Полиметрия

Уже в XVIII столетии в крупных произведениях использовались сти­хотворные вставки других метров или размеров, например песни в драматических сочинениях. Соединение разных видов стиха в формаль­но самостоятельных частях того или иного текста называется полимет­рией. В пушкинском “Евгении Онегине”, написанном 4-стопным ям­бом и “онегинской” строфой (только посвящение и письма Татьяны и Онегина астрофичны, что призвано обозначать их как якобы прозаиче­ские), выделяется “Песня девушек”, условно имитирующая фольклор­ный песенный “лад” благодаря 3-стоппому хорею с дактилическими окончаниями без рифм. Измученному герою лермонтовской поэмы “Мцыри” грезится “песня рыбки”, каждая строфа которой обособлена от других и написана не 4-стопным ямбом смежной рифмовки, как основной текст, а сочетанием 4-х- и 3-стопного при перекрестной риф­мовке, причем метрически текст “песни” от основного текста не отде­лен: “Он говорил”, — сказано о “голоске” рыбки, а затем полустишием “Дитя мое” открывается “песня”. В полубреду героя сливаются внеш­ний мир и галлюцинация.

Любили полиметрию Тютчев и Некрасов. Особенно много инометри- ческих вставок в поэме “Кому на Руси жить хорошо”, написанной в ос­новном 3-стопным безрифменным ямбом с мужскими и преобладающи­ми дактилическими окончаниями (отдаленный “намек” на стилизацию фольклора), в последней ее части “Пир — на весь мир”. Среди “горьких песен” первая, “Веселая” (“Кушай тюрю, Яша!..”), — 3-стопный хорей, “Барщинная” (“Беден, нечесан Калинушка...”) — 3-стопный и отчасти 2-стопный дактиль; рассказ “Про холопа примерного — Якова верного” — разностопный, но не совсем вольный, с преобладанием 4-стопиика дак­тиль; 4-стопным дактилем выделены и слова “старообряда Крапильникова” (“Горе вам, горе, пропащие головы!..”); рассказ Ионы Ляпушкина “О двух великих грешниках” — 3-стопный дактиль; рассказ Игнатия

Прохорова “Крестьянский грех” (“Аммирал-вдовец по морям ходил...”) — спаренный “колыдовский пятисложник”⁹³, редкие пятисложные стопы с дополнительными ударениями, в том числе на конце стиха, где они опре­деляют рифму. Песня “Голодная” — то 2-стопный, то 1-стопный ямб в зависимости от мужского или дактилического окончания (длина всех стихов одинакова: 4 слога). “Стоит мужик — / Колышется, / Идет мужик — / Не дышится” — здесь второй и четвертый стихи 1-стопные, а, скажем, в заключительной строфе “Все съем один, / Управлюсь сам. / Хоть мать, хоть сын / Проси — не дам!” все стихи 2-стопные.

Песня “Солдатская” сама полиметрична. “Тошен свет, / Правды нет...” — 2-стопный хорей; “Пули немецкие, / Пули турецкие..” — 2-стопный дактиль; “Ну-тка, с редута-то с первого номеру...” — 4-стопный дактиль; “У богатого, / У богатины...” начинается как 1-стопный анапест, но есть в этом же отрывке и 3-стопный хорей, например: «“Не взыщи, солдат!” / — И не надо, брат!». Отрывок “Только трех Матрен...” — 3-стопный хорей, но “У первой Матрены / Грузочки ядрены...” — 2-стопный амфибрахий, а двустишие “У третьей водицы попью из ковша: / Вода ключевая, а мера — душа!” — 4-стопный. Солдат и разговаривает, в отличие от вахлаков, иначе — 3-стопным дактилем: “Только горами не двигали, / А на редуты как прыгали! ” и т.п.

В главе “Доброе время — добрые песни...” (это в основном песни, которые поет или сочиняет Гриша Добросклонов) метрика тоже доволь­но разнообразна. “Доля народа...” — 2-стопный дактиль, “Соленая” (“Никто как Бог!..”) — 2-стопный ямб, “Средь мира дольного...” — в каждой полустрофе по два стиха 2-стопного ямба с дактилическим окон­чанием и по одному с мужским. “В минуту унынья, о родина мать!..” — 4-стопный амфибрахий с 3-стопным, “Русь” (“Ты и убогая...”) — 2-стопный дактиль. Последняя подглавка поэмы (“Удалась мне песенка! — молвил Гриша, прыгая...”) написана редким 6-стопным хореем с наращением одного слога после 3-й стопы, на цезуре. Если бы была “песня”, а не “песенка”, был бы “чистый” 6-стопный хорей, но так как окончания здесь трехсложные, дактилические, Некрасов и цезуру наращивает, что­бы стих, напоминая некоторые формы фольклора, состоял из двух полно­стью одинаковых полустиший.

Как видим, Некрасов в последней части своей поэмы метрически раз­нообразен, но предпочитает короткие размеры, как повелось еще с XVIII века в песенной поэзии; среди метров выделяется дактиль, во второй половине XIX века уже непопулярный: он предпочитался среди трехсложников в XVIII столетии, поэтому, возможно, Некрасов интуитивно архаизирует стих, чтобы его поэтическая речь в народной эпопее меньше походила на интеллигентскую, а может быть, просто выделяет ее на фоне тогдашних произведений литературы, в которых предпочитались иные формы.

Многообразна и полиметрия в поэзии XX века (даже если не считать полиметрическими циклы, которых стало гораздо больше, — в них все- таки отдельные стихотворения относительно самостоятельны, не то что главы поэмы). Невероятно разнообразна метрика блоковских “Двенад­цати”. Так, 9-я глава, стилизующая городской романс, написана самым обычным, самым привычным 4-стопным ямбом. В 10-й главе звучат и видоизмененный частушечный ритм (“Разыгралась чтой-то вьюга, / Ой, вьюга, ой, вьюга! / Не видать совсем друг друга / За четыре за шага!”), и приближенная к прозе революционная песня (“Вперед, вперед, вперед, / Рабочий народ!”), и разговор простых людей, красногвардейцев, в рит­мах 4-стопного хорея, в повествовательных произведениях ассоциирую­щегося со стилизациями фольклора, со сказками А.С. Пушкина и П.П. Ершова. 8-я глава заканчивается совсем “прозаически”: “Упокой, гос­поди, душу рабы твоея...” — и после пробела “Скучно!” Это лишь не­большая часть использованных Блоком приемов. В стилистической и ритмической какофонии он, искренне заблуждаясь, надеялся услышать “музыку революции” и как художник, кстати крайне далеким от полити­ки, был прав.

Маленькое, 14-строчнос стихотворение Ахматовой “Родная земля” (1961) внутри основного текста содержит пять размеров двух метров. Первые восемь стихов — вольный ямб на основе 5-стопного, включаю­щий две строки 6-стопного и две — 4-стопного ямба. Здесь звучит голос человека, не желающего связывать себя ничем, даже определенным раз­мером стиха, и о родной земле говорится нелестно. Следующее четверо­стишие, печатаемое с отступом вправо, неожиданно меняет метр на 3-стопный анапест. Трехсложники в пределах одного текста сочетаются с двусложниками крайне редко. А между тем Ахматова, сменив форму сти­ха, продолжает и подтверждает уже сказанное:

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах.

И мы мелем, и месим, и крошим

Toт ни в чем не замешанный прах.

Значит, в принципе о том же можно сказать и совсем иначе. Но тут поэт внезапно совершает еще один поворот, в содержательном плане гораздо больший, чем в формальном. Стих опять на письме сдвигается влево, на уровень ямбических строк, но остается анапестом, только те­перь становится более длинным — 4-стопным, и Ахматова ограничивает­ся одним двустишием, противопоставленным и по содержанию, и по форме трем предыдущим четверостишиям перекрестной рифмовки: “Но ложимся в нее и становимся ею, / Оттого и зовем так свободно — своею”. Двустишие это перекликается с автоэпиграфом — ямбическим двустишием (половиной четверостишия) “Но в мире нет людей бесслезней, / Надменнее и проще нас” — из собственного стихотворения 1922 года (“Не с теми я, кто бросил землю...” — стихотворение это в эпиграфе не названо, но название подразумевается). Автор свободен внут­ренне во всем, именно потому и имеет право, не восхваляя родную землю, гордо звать ее своей.