8 R.E.C. Armattoc. The Golden Age... P. 18.19.

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ БУЛГАКОВ

(1871—1944)

Религиозный философ, экономист, богослов, общественный деятель и литературный критик Сергей Николаевич Булгаков на рубеже XIX—XX столетий был авторитетнейшей фигурой русского духовного возрождения, так называемого серебряного века. Ему, одному из самых последовательных учеников B.C. Соловьева (см.), принадлежит заслуга первопроходца экономической ревизии марксизма в России и поборника единства философского, религиозного и научного знания. В отечественной культуре он сыграл роль раннего провидца нынешнего краха коммунистической идеологии.

Выходец из провинциальной России (Орловской губернии), С.Н. Булгаков родился в небогатой патриархальной семье потомственного священника и вначале образование получил в духовной семинарии. Однако в 14 лет он испытал острый религиозный кризис и обратился, по его собственным словам, к "революционному нигилизму". Это привело его в Московский университет, где он, увлекшись модным тогда марксизмом, усердно изучал политэкономию. Но уже в магистерской диссертации "Капитализм и земледелие" (1900) Булгаков начал оспаривать Маркса, в частности его взгляды на природу мелких крестьянских хозяйств. Став университетским профессором сначала в Киеве, а потом в Москве, он окончательно отошел от материалистической идеологии и посвятил себя религиозной философии; в 1903 г. он издал сборник своих работ под названием: "От марксизма к идеализму". Революцию 1905 г. Булгаков воспринял отрицательно, был избран как "христианский социалист" во 2-ю Государственную Думу и принял участие в создании знаменитого сборника "Вехи" (см.). В 1918 г., окончательно связав себя с религиозной идеологией и православной церковью, он принимает сан священника. В 1922 г., вместе со многими другими видными учеными и писателями, не принявшими большевизма, его изгоняют из страны. После недолгого пребывания в Константинополе и Праге последние два десятилетия своей жизни Булгаков провел в Париже, где руководил созданным им Православным богословским институтом.

Все еще не полностью изданная библиография С.Н. Булгакова весьма обширна: он оставил около трех десятков томов оригинальных трудов по экономике, философии, богословию, литературной критике, многие из которых вышли на английском, французском, немецком и других языках, принеся ему европейскую известность. Экономист по образованию, он много внимания уделял таким важным культурологическим темам, как связь христианства с хозяйст-

188

венной жизнью, с национальной культурой, с расовой проблематикой, всегда оставаясь последовательным поборником православия, русским патриотом и врагом национализма и расизма. Считая, что главное в жизни народа — не экономика и политика, а религия и культура, он писал: "...путь, который повелительно указуется нам (т.е. России. — Сост.) историей, должен бы вести нас к подъему культурного патриотизма и ослаблению политического национализма". Другой важный культурологический вопрос в его трудах — это отношение православия к социализму. Резко критикуя большевистскую карикатуру на социализм, он в то же время считал социалистическую идею в первоначальном виде лишь средством для осуществления христианской этики и говорил: "...в православном предании, в творениях вселенских учителей Церкви (св. Василия Великого¹, Иоанна Златоуста² и др.) мы имеем совершенно достаточное основание для положительного отношения к социализму, понимаемому в самом общем смысле как отрицание системы эксплуатации, спекуляции, корысти".

ЦЕРКОВЬ И КУЛЬТУРА

Тому, кто привык вдумчиво относиться к окружающей действительности и прислушиваться к подлинному голосу жизни, потаенному и интимному ее шепоту, обычно заглушаемому для рассеянного уха площадным шумом и гамом, едва ли покажется неожиданным и спорным то утверждение, что в духовном обиходе современного человечества давно уже что-то неладно, что назревает какой-то кризис, быть может, предвестие грядущего перелома. Этот кризис подготовлен всей новой историей. Начиная с конца средневековья, духовная жизнь человечества, произведшего еще невиданные в истории чудеса техники и вообще материальной культуры, развившего в небывалой степени научное знание, в особенности точные науки, обнаружившего невиданный размах социального творчества, изощрившего до чрезвычайной остроты и тонкости философскую мысль, создавшего могучее искусство в разных его разветвлениях, — вся эта духовная жизнь развивалась под знаком светского, внерелигиозного и даже антирелигиозного начала жизни, утверждала односторонне человеческий, противобожеский принцип, культивировала заветы одностороннего . или отвлеченного гуманизма. В этом смысле всему так называемому новому времени должно быть усвоено название, которым окрещена лишь одна из начальных его эпох: века гуманизма в чисто натуралис-

Василий Великий (Василий Кесарийский) (ок. 330—379) — церковный деятель, теолог, философ, епископ г. Кесарии (Малая Азия).

Иоанн Златоуст (ок. 350—407) — византийский церковный деятель, епископ Константинополя (с 398 г.). В Византии и на Руси был идеалом проповедника и неустрашимого обличителя устоев.

189

тическом языческом смысле, в смысле бунта осознавшего свои силы человечества против средневекового аскетического мировоззрения, ошибочно смешиваемого с истинным, т.е. универсальным христианством, против средневекового инквизиционного клерикализма, ошибочно принимаемого за церковь Христову. <...> Человечество порвало с патриархальной опекой и навсегда оставило давящие, хотя и величественные своды средневековой готики. <...>

И вот свобода испытана, приобретенная опытом духовная зрелость достигнута, но унесенное из дома наследство уже иссякает, начинается время питания горькими рожками и духовного голода, в которое невольно вспоминается и покинутый отчий дом. Современный блудный сын только едва начинает втихомолку, в глубине души вздыхать о покинутой родине, и, может быть, не близко еще время, когда он совершит подвиг духовного самоотреченья, победит свое напряженное самоутверждение и скажет: Отче, согрешил я перед небом и пред Тобою.

Но уже несомненным становится и теперь, что современное человечество духовно питается не ожидавшимися роскошными яствами, но горькими и тяжелыми рожками, только обманывающими, а не утоляющими голод. "Уныние народов и недоумение" — вот пока окончательный итог современной культуры, который незримо откладывается в интимной жизни, в глубине глубин общечеловеческого сознания. Отдайте только себе отчет в высших и последних ценностях, которые все собирается переоценивать самодовольный, хотя и растерявшийся век. <...> Вся современная культура, разросшаяся в пышное и могущественное древо, начинает чахнуть и блекнуть, лишенная глубоких корней религиозно-мистического питания. Наибольшую горечь пришлось вкусить современному человечеству во взаимных отношениях. Век гуманизма выставил великие христианские заветы, старое отцовское наследие — идеалы свободы, равенства и братства, но выставил их как свое создание и свою собственность, оторвав прекрасный цветок от родимого ствола. Для воплощения этого идеала он мобилизовал величайшие социальные силы, сплотив целую международную армию социализма, ведущую правильную и успешную войну за эти идеалы. Создаются новые, все более совершенные формы общения и внешнего объединения людей, стены здания социализма возводятся к крыше, и не особенно далеко то время, когда принципиальная победа социализма станет (если уже не стала) совершившимся фактом и когда капиталистический мир рухнет, уступив место социалистическому. Но вот роковой и страшный вопрос, ' который ставится уже в человеческом сознании: не окажутся ли плоды и этой победы лишь горькими рожками, создаст ли внешняя победа социализма действительную человеческую солидарность?

Становятся ли люди ближе между собою, устанавливается ли между ними не только равенство, но и братство, больше ли стало любви

190

на земле, теснее ли соединяются внутренней связью люди, принадлежащие даже к одному союзу, к одной партии и ставящие себе задачей облагодетельствование человечества посредством внешних реформ? Мы думаем, что искренний и добросовестный ответ на этот вопрос не может быть положительным. Не сближение хотя бы внешне и объединяемых людей характеризует нашу эпоху, но отъединение и уединение, какая-то стеклянная, прозрачная, но ощутимая стена разделяет человеческие сердца. Не солидарность, а духовное одиночество, не братство, а убийственный, безвыходный индивидуализм, и не равенство, основанное на внутреннем смирении отдельных лиц, но самомнение и жажада власти <...> — таково истинное духовное состояние человечества. <...>

Если бы создалась, наконец, христианская, церковная общественность, то и социализм потерял бы свой мертвенный, классовый характер, какой он имеет теперь, приуроченный к узкой классовой основе; он стал бы живым воплощением вселенской евангельской любви и перестал бы соединяться с духовным опустошением, которое узостью своей проповеди он вносит в сердца своих адептов теперь. Вся вообще политическая и социальная жизнь потеряла бы тот нудный прозаический оттенок, какую-то бескрылость, которая чувствуется особенно на Западе, и получила бы вдохновенный и пророческий характер. И жизнь и культура, освещенные внутренним светом, оказались бы светопроницаемы, полны света и жизни. Задача эта превышает не только силы, но и разумение одного поколения, это идеал, а не практическая программа. Но этот идеал дает вполне определенные указания, создает соответственные настроения и чувства и заставляет бороться с настроениями, чувствами, мнениями, ему противоречащими. <...>

ХРИСТИАНСТВО И СОЦИАЛИЗМ

Правда социализма

Однако, нападая на социализм за его мещанские черты, которые все-таки находят себе и значительное оправдание в бедности и обез-доленности представителей труда в нашем обществе, мы менее всего -можем тем самым брать на себя защиту капитализма, отравившего своим ядом и социализм. Яд же этот состоит в том откровенно и цинично провозглашаемом убеждении, что в своей хозяйственной деятельности (так же, впрочем, как и во всех других областях) человек может руководиться только стихийными своими побуждениями или хозяйственным эгоизмом, на котором и основана хозяйственная жизнь в наши дни. Капитализм есть организованный эгоизм, который сознательно и принципиально отрицает подчиненность хозяйства высшим началам нравственности и религии; он есть служение мамо-

191

не, мамонизм, по выражению Т. Карлейля. Никогда еще в истории не проповедовалось и не проводилось в жизнь такое безбожное, беспринципное служение золотому тельцу, низкая похоть и корысть, как ныне, и хотя мир не видал еще такой хозяйственной мощи, но к чему же она теперь привела? К мировому пожару, к капиталистической войне всех против всех! Если по духовной природе своей капитализм в значительной мере является идолопоклонством, то по своему общественному значению для социальной жизни он покрыт преступлениями, и история капитала есть печальная, жуткая повесть о человеческой бессердечности и себялюбии. Одним словом, мы должны, не обинуясь, сказать, что социализм прав в своей критике капитализма. В этом смысле надо прямо и решительно признать всю правду социализма. Если он грешит, то, конечно, не тем, что он отрицает капитализм, а тем, что он отрицает его недостаточно радикально, сам духовно пребывая еще в капитализме. <...>

Однако можно признавать правду социализма, как отрицание неправды капитализма, — и здесь его воодушевляют, несомненно, высокие чувства святого гнева, ревность к справедливости, сострадание к меньшей братии, — но наряду с этим видеть и его ограниченность и неправду, которая есть тонкое или грубое воспроизведение ограниченности и неправды капитализма. Социализм верит вместе с капитализмом, что человеческое общество построяется только на экономическом интересе, известным образом регулированном, и что иных сил не существует. Социализм разделяет с капитализмом его неверие в духовную природу человека, и это несмотря на то, что он же предрекает для него такое радужное будущее. Для социализма общественное преобразование исчерпывается внешней, прежде всего экономической реформой, и он без всякого внимания проходит мимо того, что совершается в человеческом сердце. Социализм интересуется человеком одновременно и слишком много, и слишком мало, сулит ему земной рай и, однако, его не уважает, не признавая в нем нравственную личность. Прав был Вл. Соловьев, говоривший, что социализм дает человеку не слишком много, но слишком мало. <...>

Действительное значение социализма

Итак, христианству не только нет никаких причин бояться социализма, но есть полное основание принимать его в качестве благодетельной общественной реформы, направленной к борьбе с общественным злом, насколько эти меры не сопровождаются грубым насилием и сообразны со здравым смыслом. Но христианство совершенно отвергает все самообольщение социализма, ослепленного своими чаяниями. В глазах христианства самый радикальный социализм не содержит в себе ровно ничего радикального в том смысле, что он бессилен внести действительно существенное преобразование жизни.

192

Перед лицом порчи и зла, коренящегося в человеческой природе, а через нее сообщающегося и всему миру, социализм есть только паллиатив. Он не затрагивает конечных причин человеческих страданий, в этом смысле он принадлежит вообще области срединности, которую лишь по духовной слепоте своей он принимает за нечто предельное и радикальное.

Как медицина в состоянии бороться с болезнями и в отдельных случаях их побеждать, однако совершенно бессильна победить самую болезненность, источник болезней и смерти, так и социализм борется успешно или малоуспешно с частными причинами бедности и насилия, не будучи в силах их совершенно исторгнуть. По своему паллиативному характеру социализм не имеет значения радикальной жизненной реформы, он есть благотворительность, одна из ее форм, указываемых современной жизнью, — и только всего. Торжество социализма в жизнь не вносило бы ничего существенного. Так же будут страдать и умирать люди, любить и ненавидеть, завидовать и тщеславиться, предаваться тем же страстям и порокам, что и теперь, хотя и на иной манер, и так же духовная высота будет достигаться только личным подвигом, усилием восхождения. Надо так слепо верить во всесилие экономической среды над человеком, как социалисты, чтобы допускать, что с изменением ее изменится и человеческая природа. Человек вовсе не есть такая кукла или механизм, заводимый хозяйственною средою. Социализм обидно думает о человеке в этом своем оптимизме. <...>

Впрочем, христианство не только не верит в то, чтобы страдание в человеке могло быть побеждено социализмом, но и не видит в том ничего желательного, ничего идеального. Напротив, это было бы духовным падением для человека, понижением его существа. Ибо не для счастья рожден человек, и не к счастью должен он стремиться, но к духовному росту, который совершается лишь ценою борьбы, страданий, испытаний. Не счастье, но блаженство, духовная радость, не сонное благополучие, но горение и парение духа способны насытить душу человека. Современный гуманизм, так называемая гуманность, считает злом всякое страдание и хочет освободить от него человека; задача столь же неисполнимая, сколь и неверная. <...>

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕРДЯЕВ

(1874—1948)

Николай Александрович Бердяев — крупнейший русский философ XX в. происходил из богатой аристократической семьи и, подобно многим представителям наиболее образованной части интеллигенции, в конце прошлого столетия испытал увлечение "легальным марксизмом" и даже арест и ссылку. Однако под впечатлением кровавого опыта революции 1905 г. он вместе с другими видными отечественными интеллектуалами (С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, М.О. Гершензон, С.Л. Франк и др.) перешел на позиции идеализма, оказался среди вдохновителей этапного в истории русской культуры сборника "Вехи" (см.). После октябрьского переворота 1917 г. с большой группой единомышленников, не принявших революции, по инициативе Ленина был выслан из России на знаменитом "корабле философов". Последние четверть века своей жизни Бердяев провел во Франции, где приобрел мировую известность как национальный русский мыслитель и один из основоположников экзистенциализма¹ .

В многочисленных трудах Н.А. Бердяева (около 40 книг!) проблемы творчества, вопросы культуры и искусства занимают едва ли не преобладающее место, что позволяет считать его не только видным философом, но и ведущим отечественным культурологом. Духовные традиции семьи Бердяевых, в которой соединились исконно русские и европейские корни, обусловили завидную взвешенность суждений мыслителя как по фатальным для России вопросам славянофильства и западничества, "Русской идеи" и "европеизма", "почвенничества" и космополитизма, так и по глобальной проблеме противостояния двух отвергаемых религиозным сознанием идеологических мифов — "капитализма" и "социализма". Исследователь и знаток "русской души", которую он оценивал порой весьма критически, но с неизменным уважением и любовью, Бердяев отвергал для России представительную демократию западного типа и считал, что в бедах страны в немалой степени виноваты безответственная "радикальная" интеллигенция и официальная церковь, обычно срастающаяся с властью и глухая к страданиям и запросам народа.

¹ Экзистенциализм — философия существования, направление в философии, возникшее в начале XX в., основная идея которого состоит в том, что, постигая себя как "экзистенцию", человек обретает свободу, которая есть выбор самого себя, своей сущности, накладывающей на него ответственность за все происходящее в мире.

194

Хотя раздумья о судьбах культуры буквально пронизывают все творческое наследие Н.А. Бердяева, у него нет ни одной крупной работы, посвященной собственно культурологии. В единственной небольшой статье "О культуре", которая в сокращенном виде предлагается ниже, автор рассматривает важную культурологическую проблему — о соотношении "культуры" и "цивилизации", делая акцент на религиозной, "культовой" обусловленности всякой подлинной культуры. В другом предлагаемом отрывке "Национальность и человечество" (из книги "Судьба России". М., 1918) Бердяев проводит важнейшую для современной культурологии мысль об опасности космополитизма и необходимости защиты и сохранения всех, больших и малых, национально-культурных индивидуальностей в общем и неповторимом симфоническом всеединстве мировой культуры.

О КУЛЬТУРЕ

В жизни общественной духовный примат принадлежит культуре. Не в политике и не в экономике, а в культуре осуществляются цели общества. И высоким качественным уровнем культуры измеряется ценность и качество общественности. Давно уже происходящая в мире демократическая революция не оправдывает себя высокой ценностью и высоким качеством той культуры, которую она несет с собой в мир. От демократизации культура повсюду понижается в своем качестве и в своей ценности. Она делается более дешевой, более доступной, более широко разлитой, более полезной и комфортабельной, но и более плоской, пониженной в своем качестве, некрасивой, лишенной стиля. Культура переходит в цивилизацию. Демократизация неизбежно ведет к цивилизации. Высшие подъемы культуры принадлежат прошлому, а не нашему буржуазно-демократическому веку, который более всего заинтересован уравнительным процессом. В этом плебейском веке натуры творческие и утонченно культурные чувствуют себя более одинокими и непризнанными, чем во все предшествующие века. <...> Культура и цивилизация — не одно и то же. Культура родилась из культа. Истоки ее — сакральны. Вокруг храма зачалась она и в органический свой период была связана с жизнью религиозной. Так было в великих древних культурах, в культуре греческой, в культуре средневековой, в культуре раннего Возрождения. Культура — благородного происхождения. Ей передался иерархический характер культа. Культура имеет религиозные основы. Это нужно считать установленным и с самой позитивно-научной точки зрения. Культура — символична по своей природе. Символизм свой она получила от культовой символики. В культуре не реалистически, а символически выражена духовная жизнь. Все достижения культуры по природе своей символичны. В ней даны не последние достижения бытия, а

7*

195

лишь символические его знаки. Такова же и природа культа, который есть прообраз осуществленных божественных тайн. Цивилизация не имеет такого благородного происхождения. Цивилизация всегда имеет вид "parvenue"². В ней нет связи с символикой культа. Ее происхождение мирское. Она родилась в борьбе человека с природой, вне храмов и культа. Культура всегда идет сверху вниз, путь ее аристократический. Цивилизация идет снизу вверх, путь ее буржуазный и демократический. Культура есть явление глубоко индивидуальное и неповторимое. Цивилизация же есть явление общее и повсюду повторяющееся. Переход от варварства к цивилизации имеет общие признаки у всех народов, и признаки преимущественно материальные, как, например, употребление железа и т.п. Культура же древних народов на самых начальных ступенях своих очень своеобразна и неповторимо индивидуальна, как культура Египта, Вавилона, Греции и т.п. Культура имеет душу. Цивилизация же имеет лишь методы и орудия.

Благородство всякой истинной культуры определяется тем, что культура есть культ предков, почитание могил и памятников, связь сынов с отцами. Культура основана на священном предании. И чем древнее культура, тем она значительнее и прекраснее. Культура всегда гордится древностью своего происхождения, неразрывной связью с великим прошлым. И на культуре почиет особого рода благодать священства. Культура, подобно церкви, более всего дорожит своей преемственностью. В культуре нет хамизма, нет пренебрежительного отношения к могилам отцов. Слишком новая, недавняя культура, не имеющая преданий, стесняется этого своего положения. Этого нельзя сказать про цивилизацию. Цивилизация дорожит своим недавним происхождением, она не ищет древних и глубоких источников. Она гордится изобретением сегодняшнего. У нее нет предков. Она не любит могил. Цивилизация всегда имеет такой вид, будто она возникла сегодня или вчера. Все в ней новенькое, все приспособлено к удобствам сегодняшнего дня. В культуре происходит великая борьба вечности с временем, великое противление власти времени. Культура борется со смертью, хотя бессильна победить ее реально. Ей дорого увековечение, непрерывность, преемственность, прочность культурных творений и памятников. Культура, в которой есть религиозная глубина, всегда стремится к воскресению. В этом отношении величайшим образцом культуры религиозной является культура древнего Египта. Она вся была основана на жажде вечности, жажде воскресения, вся была борьбой со смертью. И египетские пирамиды пережили долгие тысячелетия и сохранились до наших дней. Современная цивилизация не строит уже пирамид и не дорожит тем, чтобы памятники ее имели

² Parvenu, муж. р. -е, жен. р. (фр.) —выскочка.

196

тысячелетнюю прочность. Все быстротечно в современной цивилизации. Цивилизация, в отличие от культуры, не борется со смертью, не хочет вечности. Она не только мирится со смертоносной властью времени, но и на этой смертоносности временного потока основывает все свои успехи и завоевания. Цивилизация очень приятно и весело устраивается на кладбищах, забыв о покойниках. Цивилизация футу-ристична. В цивилизации есть хамизм зазнавшегося "parvenu". Этот хамизм сообщается и культуре, которая хочет быть окончательно безрелигиозной.

В культуре действуют два начала — консервативное, обращенное к прошлому и поддерживающее с ним преемственную связь, и творческое, обращенное к будущему и созидающее новые ценности. Но в культуре не может действовать начало революционное, разрушительное. Революционное начало по существу враждебно культуре, антикультурно. Культура немыслима без иерархической преемственности, без качественного неравенства. Революционное же начало враждебно всякому иерархизму и направлено на разрушение качеств. Дух революционный хочет вооружить себя цивилизацией, присвоить себе ее утилитарные завоевания, но культуры он не хочет, культура ему не нужна. И не случайно вы, революционеры, так любите говорить о буржуазности культуры, о неправде, в которой родились все культуры, и с таким пафосом декламируете против слишком дорогой цены культуры, против неравенства и жертв, которыми она покупается. Никто из вас внутренне не дорожит культурой, не любит ее интимно, не чувствует ее своей собственной ценностью, своим собственным богатством. Культура творилась людьми чуждого вам духа. Ничто в великих памятниках культуры не вызывает в вас священного трепета. Вы с легкостью готовы разрушить все памятники великих культур, все творческие их ценности во имя утилитарных целей, во имя блага народных масс. Пора окончательно разоблачить ваше двусмысленное отношение к культуре. Новой культуры вы не можете создать, потому, что вообще нельзя создать новой культуры, не имеющей никакой преемственной связи с прошлой культурой, не имеющей никакого предания, не почитающей предков. <...>

Социализм не несет с собой в мир никакого нового типа культуры. И когда социалисты говорят о какой-то новой духовной культуре, всегда чувствуется ложь их слов. Социалисты даже сами чувствуют неловкость при разговоре на эту тему. И те социалисты, которые искренне хотели бы новой культуры, не понимают, что они безнадежно начали путь свой не с того конца. На этих путях не творится культура. Нельзя делать культуру приложением к какому-то существенному, основному делу, чем-то вроде воскресного развлечения. Культуру можно творить лишь тогда, когда она сама считается существенным, основным делом. Социалисты хотят направить волю и сознание человека исключительно на материальную, экономическую сторону жиз-

197

ни. А потом делают вид, что они не против культуры, что они жаждут новой культуры. Но из какого источника произойдет эта новая культура после того, как в душе человеческой иссякнут все творческие источники и дух будет угашен и задавлен социальной материей? Уже демократия понизила качественный уровень культуры и умела лишь распределять, а не творить культурные ценности. Социализм же понизил этот уровень еще более. <...> Демократизация и социализация человеческих обществ вытесняет высший культурный слой. Но без существования такого слоя и без уважения к нему культура невозможна. <...>

Демократическим путем не могут создаваться "науки" и "искусства", не творится философия и поэзия, не появляются пророки и апостолы. Закрытие аристократических источников культуры есть иссяк-новение всяких источников. Придется духовно существовать мертвым капиталом прошлого, отрицая и ненавидя это прошлое. И сами источники культуры в прошлом все более и более теряются, отрыв от них все более и более углубляется. Вся европейская культура большого стиля связана с преданиями античности. Настоящая культура и есть античная греко-римская культура, и никакой другой культуры в Европе не существует. Эпоха Возрождения в Италии потому и была глубоко культурной эпохой, в отличие от эпохи Реформации и революции, что она не только не совершила революционного разрыва в преданиях культуры, но возродила предания античной культуры и на них воздвигла свой небывалый творческий подъем. Духовный тип Возрождения есть культурный и творческий тип. Духовный тип Реформации означает разрушение церковных и культурных преданий, начало революционное, а не творческое. Античная культура вошла в христианскую церковь, и церковь была хранительницей преданий культуры в эпоху варварства и тьмы. Восточная церковь получила предание античной культуры через Византию. Западная церковь получила предание античной культуры через Рим. Культ церковный насыщен культурой, и от него и вокруг него творилась и новая культура старой Европы. Европейская культура есть прежде всего и более всего культура латинская и католическая. В ней есть неразрывная связь с античностью. По ней можно изучать природу культуры. Если мы, русские, не окончательно варвары и скифы, то потому лишь, что через православную церковь, через Византию получили связь с преданиями античной, греческой культуры. Все революции направлены против церкви и хотят порвать связь с преданиями античной культуры, в церковь вошедшими. И потому они представляют варварское восстание против культуры. <...>

198

СУДЬБА РОССИИ Национальность и человечество

<...> Невозможно и бессмысленно противоположение национальности и человечества, национальной множественности и всечеловеческого единства. Между тем как это ложное противоположение делается с двух сторон, со стороны национализма и со стороны космополитизма. Недопустимо было бы принципиально противополагать часть целому или орган организму и мыслить совершенство целого организма как исчезновение и преодоление множественности его частей и органов. Национальность и борьба за ее бытие и развитие не означает раздора в человечестве и с человечеством и не может быть в принципе связываема с несовершенным, не пришедшим к единству состоянием человечества, подлежащим исчезновению при наступлении совершенного единства. Ложный национализм дает пищу таких понятий о национальности. Национальность есть индивидуальное бытие, вне которого невозможно существование человечества, она заложена в самих глубинах жизни, и национальность есть ценность, творимая в истории, динамическое задание. Существование человечества в формах национального бытия его частей совсем не означает непременно зоологического и низшего состояния взаимной вражды и истребления, которое исчезает по мере роста гуманности и единства. За национальностью стоит вечная онтологическая основа и вечная ценная цель. Национальность есть бытийственная индивидуальность, одна из иерархических ступеней бытия, другая ступень, другой круг, чем индивидуальность человека или индивидуальность человечества как некой соборной личности. Установление совершенного братства между людьми не будет исчезновением человеческих индивидуальностей, но будет их полным утверждением. И установление всечеловеческого братства народов будет не исчезновением, а утверждением национальных индивидуальностей. Человечество есть некоторое положительное всеединство, и оно превратилось бы в пустую отвлеченность, если бы своим бытием угашало и упраздняло бытие всех входящих в него ступеней реальности, индивидуальностей национальных и индивидуальностей личных. И в царстве Божьем должно мыслить совершенное и прекрасное существование личностей-индивидуальностей и наций-индивидуальностей. Всякое бытие — индивидуально. Отвлеченность же не есть бытие. В отвлеченном, от всякой конкретной множественности освобожденном гуманизме нет духа бытия, есть пустота. Само человечество есть конкретная индивидуальность высшей иерархической степени, соборная личность, а не абстракция, не механическая сумма. <...> Всякая национальность есть богатство единого и братски объединенного человечества, а не препятствие на его пути. Национальность есть проблема историческая, а не

199

социальная, проблема конкретной культуры, а не отвлеченной общественности.

Космополитизм и философски и жизненно несостоятелен, он есть лишь абстракция или утопия, применение отвлеченных категорий к области, где все конкретно. Космополитизм не оправдывает своего наименования, в нем нет ничего космического, ибо и космос, мир есть конкретная индивидуальность, одна из иерархических ступеней. Образ космоса так же отсутствует в космополитическом сознании, как и образ нации. Чувствовать себя гражданином вселенной совсем не означает потери национального чувства и национального гражданства. К космической, вселенской жизни человек приобщается через жизнь всех индивидуальных иерархических ступеней, через жизнь национальную. Космополитизм есть уродливое и неосуществимое выражение мечты о едином, братском и совершенном человечестве, подмена конкретно живого человечества отвлеченной утопией. Кто не любит своего народа и кому не мил конкретный образ его, тот не может любить и человечество, тому не мил и конкретный образ человечества. Абстракции плодят абстракции. Отвлеченные чувства завладевают человеком, и все живое, в плоти и крови, исчезает из поля зрения человека. <...>

Культура никогда не была и никогда не будет отвлеченно-человеческой, она всегда конкретно-человеческая, т.е. национальная, индивидуально-народная и лишь в таком своем качестве восходящая до об-щечеловечности. <...> В национальном гении раскрывается всечеловеческое, через свое индивидуальное он проникает в универсальное. Достоевский — русский гений, национальный образ отпечатлен на всем его творчестве. Он раскрывает миру глубины русского духа. Но самый русский из русских — он и самый всечеловеческий, самый универсальный из русских. <...>

Объединение человечества, его развитие к всеединству совершается через мучительное, болезненное образование и борьбу национальных индивидуальностей и культур. Другого исторического пути нет, другой путь есть отвлеченность, пустота или чисто индивидуальный уход в глубь духа, в мир иной. Судьба наций и национальных культур должна свершиться до конца. Принятие истории есть уже принятие борьбы за национальные индивидуальности, за типы культуры. <...> Все великие национальные культуры — всечеловечны по своему значению. Нивелирующая цивилизация уродлива. Культура воляпюка не может иметь никакого значения, в ней нет ничего вселенского. Весь мировой путь бытия есть сложное взаимодействие разных ступеней мировой иерархии индивидуальностей, творческое врастание одной иерархии в другую, личности в нацию, нации в человечество, человечества в космос, космоса в Бога. Можно и должно мыслить исчезновение классов и принудительных государств в совершенном человечестве, но невозможно мыслить исчезновение национальностей. <...>

200

Национальное единство глубже единства классов, партий и всех других преходящих исторических образований в жизни народов. Каждый народ борется за свою культуру и за высшую жизнь в атмосфере национальной круговой поруки. И великий самообман — желать творить помимо национальности. <...>

Все попытки рационального определения национальности ведут к неудачам. Природа национальности неопределима ни по каким рационально-уловимым признакам. Ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении. Национальность — сложное историческое образование, она формируется в результате кровного смешения рас и племен, многих перераспределений земель, с которыми она связывает свою судьбу, и духовно-культурного процесса, созидающего ее неповторимый духовный лик. И в результате всех исторических и психологических исследований остается неразложимый и неуловимый остаток, в котором и заключена вся тайна национальной индивидуальности. Национальность — таинственна, мистична, иррациональна, как и всякое индивидуальное бытие. <...>

Россия — великая реальность и она входит в другую реальность, именуемую человечеством, и обогащает ее, наполняет ее своими ценностями и богатствами. <...> Вся жизнь наша должна быть ориентирована на конкретных идеях нации и личности, а не на абстрактных идеях класса и человечества. Судьба России бесконечно дороже судьбы классов и партий, доктрин и учений. Зоологическое национальное чувство и инстинкт, которые так пугают гуманистов-космополитов, есть элементарное и темное еще стихийное состояние, которое должно быть преображено в творческое национальное чувство и инстинкт. Без изначальной и стихийной любви к России невозможен никакой творческий исторический путь. Любовь наша к России, как и всякая любовь, — произвольна, она не есть любовь за качества и достоинства, но любовь эта должна быть источником творческого созидания качеств и достоинств России. Любовь к своему народу должна быть творческой любовью, творческим инстинктом. И менее всего она означает вражду и ненависть к другим народам. Путь к все-человечеству для каждого из нас лежит через Россию. И поистине всякая денационализация отделяет нас от все человечества. <...> Творческое утверждение национальности и есть утверждение человечества. Национальность и человечество — одно.

ЭРНСТ КАССИРЕР

(1874—1945)

С именем немецкого ученого Эрнста Кассирера связано развитие в культурологии весьма представительной и сравнительно молодой "символической" школы, объединяющей преимущественно лингвистов, филологов широкого профиля и искусствоведов, которые сводят любые проявления материальной и духовной культуры к ее чисто знаковой сущности. Кассирер как один из создателей философии культуры стал родоначальником семиотики — новой научной дисциплины, изучающей закономерности строения и функционирования различных знаковых систем, сохраняющих и передающих информацию как в человеческом обществе (язык, разные виды искусства, научные знаковые системы и т.п.), так и в природе (коммуникация в мире животных). В условиях бурного развития современных средств массовой информации семиотика часто претендует на роль общей культурологии и выступает как ее соперница.

Э. Кассирер, выходец из буржуазной еврейской семьи, учился в Берлине, Лейпциге, Гейдельберге и Марбурге, после чего преподавал философию и занимался теорией языка, первобытными культурами, мифологией, религией и литературой в университетах Берлина, а затем Гамбурга, где стал профессором (1919) и позднее (1930) — ректором. С приходом к власти Гитлера был вынужден уйти в отставку и эмигрировал, сначала в Англию и Швецию, а потом в США (1941), где до конца жизни преподавал сначала в Йельском, а затем в Колумбийском университете.

В фундаментальном труде "Философия символических форм" (1923—1929) Кассирер в основу своего толкования культуры кладет врожденную способность человека к символизации, подходя ко всем культурным проявлениям с позиций семиотики и называя его не "животным мыслящим", а "животным символическим". По сравнению с другими существами, многие из которых тоже способны "мыслить", только человек смог создать вокруг себя "вторую вселенную" — человеческую культуру. Язык, наука, искусство, религия, мифы — все наши духовные проявления, находящие материальное воплощение, образуют вокруг человека постоянно усложняющуюся символическую среду, отделяющую людей от реального природного мира. "Цивилизованный" человек живет практически в мире знаков и символов, в то время как "естественный" человек, "дикарь", лишенный культурного "знакового" окружения, продолжает сохранять сбалансированное единство с первозданным миром природы.

202

Другая важная культурологическая тема в исследованиях Кассирера — тема "мифа" как одного из важнейших объединительных и одновременно разрушительных факторов любой культуры во все времена и у всех народов. Философ особо исследует политические мифы современности (национализм, коммунизм, расизм и т.п.), ничем не отличающиеся, со строго антропологической точки зрения, от мифов античности или от мифотворчества "примитивных" и первобытных народов. В своей последней крупной работе "Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры" (1944) Кассирер подробно останавливается на практике немецкого нацизма, жертвой которого стал и он сам. Философ сравнивает харизматических, тоталитарных "вождей" типа Гитлера, Муссолини, Ленина с заурядными шаманами и заклинателями, которые гипнотизируют людей несбыточными доктринами, неизбежно обреченными, подобно древним мифам, на критическую переоценку и забвение будущим, более совершенным человечеством.

ФИЛОСОФИЯ СИМВОЛИЧЕСКИХ ФОРМ

Логика вещей, т.е. основных содержательных понятий и отношений, на которых строится наука, неотделима <...> от логики знаков. Ибо знак есть не просто случайная оболочка мысли, но ее необходимый и существенный орган. Он служит не только цели сообщения готового мысленного содержания, но является инструментом, благодаря которому само это содержание складывается и впервые приобретает свою полную определенность. Акт понятийного определения содержания идет рука об руку с актом его фиксации в каком-либо характерном знаке. Таким образом, всякое подлинно строгое и точное мышление находит себе поддержку только в символике и семиотике, на которые оно опирается. Любой "закон природы" в нашем мышлении принимает вид общей "формулы", но всякую формулу можно представить только как связь общих специфических знаков. Без таких универсальных знаков, как, например, в арифметике и алгебре, нельзя было бы выразить ни одно особое отношение в физике, ни один частный закон природы. В этом как бы наглядно выражается основной принцип познания вообще, в соответствии с которым всеобщее может созерцаться всегда лишь в особенном, а особенное мыслится всегда только в отношении ко всеобщему.

Но это взаимоотношение не ограничивается только рамками науки, а прослеживается и во всех других основных формах духовного творчества. Для всех них характерно то, что свойственный им способ восприятия и формообразования они могут применить, только создав для него как бы определенный чувственный субстрат. И настолько существен здесь этот субстрат, что подчас кажется, будто он исчер-

203

пывает все содержание значения, весь собственный "смысл" этих форм. Язык, казалось бы, определяется и мыслится только как система звуковых знаков, — мир искусства и мифа кажется исчерпанным в мире особых, чувственно-пластических образов, которые искусство и миф демонстрируют нам. И тем самым по сути дела дана всеобъемлющая среда (Medium), в которой встречаются все духовные образования, так разнящиеся между собой. Содержание духа заключается только в его выражении; идеальная форма может быть распознана только по и в совокупности чувственных знаков, которые служат ее выражению. Если бы удалось получить систематический обзор всех различных направлений такого рода выражения, если бы удалось вскрыть его типичные, инвариантные черты, а также их особые градации и внутренние различия, то идеал "универсальной характеристики", поставленный <...> перед познанием, был бы тем самым достигнут. Мы обладали бы тогда своего рода грамматикой символической функции — такой функции, посредством которой были бы охвачены и генерально соопределены ее отдельные выражения и идиомы, наблюдаемые нами в языке и искусстве, в мифе и религии. <...>

Через знак, связанный с каким-либо содержанием, само это содержание приобретает новое состояние и новую длительность, так как знаку — в противоположность реальной смене отдельных содержательных моментов в сознании — соответствует определенное идеальное значение, которое как таковое застывает в нем. Он не есть, подобно просто данному ощущению, нечто пунктуально обособленное, неповторимое и единственное в своем роде, но выступает в роли репрезентанта множества, совокупности возможных моментов содержания, каждому из которых он противостоит как "общее". В символической функции сознания, деятельность которой мы видим в языке, в искусстве, в мифе, из потока сознания извлекаются сначала определенные устойчивые основные образы (Grundgestalten), частью понятийной, частью наглядной природы; вместо текущего содержания появляется замкнутое в себе застывающее единство формы.

ТЕХНИКА СОВРЕМЕННЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ МИФОВ

Если мы попытаемся рассмотреть по элементам, что представляют собой современные политические мифы, окажется, что они не содержат ничего в полной мере нового. Все детали их давно известны. <...>

Даже в примитивных общинах, где мифы управляют всеми социальными чувствами и всей социальной жизнью человека, они не всегда функционируют одинаково и имеют одинаковую силу. Они набирают полную мощь, когда человек оказывается перед лицом необыч-

204

ной и опасной ситуации. Малиновский¹, проживший много лет среди туземцев Тробрианских островов² и давший нам подробнейший анализ мифических концепций и магических ритуалов тамошних племен, неоднократно указывал на этот факт. <...>

Итак, во всех делах, которые не требуют особых, исключительных усилий, выдержки и смелости, мы не находим применения какой-либо магии или мифологии. Обширная и развитая магическая система и связанная с ней мифология приходят в действие, когда налицо опасность и неизвестность.

Эта характеристика магии и мифов в примитивном обществе так же хорошо подходит и для весьма развитых форм политической жизни людей. В отчаянных ситуациях человек всегда склонен обращаться к отчаянным мерам, и наши сегодняшние политические мифы как раз и есть такие меры. В случае, когда здравый смысл подводит нас, в запасе всегда остается сила сверхъестественного, мистического. <...>

В мирное, спокойное время, в периоды стабильности и безопасности рациональная организация легко поддерживается и функционирует. Она кажется гарантированной от любых атак. Но в политике абсолютного, статического равновесия никогда не бывает — только динамическое. Всегда чувствуешь себя на вулкане, всегда ждешь подземных толчков и извержений. Во все критические моменты человеческой социальной жизни рациональные силы, сопротивляющиеся выходу на поверхность старых мифических концепций, не могут быть уверены в себе.

В это время возвращаются мифы — они никогда и не были по-настоящему подавлены, подчинены и лишь ждали своего часа, чтобы появиться из тени на свет. <...>

Миф — это персонифицированное желание группы. Это определение было дано 35 лет назад. Разумеется, автор не мог тогда предвидеть наши теперешние политические проблемы. Он выступал как антрополог, занимающийся религиозными ритуалами диких племен Северной Африки. Однако его формула вполне уместна как наиболее лаконичное и точное выражение современных представлений о лидерстве и диктаторстве. Потребность в вожде появляется только тогда, когда коллективное желание достигает максимальной силы и когда, с другой стороны, все надежды удовлетворения его обычными путями оказываются тщетными. В таком случае желание не только остро ощущается, но и персонифицируется, встает перед человеческим воображением в конкретной, пластичной и инди-

¹ Малиновский Бронислав Каспер (1884—1942) — английский этнограф и социолог, основатель функциональной школы в этнографии.

² О-ва Тробриан — группа островов в Меланезии, в юго-западной части Тихого океана.

205

видуальной форме. Сила коллективного желания осуществляется в вожде. Все социальные установления — закон, справедливость, конституция — объявляются не имеющими никакой цены. Остается лишь мистическая сила и власть вождя, и воля его становится высшим законом.

Разумеется, коллективное желание не может удовлетворяться одинаково и в случае больших цивилизованных наций, и в случае племени, находящегося на первобытных ступенях развития. Цивилизованный человек — объект самых необузданных эмоций, и когда они достигают апогея, он способен поддаться совершенно диким импульсам, однако даже в этом случае он не может полностью отказаться от требований рациональности. Чтобы верить, он должен ощущать какие-то резонные основания для веры, он должен иметь теорию для оправдания своего кредо. И теории эти оказываются отнюдь не примитивными, а, наоборот, весьма сложными.

И все это происходит в нашем современном мире! Если исследовать нынешние политические мифы и их использование, мы обнаружим не только извращение всех наших этических ценностей, но даже искажения человеческой речи. Магическое слово вытесняет здесь семантическое. <...>

Но ловкое применение магического слова — это еще не все. Чтобы оно имело максимальный эффект, новое слово нужно подкрепить новыми ритуалами. И над этим фашистские лидеры работали продуманно, методично и успешно. Каждое политическое действие имеет свой ритуал. И поскольку в тоталитарном государстве не существует никакой личной, приватной сферы, свободной от вторжения политики, всю человеческую жизнь вдруг захлестывает волна новых ритуалов. Они так же регулярны, упорядочены и неизбежны, как ритуалы, которые мы наблюдаем в примитивных общинах. Каждый класс, каждый пол, каждый возраст имеет свои ритуальные правила. Никто не может пройти без этого по улице, поздороваться с приятелем или соседом. И точно так же, как и в примитивных общинах, пренебрежение каким-либо из предписанных ритуалов значит страдание и смерть. Даже малым детям это не сходит с рук как нечаянный грех, а засчитывается преступлением против богоподобного вождя и тоталитарного государства.

Эффект новых ритуалов очевиден. Никто не может усыпить нашу активность, способность к самостоятельным суждениям и критической оценке, лишить нас ощущения собственной индивидуальности и персональной ответственности легче, чем постоянное, монотонное исполнение одних и тех же ритуальных действий. Неоспоримый научный факт: примитивные общества не знают такой веши, как индивидуальная ответственность, существует только коллективная. Не индивидуум, а группа является здесь настоящим "моральным субъектом". Клан, семья, племя ответственны за действия всех своих членов. Если

206

совершено преступление, не ищут персонального ответчика. Подобно какой-то социальной заразе преступление распространяется на всю группу, никто не избегает инфекции. <...>

За последние 200 лет представления о жизни дикаря и ее отличиях от жизни современного человека совершенно изменились. Руссо в XVIII в. представлял ее себе настоящим раем простоты, невинности и счастья. Дикарь — один среди прохлады родного леса, считающийся лишь с собственными инстинктами и удовлетворяющий свои немудреные желания! Он обладает величайшим богатством — богатством абсолютной независимости.

К сожалению, успехи, сделанные в XIX в. антропологией, полностью разрушили эту философскую идиллию. Картина оказалась прямо противоположной той, которую нарисовал нам Руссо. Сидни Хартланд пишет в своей книге "Первобытный закон": "Дикарь вовсе не такое свободное от каких-либо уз существо, каким представлял его себе Руссо. Наоборот, он со всех сторон стиснут обычаями своего племени, он закован в цепи неизменных традиций... Эти оковы принимаются им как нечто само собой разумеющееся, он никогда не ищет освобождения... Очень часто то же можно сказать и о цивилизованном человеке, но он слишком беспокоен, слишком любит перемены, слишком любопытен, чтобы долго сохранять установку покорности".

Эти слова написаны 20 лет назад, а за это время мы научились еще кое-чему, что весьма оскорбительно для гордого человечества. Оказалось, что современный человек, несмотря на все свое беспокойное нутро, а возможно, как раз из-за него, вовсе не преодолел своего сходства с дикарем. Когда он сталкивается с теми же силами, что и его предок, он очень легко приходит в состояние полной покорности, никаких вопросов не задает и принимает все как само собой разумеющееся.

Из печального опыта последних 20 лет этот факт, пожалуй, наиболее ужасен. Ситуацию можно сравнить с той, в которой оказался Одиссей на острове Цирцеи, но нынешняя, пожалуй, еще хуже. Там друзья и спутники Одиссея были превращены в различных зверей. Но здесь люди, и люди интеллигентные, честные и прямые, внезапно сами отказались от важнейшей человеческой привилегии — свободы и независимости мышления. Выполняя предписанные ритуалы, они стали чувствовать, думать и говорить тем же предписанным образом. Их жесты остались живыми и энергичными, но это искусственная, поддельная жизнь. На самом-то деле ими движет внешняя сила, они действуют, как марионетки в кукольном представлении. И даже не подозревают, что за веревочки дергают и управляют всей их личной и общественной жизнью политические лидеры. <...>

В описании современных политических мифов мы упустили одну черту. Мы указывали, что в тоталитарном государстве политические

207

лидеры принимают на себя те функции, которые в первобытном обществе были возложены на шаманов. Они были абсолютными властителями, они одни брались избавить общину от социального зла. Но это не все. В примитивной общине перед колдуном стоит еще и такая важная задача, как передача людям воли богов, предсказание будущего. Предсказатель занимает свое твердое место в примитивной общественной жизни, играет в ней совершенно необходимую роль. Даже на достаточно высокоразвитых уровнях политической культуры за ним сохраняются его старые права и привилегии. <...>

Даже в этом пункте наша современная политическая жизнь вернулась к формам, которые казались совершенно забытыми. Разумеется, у нас нет наивного колдовства, к нам не снисходят коллективные озарения, мы не угадываем судьбу по полету птиц или по внутренностям зарезанных животных. Мы разработали гораздо более тонкий и сложный метод предвидения, метод, претендующий на философскую глубину, на научность. Но если методы и изменились, то существо дела осталось тем же. Наши политики очень хорошо знают, что большие массы людей гораздо легче привести в действие с помощью силы воображения, чем применяя грубую физическую силу, и прекрасно пользуются этим знанием. Политики стали чем-то вроде предсказателей судьбы, пророчество превратилось в существенный элемент новой техники управления. Они обещают самые невероятные и даже совершенно невозможные вещи, снова и снова сулят людям "золотой век". <...>

Политика — еще далеко не позитивная наука, а тем более не точная. Я уверен, что потомки будут рассматривать многие из наших политических систем с тем же чувством, что возникает у современного астронома при изучении астрологического сочинения или у химика, читающего алхимический трактат. В политике мы еще не имеем надежной базы, здесь нет упорядоченного знания, здесь все время существует угроза того, что нас захлестнет старый хаос. Мы строим высокие и гордые здания, но без твердого фундамента. Вера в то, что человек, ловко орудуя магическими формулами и заклинаниями, может управлять природой, господствовала сотни и тысячи лет человеческой истории, несмотря на все бесчисленные неудачи и разочарования. Поэтому не удивительно, что наши политические действия и теории наполнены магическим содержанием. И когда небольшие группы людей пытаются осуществить свои желания и фантастические идеи относительно целых наций, всей политической вселенной, они могут иметь временный успех, могут даже достичь триумфа. Но достижения эти эфемерны, потому что в социальном мире, так же как и в физическом, есть своя логика, свои законы, которые не могут нарушаться безнаказанно. Даже в этой сфере мы должны следовать совету Бэкона — подчиняться законам социального мира, чтобы научиться управлять ими.

208

Что же может сделать философия, чтобы помочь в борьбе с политическими мифами? Современные философы давно уже отказались от мысли влиять на течение политических и социальных событий. Гегель верил в самую высокую ценность и достоинство философии. И тем не менее тот же Гегель сказал, что философия всегда является слишком поздно для того, чтобы переделать мир, и глупо рассчитывать на то, что какая-либо теория может обогнать свое время. <...>

Разумеется, она не в силах разрушить политические мифы. Мифы в некотором роде непобедимы: их не опровергнешь разумными аргументами и не побьешь силлогизмами. Философия может сослужить другую службу: она помогает понять врага, дабы затем разбить его. Понять не только его дефекты и слабые места, но и в чем его сила, которую мы все склонны преуменьшать. Когда впервые сталкиваешься с политическим мифом, он кажется столь абсурдным и неуместным, столь фантастическим и отвратительным, что трудно заставить себя принимать его всерьез. Но теперь стало ясно, какая это огромная ошибка, и не стоит допускать ее в другой раз. Необходимо тщательно изучать истоки, структуру и технику политических мифов, чтобы видеть лицо врага, которого мы надеемся одолеть.

КАРЛ ГУСТАВ ЮНГ

(1875—1961)

Самым талантливым последователем 3. Фрейда (см.), обогатившим фрейдизм как культурологическую дисциплину, был швейцарский психиатр, психолог и исследователь культуры Карл Густав Юнг. Позднее Юнг как ученый разошелся с Фрейдом. По сравнению со своим бывшим учителем и коллегой, которого он по многим далеким от медицины вопросам значительно превзошел, Юнг занялся главным образом не душой отдельного индивида, а "глубинной психологией" целых народов и всего человечества. Наряду с "индивидуальным бессознательным" Фрейда, он выдвинул понятие "коллективного бессознательного" и сосредоточился на нем как на самом древнем и "темном" субстрате психики, а следовательно, и культуры. Таким образом, Юнг неизмеримо расширил сферу применения метода психоанализа, перенеся его с преимущественно индивидуального уровня на этнический, национальный и общечеловеческий. Истоки групповой "души" стали предметом такого же глубокого изучения, как и истоки души отдельной личности.

К.Г. Юнг родился в небогатой, но весьма интеллектуальной семье протестантского священника, получил высшее медицинское образование в Базельском университете, был практикующим врачом-психиатром и прошел путь от ассистента до главного врача клиники. С 1907 по 1913 г. он сотрудничал с Фрейдом, став даже президентом Международного психоаналитического общества. После разрыва с учителем возглавлял Международное общество психотерапевтов, выпускал соответствующий журнал, читал лекции, выезжал с научными целями в страны Америки, Африки и Азии и опубликовал большое количество трудов по психологии, религии, мифологии, этнографии, художественному творчеству, восточным культурам, составившим впоследствии 19 томов его Собрания сочинений.

Анализируя в целом наследие Юнга, можно утверждать, что культурологические темы преобладают в нем над узко медицинскими и составляют его подлинно новаторскую часть. Прежде всего это касается "коллективного бессознательного", которое проявляется в архетипах — обычно несознаваемых и, возможно, генетически обусловленных следах памяти прошлого — первичного — опыта, зафиксированного в структуре внутреннего мира человека и передаваемого из поколения в поколение. Архетипы могут выражаться в первообразах, например, Матери-Земли, Отца-Солнца, Древа жизни, Мудрого старца, и, конечно, в многочисленных религиозных символах и мифологических сюжетах, обычно совпадающих у многих народов. Архетипы тесно связаны с фольклором, обычаями, изна-

210

чальной сельскохозяйственной деятельностью, оккультными науками, именно с теми сферами культуры (а не цивилизации!), которые восходят к далекому прошлому, к "подкультуре", подобно тому как сознание восходит к "подсознанию". Любое художественное творчество, опираясь на прошлый, казалось бы, уже умерший опыт, так или иначе питается архетипами и является их постоянным оживлением.

Для теории культуры большое значение имели и другие новаторские идеи Юнга, например, предложенная им типология характеров, разделяющая людей на экстравертов (т.е. обращенных вовне) и интровертов (т.е. обращенных к своему внутреннему миру). Перенесенная в культурологию, эта теория позволила Юнгу создать ряд работ, посвященных основному различию между цивилизациями Запада и Востока, их религиями, философскими системами и мироощущениями. При анализе художественных произведений, особенно в литературе и изобразительном искусстве, нашли применение и развитые Юнгом понятия "комплекс" и "закомплексованность", отражающие особую направленность художника и его творений. И наконец, нельзя не признать принципиального значения критики Юнгом знаменитой фрейдовской категории "либидо" (иначе говоря, сексуальности), якобы движущей человеческую культуру. В отличие от Фрейда Юнг понимал под "либидо" не столько сексуальность, сколько психическую энергию вообще, справедливо обвиняя Фрейда в "пансексуализме", что и послужило главной причиной разрыва двух выдающихся ученых.

ПОДХОД К БЕССОЗНАТЕЛЬНОМУ

<...> Существуют некоторые события, которые мы не отмечаем в сознании; они остаются, так сказать, за порогом сознания. Эти события имели место, но были восприняты подпорогово, без участия нашего сознания. Мы можем узнать о таких событиях только интуитивно или в процессе глубокого размышления, который ведет к последующему осознанию того, что они должны были произойти; и хотя первоначально мы игнорировали их эмоциональное и жизненное значение, оно все же проступило из бессознательного в виде послемыс-ли. Подобные события могут проявиться, например, в форме снов. Как общее правило, бессознательный аспект любого явления открывается нам в снах, в которых он возникает не как рациональная мысль, а в виде символического образа. Исторически именно изучение снов подвигнуло психологов на изучение бессознательного аспекта сознательных психических явлений.

Именно на основе таких свидетельств психологи предположили факт существования бессознательной психики, хотя многие ученые и философы отрицают ее существование. Они наивно полагают, что подобное предположение ведет к допущению существования двух "субъектов", или (говоря обычным языком) двух личностей внутри

211

одного индивида. В действительности же так оно и есть. И одно из проклятий современного человека заключается в том, что он страдает от расщепления собственной личности. И это ни в коем случае не патологический симптом, а нормальный факт (нормальное явление), который можно наблюдать везде и в любое время. Не только у невротиков правая рука не знает, что делает левая. Это неприятное положение является симптомом общей бессознательности, бесспорного общего наследия всего человечества.

Человек развивал свое сознание медленно и трудно. Потребовались бессчетные века, чтобы достичь цивилизованного состояния (которое произвольно датируется со времени изобретения письменности около 4000 лет до н.э.). Эта эволюция и сейчас далека от завершения, поскольку значительные области человеческого разума погружены в темноту. То, что мы называем "психическим", "душой", ни в коей мере не идентично нашему сознанию и его содержанию.

Тот, кто отрицает существование бессознательного, фактически предполагает, что наше нынешнее знание психики является полным. Но эта вера с очевидностью ложна, так же как ложно и предположение, что мы знаем все, что можно знать о вселенной. Наша психика лишь часть природы, и тайна ее безгранична, поэтому мы не можем дать полное определение ни психическому, ни природе. Мы можем лишь заявлять, что верим в их существование и описываем, как умеем, — лучшее из того, что мы можем, — каким образом они действуют. Помимо свидетельств, собранных в медицинских исследованиях, существуют сильные логические основания, чтобы отвергнуть заявления типа "бессознательное не существует". Утверждающие это лишь выражают древний "мизонеизм" — страх перед новым и неизвестным.

Разумеется, есть исторические основания для противостояния идее существования неведомой области в человеческой психике. Сознание — относительно недавнее приобретение природы, и оно все еще пребывает в стадии "эксперимента". Оно хрупко, подвержено опасностям и легко ранимо. Как заметили антропологи, одним из наиболее общих проявлений умственного расстройства, встречающегося у первобытных племен, оказывается то, что последние сами называют "потерей души", что означает, как указывает само название, заметное разрушение (точнее, диссоциацию) сознания. <...>

В ряде племен полагают, что человек имеет сразу несколько душ; такая вера отражает некоторые первобытные представления о том, что каждый человек состоит из нескольких связанных между собой, но различающихся отдельностей. Это означает, что человеческая психика далека от полного синтеза, напротив, она слишком легко готова распасться под напором неконтролируемых эмоций.

Хотя описанная ситуация известна нам по работам антропологов, ею не следует пренебрегать и в нашей развитой цивилизации. Мы то-

212

же можем оказаться диссоциированными и утратить собственную идентичность. На нас влияют различные настроения, мы можем становиться неразумными, порой мы не можем вспомнить самые важные факты о самих себе или других, так, что люди даже удивляются: "Что за черт в тебя вселился?". Мы говорим о способности "контролировать" себя, но самоконтроль — весьма редкое и замечательное качество. Мы можем думать, что полностью контролируем себя; однако друг может без труда рассказать нам о нас такое, о чем мы не имеем ни малейшего представления.

Вне всякого сомнения, даже на так называемом высоком уровне цивилизации человеческое сознание еще не достигло приемлемой степени целостности. Оно все так же уязвимо и подвержено фрагментации. Сама способность изолировать часть сознания безусловно ценная характеристика. Она позволяет нам сконцентрироваться на чем-то одном, исключив все остальное, что может отвлечь наше внимание. Но существует огромная разница между сознательным решением отделить и временно подавить часть психики и ситуацией, когда это возникает спонтанно, без знания или согласия на это, и даже вопреки собственному намерению. Первое — достижение цивилизации, второе — примитивная (первобытная) "потеря души", или патологический случай невроза.

Таким образом, в наши дни единство сознания — дело все еще сомнительное, слишком легко оно может быть разрушено. Способность же контролировать эмоции, весьма'желательная, с одной стороны, с другой оказывается сомнительным достижением, так как лишает человеческие отношения разнообразия, тепла и эмоциональной окраски.

Именно на этом фоне мы и должны рассмотреть важность снов — этих легких, ненадежных, изменчивых, смутных и неопределенных фантазий. <...>

Все, что я рассказал о бессознательном, лишь поверхностный очерк о природе и действии этой сложной составляющей человеческой психики. Необходимо еще указать на виды подпорогового материала, из которого спонтанно могут производиться символы наших снов. Подпороговый материал состоит из всего набора нужд, импульсов, намерений; всех восприятий и догадок; всех рациональных и иррациональных мыслей, выводов, индукций, дедукций, посылок; из всего разнообразия чувств. Любое из них, или все они вместе, могут принимать форму частичного, временного или постоянного бессознательного.

Данный материал большей частью становится бессознательным потому, что, как говорится, для него не оказывается места в сознании. Некоторые мысли теряют свою эмоциональную энергию и становятся подпороговыми (т.е. они больше не привлекают сознательного внимания), потому что стали казаться неинтересными и несуще-

213

ственными или потому, что существуют причины, по которым мы желаем убрать их из поля зрения.

Фактически же для нас "забывать" подобным образом нормально и необходимо для того, чтобы освободить место в нашем сознании для новых впечатлений и идей. Если этого не будет происходить, то все, что мы переживаем, будет оставаться выше порога сознания, и наш разум окажется до невозможности переполненным. Это явление так широко известно сегодня, что большинство людей, которые хоть что-то знают о психологии, принимают его как само собой разумеющееся.

Но точно так же, как сознательное содержание может исчезать в бессознательном, новое содержание, которое до того прежде никогда не осознавалось, может возникать из него. Оно вспыхивает как некий намек, слабое подозрение: "что-то висит в воздухе" или "пахнет крысой". Открытие, что бессознательное — это не простой склад прошлого, но что оно полно зародышей будущих психических ситуаций и идей, привело меня к новым подходам в психологии. Большое количество дискуссий развернулось вокруг этого положения. Но остается фактом то, что помимо воспоминаний из давнего осознанного прошлого из бессознательного также могут возникнуть совершенно новые мысли и творческие идеи; мысли и идеи, которые до этого никогда не осознавались. Они возникают из темноты, из глубин разума, как лотос, и формируют наиболее важную часть подпороговой психики.

Подобные вещи мы обнаруживаем в каждодневной жизни, когда задачи порой решаются совершенно новыми способами; многие художники, философы и даже ученые обязаны своими лучшими идеями вдохновению, которое внезапно появилось из бессознательного. Способность достичь богатого источника такого материала и эффективно перевести его в философию, литературу, музыку или научное открытие — одно из свойств тех, кого называют гениями.

Ясные доказательства такого факта мы можем найти в истории самой науки. Например, французский математик Пуанкаре и химик Ке-куле обязаны своим важным научным открытием (что признают они сами) внезапным "откровениям" из бессознательного. Так называемый "мистический" опыт французского философа Декарта включил в себя подобное внезапное откровение, во вспышке которого он увидел "порядок всех наук". Английский писатель Роберт Льюис Стивенсон потратил годы в поисках истории, которая иллюстрировала бы его "сильное чувство двойственности человеческого бытия", когда вдруг во сне ему открылся сюжет "Доктора Джекиля и мистера Хайда"¹.

¹ Произведение Р.Л. Стивенсона, рассказывающее о раздвоении человеческой личности (1886).

214

Позже я детально опишу, каким образом подобный материал возникает из бессознательного, и исследую формы,' в которых это бессознательное выражается. Сейчас же я просто хочу отметить, что способность человеческой психики продуцировать новый материал особенно значительна, когда имеешь дело с символами сна; в своей профессиональной практике я постоянно обнаруживал, что образы и идеи, содержащиеся в снах, не могут быть объясненными лишь в терминах памяти. Они выражают новые мысли, которые еще никогда не достигали порога сознания. <...>

ОБ АРХЕТИПАХ КОЛЛЕКТИВНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Гипотеза о существовании коллективного бессознательного принадлежит к числу тех научных идей, которые поначалу остаются чуждыми публике, но затем быстро превращаются в хорошо ей известные и даже популярные. Примерно то же самое произошло и с более емким и широким понятием бессознательного. <...> При этом на первых порах понятие бессознательного использовалось для обозначения только таких состояний, которые характеризуются наличием вытесненных или забытых содержаний. Хотя у Фрейда бессознательное выступает — по крайней мере метафорически — в качестве действующего субъекта, по сути оно остается не чем иным, как местом скопления именно вытесненных содержаний; и только поэтому за ним признается практическое значение. Ясно, что с этой точки зрения бессознательное имеет исключительно личностную природу, хотя, с другой стороны, уже Фрейд понимал архаико-мифологический характер бессознательного способа мышления.

Конечно, поверхностный слой бессознательного является в известной степени личностным. Мы называем его личностным бессознательным. Однако этот слой покоится на другом, более глубоком, ведущем свое происхождение и приобретаемом уже не из личного опыта. Этот врожденный более глубокий слой и является так называемым коллективным бессознательным. Я выбрал термин "коллективное", поскольку речь идет о бессознательном, имеющем не индивидуальную, а всеобщую природу. Это означает, что оно включает в себя, в противоположность личностной душе, содержания и образы поведения, которые cum grano sails² являются повсюду и у всех индивидов одними и теми же. Другими словами, коллективное бессознательное идентично у всех людей и образует тем самым всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе сверхличным.

Cum grano salis (лат.) — букв, "с крупинкой соли"; остроумно; с иронией.

215

Существование чего-нибудь в нашей душе признается только в том случае, если в ней присутствуют так или иначе осознаваемые содержания. Мы можем говорить о бессознательном лишь в той мере, в какой способны удостовериться в наличии таких содержаний. В личном бессознательном это по большей части так называемые эмоционально окрашенные комплексы, образующие интимную душевную жизнь личности. Содержанием коллективного бессознательного являются так называемые архетипы. <...>

"Архетип" — это пояснительное описание платоновского "эйдо-са"³. Это наименование является верным и полезным для наших целей, поскольку оно значит, что, говоря о содержаниях коллективного бессознательного, мы имеем дело с древнейшими, лучше сказать, изначальными типами, т.е. испокон веку наличными всеобщими образами. Без особых трудностей применимо к бессознательным содержаниям и выражение "representations collectives"⁴, которое употреблялось Леви-Брюлем⁵ для обозначения символических фигур в первобытном мировоззрении. Речь идет практически все о том же самом: примитивные родо-племенные учения имеют дело с видоизмененными архетипами. Правда, это уже не содержания бессознательного; они успели приобрести осознаваемые формы, которые передаются с помощью традиционного обучения в основном в виде тайных учений, являющихся вообще типичным способом передачи коллективных содержаний, берущих начало в бессознательном.

Другим хорошо известным выражением архетипов являются мифы и сказки. Но и здесь речь идет о специфических формах, передаваемых на протяжении долгого времени. Понятие "архетип" опосредовано относимо к representations collectives, в которых оно обозначает только ту часть психического содержания, которая еще не прошла какой-либо сознательной обработки и представляет собой еще только непосредственную психическую данность. Архетип как таковой существенно отличается от исторически ставших или переработанных форм. На высших уровнях тайных учений архетипы предстают в такой оправе, которая, как правило, безошибочно указывает на влияние сознательной их переработки в суждениях и оценках. Непосредственные проявления архетипов, с которыми мы встречаемся в сновидениях и видениях, напротив, значительно более индивидуальны, непонятны или наивны, нежели, скажем, мифы. По существу, архетип

³ Эйдос — термин древнегреческой философии, обозначавший субстанциальную идею какого-то явления.

⁴ Representations collectives (фр.) — букв, "коллективные представления".

⁵ Леви-Брюль Люсьен (1857—1939) — французский этнограф и психолог. Его теория о господстве "дологического мышления" в идеологии первобытного общества и религиозном сознании представляет интерес как попытка исследовать исторические изменения в психологии мышления.

216

представляет то бессознательное содержание, которое изменяется, становясь осознанным и воспринятым; оно претерпевает изменения под влиянием того индивидуального сознания, на поверхности которого оно возникает.

То, что подразумевается под "архетипом", проясняется через его соотнесение с мифом, тайным учением, сказкой. <...>

Субъективность первобытного человека столь удивительна, что самым первым предположением должно было бы быть выведение мифов из его душевной жизни. Познание природы сводится для него, по существу, к языку и внешним проявлениям бессознательных душевных процессов. Их бессознательность представляет собой причину того, что при объяснении мифов обращались к чему угодно, только не к душе. Недоступным пониманию было то, что душа содержит в себе все те же образы, из которых ведут свое происхождение мифы, что наше бессознательное является действующим и претерпевающим действия субъектом, драму которого первобытный человек по аналогии обнаруживал в больших и малых природных процессах.

АЛЬБЕРТ ШВЕЙЦЕР

(1875—1965)

В европейской культуре XX в. неповторимой и во многих отношениях одинокой фигурой является Альберт Швейцер. Он родился в Эльзасе — пограничной провинции, исторически связанной как с Германией, так и с Францией, вследствие чего его считают немец-ко-французским мыслителем, хотя свои сочинения Швейцер писал по-немецки. Необычно и то, что он показал себя не только человеком мысли, но и человеком жертвенного действия, великим гуманистом и едва ли не единственным настоящим подвижником среди деятелей нашего столетия, принимающих как должное блага современной цивилизации. Подобно профессиональному атеисту Фрейду (см.), он был врачом, но в то же время и выдающимся богословом, музыковедом и мастером игры на органе. Если Фрейд видел культуру через призму материализма и безбожия, то Швейцер пришел к ее пониманию через религию и оптимистическую веру в человека как наиболее разумного существа, созданного Богом живой Вселенной. По своей роли в истории мировой культуры Швейцер — продолжатель дела средневекового святого Франциска Ассизского, канонизированного покровителя всех, кто посвятил себя защите природы. Как философ Швейцер увековечил свое имя оригинальной доктриной "благоговения перед жизнью", провозглашающей: "Я — жизнь, которая хочет жить, я — жизнь среди жизни, которая хочет жить".

Родом из семьи протестантского пастора, Швейцер вначале изучал теологию и философию в Страсбургском университете и Сорбонне и, обладая блестящими способностями, начал "делать карьеру" и как ученый, и как музыкант; однако еще молодым человеком он решил связать свою жизнь с христианским учением, призывающим любить людей и помогать им. Для этого он закончил медицинский факультет (1908), защитил докторскую диссертацию (1912) и вместе с женой, сестрой милосердия, уехал в далекую африканскую страну — в то время немецкую колонию — Габон, где на собственные средства основал больницу для туземцев. С тех пор их лечение и просвещение, а также охрана окружающей среды стали главным делом его жизни. В 1953 г. за полувековую гуманитарную деятельность и защиту жизненных прав народов ему была присуждена Нобелевская премия мира.

Подобно многим мыслителям, вдохновлявшимся религиозной идеологией, таким, например, как П. Сорокин (см.) или А.Дж. Тойн-би (см.), Швейцер считал, что современная западная культура нахо-

218

дится в глубоком кризисе именно из-за упадка веры и связанной с ней духовности. Невиданно развивавшаяся материальная сторона культуры (научно-техническая и потребительская) оторвалась от своей религиозно-духовной основы, и ныне культура подобна кораблю, который движется в никуда, лишенный нравственного горючего и потерявший свой божественный компас. Выбирая между Гегелем (см.) с его "абсолютным знанием" и Кантом (см.) с его "абсолютной моралью", А. Швейцер всегда оставался на стороне последнего. Формулируя доктрину "благоговения перед жизнью", перед ее любыми, самыми примитивными проявлениями, философ по-новому взглянул и на нравственность: он включал в нее не только разумеющиеся отношения между людьми, но и в неменьшей степени — их отношение ко всему живому; таким образом, он стал одним из духовных отцов экологии. Он обвинял философию в ненужных умственных спекуляциях и невнимании к фундаментальным вопросам земного существования человека как субъекта цивилизации. Материальные достижения — это еще не культура, утверждал Швейцер, ибо ее сердцевина — этика, т.е. "безграничная ответственность за все, что живет". Помимо Франциска Ассизского, своими предшественниками он считал восточных мудрецов и даже написал книгу "Мировоззрение индийских мыслителей" (1935). О широких культурологических интересах Швейцера свидетельствуют также его работы: "Упадок и возрождение культуры" (1923), "Культура и этика" (1923), "Христианство и мировые религии" (1924), "Отношение белых к цветным расам" (1928), "Философия движения в защиту животных" (1950), "Гуманность" (1961), "Путь к миру сегодня" (1963) и др.

КУЛЬТУРА И ЭТИКА Предисловие

Я взял на себя труд раскрыть трагедию западного мировоззрения. Еще в студенческие годы меня поражало, что история мысли неизменно толковалась лишь как история философских систем, а не как история борьбы за мировоззрение. Позже, в раздумьях над культурным движением, свидетелем которого я был, мне открылась во всей своей зловещей неумолимости безрадостная картина существующего взаимоотношения между культурой и мировоззрением. Это еще сильнее побуждало меня поставить перед западным мышлением вопрос о том, какие же, собственно, требования оно предъявляло к мировоззрению и как эти требования практически были реализованы. Что останется от достижений философии, если сбросить с нее мишуру учености? Что сможет она нам предложить, если мы потребуем от нее того элементарного, в котором нуждаемся, чтобы утвердить себя в жизни в качестве деятельных и в то же время способных е самоуглублению людей?

219

Так я вступил в бескомпромиссный конфликт с западным мышлением. Я признавал за ним заслугу поисков мировоззрения, на почве которого единственно и может вырасти глубокая по содержанию и всеобъемлющая по масштабам культура. Оно хотело прийти к миро-и жизнеутверждению и обосновать им необходимость для нас стремиться к действию, прогрессу и к созиданию ценностей. Оно хотело прийти к этике и обосновать ею необходимость для нас поставить нашу жизнь — ради плодотворных деяний — на службу идеям и другой жизни.

Но ему не удалось убедительно и надолго обосновать такое миро- и жизнеутверждающее, этическое мировоззрение, подведя под него логический фундамент. Наша философия порождала лишь неизменно шаткие фрагменты смутно видевшегося ей положительного мировоззрения. Соответственно и наша культура оставалась фрагментарной и лишенной прочного фундамента. <...>

Через эту философию, занимавшуюся только философствованием, вместо того чтобы бороться за обоснованное логически и применимое практически мировоззрение, мы пришли к состоянию, характеризующемуся отсутствием мировоззрения, а следовательно, и культуры. <...>