Методология_Литература / Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. 2003

382

скромно) к тому факту, что в некоторых сферах движения калейдоскопа, сданныхкарт, комбинаторикиконъюнктураформируетотносительноизолированные системы, своего рода серво-механизмы, которые постоянно повторяются в неизменном виде; то же часто происходит и с физическими феноменами; что же до того, случается ли так и в истории, по крайней мере в некоторых случаях, то это вопрос интересный, но имеющий ограниченное значение. Это вопрос о том, каковы суть феномены, а не каковы требования Разума; он никак не может обесценить исторического объяснения только потому, что оно ненаучно. Наука - не высшая форма знания: она представляет собой знание, применимое к «серийным моделям», тогдакак историческое объяснение занимается «прототипами», каждым в отдельности; в силу природы феноменов в науке инвариантами являются строгие модели, а в истории — еще более строгие истины. При всей своей конъюнктурное™ вторая не уступает первой в строгости. Позитивизм обязывает.

Конечно, позитивизм - всего лишь программа, относительная и...

негативная: мы всегда выступаем как позитивисты по отношению к комуто, чьи рационалистические обоснования мы отрицаем; устранив метафизические функции, надо еще восстановить позитивное знание. Исторический анализ начинается с установления того, что ни государства, ни даже древнеримского государства не существует, а существуют только соответствия (стадо, которое надо вести, движение, которым надо управлять) практик определенного периода, и каждая из них в свое время казалась сама собой разумеющейся, казалась самой политикой. А поскольку все существующее детерминировано, то историк объясняет не саму политику, а стадо, движение и другие случаи детерминированности; ведь ни Политики, ни Государства, ни Власти не существует.

Но как же объяснять, не опираясь на движущие силы, на инварианты? Без этого объяснение уступает место интуиции (синий цвет не объясняют, его констатируют) или иллюзии понимания. Конечно, одно лишь твердое условие инвариантности не предопределяет уровня, на котором окажутся эти инварианты; если объяснение обнаруживает в истории относительно изолируемые подсистемы (такой-то экономический процесс, такая-то организационная структура), то объяснение ограничится приложением к ним некой модели или, по крайней мере, соотнесением их с неким принципом («дверь должна быть открыта или закрыта; алгебраическая сумма ставок в системе международной безопасности должна равняться нулю, - знают об этом заинтересованные стороны или нет; если

383

они этого не знали или предпочли иную цель, это объясняет то, что с ними произошло»). Если же историческое событие, напротив, полностью зависит от обстоятельств, то поиск инварианта не остановится, пока

не дойдет до положений антропологии.

Однако сами антропологические положения формализованы, и только история придает им содержание: не существует ни конкретной трансисторической истины, ни материальной человеческой природы, ни возвращения вытесненного. Ведь идея вытеснения естественного имеет смысл только в случае с индивидом, у которого есть своя собственная история; в случае с обществом вытесненное какой-либо эпохи на самом деле есть практика, отличная от другой эпохи, и возможное возвращение этого мнимого вытесненного в действительности есть генезис новой практики. Фуко - не французский Маркузе. Выше мы говорили об ужасе римлян перед тем самым гладиатором, которого они в то же время воспринимали как звезду; был ли этот ужас (который не смог обеспечить запрета гладиаторских боев вплоть до Поздней империи) вытесненным страхом перед убийством в ситуации гражданского мира? Был ли подобный страх перед убийством транс-историческим требованием человеческой природы, который должны учитывать правители любой эпохи, поскольку, если закрыть перед ним дверь, он вернется через окно? Нет, ведь прежде всего он был не вытеснен, а изменен реактивностью (о ней говорится в Генеалогии морали - вот неизменная движущая сила философского плана): он

был фарисейским отвращением перед той проституткой смерти, которой был гладиатор. К тому же этот мнимо транс-исторический страх перед смертью вовсе не был транс-историческим: он был материальным, конкретным и соответствовал определенной практике правления; это страх перед зрелищем смерти невинного гражданина посреди гражданского мира, что подразумевает определенный политико-культурный дискурс, определенную практику полиса. Этот мнимо-естественный страх невозможно выразить в чисто формальных терминах, даже как трюизм; формально его не существует; это не страх перед смертью и не страх перед

убийством (ибо он допускает убийство преступника).

Для Фуко интерес истории заключается не в выработке инвариантов, относятся ли они к философии или составляют гуманитарные науки; ее интерес - в том, чтобы использовать инварианты, каковы бы они ни были, для устранения постоянно возрождающихся рационалистических объяснений. История есть ницшеанская генеалогия. Вот почему историю, по мнению Фуко, принимают за философию (это не верно и не ложно); во

384

всяком случае, она очень далека от эмпирического призвания, традиционно приписываемого истории. «Да не войдет сюда тот, кто не является или не готовится стать философом». Это история, написанная при помощи отвлеченных понятий, а не семантики конкретной эпохи, еще окрашенной специфическим колоритом; история, которая словно обнаруживает повсюду частичные аналогии, намечает типологию, так как история, написанная в системе отвлеченных понятий, в меньшей степени передает живописное разнообразие, нежели исторические анекдоты.

Эта юмористическая или ироническая история снимает внешние покровы, и поэтому Фуко считали релятивистом («то, что было истиной тысячу лет назад, сегодня стало заблуждением»); эта история отрицает естественные объекты и отстаивает калейдоскоп, поэтому нашего автора считали скептиком. Но ни то, ни другое не верно. Ведь релятивист полагает, что люди на протяжении веков думали по-разному об одном и том же объекте: «О Человеке, о Прекрасном одни думали то-то, а другие по тому же поводу в другую эпоху думали то-то; попробуйте понять, где истина!» По мнению нашего автора, это напрасные страдания, потому что сам повод в разные эпохи - не один и тот же; а по тому поводу, который окажется общим для всех эпох, истина вполне объяснима и свободна от каких-либо неопределенных колебаний. Можно поспорить, что Фуко подписался бы под высказыванием о человечестве, ставящем перед собой лишь те задачи, которые оно способно решить7: во всякий момент практики человечества представляют собой то, чем их сделала вся совокупность истории, так что во всякий момент человечество адекватно само себе; и в этом для него нет ничего лестного. Отрицание естественного объекта не ведет и к скептицизму; никто не сомневается в том, что ракеты, направленные на Марс в соответствии с расчетами Ньютона, туда попадут; Фуко, я надеюсь, тоже не сомневается в том, что Фуко прав. Он просто напоминает, что предмет (объект) науки и самое понятие науки не являются вечными истинами. И, конечно, Человек - это ложный объект; гуманитарные науки не становятся от этого невозможными, но считается, что они должны сменить предмет (объект); такая же история приключилась когда-то и с физическими науками.

7 Ницше. Веселая наука, 196: "Мы слышим только те вопросы, на которые в состоянии найти ответ". Маркс говорит, что человечество решает все задачи, которые оно перед собою ставит, а Ницше — что оно ставит только те задачи, которые

решает; L'Archéologie du savoir, p. 61; Deleuze. Différence et répétition, p. 205.

385

На самом деле проблема не в этом: если я правильно понимаю, понятие истины оказывается перевернутым, потому что, столкнувшись с истинами, с научными достижениями, философская истина уступила место истории; любая наука была временной, и философия хорошо это понимала, всякая наука временна, и исторический анализ постоянно это доказывает. Подобный анализ в отношении клиники, современной сексуальности и власти в Риме, является вполне истинным или, по крайней мере, может быть таковым. Но зато не может быть истинным знание о том, что такое Сексуальность и Власть: не потому что истина в отношении этих важных объектов недостижима, а потому что здесь и речи быть не может ни об истинности, ни о заблуждении, поскольку этих объектов не существует, как не существует ни истины, ни заблуждения по поводу

пищеварения и размножения кентавра.

Наш мир в любой момент является тем, чем он является: разреженность его практик и объектов, наличие пустоты вокруг них не означает того, что кругом присутствует истина, к которой человечество еще не пришло: будущиекартинки калейдоскопанеявлянм.ся ни более истинными, ни более ложными, чем предыдущие. У Фуко сет ни вытесненного, ни возвращения вытесненного, нет и невысь а;.дикого, которое вырывалось бы наружу; «объективные положения, которые я попытался определить, не следует понимать как совокупность детерминизмов, навязанных мышлению индивидов извне или присутствующих в нем изнутри и как бы до срока; они составляют, скорее, ц-.sôop условий, в соответствии с которыми осуществляется практика: речь идет не столько о пределах, поставленных инициативе индивидов, сколько о пространстве, на котором она формируется» (L'Archéologie du savoir, p. 272). Сознание не в состоянии противиться историческим условиям, поскольку оно не образует их, а образовано ими; конечно, оно без конца бунтует, оно отказывается от гладиаторов и обнаруживает или выдумывает Бедняка: эти бунты суть становление новой практики, а не вторжение абсолюта. «Разреженность не означает, что за дискурсами или вне их царит некий великий, безграничный, непрерывный и безмолвный дискурс, который ими подавляется

и вытесняется и который мы должны освободить, вернув ему, наконец, голос. Глядя на мир, не стоит выдумывать невысказанное и немыслимое, которое надо наконец произнести и помыслить» (L'Ordre du discours, p. 54). Фуко - не Мальбранш, не познавший сам себя, и не Лакан-исто- рик. Скажу прямо: это не гуманитарий, ибо что такое гуманитарий? Человек, который верит в семантику... А «дискурс», скорее, ее отрицает.

386

Да нет же, язык не открывает реальность, и иные марксисты должны были бы первыми понять это и поставить историю слов на должное место. Нет, язык не рождается из тишины: он рождается из дискурса. Гуманитарий - это тот, кто задает вопросы текстам и людям на том уровне, на каком они говорят, вернее, те, кто даже не подозревает, что может существовать иной уровень.

Философия Фуко - это не философия «дискурса», а философия отношений. Ведь «отношение» - это название того, что мы обозначили как «структуру». Вместо мира, состоящего из субъектов, или объектов, или из их диалектики, вместо мира, где сознание заранее знает свои объекты, нацелено на них или само представляет собой то, чем его делают объекты, перед нами предстает мир, где главное место занимает отношение: именно структуры придают материи ее объективный образ. В этом мире не играют в шахматы одними и теми же вечными фигурами, королем, слоном: фигуры представляют собой то, что делают из них конфигурации, сменяющие друг друга на шахматной доске. Поэтому «следовало бы изучать власть, исходя не из примитивных форм отношения - субъекта права, государства, закона и т.д., - а из самого отношения, постольку поскольку именно оно определяет элементы, на которые оно направлено; вместо того чтобы выяснять у идеальных субъектов, чем же они поступились в самих себе или в своих полномочиях, чтобы оказаться в подчинении, надо посмотреть, как отношения подчиненности производят подчиненных» (Annuaire du Collège de France, 1976, p. 361). Во всяком случае Власть или что бы то ни было онтологизируют не философы отношения, а те, кто говорят только о государстве, благословляют, проклинают, определяют его «научно», тогда как государство есть просто соответствие некой практики строго определенного периода.

Безумия не существует: существует только его отношение к остальному миру. Если мы хотим знать, в чем проявляется философия отношения, то нужно посмотреть, как она действует в связи со знаменитой проблемой дополнения прошлого и его свершений в интерпретациях, которые дает ему будущее в различные эпохи; в знаменитых строках Мысли и движущегося (La Pensée et le mouvant) Бергсон изучает это внешнее воздействие будущего на прошлое8; он пишет по поводу понятия предро-

387

мантизма: «Если бы не было каких-нибудь Руссо, Шатобриана, Виньи, Гюго, то романтизма у прежних классиков не только не заметили бы, но его и вообще бы не было, поскольку этот романтизм классиков получается только благодаря выявлению определенного аспекта в их произведениях, а до появления романтизма такого выявления, с его особой формой, в классической литературе не существовало, точно так же, как в проплывающем облаке не существует занятного рисунка, который заметит в нем художник, организовав аморфную массу, следуя своей фантазии». Этот парадокс выявления называется сегодня парадоксом множественности «прочтения» одного и того же произведения. В этом и заключается вся проблема отношения, особенно индивидуального.

Лейбниц говорит9, что если у человека, путешествующего по Индии, умирает оставшаяся в Европе жена, то человек этот, даже не зная о ее смерти, претерпевает настоящую перемену: он становится вдовцом. Конечно, «быть вдовцом» - это всего лишь отношение (тот же индивид может одновременно быть вдовцом по отношению к покойной жене, отцом по отношению к своему сыну и сыном по отношению к своему отцу); при этом отношение пребывает в индивиде, его носителе (опте praedicatum inest subjecto): иметь отношение вдовства значит быть вдовцом. Как говорится, одно из двух: или муж получает это определение извне, так же как выявление предромантизма, с чьей-то точки зрения, есть просто интерпретация, навязанная классическим произведениям извне; в таком случае истина текста будет заключаться в том, что о нем скажут, а индивид: отец, сын, супруг, вдовец, - будет тем, кем его видят остальные. Или же отношение есть нечто внутреннее и идет от самого заинтересованного лица: в монаде путешественника с самого начала была запись о том, что он станет вдовцом, и Бог мог прочесть в этой монаде о будущем вдовстве (это, конечно, подразумевает, что монада, на которой путешественник женился, умрет, в свою очередь, в нужный момент, так же как два хорошо отрегулированных часовых механизма одновременно покажут один и тот же фатальный час); в этом случае все, что говорят о тексте, будет истинно. В первом случае ничего из сказанного об индивидуальном - путешественнике или произведении - не истинно; во втором случае все истинно, и текст, раздутый до предела, заранее содержит самые противоре-

	8 Бергсонова идея дополнения прошлого в будущем встречается также у Ницше	9 Leibnitz. Philosophische Schriften, vol. VIII, p. 129; Gerhardt, цит. по Y. Belaval.
	в Веселой науке, 194 ("Посмертный рост"); см. тж "Разные мысли и высказывания"	Leibnitz critique de Décartes, p. 112.
	(Человеческое, слишком человеческое, II), 126, Воля к власти, 974.

				389
	388			Возможно, для Фуко проблема заключалась в следующем: как преодо-
	чивые интерпретации. Расселл называет это проблемой внешних и внут-			леть философию сознания, не скатившись при этом в апорию марксиз-
	ренних отношений10. На самом деле это проблема индивидуальности.			ма? Или наоборот, как избежать философии субъекта, не скатившись в
	Есть ли в произведении какое-то иное значение, кроме того, что в		*••	философию объекта?
	него вкладывают? Содержит ли оно все значения, которые в нем можно		ьi-
				Ошибка феноменологии не в том, что она «идеалистична», а в том,
	обнаружить? И что происходит со значением, которое вкладывал в него			что она — философия Cogito. Гуссерль не заключает существование Бога
	автор, главное заинтересованное лицо? Для того чтобы проблема была			и дьявола в скобки ради того, как написал Лукач, чтобы затем незаметно
	поставлена, должно существовать произведение, выстроенное как памят-			открыть скобки; когда он описывает сущность кентавра, то предоставля-
	ник; оно должно быть совершенно индивидуальным, со своим смыслом,			ет наукам высказываться о существовании, несуществовании и физиоло-
	со своим значением: только тогда можно будет удивляться, что это произ-			гических функциях этого животного. Ошибка феноменологии не в том,
	ведение, в котором есть все, что нужно, - текст (печатный или рукопис-			что она не объясняет вещи, поскольку она никогда и не претендовала на
	ный) и смысл, - способно к тому же получать в будущем новые смыслы			их объяснение; ее ошибка в том, что она их описывает, исходя из созна-
	или содержать в себе все смыслы, какие только можно вообразить. А что			ния, принимаемого за образующее, а не образуемое. Любое объяснение
	если бы это произведение не существовало? Если бы оно получало смысл			безумия, прежде всего, предполагает, что описание безумия верно; а мо-
	только через отношение? Если бы его значение, которое можно объявить			жем ли мы в связи с этим описанием доверять тому, что показывает нам
	подлинным, определялось бы только относительно его автора или отно-			наше сознание? Да, если оно образующее, если, как гласит пословица,
	сительно эпохи, когда оно было написано? И если бы будущие значения			оно понимает действительность так хорошо, «как если бы само ее выду-
	так же были не дополнением произведения, а другими значениями, от-			мало»; нет, если сознание образовано без его собственного ведома, если
	личными от первых и не вступающими с ними в соперничество? Если			оно введено в заблуждение образующей исторической практикой. А оно
	бы все эти значения, прошлые и будущие, были различными индивидуа-			действительно введено ею в заблуждение: оно уверено, что безумие су-
	лизациями материи, безразлично их принимающей? В этом случае про-			ществует (пусть даже с уточнением, что оно — не вещь), поскольку наше
	блема отношения исчезает, поскольку исчезает индивидуальность про-			сознание очень хорошо себя чувствует в этой уверенности, если только
	изведения. Будучи индивидуальностью, которая должна сохранять свой			ему удастся достичь достаточной нюансировки в описании, чтобы уютно
	облик независимо от времени, произведение не существует (существу-			там устроиться. И надо признать, что нюансы феноменологических опи-
	ет только его отношение к каждому из интерпретаторов), но оно - не нич-			саний вызывают крики восторга.
	то: оно детерминировано в каждом из своих отношений; смысл, кото-			Интересно, что марксисты тоже верят в объект (и в сознание: идеоло-
	рый был у него в свое время, может, например, стать предметом объек-			гия воздействует на реальность через сознание действующих лиц). Исхо-
	тивной дискуссии. Зато существует материал произведения, но этот			дя из данного объекта - производственного отношения, - объяснение
	материал — ничто, пока отношение не сделает его чем-либо. Как говорил			движется к другим объектам. Мы не станем напоминать в сотый раз о
	некий мэтр - последователь Скота, материя существует в действии, но			непоследовательности, к которой это приводит, о том, что в любом слу-
	она - не действие чего-либо. Этот материал - рукописный или печатный			чае исторический объект, событие - такое, как производственное отно-
	текст, поскольку этот текст может получить некий смысл и составлен,			шение, - не может стать объяснением «в последней инстанции», не мо-
	чтобы иметь некий смысл, а не просто тарабарщина, напечатанная как			жет быть первопричиной, поскольку оно само обусловлено. Если исполь-
	попало мартышкой-машинисткой. Это примат отношения. Вот почему			зование водяной мельницы приводитккрепостному праву,то нужно задать
	методология Фуко, вероятно, исходила из реакции на феноменологиче-			вопрос, по каким историческим причинам ее стали использовать, вместо
	скую волну, которая поднялась во Франции сразу после Освобождения.			того чтобы придерживаться рутины; так что наша первопричина таковой
				не является. Не может быть события в последней инстанции, здесь есть
	10 В. Russell. Principles	of Mathematics, par. 214-216; J. Pariente. Le Langage et		внутреннее противоречие; схоласты объясняли это по-своему, говоря, что
	l'Individuel. Armand Colin,	1973, p. 139.

390

первопричина не может обладать силой: если она присутствует виртуально еще до своего существования, если она есть событие, то для ее реализации нужны причины и она - уже не первоисточник. Не будем останавливаться на вытекающей за этого путанице, которая не вызывает криков восторга: в конце концов производственным отношением станут называть все, что помогает объяснять мир в том виде, в каком он существует, в том числе символические блага, а это - все равно что бросаться в лужу, спасаясь отдождя: то, что должно объясняться производственными отношениями, превращается в составную часть производственных отношений. Сознание само по себе становится частью объекта, что, как предполагается, должно его детерминировать. Самое главное не в этом: главное, что объекты продолжают существовать; мы продолжаем говорить о государстве, власти, экономике и т.д. Таким образом, не только стихийная телеология сохраняет силу, но и объясняемый объект воспринимается как объяснение, и это объяснение переходит от одного объекта к другому. Мы видели проблемы, к которым это приводит, мы видели также, что это увековечивает телеологическую иллюзию, идеализм в духе Ницше, апорию «история и истина». В связи с этим Фуко предлагает позитивистскоерешение:устранитьобъекты,оставшиеся неисторизированными, как последние следы метафизики; он предлагает материалистический взгляд: объяснение переходит уже не от одного объекта к другому, а от всего ко всему, и это объективизирует объекты определенного периода, выделяя их из безликой материи. Для того чтобы мельница хотя бы воспринималась как средство производства и чтобы ее применение перевернуло мир, она должна быть сначала объективизирована благодаря постепенному перевороту окружающих практик, перевороту, который, в свою очередь... и так ad infmitum. По правде говоря, мы, историки, как и г-н Журден, в сущности, всегда так думали.

Так что история-генеалогия à la Фуко наполняет программу традиционной истории по всем пунктам; она не проходит мимо общества, экономики и т.д., но она структурирует этот материал по-другому: не по векам, народам и цивилизациям, а по практикам; интриги, о которых она рассказывает, составляют историю практик, ставших для людей истинами, и историю их борьбы вокруг этих истин11. Эта новая модель истории,

11 Метод Фуко, возможно, происходит из размышлений над Генеалогией морали, 12. Вообще, примат отношения предполагает онтологию стремления к власти; для произведений Фуко можно было бы взять в качестве эпиграфа два текста Ниц-

391

эта «археология», как ее называет ее создатель, «разворачивается науровне общей истории» (L'Archéologie du savoir, p. 215); она не специализируется на практике, на дискурсе, на скрытой части айсберга, вернее, скрытая часть дискурса и практики неотделима от надводной части. В этом отношении у Фуко не было эволюции, - и История сексуальности не привнесла ничего нового, - которая бы связывала анализ дискурсивной практики с социальной историей буржуазии: Рождение клиники уже увязывало трансформацию медицинского дискурса с институтами, с политической практикой, с клиникой и т.д. Вся история археологична по самой своей природе, а не по нашему желанию: объяснение и разъяснение истории заключается в том, чтобы сначала увидеть ее всю целиком, связать мнимые естественные объекты с редкими и относящимися к определенным периодам практиками, которые объективизируют эти объекты, и объяснить эти практики, исходя не из одного источника, а из всех соседних практик, к которым они привязаны. Этот живописный метод дает странные картины, на которых объекты заменены отношениями. Конечно, на них изображен мир, который нам хорошо известен: живопись у Фуко абстрактна не более, чем у Сезанна; пейзаж в Эксе узнаваем, но отличается резкой эмоциональностью: кажется, что он возник в результате землетрясения. Все объекты, в том числе люди, выписаны в абстрактной гамме красочных отношений, мазки сглаживают их реальную идентичность12, индивидуальность, и границы теряют четкость. После этих сорока страниц позитивизма задумаемся на минуту о мире, где безликая и вечно беспокойная материя порождает во все новых точках своей

ше из Веселой науки, 70: "Против теории влияния среды и внешних причин: внутренняя сила неизмеримо важнее; многое из того, что кажется влиянием извне, на самом деле является просто приспособлением этой внутренней силы к окружающему. Совершенно тождественные среды могут быть интерпретированы и использованы совершенно противоположным образом: фактов не существует (es gibt keine Tatsachen)". Как мы видим, фактов не существует не только на уровне интерпретирующего познания, но и на уровне той реальности, где они используются. Это вызывает критику идеи истины (n°604, Kröner): "Чем же может быть познание? Интерпретацией, наделением смысла, но не объяснением... Фактического положения не существует (es gibt keinen Tatbestand)". Слово "интерпретация" обозначает здесь не только смысл, который находят в вещи, ее интерпретацию, но и факт ее интерпре-

тации, то есть смысл, который ей придают.

12 Kurt Badt. Die Kunst Cézannes, p. 38, 121, 126, 129, 173.

поверхности все новые образы, которые не существуют, и где все индивидуально, так что уже ничего не индивидуально.

Экс-ан-Прованс и Лондон, апрель 1978.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение	5
Часть первая. ПРЕДМЕТ ИСТОРИИ	7
I. Просто правдивый рассказ	7
II. Все исторично, значит, Истории не существует	20
III. Не факты, не геометрал, а только интриги	41
IV. Из чистого любопытства к специфическому	59
V. Интеллектуальная деятельность	87
Часть вторая. ПОНИМАНИЕ	108
VI. Понять интригу	108
VII. Теории, типы, понятия	143
VIII. Причинность иретродикция	174
IX. Сознание не является основой поступка	212
Часть третья. ПРОГРЕСС ИСТОРИИ	254
X. Расширение вопросника	254
XI. Подлунный мир и гуманитарные науки	281
XII. История, социология, полная история ....:	315
Приложение: Фуко совершает переворот в истории	350

L

Научноеиздание

Поль Вен

КАК ПИШУТ ИСТОРИЮ. ОПЫТ ЭПИСТЕМОЛОГИИ

Приложение:

Фуко совершает переворот в истории

Перевод с французского Л.А. Торчинского

«Научный мир» Тел./факс (007) [phone]

E-mail: [e-mail]. Internet: http://195.178.196.201/N_M/njn.htm Лицензия ИД № 03221 от 10.11.2000

Подписано к печати 13.05.2003. Формат 60x90/16 Гарнитура Тайме. Печать офсетная. Печ. л. 24.7 Тираж 3000 экз. Заказ 51

Издание отпечатано в типографии ООО "Галлея-Принт" Москва, 5-я Кабельная, 26