Глава l

Об остроумном словопрении, имевшем место между Дон Кихотом и каноником,

равно как и о других событиях

- Вот так так! - воскликнул Дон Кихот. - Значит, книги, печатавшиеся с

дозволения королей, одобренные теми, кому они были отданы на просмотр, и с

одинаковым удовольствием читаемые и восхваляемые и старыми и малыми, и

бедными и богатыми, и учеными и невеждами, и плебеями и дворянами, словом,

людьми всякого чина и звания, - сплошная ложь, несмотря на все их

правдоподобие, несмотря на то, что мы знаем отца, мать, родственников, место

рождения, возраст того или иного рыцаря, и нам подробно, день за днем,

описывают его жизнь и подвиги с непременным указанием места, где они были

совершены? Полно, ваша милость, не кощунствуйте, поверьте, что совету,

который я вам преподал, должен последовать всякий разумный человек, - лучше

перечтите их, и вы увидите, какое удовольствие доставляет подобное чтение.

Нет, правда, скажите: что может быть более увлекательного, когда мы словно

видим пред собой громадное озеро кипящей и клокочущей смолы, в коем плавают

и кишат бесчисленные змеи, ужи, ящерицы и многие другие страшные и свирепые

гады, а из глубины его доносится голос, полный глубокой тоски: "Кто б ни был

ты, о рыцарь, взирающий на ужасное это озеро! Если хочешь добыть сокровища,

под его черною водою сокрытые, то покажи величие неустрашимого твоего духа и

погрузись в эту огненную и черную влагу, ибо только при этом условии

сподобишься ты узреть дивные чудеса, таящиеся и заключенные в семи замках

семи фей, которые в сей мрачной обретаются пучине"? Стоит рыцарю услышать

этот дрожащий голос, и он, не рассуждая и не думая об опасности, даже не

освободившись от бремени тяжелых своих доспехов, поручив себя богу и своей

госпоже, бросается в глубину бурлящего озера, и вдруг, нежданно-негаданно,

перед ним цветущие поля, после которых на поля Елисейские и смотреть не

захочешь. И мнится ему, что небо здесь прозрачнее, солнечный свет -

первозданной яркости, глазам открывается приютная роща, где зеленые и

ветвистые деревья зеленью своею ласкают взор, а слух лелеет сладкое и

безыскусственное пение бесчисленных пестрых маленьких пташек, порхающих в

чаще. Тут видит он ключ, коего прохладные струи, текучему хрусталю подобные,

бегут по мелкому песку и белым камешкам, похожим на просеянное золото и

чистый жемчуг. Вот искусственный водомет из разноцветной яшмы и

полированного мрамора, а вон другой, в виде грота, где разбросанные в

нестройном порядке мелкие раковины и изогнутые белые и желтые домики улиток

вперемежку с кусочками блестящего хрусталя и поддельными изумрудами вместе

составляют причудливый узор, такой, что кажется, будто искусство, подражая

природе, в то же время побеждает ее. Здесь внезапно является взору

укрепленный замок или же роскошный чертог, коего стены - литого золота,

зубцы - алмазы, ворота - из гиацинта, и хотя он сложен не из чего-нибудь, а

из алмазов, карбункулов, рубинов, жемчуга, золота и изумрудов, однако ж

восхитительная его постройка вящего удивления достойна. Что же еще после

всего этого нам остается увидеть? Разве девушек, длинною вереницею выходящих

из ворот замка и коих одежды отличаются таким богатством и пышностью, что

если б я взялся описать их на манер сочинителей рыцарских романов, то

никогда бы не кончил, и как самая из них, по-видимому, главная возьмет за

руку рыцаря, отважно бросившегося в бурлящее озеро, молча отведет его в

дивный чертог или же замок, велит ему сбросить одежды, омоет его теплой

водой, умастит его тело благовонными мазями, наденет на него легчайшей ткани

сорочку, надушенную и благоухающую, а затем другая девушка накинет ему на

плечи плащ, который, самое меньшее, стоит столько, сколько целый город, а то

и дороже? Еще что увидим мы? Разве то, как после этого, - рассказывают нам,

- его поведут в другую палату, где так красиво накрыты столы, что он только

любуется и дается диву? Как на руки льют ему воду с примесью амбры и сока

душистых цветов? Как сажают его в кресло слоновой кости? Как прислуживают

ему все девушки, глубокое храня молчание? Как приносят ему множество яств,

столь вкусно приготовленных, что алкание не знает, к которому из них

протянуть руку? Разве послушать еще музыку, что играет на этом пиру, причем

неизвестно, кто поет и откуда она доносится? Наконец, когда пиршество

кончится и со столов уберут, посмотреть еще разве, как рыцарь развалится в

креслах и по привычке, чего доброго, начет ковырять в зубах, а тут невзначай

войдет девица краше тех, которых он видел прежде, сядет с ним рядом и начнет

рассказывать, какой это замок, как ее здесь заколдовали и о многом другом, и

рассказ ее приведет рыцаря в изумление, а читателей этой истории в восторг?

Я не хочу более об этом распространяться, ибо сказанного мною довольно,

чтобы сделать вывод, что любая часть любой книги о странствующих рыцарях

способна доставить удовольствие и наслаждение любому читателю. Так что вы,

ваша милость, мне поверьте и, еще раз повторяю, романы эти перечтите, и они

рассеют вашу грусть, и вы развеселитесь, если до этого находились в дурном

расположении духа. О себе могу сказать, что с тех пор, как я стал

странствующим рыцарем, я храбр, любезен, щедр, благовоспитан, великодушен,

учтив, дерзновенен, кроток, терпелив и покорно сношу и плен, и тяготы, и

колдовство. И хотя совсем недавно меня приняли за сумасшедшего и посадили в

клетку, все же я надеюсь, если только небо будет ко мне благосклонно и не

враждебна Фортуна, с помощью доблестной моей длани не в долгом времени стать

королем, и тогда все увидят, сколь я отзывчив и щедр, ибо, по чести, сеньор,

щедрость - это такая добродетель, которую бедняк ни на ком проявить не

способен, хотя бы она была ему в высшей степени сродни, отзывчивость же,

которая далее благих намерений не идет, так же мертва, как мертва вера без

дел. Поэтому я и хотел бы, чтобы Фортуна как можно скорее предоставила мне

возможность стать императором: я бы тогда показал, какое у меня сердце, и

облагодетельствовал моих друзей, особливо беднягу Санчо Пансу, моего

оруженосца, прекраснейшего человека, какого я только знаю, и мне бы хотелось

пожаловать ему графство, которое я давно ему обещал, - вот только я боюсь,

что у него нет смекалки, чтобы им управлять.

Санчо расслышал эти последние слова своего господина и сказал ему:

- Вы только потрудитесь, сеньор Дон Кихот, выделить мне это графство,

которое ваша милость так твердо мне обещала и которого я так жду, а уж я вам

ручаюсь, что у меня хватит смекалки им управлять, - буде же не хватит, то я

слыхал, что есть на свете такие люди, которые берут в аренду поместья

сеньоров, сколько-то платят за это в год и принимают на себя обязанность

управлять ими, а сеньор лежит себе на боку, живет на арендную плату и ни о

чем не заботится. Вот так я и сделаю: морочить себе голову не стану, тут же

сдам все дела и буду жить на арендную плату, что твой герцог, а уж они там

как хотят.

- Так обстоит лишь в рассуждении доходов, брат Санчо, - возразил

каноник, - но суд чинить обязан сам владелец имения, и вот тут-то и

необходимы смекалка и здравый смысл, а главное - искреннее желание решить

дело по справедливости: ведь если его не обнаружить в самом начале, то и в

середине и в конце выйдет путаница, ибо господь споспешествует благим

желаниям простодушных и губит недобрые желания мудрецов.

- Эта философия - не моего ума дело, - заметил Санчо Панса. - Я знаю

одно: только бы мне получить графство, а уж управлять-то я им сумею - души у

меня столько, сколько у всех, а тела даже побольше, и управлял бы я своим

имением не хуже любого короля, став же королем в своем имении, я буду

делать, что хочу, делая же, что хочу, я буду жить в свое удовольствие, живя

же в свое удовольствие, я буду наверху блаженства, а кто наверху блаженства,

тому и желать нечего, а коли нечего желать, так и дело с концом, лишь бы

поскорей графство, а там - слепой сказал: "Посмотрим".

- Что касается твоей философии, Санчо, то она недурна, однако ж со всем

тем графство - это дело темное.

Но Дон Кихот возразил канонику:

- А что тут, собственно, такого темного? Я лично руководствуюсь

примером великого Амадиса Галльского, который сделал своего оруженосца

графом острова Материкового, - следственно, я без зазрения совести могу

сделать графом Санчо Пансу, одного из лучших оруженосцев, какие когда-либо у

странствующих рыцарей состояли на службе.

Каноника поразил тот связный вздор, какой представляли собою речи Дон

Кихота, и то, как он описал приключение Рыцаря Озера, и то впечатление,

которое произвели на него хитросплетенные небылицы, которых он начитался, и

еще поражало каноника простодушие Санчо, который так страстно желал получить

графство, обещанное ему его господином. Тем временем возвратились слуги

каноника, которых тот посылал на постоялый двор за обозным мулом и чтобы

возница, как уже было сказано, воспользовался отменным этим пастбищем, все

расположились в тени дерев и принялись за еду, причем обеденный стол

заменяли им ковер и зеленая трава луга. И вот во время трапезы внезапно

услышали они сильный шум и звон бубенчиков, доносившийся сквозь густые

заросли, и вслед за тем из чащи выскочила хорошенькая беленькая козочка с

черными и рыжими пятнами. За нею бежал пастух и, пытаясь удержать ее и

вернуть обратно в стадо, кричал так, как обыкновенно в таких случаях кричат

пастухи. Беглянка в страхе и ужасе бросилась к людям, как бы ища у них

защиты, и подле них остановилась. Пастух настигнул ее, схватил за рога и

заговорил с ней, как с существом мыслящим и разумным:

- Ах, дикарка, дикарка, Пеструшка, Пеструшка! Что это ты последние дни

все балуешь? Что тебя, дочка, волки напугали, что ли? Да скажи же мне,

красавица, что с тобой приключилось? А, да что с тобой могло приключиться, -

просто-напросто ты женского пола и потому не можешь быть спокойна, чтобы

черт побрал твой нрав и нрав всех женщин без исключения! Воротись, воротись,

милуша! Коли загон тебе не по сердцу, так, по крайности, там безопаснее и

притом с подругами. Ведь тебе надлежит блюсти их и указывать им дорогу, а уж

коли ты сама мечешься, не разбирая дороги, то что же будет с ними?

Речь козопаса всем доставила удовольствие, особливо канонику, который

обратился к нему с такими словами:

- Успокойся, ради бога, любезный, и не торопись загонять козу в стадо:

коль скоро она, как ты выражаешься, женского пола, то, сколько бы ты ни

старался ее удержать, она принуждена следовать природному своему влечению.

Возьми-ка вот этот кусочек и выпей вина, - гнев твой утихнет, а козочка тем

временем отдохнет.

Сказавши это, каноник тотчас протянул козопасу на кончике ножа кусок

холодного кролика. Козопас взял и поблагодарил каноника; затем выпил вина,

успокоился и сказал:

- Мне бы не хотелось, чтоб из-за того, что я с этой животиной вел такую

разумную речь, ваши милости приняли меня за дурачка, - признаться, в моих

словах есть скрытый смысл. Я хоть и деревенский житель, однако ж не из

таких, чтобы не уметь обходиться с людьми и животными.

- Охотно этому верю, - заметил священник, - я знаю по опыту, что горы

вскармливают ученых, а в пастушеских хижинах скрываются философы.

- Во всяком случае, сеньор, они служат пристанищем людям, изведавшим

свет, - сказал козопас. - И чтобы вы признали эту истину и могли осязать ее,

- если только это вас, сеньоры, не затруднит и вы ничего не имеете против,

хотя может показаться, что я, незваный, напрашиваюсь сам, - уделите мне,

пожалуйста, минутку внимания, и я расскажу вам об одном истинном

происшествии, которое подтвердит, что мы оба правы: и этот сеньор, - тут он

указал на священника, - и я.

Дон Кихот же ему на это сказал:

- Дабы удостовериться, что этот случай имеет нечто общее с рыцарскими

приключениями, я буду слушать тебя, мой любезный, весьма охотно, как,

впрочем, и все эти сеньоры, ибо они люди умные и любители занятных историй,

повергающих в изумление, веселящих и тешащих душу, каков именно - я в этом

не сомневаюсь - твой рассказ. Итак, начинай, друг мой, мы все тебя слушаем.

- Чур не я, - отозвался Санчо, - я с этим пирогом пойду к ручью и

постараюсь наесться дня на три, потому со слов господина моего Дон Кихота я

знаю, что оруженосец странствующего рыцаря, когда ему представится случай,

должен наедаться до отвала по той причине, что ему нередко случается

попадать в дремучие леса, откуда и через неделю не выберешься, так что ежели

человек не наестся и не набьет, как следует быть, суму, то может там и

остаться, как это уже не раз бывало, и умереть с голоду.

- Твоя правда, Санчо, - сказал Дон Кихот, - иди, куда хочешь, и ешь,

сколько можешь, а я уже насытился, и теперь мне остается лишь напитать душу,

что я и сделаю, послушав рассказ этого доброго человека.

- Мы все испытываем потребность напитать душу, - сказал каноник.

Затем он попросил пастуха начать обещанный рассказ. Пастух, держа козу

за рога, похлопал ее по спине и сказал:

- Ляг подле меня, Пеструшка, мы еще успеем вернуться к стаду.

Козочка как будто поняла его, - когда хозяин сел, она преспокойно

улеглась подле него и стала смотреть ему прямо в лицо, словно желая

показать, что она внимательно его слушает, а он начал свой рассказ так: