Глава III. Кризис речи посполитой

МАГНАТСКАЯ ОЛИГАРХИЯ ЗА ФАСАДОМ ШЛЯХЕТСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

В начале XVII в. раздоры внутри правящего класса вылились в антикоролевский мятеж. Недовольство правительственной политикой свело вместе многих шляхтичей и аристократов, сторонников реформ и ревнителей дворянских вольностей, протестантов и католиков. Лидером этого разношерстного лагеря после кончины Я. Замойского (1605 г.) стал краковский воевода М. Зебжидовский, поддержанный литовско-русским вельможей И. Радзивиллом.

Собравшемуся весной 1606 г. сейму недовольные противопоставили свои собственные съезды — в Стенжице, потом в Люблине. Там громко звучали требования низложить Сигизмунда III за покушение на золотую шляхетскую вольность. Словесные перепалки перешли в тянувшуюся около трех лет гражданскую войну — так называемый рокош Зебжидовского. В июле 1607 г. правительственные войска разбили мятежников под Гузовом, но брожение не утихало. Против любых попыток укрепить центральную власть были решительно настроены широкие круги дворянства. Политику Сигизмунда не одобряли и те шляхтичи, что сражались за короля. Сенат по- старому тормозил правительственные начинания, полной победы над оппозицией не хотели даже магнаты из королевского окружения. В конце концов сейм объявил амнистию рокошанам (1609 г.). Наступило примирение сторон. Чтобы успокоить страсти, Сигизмунд, отказавшись для вида от задуманных реформ, повторно присягнул «Генриховым артикулам». Предводители рокоша были удостоены щедрых пожалований.

Мятежная шляхта могла тешить себя иллюзией, что спасла свою золотую вольность. Дворянские публицисты горделиво повторяли поговорку, своего рода девиз шляхетского эгалитаризма: «Шляхтич на загроде равен воеводе». Продолжал расти политический вес земских сеймиков: все чаще без согласия местного сеймика власти воздерживались от взимания по воеводству тех налогов, которые утвердил общегосударственный, вальный сейм. Подлинную победу в результате рокоша Зебжидовского и последовавших за ним политических схваток одержала феодальная аристократия, чьи огромные владения концентрировались «на кресах», т. е. в украинских, белорусских, западнорусских землях. Обозначенная Люблинской унией 1569 г. политика получила продолжение в годы рокоша и после него: ведущим фактором политической жизни в стране стал рост могущества знати. На протяжении первой половины XVII в. шляхетская республика переродилась в олигархию. Реальная власть в Речи Посполитой принадлежала теперь не столько королю или шляхте, сколько светским и духовным магнатам, которые закулисно манипулировали земскими сеймиками и иными государственными институтами.

Именно магнаты, в первую очередь окраинные латифундисты, направляли польскую внешнюю политику, ставя во главу угла экспансию в русские земли. В этом пункте так или иначе совпадали интересы разных слоев и группировок правящего класса Речи Посполитой. Князья Вишневецкие и сандомирский воевода Е. Мнишек дали ход Лжедмитрию I, объявившемуся в 1602 г. За самозванцем потянулись сотни авантюристов. После его гибели (в мае 1606 г.) влиятельные круги Речи Посполитой поддержали нового Лжедмитрия. Патронами «тушинского вора» были магнаты Р. Ружинский и Я. Сапега. Сигизмунд III открыто повел войну с Россией. Предлогом ему послужило подписание в феврале 1609 г. русско-шведского союзного договора, посредством которого Москва рассчитывала покончить с тушинцами.

4 июля 1610 г. конница гетмана Станислава Жолкевского разбила у Клушина захваченное врасплох, численно превосходящее ее русско-шведское войско, которое шло на подмогу осажденному Сигизмундом Смоленску. Отзвуком битвы явился переворот в Москве, где недовольные царем Василием Шуйским и опасавшиеся захвата города «тушинским вором» бояре, еще раньше вступив в сговор с Польшей, заставили Шуйского отречься. Царем они признали польского королевича Владислава и тайком ночью впустили поляков в столицу. Взятие Смоленска летом 1611 г. еще более разожгло аппетиты польских политиков. Сигизмунду было уже мало посадить своего старшего сына на русский трон, он желал короны для себя, чтобы влить Россию в Речь Посполитую. Подъем патриотического движения во главе с Мининым и Пожарским сделал это невозможным. В конце октября 1612 г. земское ополчение освободило Москву. Засевший в Кремле трехтысячный польский гарнизон два месяца спустя сложил оружие.

Война, однако, затягивалась. Осенью 1617 г. королевич Владислав и гетман Я. К. Ходкевич овладели Дорогобужем и Вязьмой, а на следующий год снова пошли на Москву. Цели они не достигли, но их действия склонили Россию к перемирию, донельзя нужному и Польше: в 1617 г. войну с ней повели шведы. Деулинское соглашение, подписанное на рубеже 1618—1619 гг., оставило за Речью Посполитой Смоленск, Новгород-Северский, Чернигов. Вернуть их Русское государство попробовало в 1632 г., пользуясь смертью Сигизмунда и междуцарствием. На сей раз, однако, бескоролевье не в пример трем предшествующим было недолгим и спокойным. Без больших споров политические группировки сошлись на кандидатуре Владислава, популярного среди шляхты и известного своей решимостью продолжать натиск на русские земли. Владислав IV (1632-1648 гг.) энергично повел военные действия. Осаждавшие Смоленск русские войска сами очутились в кольце и в феврале 1634 г. капитулировали. Заключенный три месяца спустя Поляновский мир сохранил прежние рубежи. Москва удовольствовалась отказом Владислава от претензий на царский титул. Продолжать препирательства с Россией, оттягивая мир, поляки не

стали. Надо было скорее развязать себе руки на случай войны с северным соседом: истекало заключенное в 1629 г. перемирие со шведами.

Военные действия в Прибалтике велись с 1600 г. Поначалу поляков оттеснили к Двине, но они отбили врага, в 1603 г. взяв Дерпт (Тарту). Повое шведское вторжение остановил гетман Ходкевич, разгромив в сентябре 1605 г. под Кирхгольмом (ныне Саласпилс) в три раза превосходившую по численности армию. В битве блистательно проявили себя польские гусары — тяжелая кавалерия. Шведам пришлось снять осаду Риги. Однако в новом раунде борьбы, начатом в 1617 г. после шестилетнего перерыва, становится очевидным неравенство сил. Осенью 1621 г. Речь Посполитая лишилась Риги. Через четыре года был утрачен Дерпт. Вскоре шведский король Густав II Адольф нанес удар по Королевской Пруссии. Хорошо укрепленного Гданьска захватить он не смог, но Эльблонг и другие важные торговые центры и крепости оказались в его руках. На стороне шведов был огромный перевес в артиллерии, их пехота не имела равных себе в Европе. Соотношение сил зафиксировало Альтмаркское перемирие (сентябрь 1629 г.). Как ни спешил Густав Адольф кончить локальный конфликт, чтобы вступить в Тридцатилетнюю войну, он фактически ничего не отдал из приобретенного им в Прибалтике и Поморье. Из Королевской Пруссии шведы ушли только в 1635 г.: понеся чувствительный урон в войне с Габсбургами, они, дабы избежать новой войны с Речью Посполитой, согласились при продлении с ней перемирия на такую уступку. Гданьское Поморье, прежде богатейшая из провинций, вернулось к Польше разоренным дотла.

Сама Речь Посполитая в Тридцатилетней войне (1618 — 1648 гг.) не участвовала. После того как в мае 1618 г. вспыхнуло положившее ей начало антигабсбургское восстание в Чехии, перед польскими политиками замаячила перспектива, использовав критическое положение Австрии, вернуть Силезию, которой Габсбурги владели с XVI в. Но Варшава (туда с 1611 г. окончательно перенесли из Кракова столицу государства) опять пренебрегла такой возможностью. У Сигизмунда III даже было намерение прийти на помощь Вене. Все же ему пришлось посчитаться с тем, что шляхта по-прежнему не одобряла сближения с Габсбургами. Сражаться под их знаменами король отправил только нерегулярные отряды легкой кавалерии.

Сохраняя свой относительный нейтралитет вплоть до Вестфальского мира 1648 г., Речь Посполитая не извлекла из пего выгод. Напротив, она практически осталась в проигрыше, поскольку соседи из войны вышли с весомыми территориальными приобретениями. В частности, Швеция и Бранденбург поделили между собой Померанию (Западное Поморье). За годы военных действий пришла в упадок балтийская торговля, что болезненно отозвалось на польских экспортерах зерна и прочей сельскохозяйственной продукции. Некоторую пользу Речи Посполитой принесла разве что иммиграция из областей, охваченных пожаром войны. Перебравшиеся в Великую Польшу силезские ткачи содействовали подъему там сукноделия.

Отношения с Турцией, с ее вассалами и союзниками складывались для Варшавы тревожно. В значительной степени это тоже было обусловлено неразумной с точки зрения национальных интересов Польши оглядкой на враждебную Порте Вену. Ситуация обострялась своеволием магнатов. К примеру, брацлавский воевода С. Потоцкий в 1607 и 1612 гг. предпринял военные экспедиции и Молдавию, вмешавшись в тамошние политические интриги. Нередко, наоборот, вельможи уклонялись от участия в направленных против турок акциях. Главным образом бились украинские казаки с татарами. Идея войны против Османской империи импонировала многим политикам Речи Посполитой, ее поощряла церковь. Тем не менее сейм 1646 г. не санкционировал похода, план которого имел немало слабых мест с чисто военной точки зрения. Но главные причины отказа от во многих отношениях соблазнительного для феодальных кругов замысла лежали в иной плоскости. Шляхту и магнатов отвращала от вынашиваемого Владиславом IV плана боязнь, что в случае победоносного исхода резко изменится расклад политических сил в государстве — изменится в пользу монархии.

Действия короля и его доверенных сенаторов давали кое-какие поводы для подобных опасений. Однако в целом такой поворот дел (даже если допустить весьма проблематичную победу над Портой) был маловероятен. Противоположная чаяниям короля, «республиканская» тенденция уже отчетливо возобладала в Речи Посполитой. Центральной власти приходилось идти на новые

уступки фрондирующим аристократам, сеймикам и другим локальным учреждениям. Опасность абсолютизма была ничтожной по сравнению с надвигающейся угрозой политического развала.

Могущественные магнатские партии ожесточенно соперничали между собой и расшатывали государственный механизм Речи Посполитой. Барометром здесь могли служить сеймы. Порой (в 1637, 1639, 1645 гг.) они бывали не в состоянии прийти к какому-нибудь решению. В самом начале правления избранного после Владислава IV его младшего брата Яна Казимира (1648 — 1668 гг.) дошло до срыва работы всего вального сейма буквально одним-единственным послом. Как случалось не раз, сейм 1652 г. не уложился в предусмотренный «Генриховыми артикулами» шестинедельный срок, однако один из послов, В. Сицинский, не согласился на его продление и демонстративно покинул зал. Казус имел самые серьезные последствия. Имя этого захолустного шляхтича вошло в историю, ибо он первым на деле применил ранее признаваемый лишь в теории принцип «либерум вето», согласно которому любой участник сословного представительства Речи Посполитой вправе наложить запрет па неугодное ему постановление. Большинство участников сейма 1652 г., осудив сумасбродный поступок Сицинского, в то же время сочли, что тот действовал в рамках закона.

Второе, что решительно отталкивало польских дворян от большой войны с турками, — это нежелание менять курс на религиозную, культурную, социальную ассимиляцию восточных окраин Речи Посполитой. Оставив тонкий слой состоящего на жалованье у казны реестрового казачества, администрация вместе с помещиками принимала все меры, чтобы прочих украинских селян и мещан превратить в крепостных. Власти всячески поощряли полонизацию местного населения. Деятелям Контрреформации, заручившимся поддержкой части православного епископата, удалось реализовать давно задуманную церковную унию. По ее условиям православная церковь, сохраняя свою обрядность, подчинялась Риму. Брестскую унию 1596 г., чей политический подтекст был очевиден, не приняло большинство украинцев и белорусов. На рост феодального гнета, обостренного религиозными притеснениями, Украина ответила серией восстаний 1590—1630-х годов. Их жестоко подавили, и помещики уверовали, что наступило желанное умиротворение. Но достаточно было в середине 40-х годов поползти слухам, что король Владислав IV зовет простолюдинов к походу на султана и за это поверстает их в казаки, как пограничные со степью воеводства заволновались.

Во главе национально-освободительной войны встал писарь запорожского войска Б. Хмельницкий. Победы Хмельницкого при Желтых Водах и Корсуни (май 1648 г.) распространили народное движение на всю Украину; оно перебросилось в белорусские земли. Напора борьбы не сбили ни Зборовский трактат 1649 г., по которому казачий реестр был увеличен с 6 до 40 тыс. человек, ни тяжкое поражение в трехдневной битве под Берестечком в июне 1651 г. Горький опыт союза с неоднократно изменявшим ему крымским ханом настоятельно толкал Хмельницкого на обращение за поддержкой к Москве. 18 января 1654 г. Переяславская рада провозгласила акт воссоединения Украины с Россией.

Эти бурные события немедленно отозвались в этнической Польше. Уже в 1648 г. неспокойно стало на Люблинщине и в ряде других воеводств. Раскрыт был заговор в Варшаве: заговорщики, по-видимому, готовы были восстать, как только к городу подойдут казаки. Пик волнений пришелся на 1651 г. В Великой Польше некоторое время действовал большой повстанческий отряд, одним из предводителей которого был шляхтич В. Колаковский, незадолго до того служивший в войске Хмельницкого. В июне 1651 г. крестьян Подгалья призвал к оружию мелкий шляхтич А. Костка Наперский. Себя он выдавал за эмиссара Б. Хмельницкого, одновременно утверждая, что действует по воле короля Яна Казимира. Ему помогал местный солтыс С. Лентовский, один из вожаков восстания 1631 г. Захват небольшого, полуразвалившегося замка Чорштына у венгерской границы должен был положить начало всеобщему восстанию, с тем чтобы затем идти «на Краков и потом по всей Польше». Овладев Чорштыном, Костка Наперский оттуда рассылал свои грамоты, призывая народ: «Пока не поздно, освобождайтесь из этой тяжелой неволи. Чем вас шляхтичи вконец изведут, лучше изведите вы их сами». Весть о захвате крепости, о повстанческих замыслах чрезвычайно быстро разошлась по стране и вызвала переполох среди шляхты. Из посланного на Украину войска на подавление бунта срочно откомандировали двухтысячный отряд. Взбудораженные известиями о Наперском, многие шляхтичи самовольно покинули ополчение и поспешили по домам. Замок Чорштын был окружен войском, которое послал краковский епископ. Через три дня осажденные сдались; Костку Наперского посадили на кол, Лентовского четвертовали.

Ни по масштабам, ни по последствиям крестьянские выступления 1651 г. в Подгалье и других областях Польши несравнимы, скажем, с крестьянской войной под руководством С. Разина. В окружении тех антифеодальных битв, какие переживала Центральная и Восточная Европа в эпоху позднего феодализма, они выглядят мелкими эпизодами. У нас нет информации о движениях большего размаха, чем задавленное в самом начале восстание Костки Наперского и другие события 1651 г. Возникает вопрос: почему же не было крестьянских войн? Консервативно настроенные ученые и публицисты XIX—XX вв. искали ответа в чертах национального характера, предполагая, что польский мужик и мещанин были неспособны к активному массовому протесту. Современная наука по-иному подходит к решению этой проблемы. Она обращает внимание на тот факт, что, например, в России очагами крестьянских войн явились не районы самой жестокой феодальной эксплуатации, а периферия — Дон, Яик, куда стекались выходцы из более заселенных земель. Аналогичным образом для польской деревни, зажатой в тиски крепостного права и непомерной барщины, украинские просторы с предгорьями Карпат были своего рода отдушиной. На протяжении столетий они притягивали беглецов из польских воеводств. Очень многие из таких переселенцев или из их потомков влились в казачество, воевали вместе с Богданом Хмельницким. Следовательно накал классового протеста в этнической Польше, взятый сам по себе, не поддается верной исторической оценке. Этот протест составлял неразрывное единство с той социальной борьбой, что велась на восточных окраинах Речи Посполитой.

В ТРЯСИНЕ ФЕОДАЛЬНОЙ АНАРХИИ

В 1654 г. русская армия, поддержанная на тоге украинскими казаками, развернула военные действия против Речи Посполитой. Выли взяты Гомель, Могилев, Смоленск и другие города. На следующий год наступление продолжалось. Сложившуюся ситуацию использовала старая соперница Речи Посполитой па Балтийском море — Швеция. Летом 1655 г. сорокатысячная армия Карла X Густава вторглась в Великую Польшу, Гданьское Поморье и Литву. Доказывать свое превосходство на поле брани ей почти не понадобилось. Великопольское посполитое рушенье последовало совету познанского воеводы К. Опалиньского и других военачальников и 25 июля, не вступая в сражение, признало шведского короля государем. У великополян нашлись подражатели. В середине августа вследствие измены всесильных магнатов Януша и Богуслава Радзивиллов шведам подчинилась Литва. Три недели спустя они без единого выстрела вошли в Варшаву. За каких-нибудь четыре месяца неприятель занял почти всю Польшу.

«Потоп», как назовут это шведское вторжение, ошеломил поляков. Трудно было поверить, что великая держава, какой привыкли считать Речь Посполитую, настолько одряхлела. Но шок первых месяцев войны сменился подъемом патриотических чувств. Множатся очаги сопротивления, например, в Прикарпатье, где на исходе 1655 г. крестьянский отряд выгнал шведов из Нового Сонча и вместе с тамошними мещанами отстоял город от нового нападения. В борьбу против врага, оскорблявшего национальные и католические святыни и не знавшего удержу в грабежах, вступили все слои польского общества. Развернулась народная война. Чтобы привлечь крестьян и в то же время не дать движению выплеснуться за рамки антишведской кампании, король Ян Казимир в апреле 1656 г. торжественно и публично принос клятву в львовском соборе. Он обещал, что после восстановления мира употребит вместе с сеймом все средства, дабы «освободить народ от незаконных тягот и гнета». Такой же обет дали присутствовавшие в соборе сенаторы. Своей полупартизанской тактикой поляки вынудили противника дробить силы. Прославившийся при изгнании шведов Стефан Чарнецкий, будущий гетман, вначале маневрировал, нанося мелкие удары и уклоняясь от генерального сражения, а затем, пополнив свое войско, в 1656 г. запер в междуречье Вислы и Сана армию Карла Густава. Тот еле избежал плена. Летом того же года шведов выбили из Варшавы. Хотя шведский король втянул в войну бранденбургского курфюрста и трансильванского князя, соблазнив их перспективой раздела Речи Посполитой, поляки продолжали теснить врагов. Им помогло то обстоятельство, что с весны 1656 г. Русское государство приостановило действия против них, договорилось с Яном Казимиром о перемирии и само повело войну со шведами. Крутой вираж в политике правительства Алексея Михайловича в то время, когда царские полки доходили до Немана и вообще дела поляков на востоке были плохи, диктовался вполне трезвым политическим расчетом: для Москвы опаснее всего было усиление шведов в Прибалтике.

Из польских городов в руках у шведов остались только Мальборк и Эльблонг. Корпус Чарнецкого, посланный на помощь датчанам, успешно сражался в Ютландии и Померании. Силы сторон были исчерпаны, и 3 мая 1660 г. в Оливе (вблизи Гданьска) две воюющие державы подписали договор. По Оливскому миру сохранялись довоенные границы между Речью Посполитой и Швецией. Правда, поляки признавали утрату Лифляндии вместе с Ригой, но этим было лишь узаконено то положение, какое существовало перед Потопом. Одновременно Ян Казимир отказывался от своих унаследованных от отца и старшего брата эфемерных притязаний на шведский трон.

Побочным и — как покажет время — грозным для Польши внешнеполитическим эффектом войны 1655—1660 гг. было обретение суверенных прав Прусским герцогством. Еще в начале XVII в. Речи Посполитой представлялся случай овладеть герцогством. Занятый русскими и шведскими делами Сигизмунд III искал поддержки Бранденбурга и потому не присоединил Пруссию, согласившись на переход герцогского титула к бранденбургской ветви Гогенцоллернов. Несмотря на то что в качестве герцога прусского он числился вассалом Речи Посполитой, бранденбургский курфюрст помогал Карлу Густаву, а когда тому изменило военное счастье, осенью 1657 г. перебежал на сторону Яна Казимира. В награду за это он выговорил отказ Польши от верховных прав на былые владения Тевтонского ордена.

Результаты не столь даже долгого, сколько опустошительного «Потопа» для Полыни вполне сопоставимы с трагическими последствиями Тридцатилетней войны для Германии и Чехии. От военных действий, эпидемий, голода население страны убыло на четверть или треть. На месте многих селений остались только пепелища. В Мазовии примерно десятая часть деревень исчезла с лица земли.

В особенно пострадавшей Королевской Пруссии еще четыре года спустя после войны до трети деревень стояли разрушенными целиком, другая треть была опустошена более чем наполовину. Материальный урон был ужасающим. Люди вернулись к самым примитивным орудиям труда. Вместо водяных мельниц, сгоревших или разоренных в войну, жители обратились к ручным жерновам (тут действовал еще побочный стимул: можно было не платить помещику за помол). Резко сократилось поголовье рабочего скота, обширные земли лежали невозделанными. Военная разруха вкупе с феодальным гнетом форсировала пауперизацию. Если надел малопольского кметя перед Потопом составлял в среднем 0,41 лана, то теперь — лишь 0,27 лапа. В 1616 г. в велико польских королевских имениях на загродников и коморников приходилось 19 % всех хозяйств, в 1661 г. доля малоземельных и безземельных хозяйств достигла 34 %.

Экономике все сложнее было вырваться из порочного круга: помещик, чтобы возместить падение своих доходов, тянул последнее с крестьян и мещан, а растущие поборы все больше разоряли деревню и город, что, в свою очередь, не могло не отразиться на доходах помещика. На латифундистах, вельможных владетелях десятков городов и сотен сел, кризис сказывался не так заметно, как на средней и мелкой шляхте. Таким образом, одним из следствий войны и прочих бедствий, какими изобиловала середина XVII в., было дальнейшее усиление хозяйственных и политических позиций аристократии. О своих обещаниях народу королевская власть после изгнания шведов забыла сразу же. Да она ничего и не могла сделать, будучи бессильной перед лицом нараставшей феодальной анархии.

Срывы сеймов становятся обычным делом. Принцип «либерум вето» скоро был признан одним из столпов пресловутой шляхетской вольности. Так как сеймовую конституцию — свод законоположений, принятых на очередном сейме, — правоведы трактовали не как сумму отдельных актов, а как единое, неразрывное целое, то при срыве сейма признавались утратившими силу все уже ранее им принятые решения. Подобный порядок грозил полным параличом

государственной жизни. Выход нашли в передаче ряда прерогатив вального сейма конфедерациям (региональной или общепольской — «генеральной») и формируемым ими органам, где принцип единогласия уже не действовал.

Феодальные смуты, конфедерации, мятежи идут чередой сквозь десятилетия, последовавшие за Потопом. Попытки оздоровить социальный климат в конечном счете разделили судьбу того проекта, что на исходе 1650-х годов был выдвинут политиками из королевского окружения. Предполагалось, отменив «либерум вето», решать дела в сейме большинством голосов, ввести постоянные подати, избрать нового короля еще при жизни Я па Казимира. Последнее должно было придать центральной власти стабильность и одновременно, поскольку на престол прочили французского принца, укрепить союз с Парижем. Но оппозиционно настроенные магнаты сыграли на чувствах ненавидящей абсолютизм шляхты. Чувства эти были подогреты эмиссарами Габсбургов и Гогенцоллернов, боявшихся сближения Парижа с Варшавой. На сейме 1661 — 1662 гг. проект реформ отвергли.

Антикоролевскую оппозицию возглавлял гетман Е. Любомирский, честолюбец и интриган, но вместе с тем талантливый полководец. Королевский двор инспирировал обвинение гетмана в государственной измене (обвинение, надо признать, выглядело шатким). Решению сеймового суда, в 1664 г. приговорившего Любо-мирского к лишению всех должностей, конфискации имений и изгнанию, тот не повиновался и поднял мятеж. За опальным вельможей пошла часть регулярных войск, давно не получавших от казны положенного жалованья. К мятежникам примкнула масса волонтеров-шляхтичей. Кончился рокош тем, что в 1666 г. гетман изъявил покорность Яну Казимиру и покинул родину. Но сути же дела, монархия, чьи войска дважды были побиты рокошанами, лишь обнаружила свою слабость. Лишний раз все убедились в практической безнаказанности своеволия. В годы мятежа опять были сорваны сеймы.

Правительственные неудачи усугублялись ходом событий на востоке. В 1658 г., когда исход польско-шведской войны уже не вызывал сомнений, Россия возобновила военные действия против Речи Посполитой, чтобы парализовать усилия польской администрации вернуть себе Украину. Военное счастье иногда еще улыбалось полякам, по силы сторон уже были подорваны. Начатые в 1664 г. переговоры увенчались в январе 1667 г. Андрусовским перемирием, которое двадцать лет спустя, в 1686 г., превратится в «вечный мир». Поляки теряли Смоленщину и Левобережную Украину. Сверх того к России отходил Киев. По договору он был уступлен всего на два года, но так и остался за Москвой.

Под тяжестью внутри- и внешнеполитических поражений Ян Казимир отрекся от трона (1668 г.). На такое решение отчасти повлияли личные мотивы: умерла вдохновительница его начинаний королева Мария Людвика, родом француженка. Кроме того, у экс-короля и его приближенных теплились надежды на то, что отречение устранит помехи к избранию на трон французского принца. Надежды развеялись мгновенно. Против француза яростно интриговали Вена и папство. О нем не желало слышать подавляющее большинство дворян. Противодействие было столь сильным, что эту кандидатуру заранее, до открытия элекционного сейма, формально исключили из списка возможных претендентов.

Олигархии, уже привыкшей дирижировать шляхетскими голосами, элекционный сейм преподнес неожиданность. Громко и независимо, как бы вспомнив о сеймовых баталиях столетней давности, заявила о себе средняя и мелкая шляхта. Возмущенная самовластием магнатских партий, высокомерием и продажностью сенаторов, она, не слушая ничьих доводов, избрала монарха по собственному усмотрению. В диком гаме и неразберихе, какими отличалась элекция 1669 г., королем был выкрикнут Михаил Корыбут Вишневецкий. Этим «шляхетский народ» выразил свою любовь к отцу избранника, покойному князю Иеремии Вишневецкому. Заклятый враг Хмельницкого, известный своей невероятной жестокостью «князь Ярема», чьим именем на Украине еще долго пугали детей, был в глазах шляхты — без особых на то оснований — окружен ореолом великого воителя и защитника дворянских свобод.

Болезненный и безвольный Михаил Вишневецкий (1669 — 1673 гг.) с первых дней своего правления обнаружил неспособность к государственным делам. Впрочем, это еще не отвратило от него шляхетских сердец: по быту, привычкам, кругозору он вполне отвечал представлениям провинциального помещика о том, каким надлежит быть королю. Не сведущий в тайнах дипломатии монарх тем более устраивал тех сенаторов, которые, подобно Ф. Потоцкому, управляли движениями этой политической марионетки. Зато другие магнатские группировки, такой возможности лишенные, не скрывали своего пренебрежения к новому государю. Кризис власти не заставил себя ждать.

Захват в 1672 г. Каменец-Подольской крепости распахнул перед султаном путь к Львову. Татарские чамбулы уже доходили до Краковщины. Растерянной Варшаве оставалось одно — пойти навстречу требованиям Порты. По Бучачскому миру (октябрь 1672 г.) туркам отдавали Подольское, Брацлавское воеводства и оставшуюся у поляков часть воеводства Киевского. Речь Посполитая обязалась ежегодно платить султану по 22 тыс. червонных злотых. Условия были позорными, поднялся ропот. Под началом гетмана Яна Собеского собралась конфедерация и потребовала сместить Михаила. Приверженцы короля или просто недруги Собеского не оставались в долгу. Если гражданская война не вспыхнула, то единственно из-за турецкой угрозы. Сейм, не ратифицировав Бучачского договора, утвердил высокую подать, и на эти деньги собрали пятидесятитысячное войско. 11 ноября 1673 г. под Хотином Собеский разгромил турецкую армию.

Блистательная победа окрылила поляков. Она же обеспечила Яну Собескому избрание на опустевший со смертью Михаила Вишневецкого трон. Однако потерянных по Бучачскому миру земель возвратить не удалось, и не видать было конца войне. В 1675 г. вновь прорвавшихся турок еле отогнали от Львова. Сейм расщедрился — ассигновал деньги на содержание стотысячного войска, хотя в действительности эта квота — для огромной державы не такая и большая — осталась недосягаемой.

Король Ян III Собеский (1674—1696 гг.), сознавая, что для победоносной войны в Причерноморье у Речи Посполитой не хватит сил, был намерен повернуть фронт: развязав себе руки перемирием на юге, напасть в союзе с французами или шведами на Бранденбург, чтобы вернуть Прусское герцогство, а затем таким же образом отбить Силезию у Габсбургов. Против этой идеи выступали магнатские партии прогабсбургской ориентации. Они требовали любой ценой продолжать войну с султаном. Зрел заговор с целью детронизировать Яна III, если тот будет упорствовать. Антитурецкий курс восторжествовал, и на политическую авансцену в последней четверти XVII в. выйдут походы против османов либо дипломатическая и военная подготовка таких походов.

В одиночку оттеснить турок Польша не могла. В марте 1683 г. был заключен союз с Габсбургами, а вскоре из австрийской столицы донеслись призывы о помощи: Вену осадили турки. Ян III привел к венским стенам тридцатитысячную армию, под его командование перешли австрийские полки и вспомогательный корпус из немецких княжеств. В общей сложности имея до 70 тыс. человек — несколько меньше, чем противник, — он 12 сентября 1683 г. дал генеральное сражение. Исход знаменитой битвы решило правое, польское крыло союзного войска.

Разгром турок под Веной радикально изменил обстановку на юго-востоке континента. Хотя Порта все еще оставалась грозным противником, ее экспансии был положен конец. Ободренные удачей Австрия, Речь Посполитая, Венеция и панство в 1684 г. для дальнейшей борьбы с османами объединились в Священную лигу, к которой два года спустя примкнула Россия.

Славная победа существенно не отразилась на внутреннем состоянии Польши. Королю Яну III, как и прежде, не хватало сил, чтобы совладать с олигархией. После 1683 г. срывы сеймов только участились. Той же своевольной практике следовали и земские сеймики, присвоившие себе право решать важные военные и фискальные дела. Если кому-нибудь еще нужны были доказательства того, что Речь Посполитая погрязла в анархии, теряя самостоятельный голос в европейской политике, их доставило бескоролевье, которое наступило весной 1696 г.

Со смертью Собеского разброд в стране усилился. Магнатские клики открыто сводили счеты. Бунтовали войска, которым лет семь не платили жалованья. К лету 1697 г., когда после проволочек был созван элекционный сейм, выяснилось, что на сей раз у французского кандидата есть реальные шансы. Симпатии к нему — помимо угощений и даров, на которые не скупился посол Людовика XIV,— приумножила перспектива при посредничестве Парижа выйти из бесконечной, изнурительной войны с Портой. Когда-то легко доставшийся туркам Каменец-

Подольский был ими превращен в неприступную твердыню, и все попытки взять ее либо обойти стороной не приносили успеха. Под влиянием хронических неудач (триумф 1683 г. остался чуть ли не единственным исключением) в глазах дворянства терял свою прежнюю притягательность пропагандируемый католическим клиром образ Польши как форпоста христианской веры в борьбе с исламом. Но Австрии и России было невыгодно терять союзника, который отвлекал на себя значительные турецкие силы. К тому же обе державы меньше всего желали политического усиления Польши. Они поэтому поддержали контркандидата, саксонского курфюрста Фридриха Августа. Петр I прямо пригрозил ввести свои войска в Литву, если будет избран французский принц. К Фридриху Августу — после того как тот из протестанта стал католиком — благоволила и папская курия.

На элекционном сейме голоса разделились. Каждая из двух противоборствующих партий объявила своего кандидата законно избранным. В споре за трон одержал верх ставленник Вены и Москвы. Опередив соперника и не допустив его высадки в Гданьске, саксонец стал польским королем под именем Августа И (1697-1733 гг.).

В январе 1699г. были подписаны договоры между Портой и ее врагами. По Карловицкому миру Польша вернула себе Каменец-Подольский и другие потерянные за четверть века перед тем области Правобережной Украины. В том же году Август II, который все сильнее втягивался в фарватер петровской политики, связал Саксонию с Россией направленным против шведов Преображенским договором; к союзу примкнула также Дания.

В начавшуюся великую Северную войну курфюрст и царь были бы рады вовлечь Речь Посполитую, но такая перспектива не прельщала польских сановников. Польша предпочла бы остаться в роли наблюдателя. Этого ей воюющие стороны не позволили. Саксонские войска прошли через ее территорию, чтобы весной 1700 г. осадить принадлежавшую шведам Ригу. Через год с небольшим Карл XII, к тому времени выведя из войны Данию и побив Петра I под Нарвой, разгромил саксонцев в Прибалтике и вступил в пределы Речи Посполитой. Была занята Варшава. Когда летом 1702 г. у Клешова саксонско-польская армия встретилась со шведами, то коронное войско попросту ушло с поля битвы, а саксонцы потерпели очередное поражение. Победители- шведы без хлопот вступили в Краков. Им не составило труда найти среди польских магнатов таких, кто готовы были к сотрудничеству. Приверженцы шведов на своей генеральной конфедерации в феврале 1704 г. провозгласили бескоролевье, более не признавая Августа II. Через полгода на проходившем под патронатом Карла XII элекционном сейме выбор пал на познанского воеводу Станислава Лещинского. В 1705 г. шведский король продиктовал условия союзного трактата, по которому он имел право держать войска и пополнять их на территории Речи Посполитой.

Под влиянием шведских насилий у Карла XII и у Лещинского росло число противников в Польше. Создав собственную, Сандомирскую, генеральную конфедерацию, они, естественно, опору искали в Петре I, который к тому времени переломил в свою пользу ход Северной войны. По заключенному ими летом 1704 г. Нарвскому договору Речь Посполитая вступала в войну с Карлом XII. Россией была ей обещана военная помощь и 200 тыс. рублей ежегодной субсидии. Царь сверх того брался подавить полыхавшее с 1702 г. на Правобережной Украине народное восстание, с которым польской администрации было не совладать. Гонявшиеся друг за другом чуть ли не по всей стране шведы, саксонцы и русские, сторонники Августа II и сторонники Станислава Лещинского, разоряли Польшу. В арсенал их излюбленных тактических приемов входило разграбление земель, принадлежащих приверженцам враждебного лагеря. От реквизиций и грабежей страдали, впрочем, и владения тех шляхтичей, которые оставались вне политики.

Стремительный марш Карла XII на Дрезден осенью 1706 г. вывел Августа II из игры. Саксонский курфюрст принял унизительные условия Альтранштадского мира, разорвав союз с Россией и отказавшись от королевской короны в пользу Лещинского. Смуту это не потушило. Сандомирская конфедерация продолжала борьбу, но шведская партия могла с оптимизмом смотреть в будущее. Полтавская битва (8 июля, по старому стилю — 27 июня 1709 г.) вновь все перевернула в Речи Посполитой. Август спешно возобновил военный союз с Петербургом и при покровительстве царя опять был признан королем.

Эмиграция Станислава Лещинского, который, не дождавшись помощи турок, уступил место сопернику, и фактический, не оговоренный официальными актами выход Варшавы из Северной войны лишь ненамного разрядили политическую напряженность в стране. Почувствовав свою мощь, Петербург после Полтавы все откровеннее вмешивался в польские дела, напоминая Августу II о том, кому тот обязан троном, и мешая его абсолютистским поползновениям. Преследуя свои цели, Россия поощряла шляхетскую оппозицию Августу, действия которой к 1715 г. приняли форму очередной гражданской войны.

Первую скрипку в мятежной Тарногродской конфедерации играла малопольская шляхта, но в этом движении сплелось многое — от магнатских интриг до крестьянских выступлений против произвола расквартированных в Польше саксонских полков. Петр I принял на себя роль посредника в конфликте, не допуская разгрома конфедератов и в то же время не давая им возможности свергнуть ненавистного короля. Переговоры перемежались вспышками активных военных действий, и только ввод на территорию Речи Посполитой царских войск заставил противников прийти к согласию.

Было постановлено, что впредь в стране могут пребывать не более 1200 саксонских гвардейцев и шесть саксонских чиновников. Последним к тому же запрещалось вмешиваться во внешнюю политику Речи Посполитой. Среди вновь повторенных постулатов был запрет королю самовольно начинать войну и арестовывать шляхтича без судебного приговора. Введение постоянного налога на содержание войска можно бы счесть большим успехом Августа II, не будь численность армии тут же ограничена всего 24 тыс. человек.

Эти условия, не устроившие ни конфедератов, ни короля, но выгодные России, под ее нажимом утвердил сейм, за которым осталось выразительное название «Немого». Он длился только один день, 1 февраля 1717 г. Кроме маршала Тарногродской конфедерации, открывшего заседание, и оглашавшего законопроект чтеца на нем никому не было дано слова. «Немой» сейм вполне символизировал ту, трагичную для польского народа, ситуацию, в какой очутилась Речь Посполитая.

НАКАНУНЕ ПЕРЕМЕН

Как низко пал международный престиж Польши, видно хотя бы из того, что она не была допущена к переговорам 1720 —1721 гг. об окончании Северной войны. Без нее решилась участь Штеттина (Щецина), отобранного у шведов Прусским королевством, и Ливонии, которую когда-то, по Преображенскому договору, Петр I пообещал Августу II, а теперь оставил за собой.

В не так далеком прошлом великая держава, во многом определявшая политический климат в Центральной и Восточной Европе, страна с огромной территорией и обширными ресурсами, Речь Посполитая в первой половине XVIII в. опустилась до уровня третьеразрядного государства, считаться с которым было не обязательно. В публицистике XVIII в. Польшу сравнивали с постоялым двором, где гости появляются без зова и не всегда считают нужным платить хозяину. Послевоенная разруха не была уделом одной лишь Речи Посполитой. Другим странам Центральной Европы тоже довелось пережить немало бедствий. Безусловно, при поисках причин постигшей Речь Посполитую катастрофы не должно быть сброшено со счетов господство барщинно-крепостнической системы хозяйства с его тяжелейшими для деревни, для города, для всего народа социальными последствиями.

Там, где в XVI в. обычно собирали с полей в пять-шесть раз больше того, что сеяли, теперь, два века спустя, бывали рады урожаю сам-3. Падение производительности труда шло рука об руку с ростом эксплуатации. В королевских владениях правилом было 8—9 барщинных дней в неделю с полного надела, в церковных —9 — 10 и в шляхетских — 10—12 дней. При таком, выходившем за пределы обычной рабочей недели, счете с двора требовали «двойные дни»: на работу выходил не только кметь с упряжкой, но еще и пеший работник. Были в ходу и «тройные дни». Хуже всего приходилось селам, попавшим в краткосрочную аренду. Временного владельца вовсе не беспокоило будущее имения, и он спешил взять с крепостных все, что мог.

По своему правовому статусу, да и по своим занятиям обыватели местечек мало отличались от крестьян. Деградация городской жизни, как и образ деревенской нищеты, пугала многих соотечественников и побывавших в Речи Посполитой иностранцев. Однако принять достаточно популярную в послевоенной исторической литературе гипотезу, согласно которой Речь Посполитую сгубил фольварк, мешает прежде всего то обстоятельство, что «второе издание крепостного права» было также в России, Австрии, Пруссии. Там оно не стало непреодолимой помехой росту политической мощи. К такому же выводу приводят наблюдения над польским материалом. Неверно было бы, целиком доверившись сетованиям политических писателей XVIII в., представлять себе хозяйственное развитие Речи Посполитой сплошным скольжением вниз. В просветах между войнами и внутренними смутами XVII — XVIII вв. деревня и город успевали хотя бы частично восстановить свой экономический потенциал. Некоторые из хозяйственных явлений уже выходили за пределы простого залечивания полученных ран. Железоделательные заводы в районе Келец и другие магнатские мануфактуры первой половины XVIII в. сочетали в себе элементы барщинно-крепостнического и буржуазного хозяйствования. Хотя гражданское бесправие и неуверенность мещанина даже в своей личной безопасности сильно затрудняли предпринимательскую деятельность, купеческий капитал понемногу крепил свои позиции в промышленности. Если местечки и небольшие города по преимуществу лишь прозябали, в крупных центрах активизировалась деловая жизнь. Динамично поднималась Варшава. Росло число столичных банков; они кредитовали не только помещиков, но и предпринимателей. Симптоматично, что перемены не обошли и аграрную сферу. В деревню, где происходил активный процесс имущественного расслоения, шире, чем когда-либо, проникали отношения найма. Иные помещики, чутко реагируя на новые веяния, переводили своих крестьян с барщины на чинш. К середине столетия доля сидящих на оброке крестьянских дворов составила в Польше примерно 15 %. В этом отношении лидировали Королевская Пруссия, Куявия, Великая Польша. Следовательно, крепостнический гнет, тормозя и деформируя поступательное социально- экономическое движение, все-таки не исключал его и нет веских причин считать затяжной и глубокий общественный кризис в Речи Посполитой производным непосредственно от торжества фольварочной системы.

Что же в таком случае обусловило упадок Польши? При поиске ответа на этот вопрос внимание естественно обращается к тем явлениям, которые отличали Речь Посполитую от других стран региона. Среди них особенно примечателен государственный строй Польши с его бессилием центральной власти, срывами работы сеймов, рокотами и прочими атрибутами «золотой шляхетской вольности». Он резко контрастирует с режимами набиравших силу, идущих к зениту своего могущества абсолютистских держав, которые с 1770-х годов приступят к дележу польских владений. Логике такого противопоставления не противоречит тот факт, что нечто похожее на состояние королевской власти в Речи Посполитой наблюдалось под боком у нее, в Германии, где император был не более как номинальным главой. Сравнивая Польшу XVII —XVIII вв. с ее соседями, современная историческая наука исходит из наличия в Центральной Европе двух разновидностей абсолютистского режима: великодержавной, как в случае с Россией, и регионально-княжеской, какая утвердилась в Австрии и Пруссии, являвших собой обособившиеся части формально продолжавшей существовать Германской империи.

Беда Речи Посполитой заключалась, судя по всему, в том, что здесь не был реализован ни тот, ни другой из этих вариантов. У королевского престола не нашлось, как было сказано выше, твердой социальной опоры в стране. Магнатам же, которых современники — иногда с иронией, иногда без — называли «крулевятами» («маленькими королями») и которые в самом деле по обширности владений и по политическому весу не уступали имперским князьям, тоже не довелось стать полновластными, суверенными государями. Им помешали ожесточенное взаимное соперничество, чересполосица их владений и другие причины. В результате процесс централизации, застряв где-то посредине между абсолютизмом мелкокняжеским и абсолютизмом великодержавным, остался в Польше незавершенным.

Государственно-политический фактор не только действовал параллельно с другими факторами: с царившим в Речи Посполитой национальным, религиозным, классовым гнетом и т. д., но и в немалой степени влиял на них, усиливая их деструктивный эффект. Так, дорого обходившиеся деревне и городу крепостнические эксцессы были обязаны своей живучестью все тем же порядкам

«золотой вольности». Порядки эти исключали или сделали недейственными такие шаги на пути регулирования лежавших на крестьянстве и бюргерстве повинностей, к каким прибегали в своих владениях, например, Габсбурги, в интересах всего правящего класса Австрийской монархии хоть в какой-то мере накладывая узду на произвол отдельных помещиков.

Ту истину, что вес в международных делах и само существование Польши напрямую зависели от того, сохранится ли в ней политический разброд, едва ли не первыми постигли соседние правительства. Каждое из них преследовало свои цели, и тем не менее наглядно проявляла себя общая заинтересованность в том, чтобы Речь Посполитая оставалась немощной. Потому самодержцы, не терпящие своеволия в собственных пределах, с охотой объявляли себя покровителями, гарантами шляхетских свобод. К примеру, в 1720 г. Россия и Пруссия в Потсдаме приняли взаимное обязательство поддерживать существующие в Речи Посполитой порядки, проявив особую заботу о том, чтобы королевская власть там не стала наследственной. К этим гарантам примкнули Швеция (1724 г.) и Австрия (1726 г.).

Осуществлять такой курс было тем легче, что в Речи Посполитой имелись влиятельные круги, которым анархия в стране виделась благом. Движимые ненавистью к любым преобразованиям политического строя (или соблазненные щедрыми подарками, на какие не скупились иностранные дворы), магнатские клики находили опору в консервативных, темных слоях шляхты, которые сохраняли слепую веру в абсурдный афоризм: «Польша держится непорядком».

И все-таки сознание того, что дни Речи Посполитой будут сочтены, если не наступят перемены в управлении государством и в положении города и деревни, постепенно проникало в польское общество. О необходимости реформ говорилось в сеймиках и в сейме. Тему эту на разные лады обыгрывали публицисты. Реформаторы перешли от слов к делу после кончины в январе 1733 г. Августа II. Пожелавшему быть польским монархом португальскому принцу, которому протежировали Петербург, Вена и Берлин, бросил вызов экс-король Станислав Лещинский, в годы вынужденной эмиграции ставший тестем французского короля Людовика XV. Его довольно расплывчатые и допускавшие разные толкования призывы к реформам и к восстановлению суверенитета Речи Посполитой получили широкую, можно даже сказать, неожиданно широкую поддержку. За Лещинского высказались редко когда сходившиеся в своих симпатиях две самые влиятельные политические группировки в стране — так называемые республиканцы и «фамилия».

«Фамилия» (т. е. семейство недавно пробившихся в первые ряды аристократии Чарторыских), ее родичи и приверженцы еще прежде взяли курс на осторожные преобразования. Они поощряли С. Конарского и других глашатаев перемен. «Республиканцы», возглавляемые старыми магнатскими родами Потоцких и Браницких, напротив, не хотели и слышать о каком-либо покушении на прерогативы знати. В лагерь Лещинского их привели личные мотивы и желание через посредство нового короля опереться на Париж. За ними пошел «шляхетский народ», и в сентябре 1733 г. Станислава Лещинского выбрали королем. Занятый подготовкой к войне с Габсбургами Берлин спокойно принял решение элекционного сейма. Зато с ним не смирились ни Вена, ни Петербург. Раньше косо глядевшие на происки нового саксонского курфюрста — сына Августа II, они теперь сочли саксонца меньшим злом. Под их патронатом спустя меньше месяца после избрания Лещинского был устроен еще один элекционный сейм, который передал престол Августу III Саксонскому (1733 — 1763 гг.).

Путь к коронации Августу III «проложил» русский тридцатитысячный корпус. Станислав Лещинский заперся в Гданьске, по весной 1734 г. осажденный город сдался русскому фельдмаршалу Миниху. Переодетый крестьянином Лещинский сбежал из страны. Чарторыские, Браницкие и другие магнаты с легкостью отвернулись от неудачника, признав Августа III. Однако лагерь сторонников Лещинского распался не сразу, уход магнатов даже придал ему радикальный оттенок. Против саксонских и русских войск местами поднималось простонародье. Дольше всего, до 1738 г. бурлила Курпёвская пуща (на северо-востоке Мазовии).

Август III оказался полным ничтожеством. При нем вовсю развернулась придворная камарилья. Королевский двор безрассудно сорил деньгами. Всемогущий саксонский министр Г. Брюль, его зять Е. Мнишек и другие любимцы короля почти в открытую торговали государственными должностями, за мзду раздавали коронные имущества. Процветало казнокрадство. Едва удавалось наскрести денег на содержание двенадцатитысячиой армии, тогда как армии соседних держав насчитывали сотни тысяч солдат. За долгое правление Августа III лишь один сейм (1736 г.) благополучно завершил работу, прочие 13 сеймов были сорваны. На фоне чуть ли не полного политического маразма грозно выглядело обострение классовых конфликтов. Народные волнения прокатывались по Правобережной Украине, Краковщине, Куявии, другим землям.

В таких условиях при всей пестроте боровшихся за влияние течений и группировок, при продиктованных личными обидами или амбициями перебежках из одного лагеря в другой все- таки росла убежденность в необходимости преобразований. К прежним проектам прибавлялись все новые и новые. Большой резонанс вызвал памфлет Станислава Лещинского «Вольный глас, обеспечивающий вольность», созданный в 1734 — 1737 гг. и получивший распространение в списках и в печатном виде со второй половины 40-х годов. Неудачливый экс-король обнаружил незаурядный дар политического писателя, отстаивая такие смелые для Речи Посполитой идеи, как предоставление крестьянам личной свободы.

Слабость городского сословия, буржуазные элементы в котором оставались еще аморфными, неспособными взять на себя роль общенационального лидера, отдала безраздельное руководство на первом этапе борьбы за реформы передовым дворянским группировкам, сплотившимся вокруг «фамилии». Чарторыскими, породненными с ними Понятовскими, другими политиками этого направления, помимо жажды власти, двигали уязвленные патриотические чувства, убеждение, что при существующей анархии стране не выжить.

К исходу 1750-х годов партия Чарторыских, которых Потоцкие окончательно оттеснили от королевского двора, пользовалась значительным влиянием в стране. Она всерьез подумывала о государственном перевороте. Но достаточно трезво оценивая расстановку сил внутри и вокруг Польши, ее предводители искали поддержки извне. Они настороженно следили за колебаниями в европейской большой политике и пробовали играть на противоречиях между державами.

Реформаторов воодушевил дворцовый переворот 1762 г. в Петербурге. Но с воцарением Екатерины II суть российской политики по отношению к Речи Посполитой не переменилась. Тайным пунктом подписанного весной 1764 г. договора императрица и прусский король Фридрих II подтвердили взаимное обязательство всеми средствами, вплоть до посылки войск, не допустить превращения Польши в наследственную монархию. Вместе с тем Екатерина сочла выгодным кое в чем пойти навстречу Чарторыским. Не санкционировав свержения Августа III, она посулила «фамилии» свою помощь при грядущем бескоролевье. Когда осенью 1763 г. оно наступило, царский экспедиционный корпус решил исход спора между Чарторыскими и кандидатом «республиканцев», престарелым гетманом Ксаверием Браницким, который щеголял лозунгом защиты шляхетских вольностей. С благословения Екатерины II королем стал Станислав Август Понятовский (1764— 1795 гг.).

В мае 1764 г. на конвокационном сейме, который предшествовал сейму элекционному, устами одного из самых активных своих деятелей, Анджея Замойского, партия реформ заявила о твердой решимости вырвать родину из хаоса. Сейм постановил, что «экономические материи» — вопросы, выносимые на сейм создаваемой комиссией финансов, будут решаться большинством голосов. То был шаг к отмене пресловутого «либерум вето».

ПОЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА В XVII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII в.

Окончательная победа Контрреформации, датируемая началом XVII в., в значительной мере предопределила направление и темпы развития польской культуры. Безраздельное господство католицизма, широкое распространение религиозного фанатизма и мистических настроений деформировали содержание школьного и университетского образования и сократили численность учащихся. Соответствующие изменения произошли в науке, литературе и искусстве. Не случайно латынь вернула себе многие утраченные позиции, а почва для глубокого восприятия идей Просвещения созрела в Польше только к середине XVIII в., т. е. на целое столетие позже, чем в Западной Европе. Иноверцы преследовались за отправление своих религиозных обрядов, их издания запрещались цензурой, росло число судебных процессов по обвинению в колдовстве и неуважении к католической религии. В 1733 г. иноверцы были лишены права занимать государственные должности и выставлять свои кандидатуры на избрание в сейм. Особые гонения обрушились на «арианскую ересь», сотни последователей которой вынуждены были покинуть территорию Речи Посполитой. Варварскими методами велась борьба против православия на восточных окраинах страны.

Своеобразным явлением эпохи стал сарматизм — безоглядное сословное чванство и национализм польской шляхты, которая всячески возвеличивала свои нравы с их грубостью, невежеством и пьяным разгулом. Следуя заповедям сарматизма, шляхта приписывала себе все древние «рыцарские» добродетели, высшую государственную власть и богатство. Такая позиция сильно сократила диапазон воздействия культуры на шляхту; снизилась и культурная активность пауперизованного крестьянства; лишь мещанство северных и западных польских земель более или менее сохранило прежний уровень в этой области.

Начальная и средняя школа с большим трудом удерживала свои позиции до середины XVII в. С созданием иезуитских коллегий главной задачей школ стало религиозное воспитание и внедрение веры в благотворность идей шляхетской вольности. После Тридцатилетней войны многие школы, в особенности парафиальные, остались невосстановленными. Такое положение сохранялось вплоть до реформ С. Конарского, начавшихся в середине XVIII в. А до этого с лучшей стороны показали себя бывшая «арианская» школа в Лешне и школа «чешских братьев», где одно время преподавал известный чешский ученый и педагог Ям Амос Каменский.

В польской науке за полтора века не появилось имен общеевропейского масштаба. Некоторые успехи были достигнуты в математике и астрономии (Я. Брожек в Кракове и Я. Гевелиуш в Гданьске). Относительно успешно развивалась филология (польско-латинско-греческий словарь Г. Кнаповского). Заслуживает внимания открытие в 1748 г. в Варшаве одной из крупнейших европейских библиотек, включавшей около 300 тыс. томов; ее создателями были братья Анджей и Юзеф Залуские, из которых первый был епископом краковским, а второй — епископом киевским. XVIII век ознаменовался появлением первых польскоязычных изданий газетно-журнальной периодики («Почта Крулёвецка» в 1718 — 1720 гг. и «Курьер Польски» с 1729 г.).

Литература и искусство в Польше XVII —первой половины XVIII в. находились под сильным воздействием барокко. Характерной чертой литературного процесса этого периода было отсутствие сколько-нибудь цельного творческого потока, разобщенность отдельных литературных групп, складывавшихся при королевском дворе и в салопах тех крупных магнатов, которые имели склонность к меценатству. Барочной изысканностью отличалась поэзия Я. Морштына, связанная своими истоками с придворной жизнью и соответствующая вкусам высшего общества. Европейской известностью пользовался поэт-иезуит М. Сорбевский, писавший на латинском языке, что делало его стихи более доступными западному читателю. Реалистичность и критический тон были присущи произведениям связанного с арианизмом писателя В. Потоцкого, который весьма удачно высмеивал идеологию сарматизма, осуждая практически не ограниченное угнетение шляхтой польского крестьянина. Напротив, воинствующим защитником догматов сарматизма выступал в своей четырехтомной исторической хронике В. Коховский. Жизнь и правы нешляхетских слоев населения отражала народно-плебейская литература, получившая название «совизжальской». Ее анонимные или фигурировавшие под псевдонимами произведения в стихах и прозе осуждали язвы тогдашнего общества, пороки социальных верхов. «Совизжальская» литература представлена в основном малыми жанрами (анекдотическими рассказами, баснями, разного рода пародиями, лаконичными интермедиями).

На польскую музыку воздействовали, с одной стороны, итальянское музыкальное барокко, с другой — усиливаемая Контрреформацией мода на церковную музыку. В стране появилось немало новых больших органов, были созданы пользовавшиеся известностью капеллы и хоры при кафедральных соборах. Светская музыка звучала в королевском дворце и гостиных крупных магнатов. При Владиславе IV Варшава впервые познакомилась с оперой и балетом: выступали немецкие и итальянские труппы. Барокко наложило весьма заметный отпечаток также на польскую архитектуру и изобразительное искусство. К характерным для эпохи образцам церковной архитектуры можно отнести костел визиток в Варшаве, костелы св. Анны и св. Петра и Павла в Кракове. В дворцовой архитектуре выделялись дворец примаса Радзейовского в Неборове, варшавский дворец Красиньских и дворец Яна III в Вилянуве. Построенные в основном приезжими, чаще всего итальянскими архитекторами, они отличались изяществом форм и изысканностью внутренней отделки. В живописи ведущее место занимала религиозная тематика, воплотившаяся преимущественно в торжественных аллегорических композициях с натуралистическими деталями, которые были рассчитаны на возбуждение фанатизма и ненависти к иноверцам. Портретная и историческая живопись пережила период подъема при Яне III, что подтверждается, в частности, картиной «Битва под Веной», написанной придворным художником Альмонте. Крупнейшей фигурой «виляновской школы живописи» был Е. Шимонович — автор сохранившихся до наших дней плафонов «Времена года» в Виляновском дворце Яна Собеского.