9. Зарождение и развитие логики в России.

Логика в России получило свое развитие в начале XVII века. В 1701 г. Первые лекции по логике читались в Киевской духовной академии на латинском языке, что вызывало некоторые сложности в освоении материала. Префекты использовали для лекций труды прославленных зарубежных ученых, т.к. русского представления логика еще не имела. С течением времени логика набирала обороты развития и увеличивалась масса людей, которые начинали изучать данную дисциплину, но сложности связанные с отсутствием русской редакции логических представлений прославленных зарубежных ученых еще существовала.

Этой проблемой занялся русский писатель Антиоха Дмитриевича Кантемира (1708-1744), так же Кантемир впервые ввел в русскую науку такие логические термины, как «понятие» и «наблюдение».

Но самое большое развитии логика получило благодаря Ломоносову. Формальная логика изложена М.В. Ломоносовым в связи с риторикой В 1743 г. М.В. Ломоносов написал сочинение «Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия». Затем это сочинение было значительно расширено - увеличено в своем объеме в три раза и опубликовано в 1748 г. под заглавием «Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в которой содержится риторика, показывающая общие правила обоего красноречия, т. е. оратории и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки» (первое издание вышло в 1748 г., второе было выпущено Московским университетом в 1759 г. и последнее вышло в 1765 г.).

Поскольку целью красноречия Ломоносов считает убедить в истинности того, что говорится («слушателей и читателей о справедливости речи удостоверить»), он счел необходимым изложить в этом сочинении и основы логики. Вначале он дает учение о понятии. Термин «понятие» у него отсутствует, и вместо него употребляется термин «простая идея». Ломоносов развивает материалистическое учение о понятии. Он говорит, что идеи суть «представления вещей или действие в уме нашем»

Идеи Ломоносов делит на простые и сложные. Сложные идеи представляют собой соединение двух или нескольких представлений. К сложным идеям он относит суждения, умозаключения и доказательства. Далее он приводит деление идей на род и вид, указывая, что род выражает общее сходство единичных («особенных») вещей, которые являются видами данного рода. Так, река есть род, виды этого рода: Нева, Двина, Днепр, Висла и т. д. От отношения рода к его видам Ломоносов отличает отношение целого к его частям. Целое - есть соединение его частей, так город состоит из улиц, домов, башен, которые являются его частями.

Рассматривая категории вещей и их свойства, Ломоносов делит свойства вещей на материальные и «жизненные». К материальным свойствам он относит те, которые одинаково присущи как одушевленным, так и неодушевленным телам. Это - величина, фигура, тяжесть, твердость, упругость, движение, звон, цвет, вкус, запах, теплота, холод и т. д.. Ломоносов не проводит различия между первичными и вторичными качествами тел, и, следовательно, в вопросе о свойствах тел он более последовательно проводит материалистическую линию, чем Локк, Галилей и представители метафизического механистического материализма. Ломоносов признает и так называемые вторичные качества, объективно присущие самим вещам.

Последовательно материалистически М.В. Ломоносов рассматривает все психическое как свойство высокоорганизованной материи. Он относит к «жизненным» свойствам (к свойствам тел живой природы) и «душевные дарования» (память, сообразительность, волю), и страсти (радость и печаль, любовь и ненависть, честь и стыд, желание и отвращение и т. д.), и свойства человеческой личности (ее добродетели и пороки). В качестве специальной категории Ломоносов выделяет «имена» О категориях «действие и страдание» он говорит, что они образуют неразрывное единство - когда одно тело воздействует на другое, производит в нем какое-нибудь изменение, то первое тело производит действие, а второе испытывает страдание. Категории времени и пространства истолковываются Ломоносовым материалистически как объективно существующие.

В особую группу Ломоносов выделяет «противные» вещи, которые одновременно вместе существовать не могут, как, например, день в ночь, зной и стужа, богатство и бедность.

В качестве термина, служащего для обозначения понятия «суждение», у Ломоносова употребляется слово «рассуждение». Суждение он считает сложной идеей, поскольку в нем соединяется большее число представлений. Будучи выражены в словесной или письменной форме, эти рассуждения называются предложениями. В суждении мы мыслим что-либо о чем-нибудь, и потому каждое суждение, по Ломоносову, состоит из трех частей: из подлежащего (то, о чем мы мыслим), сказуемого (то, что мы мыслим о подлежащем) и связки, соединяющей подлежащее со сказуемым. В речи связка нередко пропускается, но каждому предложению можно придать чисто логическую форму, хотя иногда такое предложение принимаем искусственный вид, не свойственный тому или другому языку. Так, если предложению «огонь горит» придать чисто логическую форму, то получим фразу: «Огонь есть горящий» (выражение, не свойственное русскому языку).

Суждения - предложения Ломоносов делит на утвердительные и отрицательные, на общие и единичные. Что касается частных суждений, которые играют роль в аристотелевской логике, то Ломоносов не дает им права гражданства в логике, очевидно, отрицая их логическую познавательную значимость.

Своеобразие предлагаемой Ломоносовым классификации суждений состоит в том, что она принимает два вида суждений: общие и единичные, тогда как ранее принимали деление суждений либо на общие и частные, либо на общие, частные и единичные (по объему подлежащих). Это нововведение Ломоносова оказывает большое влияние на его учение об умозаключениях, вызывая реформу учения о категорическом силлогизме.

Чем вызвана эта реформа традиционной логики, сам Ломоносов не говорит. Надо полагать, что Ломоносову была ясна несуразность включения единичных суждений в разряд общих, как это было принято в логике со времени Аристотеля. С другой стороны, изгнание из логики частных суждений с подлежащим «некоторые» в смысле «некоторые, а может быть, и все» было продиктовано истолкованием логического смысла этих суждений как вероятных общих суждений, т. е. как таких, в которых дается эмпирическое обобщение того, что все случаи, которые мы наблюдали в опыте, подходят под это общее положение, поскольку в нашем опыте никогда не встречалось противоречащего случая (в противном частное суждение не могло бы иметь значения «а может быть, и все»). Ввиду таких именно соображений все суждения делятся на общие и единичные. Тут играет роль и утвержденная Ломоносовым связь научной теории с практикой.

Наука устанавливает законы природы, формулируемые в общих суждениях, а практика имеет всегда дело с единичными конкретными случаями, для которых необходимо делать выводы из установленных наукой общих положений (математических формул, законов природы, научных гипотез).

Ломоносов дает следующие определения общего и особенного суждения: «Общие суть те, в которых сказуемое приписывается или отъемлется подлежащему как роду», «Особенные суть те, в которых сказуемое приписывается или отъемлется подлежащему как виду».

Об умозаключении Ломоносов говорит, что его назначение заключается в том, чтобы служить изобретению доводов. Доказательства, по определению Ломоносова, суть сложные идеи, удостоверяющие остроту справедливости высказанного положения

Ломоносов отмечает, что, кроме категорического силлогизма, бывают «ограниченные» силлогизмы, «ограниченные условием или разделением». Для них Ломоносов устанавливает термины «условный» и «раздельный», тогда как категорический силлогизм он называет «положительным».

О сокращенных силлогизмах Ломоносов говорит, что они применимы и к условным и к разделительным силлогизмам.

Переходя к индукции, Ломоносов пишет: «Что рассуждается о каждом виде, ни единого не выключая, то же рассуждать должно и о всем роде».

Эта аксиома лежит в основе как полной, так и неполной индукции с той лишь разницей, что при полной индукции гарантируется полная достоверность того, что никаких исключений нет, поскольку проверены все виды или все отдельные случаи, тогда как при неполной индукции отсутствие исключений лишь предполагается на основании того, что такие исключения до сих пор не встречались в нашем опыте. Данные Ломоносовым формулировки аксиом силлогизма и индукции говорят о том, что дедукция и индукция друг друга обуславливают, и эта мысль о внутренней связи и взаимообусловленности дедукции и индукции является ценным диалектическим моментом в его теории умозаключений. Имея в виду эту взаимосвязь, Ломоносов называет категорический силлогизм «прямым», а индукцию «обратным» силлогизмом. Индукцию он истолковывает как оборотную сторону категорического силлогизма.

Далее Ломоносов приводит аксиому для иного типа умозаключений, а именно для выводов от частей к целому: «Что о всех частях рассуждаем, то должно рассуждать и о всем целом». Но обратного вывода от целого к частям логика не допускает. Вывод от частей к целому имеет столь же широкое применение в науках, как и выводы от общего к частному и от частного к общему. Таким образом, Ломоносов указывает, что дедукция и индукция суть не единственные законные виды умозаключений.

Ломоносов ставит в неразрывную связь мышление и язык (в частности, понятие и слово, суждение и предложение), но не отождествляет их. Напротив, он критикует номинализм, который ставит знак равенства между понятием и словом, и, с другой стороны, критикует реализм понятий, признающий реальное существование понятий самих по себе и приписывающий им первичность в отношении к вещам материального мира (Ломоносов называет номиналистов «именинниками», а реалистов «вещественниками»). Ломоносов говорит о двух логических функциях слов: одни из них выражают логические термины (подлежащее и сказуемое суждение), другие же обозначают связи между мыслями.

О значении логики Ломоносов говорит, что для познания и правильного поведения необходим природный рассудок, подкрепленный «логикою, которая после грамматики есть первая предводительница ко всем наукам» п. В частности, о познавательном значении умозаключений он говорит, что посредством них познаются скрытые от нашего непосредственного восприятия процессы природы, а также благодаря им открываются причины явлений.

Оригинальные логические теории М.В. Ломоносова нашли себе продолжателей в начале XIX в. у А.С. Лубкина и во второй половине XIX в. у М.И. Карийского.

Ценный вклад в развитие логики сделал также современник М.В. Ломоносова академик Петербургской академии наук знаменитый математик Эйлер.

Леонард Эйлер (1707-1783) является классическим представителем математического естествознания. Уже магистерскую речь он посвятил сравнению принципов картезианской и ньютонинской физики. В споре между дифференциальным методом Лейбница и методом флюксий Ньютона Эйлер становится на сторону Лейбница, основываясь на принципиальном рассмотрении понятия бесконечности.

Эйлер отстаивал взгляд, что движение следует принимать исключительно как процесс перемены места, а место есть часть бесконечного пространства, в котором заключаются тела. Но так как мы не можем составить определенной идеи об этом бесконечном неизмеримом пространстве, то обычно мы рассуждаем о конечном пространстве и о границах тел в нем и по этим данным судим о движении и покое тел. Так, мы говорим, что тело, которое относительно этих границ сохраняет свое положение, находится в покое и, наоборот, то тело движется, которое изменяет свое положение относительно них.

При этом определении движения тел и их покоя мы пользуемся чисто математическими понятиями. Мы имеем право применять это для своих идей, независимо от того, есть ли в самой действительности такое бесконечное пространство или его нет. Мы просто лишь постулируем, что тот, кто хочет рассуждать об абсолютном движении, должен представлять себе такое пространство и по нему судить о состоянии или движении тела. В этом случае приходится представить себе бесконечное пустое пространство, в котором находятся тела.

В течение ряда лет Эйлера интересовала проблема абсолютного и относительного пространства, абсолютного и относительного времени. Он ставит вопрос, какое значение в науке имеют понятия о чисто абсолютных пространстве и времени, следует ли их считать только постулатами и гипотезами. Но, замечает Эйлер, абсурдно, чтобы чистые плоды воображения могли бы служить реальными принципами механики в качестве ее основы. Эйлер считает, что об истинной природе пространства и времени дает нам знание не непосредственное чувственное наблюдение и не психологический анализ (как у Беркли), но сущность пространства и времени можно познать исключительно лишь по той функции, которую они играют в системе математической физики.

Эйлер выступает как сторонник учения об абсолютном пространстве и абсолютном времени. Несомненная реальность абсолютного пространства и абсолютного времени, по мнению Эйлера, доказывается тем, что признание этого требуется всей совокупностью нашего научного познания мира. И если философы, решающие проблему пространства и времени путем психологического анализа (как Беркли), или рационалисты лейбнице-вольфианской школы объявляют понятия пространства и времени чистыми абстракциями и отрицают у них объективное содержание, то они, указывает Эйлер, впадают в самообман, источник которого коренится в многозначности абстракции. Подняться до идеи чистого пространства и чистого времени возможно лишь посредством мышления, и вопрос заключается в том, каким образом мы образуем общее родовое понятие. Мы получаем общее понятие, когда сначала представляем себе что-либо со всеми его свойствами и затем отбрасываем один за другим частные признаки его.

Этим путем можно прийти к понятию протяженности, которое возникает у нас таким образом, что мы из представления о конкретном теле исключаем последовательно его признаки; твердость, сопротивляемость и др. Но этим путем не получается идея места, так как место, занимаемое телом, не есть его свойство. Если даже мысленно совершенно удалить тело со всей совокупностью его свойств, место остается. Дело в том, что место, которое занимает тело, есть нечто совершенно отличное от тела со всеми его чувственными признаками, в том числе и от его протяженности в трех измерениях. Протяженность принадлежит отдельному телу и вместе с ним при движении перемещается с одного места на другое, тогда как пространство и само место не могут двигаться. Идея места образуется, когда мы мысленно удаляем тело со всеми его свойствами, со всеми как качественными, так и количественными признаками.

Л.Эйлер внес ценный вклад в развитие формальной логики - ввел в нее прием изображать отношения между объемами понятий в виде наглядных геометрических фигур. Эти «эйлеровы круги» прочно вошли в учебники формальной логики, придав ее учениям об отношении субъекта и предиката в суждении и об отношении терминов в категорическом силлогизме прозрачную ясность. Углубляя анализ суждений и умозаключений, эйлеровы круги вместе с тем обладают дидактическими достоинствами, облегчая усвоение сложных логических проблем.

Оригинальным прогрессивным ученым в России в XVIII в, был профессор логики в Московском университете Дмитрий Сергеевич Аничков (1733-1788). Он выступил с меткой критикой двух господствовавших в то время направлений в философии и логике - эмпиризма и рационализма. Этому вопросу посвящены «Слово образных причинах, немалые препятствия причиняющих, в продолжении познания человеческого» (речь, произнесенная в Московском университете в 1774 г. на торжественном собрании в день восшествия на престол Екатерины II) и раннее «Слово о свойствах познания человеческого и о средствах, предохраняющих ум смертного от разных заблуждений» (1770 г.).

Выступая против односторонности эмпиризма, Аничков подчеркивает недостаточность чувственного познания, которое не раскрывает внутреннюю природу вещей, но показывает лишь их внешность.

Отмечая ограниченность чувственного познания, он указывает, что наши восприятия, нередко бывают обманутыми, не представляющими вещей такими, каковы они на самом деле. Так, например, солнце, луна и звезды отнюдь не являются такими небольшими светлыми кружками, какими они представляются нашему зрению. Ввиду слабости наших органов чувств они нуждаются в помощи приборов, усиливающих их; так, зрение нуждается в микроскопах и макроскопах (телескопах), изобретение которых есть дело человеческого ума. Что же касается чисто чувственного познания, то в этом отношении, по мнению Аничкова, человек нисколько не отличается от животных. На основании этих соображений Аничков признает несостоятельным локковское основоположение: нет ничего в разуме, чего бы прежде не находилось в чувствах.

Значительно позже своими взглядами и идеями поделился известный переводчик и комментатор произведений Платона Василий Николаевич Карпов (1789-1867) вел борьбу против насилия германской философии в России и выступал с требованием развития самостоятельной русской философской мысли. Будучи профессором духовной академии, В. Карпов этот самостоятельный путь мыслил тесно связанным с православием и, подобно славянофилам, выступал против рационализма в философии. В. Карпов - философ-идеалист, сторонник объективного идеализма в духе Платона. Это наложило определенную печать и на его произведение «Систематическое изложение логики»20. Это сочинение, в отличие от большинства тогдашних русских руководств по логике для высших учебных заведений, бывших компилятивными, представляет собой вполне оригинальный труд, в котором некоторые вопросы логики разработаны глубоко и до сих пор сохраняют известное значение (например, его учение о логическом законе тождества).

Место логики в ряду наук Карпов определяет следующим образом. Науки делятся на реальные, т. е. науки о действительных вещах, и формальные, т. е, науки об отношениях. К формальным наукам относятся грамматика и математика. Логика приучает владеть формами мышления при употреблении и развитии мышления. Поэтому во всех произведениях, имеющих целью познание чего бы то ни было, имеется логическая сторона и обнаруживаются достоинства или недостатки в применении автором этого орудия.

Логика, говорит Карпов, может излагаться как пропедевтика ко всем реальным наукам, но в таком случае она как бы лишается научного характера, потому что у нее не оказывается фундамента. Карпов так полагает потому, что он не признает, что и в основе логики лежат факты, именно факты самой мысли, в частности научной.

В. Карпов дает следующее определение суждения: «Суждение есть положение взаимного отношения понятий». Различая в суждении материю и форму, он под материей суждения понимает входящие в него понятия, а под формой - отношение между ними. Отвергая субъективистское кантовское понимание модальности суждений, Карпов дает правильное ее истолкование: в суждении сказуемое либо только может относиться к подлежащему, либо действительно относится, либо должно относиться.

По учению Карпова, условное суждение есть суждение содержания, а разделительное есть суждение объема.

Умозаключение, по Карпову, есть выведение одного суждения из другого через формальное соотношение заключающихся в них понятий.

В первой четверти XIX в. логика Ломоносова и Радищева нашла в России продолжателей в философии, теории познания и логики в лице декабристов, именно тех из них, которые развивали материалистическую традицию русской философской мысли. Сюда принадлежали из числа членов Общества соединенных славян братья И. и А. Борисовы, из членов Южного общества - Пестель, Раевский, Крюков и из членов Северного общества - Бестужев, Кошкин и Якушин, и хотя вопросам логики декабристы не посвящают специальных трактатов и вопросы эти затрагиваются лишь попутно, в связи с общими философскими и эстетическими проблемами, тем не менее, здесь прокладывается новый путь в логике, который, продолжая материалистическую ломоносовскую традицию, вместе с тем обогащает логику новыми идеями.

Единственным источником нашего познания окружающего мира декабристы-материалисты признавали показания органов чувств. Согласно их теории познания, предметы внешнего мира, воздействуя на наши органы чувств, порождают ощущения благодаря деятельности нервной системы. Но, отдавая должное чувственному моменту в познании, они считали этот момент лишь одной из сторон процесса познания и наряду с ним признавали и роль разума. Таким образом, они развивали учение Ломоносова о единстве чувственного и рационального моментов в познании, различая в познании чувственную и рациональную ступени.

И в области логики декабристы-материалисты примыкали к Ломоносову и Радищеву. Они критиковали формализм логики Канта, отрывавший форму мысли от ее содержания. Развивая материалистическую точку зрения, они и в формах мышления видели отражение связей объективного мира.

Декабрист Н.М. Муравьев говорит об изменчивости человеческих понятий в зависимости от изменений в самой действительности. Он считает, что «от времени до времени рождаются новые понятия», которые постепенно созревают и затем получают широкое распространение.

В самом учении о суждении декабристы (Н.А. Крюков, М.С. Лунин, Н.И. Тургенев, В.К. Кюхельбекер) проводили материалистическую точку зрения, утверждая, что суждения суть отражение свойств вещей. Отличие же суждений от понятий они усматривали в том, что суждения отражают отдельные свойства вещей, тогда как понятие отражает совокупность существенных признаков вещей. Они говорили и об исторической изменчивости суждений людей в связи с изменениями материальных условий жизни общества и развитием культуры (Н.И. Тургенев).

В противоположность господствовавшим в Западной Европе, начиная с XVII в. (от Р. Декарта и Ф. Бэкона), односторонним направлениям - всеиндуктивизму и вседедуктивизму, декабристы придавали важное значение как индукции, так и дедукции и притом признавали наличие и ценность многих других логических форм и выводов, что указывает на широту их логического кругозора. Однако они уделили мало внимания разработке теории умозаключений.

Декабристы высказали также свой взгляд на теорию доказательства. Они определяли доказательство как обоснование истинности какого-либо суждения посредством других суждений, истинность которых уже установлена. Опровержение же они понимали как доказательство несостоятельности какой-либо аргументации и как доказательство ложности того или иного тезиса. Они признавали тесную связь между доказательством истинности какого-либо положения и опровержением ложных суждений о том же предмете.

Что касается метода научного исследования, то декабристы применяли сочетания самых разнообразных форм выводов, придавая главное значение анализу, опыту и эксперименту. В своих исследованиях они связывали защиту своих положений с опровержением взглядов противников и таким образом развивали свои собственные взгляды в борьбе против реакционных социально-политических и идеалистических философских теорий.

У декабристов встречаются зачатки учения о практике как о критерии истины. Так, они утверждали, что проверка путем эксперимента подтверждает истинность положений оцытных наук. Но они отрицали применимость критерия практики в области общественных наук (такова, в частности, позиция Н.А. Крюкова).