psychology_of_the_person

У вещей нет своего "Я", поэтому и люди, ставшие вещами, не могут иметь чувство "Я".

Покойному Г.С.Салливану, одному из наиболее одаренных и оригинальных современных психиатров, отсутствие самости у современного человека представлялось явлением естественным. Для него самость — это всего лишь многочисленные роли, кото­ рые мы исполняем в отношениях с другими людьми; функция этих ролей состоит в том, чтобы вызывать одобрение и избегать беспокойства, порождаемого неодобрением. Какая на редкость стремительная деградация понятия самости по сравнению с XIX в., когда у Ибсена в "Пер Гюнте" утрата самости была главной темой его критики современного ему человека. Пер Гюнт описан как человек, который, погнавшись за наживой, в конечном счете обнаруживает, что он потерял свое "Я", что, подобно луковице, он состоит из отдельных слоев, за которыми нет сердцевины. Ибсен описывает ужас от сознания ничтожности, охватывающий Пер Гюнта при этом открытии, панический страх, из-за которого он готов попасть в ад, лишь бы не быть брошенным обратно в "гор­ нило" небытия. В самом деле, вместе с переживанием самости пропадает и переживание тождественности, а если уж это проис­ ходит, человек может лишиться рассудка, если он не спасет себя, приобретя вторичное чувство самости. Он обретает его, получая одобрение окружающих, чувствуя собственную ценность, удачли­ вость, полезность, одним словом, ощущая себя пригодным для продажи товаром, который и есть он сам, поскольку другие смот­ рят на него как на существо хоть и заурядное, зато соответствую­ щее одному из стандартных образцов.

Природу отчуждения нельзя понять в полной мере, не учиты­ вая одной особенности современной жизни: его рутинизацию и вытеснение осознания основополагающих проблем человеческо­ го существования. Здесь мы сталкиваемся с универсальной жиз­ ненной проблемой. Человеку приходится зарабатывать свой хлеб насущный, и эта задача всегда в большей или меньшей степени поглощает его. Он вынужден заниматься проблемами повседнев­ ной жизни, на которые приходится затрачивать массу сил и вре­ мени; он погряз в рутине, необходимой для выполнения этих дел. Он вырабатывает общественный порядок, обычаи, привычки, идеи, помогающие ему сделать все, что полагается, и по возможности без осложнений сосуществовать со своими ближними. Всем куль­ турам свойственно создание рукотворного, искусственного мира,

242

налагающегося на природный мир, в котором живёт человек. Однако человек может реализовать себя лишь при условии, что он сохраняет связь с фундаментальными реалиями своего бытия, что ему доступны восторг любви и порывы чувства товарищеской солидарности, а также переживание трагического факта собствен­ ного одиночества и неполноты своего существования. Если же он полностью оказывается во власти рутины и искусственных обра­ зований, не способен видеть ничего, кроме фасада мира, созданно­ го человеком по законам здравого смысла, то он теряет связь с миром и самим собой, перестает осознавать себя и окружающий мир. Конфликт между рутиной и попыткой вернуться к основ­ ным реалиям бытия мы находим во всех культурах. И одна из задач искусства и религии как раз заключалась в том, чтобы помочь человеку в этой попытке, хотя в конечном счете религия сама стала новым видом рутины. Театральное действо представ­ ляло в художественной и драматической форме основополагаю­ щие проблемы человеческого существования; участвуя в нем, зри­ тель (хотя имеется в виду не зритель в нашем современном по­ нимании, т.е. не в смысле — потребитель) вырывался из рутины повседневной жизни, соприкасался с самим собой как человечес­ ким существом, с истоками своего существования. Его ноги при­ касались к земле, и это давало ему силу, возвращавшую его к самому себе. О чем бы ни шла речь: о греческой драме, о средне­ вековых мистериях, представлявших страсти Господни, об индий­ ских танцах либо о религиозных ритуалах индуизма, иудаизма или христианства, — во всех этих случаях мы имеем дело с раз­ личными видами театрализованного представления фундамен­ тальных вопросов человеческого существования, представления, в котором "проигрываются" те же самые проблемы, которые ос­ мысливаются в философии и теологии.

Ну а современная культура? Что осталось в ней от такой "дра­ матизации" жизни? — Да почти ничего. Человек практически не преступает границ царства им же самим созданных условностей и вещей и не выбивается за пределы обыденности, не считая неле­ пых попыток хоть как-то удовлетворить потребность в ритуале, исполнение которого происходит в масонских ложах и разного рода братствах. Единственное, что приближается по своему зна­ чению к ритуалу, — участие зрителя в спортивных состязаниях. По крайней мере, здесь мы имеем дело с одной фундаментальной проблемой человеческого существования — борьбой людей меж-

243

ду собой и переживанием чужой победы или чужого поражения. Но до чего же это примитивный и ограниченный аспект челове­ ческого бытия, сводящий все богатство жизни человека к одной отдельно взятой ее стороне! А вся эта завороженность спортив­ ными соревнованиями, преступлениями и страстями свидетель­ ствует о потребности пробиться за поверхность рутины, однако пути удовлетворения этой потребности обнаруживают крайнюю убогость нашего решения проблемы.

Рыночная ориентация тесно связана с тем обстоятельством, что у современного человека потребность в обмене стала главной движущей силой. Правда, даже в примитивной экономике с за­ чатками разделения труда люди обмениваются изделиями своего труда в пределах одного племени или между соседними племена­ ми. Тот, кто производит материю, обменивает ее на зерно, которое, возможно, собрал его сосед, либо на серпы или ножи, изготовлен­ ные кузнецом. По мере роста разделения труда обмен товаров становится все более интенсивным, но при обычных условиях он служит всего лишь средством достижения экономической цели. В капиталистическом обществе обмен превратился в самоцель.

Не кто иной, как Адам Смит увидел основополагающую роль потребности в обмене и истолковал ее как главный импульс, дви­ жущий человеком. Действительно, принцип обмена во все боль­ ших масштабах на национальном и мировом рынках является одним из основополагающих экономических принципов капита­ листической системы, но Адам Смит предугадал, что этому прин­ ципу предстояло стать одной из глубочайших психических по­ требностей современной, отчужденной личности. Обмен утратил свое разумное назначение как простое средство достижения эко­ номических целей, он стал самоцелью, вышел за пределы эконо­ мики и проник в другие сферы жизни.

Пристрастие к обмену пришло на смену пристрастию к обла­ данию. Человек покупает машину или дом, намереваясь при пер­ вой же возможности продать их. Однако более важным является то, что стремление к обмену сказывается и в области межличнос­ тных отношений. Любовь часто оказывается не чем иным, как подходящим обменом между двумя людьми, получающими мак­ симум того, что они могут ожидать, исходя из своей цены на рын­ ке личностей. Каждый человек представляет собой своеобразный "набор", в котором разные аспекты его меновой стоимости слива­ ются в одно: его "личность". При этом под личностью подразу-

244

мевают те качества, благодаря которым человек может удачно продать себя. Внешний вид, образование, доход, шансы на успех

— вот тот набор, который каждый человек стремится обменять на возможно большую стоимость. Даже посещение вечеров и вооб­ ще общение с людьми в значительной степени становится обме­ ном. С целью завязать контакты, а возможно, и совершить выгод­ ный обмен, индивид стремится встречаться с "наборами", котиру­ ющимися несколько выше, чем он сам. Человек хочет обменять свое общественное положение, т.е. свое собственное "Я" на более высокое; при этом он меняет прежний круг друзей, прежние при­ вычки и чувства на новые, подобно тому как владелец "Форда" меняет его на "Бьюик". И хотя Адам Смит считал эту потреб­ ность в обмене свойством человеческой природы, в действитель­ ности она служит признаком абстрактного и отчужденного отно­ шения к окружающему, присущего социальному характеру со­ временного человека. Весь ход жизни воспринимается словно выгодное помещение капитала, где инвестируемый капитал — это моя жизнь и моя личность. Если человек покупает кусок мыла или фунт мяса, он с полным основанием ожидает, что уплаченные им деньги соответствуют стоимости покупки. Он заинтересован в том, чтобы уравнение: "Такое-то количество мяса — такому-то количеству денег"., имело смысл с точки зрения существующей структуры цен. Однако подобное ожидание распространилось и на все прочие виды деятельности. Отправляясь в театр или на концерт, человек более или менее задается вопросом, "стоит" ли это представление уплаченных им денег. И хотя этот вопрос имеет некоторый побочный смысл, по сути своей он ничего не значит, так как в уравнении сведены две несоизмеримые вещи: удоволь­ ствие от концерта никак нельзя выразить в деньгах; ни сам кон­ церт, ни впечатление от его прослушивания не являются това­ ром. То же самое положение остается в силе, когда человек со­ вершает увеселительную поездку, идет на лекцию, устраивает ве­ черинку или выполняет любое другое действие, связанное с зат­ ратой денег. Действие само по себе — продуктивный жизненный акт, оно несоизмеримо с затраченной на него суммой денег. По­ требность измерить жизненные акты при помощи чего-то количе­ ственно исчисляемого наблюдается и в склонности интересовать­ ся, "стоит ли тратить время" на что-то. Вечер, проведенный моло­ дым человеком с девушкой, беседа с друзьями и многие другие действия, которые могут быть (а могут и не быть) связаны с де-

245

нежными расходами, вызывают вопрос: стоило ли то или иное действие затраченных на него денег или времени. В каждом слу­ чае человек испытывает потребность оправдать свое действие с помощью уравнения, свидетельствующего, что энергия была вы­ годно "инвестирована". Даже гигиена и забота о здоровье при­ званы служить той же цели; человек, ежедневно совершающий утренние прогулки, склонен рассматривать их скорее как серьез­ ный вклад в свое здоровье, чем как приятное занятие, не нуждаю­ щееся в каких бы то ни было оправданиях. Наиболее точно и категорично эта установка выражена у Бентама в его представ­ лении об удовольствии и страдании. -Начав с допущения, будто цель жизни состоит в получении удовольствия, Бентам предло­ жил своеобразную бухгалтерию, призванную показать, чего боль­ ше в каждом действии — удовольствия или страдания, и если удовольствия оказалось больше, значит, такое действие стоило совершить. Таким образом, жизнь в целом была для него чем-то вроде бизнеса, где в каждый данный момент положительный ба­ ланс должен был свидетельствовать о выгодности предприятия. Хотя о взглядах Бентама теперь уже не часто вспоминают, выра­ женная в них установка укоренилась еще сильнее. В голове со­ временного человека возник новый вопрос: "Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?", а вместе с ним, соответственно, и чувство, что жизнь индивида — это либо "неудача", либо "успех". В основе такого взгляда лежит представление о жизни как о предприятии, которое должно доказать свою прибыльность. Неудача подобна банкротству фирмы, при котором убытки значительно превыша­ ют выгоду. Такое представление — бессмыслица. Мы можем быть счастливы или несчастливы, можем достичь одних целей и не достичь других, но не существует отвечающего здравому смыслу баланса, который мог бы показать, стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить. Если исходить из такого баланса, то, возможно, жить вообще не стоит: ведь жизнь неизбежно заканчивается смертью, многие из наших надежд не сбываются, жизнь сопряжена с на­ пряжением и страданиями. Поэтому если исходить из тако­ го баланса, то скорее всего покажется, что лучше было бы вообще не родиться или умереть в раннем детстве. А с дру­ гой стороны, кто скажет - разве один счастливый миг любви, радость дышать и бродить ясным утром, упиваясь свежим воз­ духом, не стоят всех тех страданий и усилий, с которыми связана жизнь?

246

Э.ФРОММ

АВТОРИТАРНАЯ ЛИЧНОСТЬ2

Вэтой главе я специально обращаюсь к психологии личности,

кнаблюдениям, сделанным при детальных обследованиях отдель­ ных людей.

Только психология, основанная на представлениях о бессоз­ нательных силах, может проникнуть сквозь завесу обманчивых рационализаций, с которыми мы сталкиваемся при анализе как отдельных людей, так и целых обществ. Великое множество про­ блем, на первый взгляд неразрешимых, тотчас исчезает, как толь­ ко мы решаемся отказаться от представления, будто люди всегда осознают мотивы своих действий, мыслей и чувств; на самом деле их истинные мотивы не обязательно таковы, как им кажется. Чтобы лучше в этом разобраться, по-видимому, полезно сказать и о том, что понимается под терминами "невротик" и "нормальный" (или "здоровый") человек.

Термин "нормальный (или здоровый) человек" может быть определен двумя способами. Во-первых — с точки зрения функ­ ционирующего общества, — человека можно назвать нормаль­ ным, здоровым, если он способен играть социальную роль, отве­ денную ему в этом обществе. Более конкретно это означает, что человек способен выполнять какую-то необходимую данному обществу работу, а кроме того, что он способен принимать учас­ тие в воспроизводстве общества, то есть способен создать семью. Во-вторых — с точки зрения индивида — мы рассматриваем здо­ ровье, или нормальность, как максимум развития и счастья этого индивида.

Если бы структура общества предлагала наилучшие возмож­ ности для счастья индивида, то обе точки зрения должны были бы совпасть. Однако ни в одном обществе мы этого не замечаем, в том числе и в нашем. Разные общества отличаются степенью, до которой они способствуют развитию индивида, но в каждом из них существует разрыв между задачами нормального функцио­ нирования общества и полного развития каждой личности, этот факт заставляет прочертить резкую границу между двумя кон­ цепциями здоровья. Одна из них руководствуется потребностя-

247

ми общества, другая — ценностями и потребностями индивида. К сожалению, это различие часто упускается из виду. Боль­

шинство психиатров считают структуру своего общества настолько самоочевидной, что человек, плохо приспособленный к этой струк­ туре, является для них неполноценным. И обратно: хорошо при­ способленного индивида они относят к более высокому разряду по шкале человеческих ценностей. Различая две концепции здо­ ровья и неврозов, мы приходим к выводу, что человек, нормаль­ ный в смысле хорошей приспособленности, часто менее здоров в смысле человеческих ценностей, чем невротик. Хорошая приспо­ собленность часто достигается лишь за счет отказа от своей лич­ ности; человек при этом старается более или менее уподобиться требуемому — так он считает — образу и может потерять всю свою индивидуальность и непосредственность. И обратно: не­ вротик может быть охарактеризован как человек, который не сдал­ ся в борьбе за собственную личность. Разумеется, его попытка спасти индивидуальность была безуспешной, вместо творческого выражения своей личности он нашел спасение в невротических симптомах или в уходе в мир фантазий; однако с точки зрения человеческих ценностей такой человек менее искалечен, чем тот "нормальный", который вообще утратил свою индивидуальность. Само собой разумеется, что существуют люди, и не утратившие в процессе адаптации свою индивидуальность, и не ставшие при этом невротиками. Но, как мы полагаем, нет оснований клеймить невротика за его неполноценность, если только не рассматривать невроз с точки зрения социальной эффективности. К целому об­ ществу термин "невротическое" в этом последнем смысле непри­ меним, поскольку общество не могло бы существовать, откажись все его члены от выполнения своих социальных функций. Одна­ ко с точки зрения человеческих ценностей общество можно на­ звать невротическим в том смысле, что его члены психически ис­ калечены в развитии своей личности. Термин "невротический" так часто применялся для обозначения недостаточной социаль­ ной эффективности, что мы предпочтем говорить не о "невроти­ ческих обществах", а об обществах, неблагоприятных для челове­ ческого счастья и самореализации. Психологические механизмы, которые мы будем рассматривать в этой главе, — это механизмы избавления, "бегства", возникающие из неуверенности изолиро­ ванного индивида.

Когда нарушены связи, дававшие человеку уверенность, когда

248

индивид противостоит миру вокруг себя как чему-то совершенно чуждому, когда ему необходимо преодолеть невыносимое чув­ ство бессилия и одиночества, перед ним открываются два пути. Один путь ведет его к "позитивной" свободе; он может спонтан­ но связать себя с миром через любовь и труд, через подлинное проявление своих чувственных, интеллектуальных и эмоциональ­ ных способностей; таким образом он может вновь обрести един­ ство с людьми, с миром и с самим собой, не отказываясь при этом от независимости и целостности своего собственного "я". Другой путь — это путь назад: отказ человека от свободы в попытке преодолеть свое одиночество, устранив разрыв, возникший между его личностью и окружающим миром. Этот второй путь никогда не возвращает человека в органическое единство с миром, в кото­ ром он пребывал раньше, пока не стал "индивидом", — ведь его отделенность уже необратима, — это попросту бегство из невы­ носимой ситуации, в которой он не может дальше жить. Такое бегство имеет вынужденный характер — как и любое бегство от любой угрозы, вызывающей панику, — и в то же время оно связа­ но с более или менее полным отказом от индивидуальности и целостности человеческого "я" . Это решение не ведет к счастью И позитивной свободе; в принципе оно аналогично тем решениям, какие мы встречаем во всех невротических явлениях. Оно смяг­ чает невыносимую тревогу, избавляет от паники и делает жизнь терпимой, но не решает коренной проблемы и за него приходится зачастую расплачиваться тем, что вся жизнь превращается в одну лишь автоматическую, вынужденную деятельность.

АВТОРИТАРИЗМ

В первую очередь мы займемся таким механизмом бегства от свободы, который состоит в тенденции отказаться от независимо­ сти своей личности, слить свое "я" с кем-нибудь или с чем-нибудь внешним, чтобы таким образом обрести силу, недостающую само­ му индивиду. Другими словами, индивид ищет новые, "вторич­ ные" узы взамен утраченных первичных.

Отчетливые формы этого механизма можно найти в стремле­ ниях к подчинению и к господству или — если использовать другую формулировку — в мазохистских и садистских тенден­ циях, существующих в той или иной степени и у невротиков, и у здоровых людей. Сначала мы опишем эти тенденции, а затем по-

249

кажем, что и та и другая представляет собой бегство от невыноси­ мого одиночества.

Наиболее частые формы проявления мазохистских тенденций

— это чувства собственной неполноценности. Это стремление может принимать разные формы. Встречаются люди, которые упиваются самокритикой и возводят на себя такие обвинения, какие не пришли бы в голову их злейшим врагам. Другие — больные неврозом навязчивых состояний — истязают себя при­ нудительными ритуалами или неотвязными мыслями. У опреде­ ленного типа невротиков мы обнаруживаем склонность к физи­ ческому заболеванию, причем эти люди — осознанно или нет — ждут болезни, как дара божьего. Часто они становятся жертвами несчастных случаев, которые никогда бы не произошли без их бессознательного стремления к этому. Такие тенденции, направ­ ленные против себя самого, часто проявляются и в менее откры­ тых и драматических формах. Например, есть люди, не способ­ ные отвечать на экзаменах, хотя прекрасно знают нужные ответы и во время экзамена, и после него. Другие восстанавливает про­ тив себя тех, кого любят, или тех, от кого зависят, совершенно неуместной болтовней, хотя на самом деле испытывают к этим людям самые лучшие чувства и вовсе не собирались говорить ничего подобного. Они ведут себя так, словно наслушались сове­ тов своих злейших врагов и делают все возможное, чтобы причи­ нить себе наибольший ущерб.

Мазохистские тенденции часто ощущаются как чисто патоло­ гические и бессмысленные; но чаще они рационализируются, и тогда мазохистская зависимость выступает под маской любви или верности, комплекс неполноценности выдается за осознание под­ линных недостатков, а страдания оправдываются их неумолимой неизбежностью в неизменимых обстоятельствах.

Кроме мазохистских тенденций, в том же типе характера все­ гда наблюдаются и прямо противоположные наклонности — са­ дистские. Они проявляются сильнее или слабее, являются более или менее осознанными, но чтобы их вовсе не было — такого не бывает. Можно назвать три типа садистских тенденций, более или менее тесно связанных друг с другом. Первый тип — это стремление поставить других людей в зависимость от себя и при­ обрести полную и неограниченную власть над ними, превратить их в свои орудия, "лепить, как глину". Второй тип — стремление не только иметь абсолютную власть над другими, но и эксплуати-

250

ровать их, использовать и обкрадывать, так сказать, заглатывать все, что есть в них съедобного. Эта жажда может относиться не только к материальному достоянию, но и к моральным или ин­ теллектуальным качествам, которыми обладает другой человек. Третий тип садистских тенденций состоит в стремлении причи­ нять другим людям страдания или видеть, как они страдают. Страдание может быть и физическим, но чаще это душевное стра­ дание. Целью такого стремления может быть как активное при­ чинение страдания — унизить, запугать другого, — так и пассив­ ное созерцание чьей-то униженности и запуганности.

По очевидным причинам садистские наклонности обычно мень­ ше осознаются и больше рационализируются, нежели мазохистс­ кие, более безобидные в социальном плане. Часто они полностью скрыты наслоениями сверхдоброты и сверхзаботы о других. Вот несколько наиболее частых рационализаций: "Я управляют вами потому, что я лучше вас знаю, что для вас лучше; в ваших соб­ ственных интересах повиноваться мне беспрекословно" или "Я столь необыкновенная и уникальная личность, что вправе рас­ считывать на подчинение других" и т.п. Другая рационализация, часто прикрывающая тенденцию к эксплуатации, звучит пример­ но так: "Я сделал для вас так много, что теперь вправе брать от вас все, что хочу". Наиболее агрессивные садистские импульсы чаще всего рационализируются в двух формах: "Другие меня обидели, так что мое желание обидеть других - это всего лишь законное стремление отомстить" или "Нанося удар первым, я защищаю от удара себя и своих друзей".

В отношении садиста к объекту его садизма есть один фактор, который часто упускается из виду и поэтому заслуживает особо­ го внимания; этот фактор — его зависимость от объекта.

Зависимость мазохиста очевидна. В отношении садиста наши ожидания обратны: он кажется настолько сильным, властным, а его объект настолько слабым, подчиненным, что трудно предста­ вить себе, как сильный зависит от того слабого, которым властву­ ет. И, однако, внимательный анализ показывает, что это именно так. Садисту нужен принадлежащий ему человек, ибо его соб­ ственное ощущение силы основано только на том, что он являет­ ся чьим-то владыкой. Эта зависимость может быть совершенно неосознанной. Так, например, муж может самым садистским об­ разом издеваться над своей женой — и при этом ежедневно по­ вторять ей, что она может уйти в любой момент, что ой будет

251