Sestry

О л ь г а. Я, тёть Дусь, я... Ой, не могу (прижимает к животу руки) – больно смеяться!

С т а р у х а. Тока, это...

О л ь г а. Что?

С т а р у х а. Ой, и подурнела ж ты, девка! Как скажи, из тебя всю кровушку выпили... Всё Москва?

О л ь г а. Всё Москва... Подурнеешь тут – я, тёть Дусь, второй день криком кричу.

С т а р у х а. Что ж ты, это... Докторам-то не показалась?

О л ь г а. А я московским не доверяю. Они только и думают, как бы деньги содрать. На электричку билеты взяла – и сюда, к своим. Думала, живой не доеду... Спасибо диспетчеру – на вокзал «Скорую» вызвал.

С т а р у х а. Ну, тогда покатили! (Толкает каталку).

О л ь г а. Не тряси так – больно!

С т а р у х а. Терпи, дочка, терпи... (Останавливает каталку напротив сестринской комнаты, кричит). Маша!

М а р и я (выглядывает). Чего, тёть Дусь?

С т а р у х а. Глянь, кого я тебе привезла!

М а р и я. Господи, Ольга! (Подбегает). Что с тобой?

О л ь г а. Живот болит...

М а р и я. И давно?

О л ь г а. Второй день...

М а р и я. И что ж ты... Ну ладно, ладно, сейчас не об этом! А бледная, Господи – как простыня...

О л ь г а (морщась от боли). Слушай, Маш: кто сегодня дежурит?

М а р и я. Ирина с Калининым.

О л ь г а. Ириша?! Ну, слава Богу... Я, Маш, только ей доверяю... (Нетерпеливо приподнимаясь). Да где же она?

М а р и я. Сейчас.

(Быстро идёт в ординаторскую, возвращается с Ириной).

И р и н а. Ольга!

О л ь г а. Здравствуй, Ириша. Вот, видишь...

И р и н а. Что случилось?

О л ь г а. Живот...

И р и н а. Где? (Откидывает простыню)

О л ь г а (показывает). Здесь и здесь. Здесь больнее...

И р и н а. Давно?

О л ь г а. Второй день.

И р и н а (осматривая Ольгу). Так, язык... Пульс очень частый. Маша, какое давление?

(Мария, стоящая с тонометром наготове, начинает мерить давление).

М а р и я. Девяносто на шестьдесят.

И р и н а. Так, понятно... (Продолжает осмотр, пальпируя живот Ольги. Та всё время пытается приподняться на локтях). Да расслабься ты! Что, лежать больно?

О л ь г а. Когда лягу, сильнее болит... Сидеть легче.

И р и н а. Понятно: симптом Ваньки-встаньки.

О л ь г а. Кого?

И р и н а. Ваньки-встаньки. А что?

О л ь г а (и смеясь, и морщась от боли). Ничего... Я-то думала: Ванька-встанька бывает только у мужиков... Ох, не могу!

И р и н а. Ну, опять за своё! (Подкладывает Ольге подушку).

М а р и я. Олька, ты неисправима!

О л ь г а. Могила исправит... Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

И р и н а. Ладно, шутки в сторону. Оля, слушай: то, что у тебя кровотечение, ясно. Это или внематочная, или разрыв кисты.

О л ь г а (испуганно). И что?

И р и н а. Как что? Оперировать нужно, и срочно. Я даже в гинекологию боюсь тебя отправлять.

О л ь г а (хватая Ирину за руку). Не надо в гинекологию, делай лучше сама!

И р и н а. Слушай, а тебя, часом, не били?

О л ь г а. Да вроде нет...

И р и н а. Ну, и ладно – а то ведь всякое в жизни бывает... (Марии). Ставь быстро капельницу. Ну, кровь на группу, анализы – ты сама знаешь. Да, катетер, побрить... И можешь делать премедикацию.

М а р и я. Что, промедол?

И р и н а. Да, с атропином и димедролом. Ну ладно, девчонки – бегу переодеваться!

(Быстро уходит. Мария делает Ольге укол, потом ставит капельницу, потом начинает брить ей живот. Ольга – то ли от кровопотери, то ли под действием промедола – начинает слегка заговариваться).

О л ь г а. Господи, холодно как – меня всю колотит... Холод, Маша, страшнее всего – как вспомнишь, так вздрогнешь! Я, знаешь, когда начинала – ну, там, в Москве – мне даже на Ленинградском шоссе приходилось стоять. На Ленин-гадском, мы его так называли... Так вот самое страшное было там – холод! Юбчонка короткая, по самое «не балуйся», грудь нараспашку – иначе нельзя, клиент должен видеть товар – а на дворе ноябрь месяц... И машины – вж-ж, вж-ж! – словно мухи... Только грязью тебя обдают – а ты стоишь и дрожишь, словно проклятая... А если кто, наконец, остановится – вот, думаешь, счастье-то: хоть отогреюсь в машине! Только согреться ни разу не успевала – и снова на ветер, дрожать...

М а р и я (хлопоча вокруг Ольги). Ольга, что ты несёшь?

О л ь г а. Да это я так... Ты, Маш, не слушай, тебе это вредно. Где же Ирина, куда она запропастилась?

И р и н а (подходя). Здесь я, здесь. Ну что, всё готово? Тогда покатили. Тёть Дусь, помогай! (Выскочившая невесть откуда старуха помогает Ирине завезти каталку в стеклянные двери оперблока. Уже от дверей Ирина, обернувшись, кричит). Маша!

М а р и я. Что?

И р и н а. А Олег Михайлович где?

М а р и я. Он в приёмном.

И р и н а. Как вернётся – передай ему, чтобы шёл ассистировать.

М а р и я. Хорошо, передам.

(Двери оперблока закрываются с лёгким, длящимся звоном. Затемнение).

Сцена третья.

Ординаторская. Ирина с Калининым только что вернулись из операционной.

К а л и н и н. Хорошо оперируешь! Скоро всех нас, стариков, за пояс заткнёшь.

И р и н а (глядя в морозное окно). Ваша ученица, Олег Михайлович. На вас, можно сказать, и училась.

К а л и н и н (смеётся). Да, да... (Подходит к Ирине, обнимает её).

И р и н а. Пусти, я вся мокрая. Ну, пусти же... (Освобождается).

К а л и н и н. Что с тобою, Ириш?

И р и н а. Ничего...

(Калинин пожимает плечами, отходит).

И р и н а. Не сердись, просто я... Как-то так всё вдруг вспомнилось: операция, Ольга... Только ты не сердись, хорошо?

К а л и н и н. Да не сержусь я, с чего ты взяла?

И р и н а (глядя в окно). Так всё нахлынуло... Я ведь наших с тобою дежурств жду, как праздника, дни считаю, потом даже часы. А когда этот праздник приходит – отчего-то так грустно – хоть плачь...

К а л и н и н. Да, ты права...

И р и н а. Так грустно, так грустно! (Вздыхает). И, главное, что впереди никакого просвета. Пять лет уж прошло... Помнишь, как мы с тобой здесь английский учили?

К а л и н и н. Неужели пять лет?

И р и н а. Да, пять лет – мне уже скоро тридцать... Заколдованный круг, заколдованный круг! (Трёт виски пальцами). Днём работа – при всех мы на «вы» - потом где-то украдкой встречаемся – потом снова «вы» - потом ждёшь дежурства - а, как только оно началось, начинаешь бояться, что ночь скоро кончится, и мы снова будем на «вы»...

К а л и н и н (виновато). Ириша, ну что же нам делать? Ты же знаешь, я не могу...

И р и н а. Да знаю я, знаю... Но мне-то не легче оттого, что ты такой правильный и благородный. (Со слезами в голосе). И чёрт меня дёрнул влюбиться в такого правильного, как ты!

К а л и н и н (видя, что Ирина вот-вот заплачет, и торопясь сменить разговор). Ты знаешь, меня вчера главный вызвал.

И р и н а (рассеянно). И что?

К а л и н и н. В Москве через месяц хирургический съезд, и от нашей больницы посылают двух делегатов. Поедешь со мною?

И р и н а (недоуменно). С тобою? Куда?

К а л и н и н. Ну, в Москву. Представляешь: неделю – вдвоём?

И р и н а. А, в Москву... Ну, да – вместо Ольги...

К а л и н и н. Ты это о чём?

И р и н а. Да это я так... Извини. (Вытирает глаза, оживляется). А в Москву я, конечно, поеду – и ты ещё спрашиваешь! Куда же я от тебя... А что, правда – на целую неделю? (Её большие, заплаканные глаза начинают радостно светиться). Нет, но это же здорово!

К а л и н и н. А я тебе что говорю? Значит, едешь? Ну всё, решено! А уж главного я как-нибудь уломаю... (Подходит к Ирине и обнимает её). В Москву, в Москву!

И р и н а (пряча лицо у Калинина на груди, и не то плача, не то смеясь). Да, как у Чехова...

К а л и н и н. Что? А, да-да... (Гладит Ирину по голове). Ничего, милая, всё будет хорошо...

(Пауза. Слышна тихая «зимняя» музыка: например, иллюстрации Г. Свиридова к «Метели»)

И р и н а (поднимая голову). А всё-таки, знаешь, я очень счастливая...

К а л и н и н (вздыхая). А я совсем нет...

И р и н а (как бы убеждая себя). Нет, я счастлива, счастлива! Я ведь вижу тебя почти каждый день, говорю вот с тобой, могу тебя даже потрогать (Осторожно гладит Калинина по груди). Что ещё нужно?

К а л и н и н. Да много чего...

И р и н а. Нет, не много. Хотя нет, знаешь? (Смотрит хитро, с улыбкой). Знаешь, что мне сейчас нужно для полного счастья?

К а л и н и н. Что?

И р и н а. Чтобы ты закурил! Я так люблю, когда ты куришь...

К а л и н и н. Ну, это дело нехитрое. (Достаёт сигареты, закуривает).

И р и н а (с наслаждением вдыхая дым). Как хорошо! У тебя, когда ты куришь, лицо сразу становится мягче, спокойнее – даже морщины расходятся... (Нежно трогает пальцами серую щёку Калинина).

К а л и н и н. Да, когда я курю – я тогда отдыхаю...

И р и н а (прижимаясь к Калинину). Господи, как хорошо!

(Раздаётся стук в дверь. Ирина отстраняется от Калинина. В ординаторскую заглядывает Мария).

М а р и я. Ирина Семёновна, вас Ольга просит.

И р и н а. Ну, вот и покурили... (Марии) Хорошо, я сейчас. (Калинину, нежно). Не скучай, я скоро вернусь. (Уходит).

Занавес.

Сцена четвёртая.

В послеоперационной палате у Ольги. Она под капельницей, но уже порозовела и повеселела. У постели сидят Ирина и Мария.

О л ь г а. Ириша!

И р и н а. Что?

О л ь г а. А ты трубу удалила?

И р и н а. Нет, оставила.

О л ь г а. Значит, дети ещё могут быть?

И р и н а. Конечно, могут.

О л ь г а. Это радует! Значит, жизнь продолжается?

И р и н а. Ну, конечно.

М а р и я (Ольге, ворчливо). Да не ворочайся ты! Сейчас опять игла вылетит...

О л ь г а. Да и хрен с ней! (Смеётся). Девчонки, ну как же я рада, что я снова с вами! (Берёт за руки Ирину и Марию).

М а р и я. Оля, игла! Ну, вот – опять вылетела...

О л ь г а. Да убери ты её совсем: не нужна мне капельница!

(Мария вопросительно смотрит на Ирину – та кивает – Мария снимает капельницу).

О л ь г а. Как я рада, как рада! А Москва, девочки, кажется сном... Не-ет, теперь я туда не вернусь – ну её нахрен, эту Москву! Что я там потеряла?

М а р и я (с улыбкой). Так-таки и ничего?

О л ь г а (подумав, твёрдо). Нет, ничего – только десять лет жизни. Ну, ладно: вот только поправлюсь – и буду проситься к вам на работу.

И р и н а. Что, танцевать?

О л ь г а. Да ну тебя, Ирка! Думаешь, я всё медицинское позабыла? Нет, я помню, я многое помню...

М а р и я. А я в Москве, видно, так никогда и не побываю...

О л ь г а (изумлённо). А ты что, в Москве никогда не была?! Ну, Машка, тундра...

М а р и я. Да когда мне? То работа, то дети болеют, то это (показывает глазами на живот). Вот, может, Митька поедет, мой старший. (Поясняет). Его посылают от школы, как лучшего ученика, на кремлёвскую ёлку.

О л ь г а. На кремлёвскую ёлку? Но это же здорово! Поздравляю...

М а р и я. Спасибо.

О л ь г а (мечтательно). Да, Новый год, ёлка, Кремль... Нет, ну правда, девчонки: до чего же я рада, что я снова с вами! Ведь у меня, кроме вас – по-настоящему, никого больше нет... (С надеждой). Ведь мы с вами сёстры, правда?

М а р и я (гладя Ольгу по руке). Правда, правда... Да ты, Оль, успокойся: ты, вон, горячая вся. У тебя, наверное, температура – глаза вон как блестят! Ирин, я укольчик ей сделаю, ладно?

И р и н а. Сделай, конечно.

(Мария встаёт, уходит и возвращается, делает Ольге укол. С поста слышен звонок телефона).

И р и н а (Марии). Не волнуйся, Маш, я отвечу. (Ненадолго выходит).

О л ь г а (пока нет Ирины). Маш!

М а р и я. Что?

О л ь г а. Послушай, а Игорь всё ещё работает?

М а р и я. Кто, Игорь Львович? Работает, а куда же он денется?

О л ь г а (вздёрнув кулак). Йес! Ну тогда, точно, я остаюсь!

М а р и я (укоризненно качая головой). Ольга, Ольга...

О л ь г а (обиженно, словно ребёнок). Что – Ольга? Я что уже, не человек?

(Возвращается Ирина).

И р и н а (удивлённо). Представляешь, Оль: твоим здоровьем уже интересуются.

О л ь г а. Кто?

И р и н а. Не знаю, он не представился. Но голос такой приятный...

О л ь г а. И что ты сказала?

И р и н а. Сказала, что можно тебя навестить.

О л ь г а. Да ты что, офигела?! Я в таком виде... (Задумывается). Кто бы это мог быть?

М а р и я. Поживём – увидим.

О л ь г а (пытаясь припомнить). Нет, не представляю...

М а р и я. Значит, будет сюрприз.

О л ь г а. Сюрприз, говоришь? (Улыбается). Я сюрпризы люблю!

И р и н а (вздыхая) А я – так не очень...

(Пауза, в течение которой Ирина сидит, задумавшись – может быть, о предстоящей поездке в Москву – Ольга, шевеля губами, пытается припомнить, кто бы это мог ей позвонить, а Мария меряет Ольге давление, ставит ей градусник, поправляет подушки – то есть, работает сестрой милосердия. Вдруг раздаётся стук в дверь, и робко входит П а в л и к в наброшенном на плечи халате, с огромным букетом цветов. Он застенчив, немного смешон и неловок. Халат время от времени падает, Павлик ловит его).

П а в л и к. Здравствуй, Оля...

О л ь г а (со стоном, выражающим одновременно недоумение, разочарование, радость, надежду). Пав-ли-ик! И откуда ты взялся?

П а в л и к. Я, собственно... Я тут всегда... (Ловит халат, поправляет очки). Ниоткуда не взялся, всегда тут и был...

И р и н а. Так это тот самый мифический Павлик?

П а в л и к (немного обиженно). Почему это я мифический? Я – настоящий...

И р и н а (сдерживая смех) Павлик, простите, у меня просто вырвалось...

П а в л и к (снова ловит халат). Да нет, ничего... (Букет явно мешает ему). Оля, это тебе! (Подаёт Ольге букет).

О л ь г а. Какая красота! (Зарывает лицо в цветы, с наслаждением нюхает). Павлик, какой ты молодец!

П а в л и к. Правда? Я рад...

О л ь г а. А уж как я-то рада!

П а в л и к. Правда? Ну, тогда я, прямо сейчас, и скажу... (Собирается с духом). А то ты опять уедешь куда-нибудь... Оля, выходи за меня замуж!

О л ь г а. Офиге-еть... (Начинает смеяться. Ирина с Марией, оторопело наблюдающие за сценой предложения руки и сердца, начинают смеяться тоже – и скоро все трое хохочут). Ох, не могу... Ох, сейчас шов разойдется! Ну, Павлик...

П а в л и к (растерянно). Нет, ну что вы смеётесь? Я что-то не то сказал? (Он и сам, вместе со всеми, начинает смеяться, то поправляя очки, то подхватывая спадающий халат).

И р и н а (сквозь смех). Да т о вы сказали, Павлик, именно т о! Просто Олька – дура набитая, вот её и разбирает...

О л ь г а (смеясь, из последних сил). Почему это я – дура? На себя посмотри! Ох, не могу... (Прижимает руки к животу: видно, что смеяться ей больно, но она не может остановиться).

П а в л и к. Оля, я очень рад, что тебе так весело... Только... Я всё же хотел бы... (Жалобно). Да перестаньте же вы, наконец! Я хотел бы услышать ответ...

(Смех понемногу стихает. Все смотрят на Павлика, Павлик – на Ольгу. Та закрывает лицо букетом, а когда опускает цветы – выражение лица у неё совершенно другое: серьёзное, даже торжественное).

О л ь г а (в сторону). Ну сейчас, девчонки, вы рухнете! (Павлику, громко). Павел, я согласна!

(Пауза, общее изумление – и новый, уже гомерический, взрыв хохота).

М а р и я (изнемогая). Батюшки, что же это такое?

О л ь г а. Нет, я точно умру... Мои швы...

И р и н а. Ну, Павлик... Ну, Ольга...

(Наконец смех стихает. Все переводят дыхание, вытирают глаза).

П а в л и к (Ольге). Оля, я не ослышался? Ты что, в самом деле согласна?

(Ольга, глядя на Павлика сияющими от слёз и смеха глазами, молча кивает ему).

П а в л и к (радостно). Нет, вы видели? Она согласна!

И р и н а. Конечно, видели. Мы все свидетели – ей теперь не отвертеться.

П а в л и к (взволнованно). Нет, вы просто... вы даже не представляете, кто вы для меня... Я знаю, вы трое – вы все, как родные, как сёстры!

(Павлик стоит, опустив руки, не зная, что делать дальше. Он счастлив, растерян, смешон. В дверь заглядывает старая санитарка).

С т а р у х а (икнув). Не помешаю?

О л ь г а. Заходи, тёть Дусь, заходи! Тут все свои. Знакомься, это вот Павлик.

С т а р у х а. Да знаю я энтого Павлика!

О л ь г а. Откуда?

С т а р у х а. А я, дочка, всех знаю... Подвинься-ка, милый, мне надо прибраться! (Отодвинув Павлика, начинает деловито двигать шваброй по полу).

О л ь г а (счастливо вздохнув). Значит, жизнь продолжается... Павлик!

П а в л и к. Что?

О л ь г а. Дуй за шампанским!

П а в л и к. Хорошо, я сейчас! (Исчезает).

И р и н а. Однако, как ты его...

О л ь г а. Что – как?

И р и н а. Ну, быстро спровадила...

О л ь г а. А с мужиками так только и надо.

М а р и я. А твой Павлик – он очень милый.

О л ь г а (смеётся). Ничего, сойдёт для сельской местности! (Марии, тихо). Маш, а Маш!

М а р и я. Что?

О л ь г а. А что, Игорь правда работает?

М а р и я (укоризненно). Оля, ну как же ты можешь!

О л ь г а. Всё, молчу, молчу! (Со счастливой улыбкой, подбрасывая на одеяле цветы). Хорошо-то как, девочки...

И р и н а. Да мы уж не девочки.

О л ь г а. Всё равно хорошо! (Из приёмника доносится негромкая песня: Эдит Пиаф, «Я ни о чём не жалею». Ольга прислушивается). О, любимая песня! Машутик, сделай погромче.

(Мария прибавляет звук. Песня звучит с нарастающей силой, торжественно, мощно – как оправдание всему тому, что было, и как надежда на то, что, быть может, случится ещё...)

И р и н а (задумчиво, про себя). Значит, в Москву? Ну, в Москву, так в Москву...

М а р и я. Может, и мне с Митькой на ёлку поехать?

О л ь г а. Ну, что же вы? Ну, танцуйте, танцуйте! (Подбрасывает цветы). Сегодня мой день, сегодня мой праздник – танцуйте!

(Ирина с Марией начинают вальсировать – сначала робко-застенчиво, потом всё уверенней. Танцует даже старуха со шваброй – и, наконец, усыпанная цветами кровать Ольги тоже начинает кружиться по сцене).

О л ь г а. Девчонки, живём! Ох, и напьюсь я на собственной свадьбе!

(Затемнение – но песня продолжает звучать и в темноте. Занавес).

К О Н Е Ц.