать сопротивление по

причине их многочисленности, - словом, весь израненный, я попал к ним в

плен. Как вы, вероятно, знаете, сеньоры, Улудж-Али со всею своею эскадрою

спасся, и вот я очутился у него в руках - один-единственный скорбящий из

числа стольких ликующих, один-единственный пленник из числа стольких

свободных, ибо в тот день пятнадцать тысяч христиан, гребцов на турецких

судах, обрели наконец желанную свободу.

Меня привезли в Константинополь, и тут султан Селим назначил моего

хозяина генерал-адмиралом за то, что он исполнил свой долг в этом бою и в

доказательство своей доблести привез знамя Мальтийского ордена. Спустя год,

то есть в семьдесят втором году, я, будучи гребцом на адмиральском судне,

оказался свидетелем Наваринской битвы. На моих глазах был упущен случай

захватить в гавани турецкий флот, ибо вся турецкая морская и наземная пехота

была уверена, что ее атакуют в самой гавани, и держала наготове платье и

башмаки (так турки называют свою обувь) с тем, чтобы, не дожидаясь, когда ее

разобьют, бежать сухопутьем: столь великий страх внушал ей наш флот.

Случилось, однако ж, не так - и не по вине или по небрежению нашего адмирала

{10}, но по грехам христиан и потому, что произволением и попущением божиим

всегда находятся палачи, которые нас карают. И точно: Улудж-Али отступил к

Модону, - такой есть близ Наварина остров, - и, высадив войско, укрепил вход

в гавань и просидел там до тех пор, пока сеньор дон Хуан не возвратился

вспять. Во время этого похода нашими войсками была захвачена галера

"Добыча", коей командовал сын знаменитого корсара Рыжая Борода {11}.

Захватила ее неаполитанская флагманская галера "Волчица", находившаяся под

командою бога войны и родного отца своих солдат, удачливого и непобедимого

военачальника дона Альваро де Басан, маркиза де Санта Крус. Не могу не

рассказать о том, как удалось добыть "Добычу". Сын Рыжей Бороды был жесток и

дурно обходился с пленниками, и вот как скоро гребцы увидели, что галера

"Волчица" гонится за ними и уже настигает, то все разом побросали весла и,

схватив капитана, который, находясь на галере, кричал, чтобы они дружнее

гребли, стали перебрасывать его от одной скамьи к другой, от кормы до самого

носа, и при этом так его искусали, что вскоре после того, как он оказался у

них в руках, душа его оказалась в преисподней, - столь жестоко, повторяю, он

с ними обходился и такую вызвал к себе ненависть. Мы возвратились в

Константинополь, а в следующем, семьдесят третьем, году там стало известно,

что сеньор дон Хуан взял Тунис и, очистив его от турок, передал во владение

мулею {12} Ахмету, тем самым отняв надежду вновь воцариться в Тунисе у мулея

Хамида, самого жестокого и самого храброго мавра на свете. Султан, горько

оплакивавший эту потерю, с присущим всему его роду коварством заключил мир с

венецианцами, которые желали этого еще больше, чем он, а в следующем,

семьдесят четвертом, году осадил Голету {13} и форт неподалеку от Туниса -

форт, который сеньор дон Хуан не успел достроить. Во время всех этих военных

действий я сидел за веслами и уже нисколько не надеялся на освобождение, -

во всяком случае, я не рассчитывал на выкуп, ибо положил не писать о своем

несчастье отцу.

Наконец пала Голета, пал форт, в осаде коих участвовало семьдесят пять

тысяч наемных турецких войск да более четырехсот тысяч мавров и арабов со

всей Африки, причем все это несметное войско было наделено изрядным

количеством боевых припасов и военного снаряжения и располагало изрядным

числом подкопщиков, так что довольно было каждому солдату бросить одну

только горсть земли, чтобы и Голета и форт были засыпаны. Первою пала

Голета, слывшая дотоле неприступною, - пала не по вине защитников своих,

которые сделали для ее защиты все, что могли и должны были сделать, а

потому, что рыть окопы, как показал опыт, в песках пустыни легко:

обыкновенно две пяди вглубь - и уже вода, турки же рыли на два локтя, а воды

не встретили. И вот из множества мешков с песком они соорудили столь высокий

вал, что могли господствовать над стенами крепости, осажденные же были

лишены возможности защищаться и препятствовать обстрелу с высоты.

Ходячее мнение было таково, что наши, вместо того чтобы отсиживаться в

Голете, должны были в открытом месте ожидать высадки неприятеля, но так

рассуждать можно только со стороны, тем, кому в подобных делах не

приходилось участвовать. В самом деле, в Голете и форте насчитывалось около

семи тысяч солдат, - так вот, могло ли столь малочисленное войско, какою бы

храбростью оно ни отличалось, в открытом месте сдержать натиск во много раз

превосходящих сил неприятеля? И какая крепость удержится, ниоткуда не

получая помощи, когда ее осаждает многочисленный и ожесточенный враг, да еще

сражающийся на своей земле? Напротив, многие, в том числе и я, полагали, что

уничтожение этого бича, этой губки, этой моли, без толку пожирающей огромные

средства, этого источника и средоточия зол, пригодного единственно для того,

чтобы хранить память о том, как его завоевал блаженнейшей памяти

непобедимейший Карл Пятый (точно память о нем, которая и без того есть и

будет вечною, нуждается для своего упрочения в этих камнях!), уничтожение

его, говорю я, - это знак особой милости неба к Испании, особого его

благоволения. Пал также и форт, однако туркам пришлось отвоевывать его пядь

за пядью, ибо его защитники бились до того яростно и храбро, что неприятель,

предприняв двадцать два приступа, потерял более двадцати пяти тысяч убитыми.

Из трехсот человек, оставшихся в живых, ни один не был взят в плен целым и

невредимым - явное и непреложное доказательство доблести их и мужества,

доказательство того, как стойко они оборонялись, того, что никто из них не

покинул своего поста. Сдался и еще один маленький форт или, вернее,

воздвигнутая на берегу залива башня, которую защищал дон Хуан Саногера,

валенсийский кавальеро и славный воин. Был взят в плен комендант Голеты дон

Педро Пуэртокарреро, - он сделал все от него зависящее для защиты крепости и

был так удручен ее падением, что умер с горя по дороге в Константинополь,

куда его угоняли в плен. Попал в плен также комендант форта Габриеле

Червеллон {14}, миланский дворянин, искусный строитель и отважнейший воин. В

этих двух крепостях погибло немало прекрасных людей, как, например, Пагано

Дориа {15}, кавалер ордена Иоанна Крестителя, высокой души человек,

выказавший необычайное добросердечие по отношению к брату своему, славному

Джованни Андреа Дориа. Смерть его тем более обидна, что пал он от руки

арабов, коим он доверился, как скоро убедился, что форта не отстоять, и кои

взялись доставить его, переодетого в мавританское платье, в Табарку {16} -

небольшую гавань или, вернее, поселок, принадлежащий генуэзцам, заплывающим

в эти воды на предмет добычи караллов, и вот эти самые арабы отрубили ему

голову и отнесли ее командующему турецким флотом, но тот поступил с ними

согласно нашей кастильской пословице: "Измена пригодится, а с изменником -

не водиться", - говорят, будто командующий велел повесить тех, кто принес

ему этот подарок, за то, что они не доставили Дориа живым.

Среди взятых в плен христиан - защитников форта был некто по имени дон

Педро де Агилар, родом откуда-то из Андалусии, - в форте он был знаменщиком,

и все почитали его за изрядного воина и за человека редкого ума, а кроме

того, у него были исключительные способности к стихотворству. Заговорил я о

нем потому, что волею судеб он стал рабом моего хозяина, и мы с ним

оказались на одной галере и на одной скамье. И еще до того, как мы покинули

эту гавань, помянутый кавальеро сочинил нечто вроде двух эпитафий в форме

сонета, одну - посвященную Голете, а другую - форту. Откровенно говоря, мне

бы хотелось вам их прочесть, ибо я знаю их наизусть и полагаю, что они вам

не наскучат, а скорее доставят удовольствие.

При имени дона Педро де Агилара дон Фернандо взглянул на своих

спутников, и все трое улыбнулись друг другу. Пленник совсем уже было

собрался прочитать сонеты, но один из спутников дона Фернандо прервал его:

- Прежде чем продолжать, скажите, пожалуйста, ваша милость, что сталось

с доном Педро де Агиларом, о котором вы упомянули?

- Вот что я о нем знаю, - отвечал пленник: - Два года он пробыл в

Константинополе, а затем, переодевшись арнаутом, при посредстве греческого

лазутчика бежал, но только не знаю наверное, на свободе ли он, хотя думаю,

что на свободе, - год спустя я встретил грека в Константинополе, однако же

мне не удалось его расспросить, чем кончился их побег.

- Он на свободе, - сказал кавальеро. - Ведь этот дон Педро - мой брат,

и теперь он с женой и тремя детьми в добром здравии и в довольстве проживает

в наших краях.

- Благодарю тебя, боже, за великую твою милость! - воскликнул пленник.

- По мне, нет на свете большей радости, нежели радость вновь обретенной

свободы.

- И вот еще что, - продолжал кавальеро, - я знаю сонеты моего брата.

- Так прочтите их вы, ваша милость, - сказал пленник, - уж верно, у вас

это выйдет лучше, чем у меня.

- Охотно, - сказал кавальеро. - Вот сонет, посвященный Голете:

1 ...проехал в Милан... - Оружейные заводы в Милане пользовались в то

время славой.

2 Алессандрия делла Палла - сильно укрепленная крепость на берегу реки

Танаро, в Миланском герцогстве.

3 ...герцог Альба отправляется во Фландрию. - Кровавый усмиритель

Нидерландов Фернандо Альварес Толедский, или герцог Альба, отбыл туда осенью

1567 г. во главе отборного войска из испанских отрядов, расквартированных в

Италии.

4 Графы Эгмонт и Горн - вожди оппозиционной испанскому владычеству

нидерландской знати, были казнены 5 июня 1568 г.

5 Дьего де Урбина - командир роты, в которой служил Сервантес.

6 Союз с Венецией и Испанией - лига, созданная по почину папы Пия V.

После того как турки захватили в 1571 г. остров Кипр, принадлежавший тогда

Венеции, и усилилась угроза средиземноморским владениям Венеции и Испании,

лига организовала для борьбы с турками объединенный флот. Во главе этого

флота был поставлен дон Хуан Австрийский (1547-1578), побочный сын Карла V.

7 октября 1571 г. произошла встреча турецкого и соединенного

испано-венецианского флота в Лепантском заливе у берегов Греции, где

турецкому флоту был нанесен сокрушительный удар. Доблестным участником

Лепантского боя был Сервантес (см. пролог к т. 2).

7 Улудж-Али (1508 - ок. 1580) - родом калабриец, находился на службе у

турок. За победу, одержанную им под Мальтой в 1665 г., защита которой от

нападения турецкой флотилии была поручена Карлом V мальтийскому ордену, он

получил царство Триполитанское. Принимал участие в сражении при Лепанто и

руководил операциями турецкого флота при отвоевании Туниса в 1574 г.

8 Мальтийский орден - военно-религиозный орден иоаннитов, или

госпитальеров; возник в эпоху крестовых походов. В 1530 г. испанский король

Карл V передал во владение этого ордена остров Мальту. Орден вел постоянную

борьбу с турецким флотом, стремившимся захватить остров как опорный

стратегический пункт в Средиземном море. В 1565 г. остров подвергся осаде

турецкого флота под начальством Драгута, а после его смерти - Мустафа-паши,

но с честью выдержал осаду.

9 Джованни Андреа - генуэзский военачальник, руководивший в Лепантском

сражении правым флангом соединенной эскадры.

10 ...и не по вине или по небрежению нашего адмирала... - то есть Хуана

Австрийского.

11 Корсар Рыжая Борода - турецкий пират, адмирал турецкого флота. Его

сын Гасан-паша правил Алжиром. Тут идет речь не о Гасан-паше, а о внуке

Рыжей Бороды, Магомет-бее, который и был капитаном судна, о чем рассказывает

пленник. Магомет-бей отличался крайней жестокостью.

12 Мулей - арабское слово, означающее "мой господин", "мой наставник".

Звание "мулей" присваивалось арабским халифам и лицам царского

происхождения.

13 Голета - форт, защищавший вход в Тунисскую гавань. После захвата его

испанцами в 1535 г. в нем оставлен был испанский гарнизон. Когда Венеция

заключила в 1573 г. мир с Турцией, король Филипп II направил дона Хуана

Австрийского в Голету для руководства фортификационными работами. Но

предпринятые в 1574 г. атаки со стороны турецкого флота нарушили планы

Филиппа II.

14 Габриеле Червеллон - миланский дворянин, градоправитель Туниса, был

взят турками в плен после захвата Голеты и Туниса. По освобождении из плена

служил в испанских войсках в Голландии. Умер в 1580 г. в Милане.

15 Пагано Дориа - брат Андреа Дориа, участвовал в сражении при Лепанто,

погиб при защите Голеты. Его "необычайное добросердечие" по отношению к

брату выразилось в том, что он отказался в пользу последнего от своих

огромных богатств.

16 Табарка - приморское селение на северном побережье Африки. При осаде

Туниса командующим турецким флотом был Улудж-Али (см. выше). Описанный

поступок Улудж-Али объясняется вернее всего его алчностью, а не

благородством: он был раздосадован тем, что со смертью Дориа утратил

возможность получить за него большой выкуп.