Технологии и формы преподавания

Рекомендации по организации и технологиям обучения для преподавателя

1. Образовательные технологии

Преподавание дисциплины ведется с применением следующих видов образовательных технологий:

Проблемное обучение по модулю 1 «История риторики».

Работа в команде по модулю 2 «Риторический канон».

Case-study по модулю 2 «Риторический канон».

Игра по модулю 2 «Риторический канон» и по модулю 3 «Жанры делового общения».

Индивидуальное обучение 2 «Риторический канон» и по модулю 3 «Жанры делового общения».

Количество часов в интерактивной форме – 12 ч.

2. Виды и содержание учебных занятий

Модуль 1. История риторики

Теоретические занятия (лекции) - 4 часа.

Лекция 1. Становление риторики в античности

Информационная лекция.

Структура:

Причины развития риторики как искусства, учебной дисциплины и науки в Древней Греции. Риторический идеал античности: а) в его понимании софистами, б) «философами» (Сократом, Платоном, Аристотелем). Причины идейного расхождения этих школ в отношении целей и методов риторики. Стремление к синтезу их подходов у римских теоретиков красноречия: учение Цицерона. Место риторики в европейской культуре.

Конспект лекции

Полагают, будто красноречие делится на виды при­мерно так же, как делятся произведения поэтического ис­кусства; это не так, ибо последние отличаются многообра­зием. В самом деле, трагедии, комедии, эпос, а также лирика и дифирамбы , привлекавшие такое внимание ла­тинян, — все это область поэзии, но каждый из этих видов Противоположен в своей особенности остальным. Потому и Комическое в трагедии уродливо, и трагическое в комедии безобразно, да и в остальных жанрах у каждого свое звучание, внятное разумеющим. Но если кто станет рассмат­ривать многообразие, существующее среди ораторов, таким образом, что одних почтет говорящими величественно, торжественно и протяженно, других — остро, точно и кратко, а всех прочих — как бы занимающими середину между ними, то это скажет кое-что о людях, о деле же — нимало. Ибо когда судим о деле, то говорим, что- в нем можно признать наилучшим, о человеке же указываем, каков он есть. Поэтому и позволительно именовать Энния величай­шим эпическим поэтом, если кому так представляется, Пакувия — трагиком, пожалуй, что Цецилия — комиком, но когда речь заходит об ораторах, суть не в том, чтобы определить, в каком жанре каждый выступает, а в том, чтобы обнаружить меру совершенного. Образ совершенства единственен, и те, кто к нему не приближен, не по виду разнятся, как отличен Теренций от Аттия, а не равны в совершенстве. Лучший оратор — тот, который речью своей и наставляет, и услаждает, и трогает сердца слушателей. Наставлять — его долг; услаждать — искусство, которым снискивает себе почет, трогать сердца — необходимо для; успеха. Пускай один превосходит здесь другого, все равно это будет различие не по виду красноречия, а по степени его совершенства. Совершенство же — единственно; то, что ему подобно, — к нему приближается, то, что с ним не сходно, — не годится.

II. Поскольку красноречие слагается из слов и речений, то должно, говоря безукоризненно правильно на чистом латинском языке, следить, кроме того, за изысканностью слов, употребляемых как в собственном смысле, так и в переносном. Что до слов в собственном смысле, то надо выбирать самые подходящие, метафоры же нужны, чтобы, следуя сходству значений, с осторожностью пользоваться и несообразными словами. Разновидностей речений столько же, сколько достоинств у красноречия, мной выше пере­численных: наставления ради нужны речения едкие, услады для — меткие, а для пробуждения чувств — берущие за душу. Точно так же при сочетании слов необходимы рит­мичность и плавность, ибо каждая преследует свою цель; речь получает строй и упорядоченность именно от того, насколько ритмичность и плавность придают ей доказатель­ности. Но как основу здания составляет фундамент, так в речи основа, соединяющая все перечисленное, — память; свет же в наше здание внесет достойное поведение оратора суде. Тот, в ком всего перечисленного предостаточно — оратор искуснейший, в ком половина — посредственный, а в ком самая малость — негодный. И все при этом назы­ваются ораторами, как художниками зовутся даже бездар­ные, а различаются ораторы промеж себя не видами крас­норечия, а дарованием. Не оратор тот, кто не стремится стать подобным Демосфену, тогда как Менандр уподо­биться Гомеру не пожелал бы, ибо отличен от него по самому роду поэзии. У ораторов так быть не может, а если и случается, что один, стремясь потрясти души, бежит изящества выражений, другой, напротив, желает говорить скорее остро, нежели красно, то каждый из них может быть сносным в избранной им манере, но никак не почтется наилучшим, ибо наилучшее есть то, что достохвально во всех отношениях.

III. Право же, я сказал все это более кратко, чем требует суть дела, но для цели, которую себе сейчас ставим, больше и не надо было. Но уж раз мы договорились, что красноречие единственно, исследуем, каково оно есть.

Красноречие таково, каким оно процвело некогда а Афи­нах; и с той поры истоки силы аттического красноречия пребывают неизведанными, слава же ораторов аттических ведома всем — большинство считает, что у ораторов тех вообще не было несовершенств, меньшинство же — что было у них немало достохвального. Ведь в речениях дурно то, что бессмысленно или некстати, расплывчато или без­вкусно. Слова же дурны, если они грубы, вульгарны, неу­местны, резки или вычурны. Так вот, почти все аттические ораторы или те, что говорят на аттический лад, избежали перечисленных недостатков. И насколько кому из них уда­лось держаться этих правил, настолько речи их оказались ладно и без изъяна сложенными, как бывают сложены атлеты, что легко добиваются победы в гимнасии, однако не смеют и подумать о борьбе за Олимпийский венок, лучшие — те, что, не имея изъянов, не довольствуются хорошим сложением, но развивают силу мышц, выносливость в сочетании с приятным внешним обликом. Если это наших силах, постараемся уподобиться им. Если же не удается, то уж лучше быть с теми, что отличаются крепким здоровьем, а таковы все аттики, нежели с такими нездорово пышнотелыми, каких в избытке поставляет нам Азия. Когда же достигнем сего — а удастся ли достичь, не известно, ибо задача эта претрудная, - тогда по возможности уподобимся Лисию со столь свойственной ему незамыс­ловатостью в речах. Ибо Лисий мог подчас говорить весьма возвышенно, но предпочитал выступать по частным искам или писать речи для других, нарочито ограничивая себя делами мелкими и повседневными, отчего и представляется суховатым, ибо сам же низвел свой талант до подобных ничтожных тяжб.

IV. Если человек говорит столь же посредственно, но не потому, что так хочет, а потому, что не может лучше, мы должны признать его оратором, но из самых заурядных, тогда как великий оратор говорит иногда так же, но лишь потому, что сообразуется с характером процесса. Демосфен, например, мог, если надо, говорить простецки, Лисий же не всегда, наверно, сумел бы придать своей речи подлинное величие. Те, что воображают, будто, несмотря на воору­женных воинов, заполнивших форум и все храмы окрест его, речь в защиту Милона следовало произносить так, как если бы мы говорили о деле частном пред лицом единственного судьи, — такие люди оценивают чужое крас­норечие по своей мерке, а не по обстоятельствам дела. Есть ведь немало таких, что утверждают, будто именно они-то владеют аттическим красноречием, или таких, что уверяют, будто вообще никто у нас не говорит в аттическом стиле; первыми давайте пренебрежем, ибо всем известно, что эти ораторы либо вовсе непригодны для дела, либо своими речами вызывают смех поистине в духе аттиков. Когда же они говорят, что люди, которые над ними смеются, не вправе судить об их аттикизме, то из этого видно лишь, что они вовсе и не ораторы; судить может каждый, у кого есть опыт, слух и здравый ум, подобно тому как человек с тонким вкусом, даже не умея писать картины, в состоянии верно их оценить. Те же, кому в способности к здравому суждению отказано, не могут судить основательно об ус­лышанном; их не волнует возвышенное, не волнует тор­жественное, мощную и красивую речь они презирают, им подавай что-либо тонкое да изящное; вот оно-то — то есть, по сути, одно лишь сухое и точное — и делает, дескать, красноречие аттическим; на самом же деле в подлинном аттическом роде точность прекрасно сочетается с полнотой речи, с велеречием, с широким и свободным ее течением. Но скажите — к чему же нам все-таки стремиться в нашей речи: говорить ли всего лишь сносно или стараться вызвать восхищение? Ибо на сей раз, мы доискиваемся не того, что есть аттическое красноречие, а того, какое признать наи­лучшим. Сообразуясь с этой целью, можно заключить: по­скольку самыми выдающимися из греческих ораторов были афиняне, а первым из них, бесспорно, Демосфен, постольку, кто ему уподобится, тот и будет говорить и по-аттически и наилучшим образом. А коли аттические ораторы пред­ставляются нам образцом, то хорошо говорить — это и значит говорить в аттическом роде.

V. Однако, поскольку труднее всего понять, в чем именно состоит этот род красноречия, я и решил предпринять труд, мне самому ненужный, но для тех, кто изучает ораторское искусство, небесполезный. Вот я и перевел самые знаменитые, весьма различные между собой речи двух достигших вершин красноречия аттических ораторов, Эсхина и Демос­фена. Перевел я их не как толмач, а как оратор, используя речения и формы их так, как если бы это были слова и фигуры, свойственные привычной нам манере изъясняться. При этом я не счел нужным переводить слово в слово, но сохранил характер речи и ее выразительность. Ибо рассудил, что читателю интересны не слова сами по себе, а их сила и впечатление, ими производимое. Труд мой имеет целью показать всем нашим, чего следует требовать от ораторов, желающих прослыть аттическими, и каким образцам надо бы им следовать.

Коли так, скажут нам, лучше начать с Фукидида, ведь есть немало людей, которые восхищаются его красноречием. Это, конечно, верно. Но Фукидид не тот оратор, о котором ведем речь. Ибо одно дело — живописать прошлые события и совсем другое — доказать вину или рассеять навет; одно дело — увлекать слушателей рассказом и совсем другое — трогать сердца. Говорит-то Фукидид превосходно. Но ведь ^и Платон не хуже. Мы же ищем оратора, который речами своими разрешает судебные тяжбы и при этом поучает, Услаждает и волнует сердца.

VI. Поэтому если кто-либо захочет вести речь при разбирательстве на форуме на Фукидидов лад, от того отвернется с пренебрежением каждый, кто хоть сколько-нибудь опытен в делах судебных и общественных; а вот коли произнесет похвальное слово Фукидиду, тогда и мы с ним согласимся. В «Федре» устами Сократа сам божественный Платон с восхищением прославляет, например, Исократа, почти своего современника; великим оратором считают его же и все сведущие мужи; я же и его в число подлинных мастеров красноречия не включу. Ибо он не бросается бой с мечом в руке, а как бы упражняется в гладиаторской школе с палкою вместо меча. И если уж продолжать срав­нивать великое с малым, то я вывел бы на арену бойца самого блистательного. Подобно Эзернину у Луцилия Эсхин

...Не заурядный боец, но опытный, крепкий

Здесь с Пацидейаном схватился, что мощью своей превосходит

Всех доселе рожденных...

ибо действительно нельзя себе помыслить никого более великого, чем божественный соперник Эсхина.

На эти наши доказательства возражают двояко. Первое возражение такое: так или иначе, по-гречески все получа­ется лучше, так стоит ли допытываться, что может звучать лучше по латыни? Другое: зачем мне читать перевод, когда я могу прочесть по-гречески? Однако те, кто нам возражают, сами читают «Андрианку» и «Синэфебов», читают Теренция или Цецилия не меньше, чем Менандра. Тогда уж не брать бы в руки ни латинскую «Андромаху», «Антиопу» по-латыни или «Эпигонов», а то они ведь предпочитают Энния, Пакувия и Аттия Еврипиду или Софоклу. Так почему же то, что кажется им допустимым в стихах, столь непри­ятно им в переводах речей?

VII. Однако вернемся к основному предмету и расскажем для начала, что за дело предстояло рассмотреть суду.

В то время у афинян существовал закон: «да не выступит никто перед народом с предложением наградить венком магистрата, прежде чем тот отчитается в своей деятельно­сти»; и другой закон: «тому, кто награждается народом, венок вручается в собрании народа, а тому, кто сенатом — в собрании сената» . Случилось же так, что Демосфен был ответственным за состояние городских стен и восстановил их на собственные средства. И тогда Ктесифонт выступил с предложением (хотя Демосфен никакого отчета не пред­ставил) наградить его золотым венком и венок вручить при стечении народа в театре — хоть по закону собирать сходки в таком месте не полагалось; причем возгласить собирались так: «Награждается за доблесть, проявленную по отношению к народу афинскому, и за благодеяние, ему оказанное». Тогда Ктесифонта привлек к суду Эсхин, так как тот на­рушил законы, ведь венок магистрата он предлагал вручить до получения отчета, и притом в театре, да к тому же о доблести Демосфеновой и благодеяниях его Ктесифонт яко­бы солгал, ибо Демосфен доблестью не отличается и заслуг перед общиной за ним не числится. Дело это, конечно, очень далеко от наших обыкновений, однако оно весьма важно. Ибо тут мы видим, как тонко толкуются законы обеими сторонами и обсуждается с противоположных точек зрения столь важный вопрос: суть заслуг перед государством. Эсхин же начал дело потому, что ранее сам был обвинен Демосфеном в уголовном преступлении: будто бы, участвуя в посольстве, изменил он долгу. Так что процесс, в сущ­ности, возник из стремления Эсхина отомстить недругу. И хотя поводом для разбирательства было предложение Кте­сифонта, приговор предстояло вынести деяниям и славе Демосфена. Вот почему Эсхин лишь бегло упомянул о непредставленном отчете, а говорил больше о том, что бесчестного якобы гражданина восхваляют словно наилуч­шего.

Эсхин выступил с обвинением против Ктесифонта за четыре года до смерти Филиппа Македонского, суд же состоялся через несколько лет после его смерти, когда Алек­сандр стал уже властителем Азии. Так что народ, как говорят, сбежался на этот суд со всей Греции. И вправду стоило поглядеть и послушать, как столкнутся в деле столь серьезном два величайших оратора, как прозвучат их речи, тщательно разработанные и одушевленные взаимной нена­вистью.

Если, как надеюсь, мне удалось передать обе речи, сохранив все их красоты — обороты, фигуры, ход мысли и даже слова, насколько допускают такую точность навыки латинской речи (к полной точности я здесь и не стремился, а лишь передавал смысл), то и получится как бы образец, по которому смогут выверять свои речи ораторы, что стре­мятся говорить в аттическом роде.

Лекция 2. История русской риторики

Информационная лекция.

Структура:

Византийские «корни» русской риторики. Становление красноречия в средневековой Руси. Особенности русского риторического идеала. Развитие академического красноречия в России: концепция М.В. Ломоносова. Причины развития и основные черты русского судебного красноречия (А.Ф. Кони, В.Д. Спасович, Н.П. Карабчевский, Н.В. Крыленко и др.). Возрождение риторики в России в XX в.

Конспект лекции

История риторики тесно связана с ис­торией русской идеологии и общества в целом. Анализ времени созда­ния основных риторических трудов показывает, что они не случайно создаются во времена общественных ломок и преобразований, предва­ряя, сопутствуя и последуя им.

До XVII в. учебники риторики отсутствуют на Руси, что, однако, не означает неизвестности риторических понятий. Употребление слов ветийство (через «ять»), риторикия (риторика — только в XVII в.) и мно­жества «благословных» синонимов (в разнообразных вариантах типа благоязычие, доброречие, красноглаголание, хитрословие, златоустие и др.) более всего говорило о существовании практических правил речи и ре­чевой этики, ясно показывающих образ человека Древней Руси. Это — донаучный и доучебниковый период развития риторики, когда в отсут­ствие какой-либо терминологии имеется изобилие «ветийства» и «сладкоречия», существует практическая риторика («благоречие»), основан­ная более всего на образцовых культурных текстах (Священное Писа­ние, богослужебные тексты, сочинения проповедников — отцов церк­ви, сочинения с указанием правил речевого поведения — см. «Пчелу», «Домострой» и др.)

Первый русский учебник риторики датирован 1620 г. (данные об ис­тории текста — во вступительной статье перед публикацией). В русской истории — это окончание Смутного времени, начало царствования ди­настии Романовых, установление новой государственности и стиля прав­ления. Такое время не может не требовать реорганизации в области об­разования, и они, видимо, произошли не только в Московии, но и на Украине, откуда шла ученость в московские земли. Однако, если на Украине с бурным развитием школ и созданием Киевской духовной академии (1631 г.) воцаряется латинское образование, в среднерусских и московских землях существует четкая ориентация на тривиум гума­нитарных дисциплин (грамматика, риторика, диалектика), описанных по-русски в ряде памятников. До 1620 г. было создано «Сказание о седми свободных мудростях», чьи главы о грамматике, диалектике и рито­рике становились соответствующими предисловиями к трем сочинени­ям, которые регулярно переписывались и соседствовали в рукописных сборниках: «Грамматике» Мелетия Смотрицкого, «Диалектике Иоанна Домаскина» и «Риторике» 1620 г.

Как ни стремилось в течение XVII в. общество к созданию академии и заведению «школ», настоящий перелом в содержании риторики смог произойти только с началом петровских преобразований. Создание ос­новных рукописных риторик, читавшихся и переписывавшихся на про­тяжение всего XVIII в., удивительным образом сконцентрировано в пе­риод с конца XVII в. по 1710 г. Исключительно популярны были риторики Андрея Белобоцкого — прежде всего потому, что стремились к универ­сальной полноте в охвате описываемых предметов: люллианские сочи­нения претендовали на универсальное знание о любой вещи. В «Науке проповедей» Белобоцкого были изложены все компоненты содержания различных тем церковной речи, а в «Краткой риторике» объяснены ос­новные богословские понятия (Бог, Богородица, пророки, ангелы, свя­тые и т.д.). «Риторическая рука» Стефана Яворского оригинальна крат­костью и выразительностью примеров, а в посвящении, адресованном И. А. Мусину-Пушкину, прославляются «учение», Москва — «жилище муз» и, конечно, «московский орел» Петр Великий, насаждающий на­уки в своем Отечестве. Вершиной риторической украшенности стала «Книга всекрасного златословия» Козмы Афоноиверского, грека, изу­чившего славено-российский язык настолько, что во множестве его «прикладов»-примеров воплотились современные и исторические реалии рус­ской жизни, были предложены ясные определения риторической тер­минологии. Наконец, обучение проповеднической речи ставила целью «Риторика» в 5 беседах, созданная в Выголексинском общежительстве — старообрядцы не только переработали терминологию современных им риторик, но и снабдили описание собственными идеологическими при­мерами.

Стилистический резонанс этого «петровского» периода долгое время был значим для российского общества и его образованности. Несомненно, и то, что следующий период начинается в 1743 — 1747 гг. с создани­ем М. В. Ломоносовым своих руководств — в истории это начало цар­ствования Елизаветы Петровны с переходом после серии дворцовых пе­реворотов в «век» Екатерины. Ломоносов возвышается над всеми други­ми авторами XVIII в. как создатель первой научной риторики. Однако реальная картина борьбы идей за создание новой риторики еще должна быть восстановлена.

Обратим внимание на основной термин красноречие, вынесенный Ломоносовым в заглавие книги. Именно красноречие извлекает Ломо­носов из старинного синонимического ряда благоречие, добрословие, красноглаголание, хитроречие др. для обозначения искусства хорошо говорить и писать. Здесь же Ломоносов впервые в русской филологичес­кой науке объясняет структуру словесных дисциплин. Это объяснение точно проработано в названиях курсов и определениях терминов. Если в 1744 г. он называет свой курс «Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия» (курсив везде мой. —А. В.), начиная его опре­делением риторики, то через три года (рукопись 1747 г., первое издание 1748 г.) Ломоносов уже в названии предлагает четкое распределение терминологии, которое навсегда закрепится в русской науке: «Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в которой содержится рито­рика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки» (ПСС. — М.; Л.: АН СССР, 1952. - Т. 7. - С. 19, 89). Еще в рукописи 1747 г. дважды встречается слово сладкоречив (п. 7, 9 вступления), замененное на красноречие — напротив, в первом «Кратком руководстве к ритори­ке» 1743 г. господствует слово сладкоречив (название, п. 2 вступления), а слово красноречие употреблено лишь однажды в начале сокращенной 4-й главы «О произношении» (т. 7, с. 77). Не исключено, что Ломоносов мог испытать известное влияние речи Тредиаковского, у которого слова витийство, элоквенция, красноречие употребляются рядоположенно на равных основаниях.

Ломоносов в окончательном варианте совершенно определенно от­казался от латинского слова элоквенция и книжнославянского витий­ство, предлагая ясное разделение семантики терминов: «Красноречие есть искусство о всякой данной материи красно говорить и писать и тем других преклонять к своему об оной мнению...» (с. 91); (в именовании 1-й книги) «Краткого руководства к красноречию, книга 1, содержа­щая риторику. П.1. Имя сея науки происходит...» (с. 99).

Таким образом, риторика — это «наука», «учение», «правила»; крас­норечие — «искусство», способность, умение «красно говорить», но также и состав текстов словесности. Когда Ломоносов пишет о «правилах обоего красноречия: оратории и поэзии», под красноречием понимается совокупность текстов или словесных произведений — аналог будущей словесности. В текстах авторитетных руководств XIX в. это значение тер­мина красноречие будет сохранено у отдельных авторов (И.И. Давыдов). Одновременно и термин словесность, рожденный на пороге XVIII — XIX вв. (здесь же граница нового общественного стиля), восходит к од­нажды употребленному Ломоносовым словосочетанию словесные на­уки (второй раз это сочетание встречается в черновой заметке «О ны­нешнем состоянии словесных наук в России», датируемой 1756 г. и опуб­ликованной лишь в 1865 г. П. Пекарским). Причем, так же, как у Ломоносова, словесность начала XIX в. будет включать все «науки»: всеоб­щую грамматику (учение о языке, его происхождении и строении), об­щую и частную риторику, поэтику.

Риторическое источниковедение должно ввести в поле нашего вни­мания множество либо незаслуженно забытых, либо не прочитанных еще текстов. Разделим их, по крайней мере, на следующие области: 1) тексты известных классиков литературы и науки, которые оставили се­рьезные труды в области риторики («Слово о витийстве» В. К. Тредиаковского, «О русском духовном красноречии» А. П. Сумарокова и др.); 2) значительные учебники российских авторов — образцы школьных руководств («Краткое руководство к оратории российской» Амвросия Серебрянникова 1778 г. — сделанная с пиететом перед Ломоносовым, но вполне самостоятельная разработка теории прозы XVIII в. или «Детс­кая риторика» 1787 г. с краткими определениями и выразительными примерами); 3) переводы иностранных руководств, традиционно авто­ритетные для русской науки, но приспособленные к задачам отечествен­ной риторики и начинающие жить в России особой жизнью (К. Галлиен-де Салморан, 1785, Г. Блер, 1791, Н. Трюбле, Ш. Жозеф, 1793, Г.Г. Гальяр, 1797); 4) неизученный (! — возможно об этом надо бы гово­рить в первую очередь) пласт латиноязычных руководств, которые пи­сались в местных школах — в собранном составителем хрестоматии ка­талоге рукописных риторик можем указать на сочинения вологодского епископа Амвросия Юшкевича 1739 г., вологодского и белозерского епископа Иосифа 1746 г., курс риторики в Холмогорской архиепис­копской школе 1751 г., рязанского и муромского епископа Палладия 1759 г., курс лекций в Нижегородской семинарии 1766 г. и др. Нередко эти сочинения переводились — в хрестоматии публикуется фрагмент перевода с латинского языка казанского игумена Кастория «Надежный способ достичь совершенства в красноречии» 1780 г.; 5) учебные мате­риалы — тексты студенческих сочинений и «ораций», писавшихся по-латыни и по-русски и произносившихся в риторических классах — вку­пе с многочисленными сборниками проповедей, приветственных речей они составляют бесценный материал по практической риторике и мето­дике обучения красноречию (см. две публикуемые «ораций» студентов Московской Духовной академии и речь акад. Н. Я. Озерецковского 1791 г. при вступлении в должность профессора красноречия).

Примерно с середины 90-х годов XVIII в. и особенно с начала XIX сто­летия происходит смена общественного стиля — заканчивается «век Екатерины», начинается царствование Александра Благословенного. Из­менения назревают, а затем и происходят, когда появляется новая трак­товка филологических наук, с организацией Министерства народного просвещения проводится общая реформа национального образования. Можно назвать, по крайней мере, трех авторов, которые в 90-е годы готовили своими трудами эти преобразования: А. С. Никольский, чьи работы по логике, риторике, а затем и словесности были наиболее вли­ятельны благодаря их систематической простоте и понятности; наиболее разработанный курс проф. И. С. Рижского (с 1796 г.), кстати, во многом способствовавший представлению о риторике как учении об украшенном слоге и стиле речи; рукописный курс М. М. Сперанского «Правила высшего красноречия», расходившийся во множестве списков и опуб­ликованный только в 1844 г., обладал несомненным влиянием благодаря, прежде всего достоинствам вдохновенного и оригинального стиля, акцентам на таких сторонах риторического учения, как возбуждение страстей, вкус и гений, произношение и телодвижение.

В начале XIX в. складывается представление о словесности как искус­стве речи, совокупности словесных (филологических) дисциплин, соста­ве текстов данной культуры (например, «словесность русского народа»). Постепенно устанавливается единая терминология словесности и рито­рики при разнообразии толкований от автора к автору. Так, А. С. Николь­ский объяснил словесность («дар слова») достаточно просто — как «спо­собность выражать мысли словами» (Основания российской словеснос­ти. Спб., 1807), включая в нее лишь две науки: грамматику, научаю­щую «правильному употреблению слов», и риторику, показывающую «способ, как располагать и изъяснять мысли» (с. 10). А. Ф. Мерзляков в 1809 г. выделяет «три особенные науки», представляющие правила речи: «логику, или диалектику, которая учит думать, рассуждать и выводить заключения правильно, связно и основательно; грамматику, которая показывает значение, употребление и связь слов и речей; и риторику, которая подает правила к последовательному и точному изложению мыслей, к изящному и пленительному расположению частей речи, со­образно с видами каждого особенного рода прозаических сочинений» (Краткая риторика... М., 1809. — С. 5). Риторика — «полная теория крас­норечия», а красноречие — «способность выражать свои мысли на пись­ме или на словах правильно, ясно и сообразно с целию говорящего или пишущего»

Практические и семинарские занятия - 4 часа.

Занятие 1. Становление риторики в античности

Заслушивание докладов студентов.

Вопросы:

1. Почему из всех философских школ Древней Греции софисты первыми стали разрабатывать риторику?

2. В чем состояла сущность разногласий между софистами и философами-сократиками?

3. В чем римские теоретики риторики видели возможность преодоления этих разногласий?

Занятие 2. История русской риторики

Заслушивание докладов студентов.

Вопросы:

1. В чем заключается связь русского риторического идеала с христианским нравственным идеалом?

2. Каковы основные особенности русской средневековой риторики?

3. Почему в начале XIX века европейская риторика оказалась в кризисе?

4. Почему на фоне общей стагнации стало стремительно развиваться судебное красноречие в России во втор. пол. XIX века?

Управление самостоятельной работой студента.

Консультации по подготовке доклада