К вопросу о «некрасовской школе поэтов»

В условиях подъема литературного движения 60-70-х годов целесообразно остановиться на «некрасовской школе поэтов», как на наиболее активных и ярких выразителях исторического момента. По той же причине мы выделим «школу беллетристов», непосредственно порожденную критикой Чернышевского и его статьей-манифестом «Не начало ли перемены?» (1861), идеи которой, как мы полагаем, отразились на освещении не только крестьянской темы, но и других злободневных тем тогдашней литературы.

Школа – объединение мастеров-художников вокруг какого-либо авторитета или художественного принципа, сама по себе показатель высокой организованности литературного процесса.

Вопрос о том, что в русской поэзии существовала особая «некрасовская школа», возник давно. В газете «Иллюстрация» (редактор В.Р. Зотов) анонимный рецензент отзывался о поэзии Д.Д. Минаева: «Если мы станем вчитываться в думы и песни г. Минаева, мы увидим, что в каждой строчке их так и сквозит муза г. Некрасова. Г. Минаев, принадлежа «некрасовской школе», хотя и не может возвыситься до лучших произведений г. Некрасова, сознает, однако же, вполне ее сущность и значение, ее отличие от старой лирической школы». Рецензент (возможно, сам Зотов, поклонник Белинского) Расположен к «некрасовской школе» и противопоставляет ее поверхностно-»обличительной» поэзии М.П. Розенгейма. Вынужден был признать существование «некрасовской школы» и Б.Н. Алмазов, критик «москвитянинского» направления. Он писал о русских подражателях Беранже, во главе которых стоит Некрасов: «На Руси существует целая школа такого рода поэзии; отличительная черта поэтов этой школы – умение укладывать в стих обыкновенную разговорную речь».

К «некрасовской школе» относятся поэты: Н.А. Добролюбов, И.И. Гольц-Миллер, М.Л. Михайлов, В.С. Курочкин, Д.Д. Минаев, Л.Н. Трефолев – поэты разной степени одаренности, ни один из них не равен гениальному Некрасову. Упреки в чрезвычайном их утилитаризме, в том, что они уступают «чистому искусству» А.А. Фета, Ф.И. Тютчева, А.К. Толстого, могут быть локализованы. «Некрасовцы» явили другие, нужные образцы гражданского служения поэзии, и это служение было блистательным. Оно оказалось поучительным для многих поколений. Ведь кто-то должен служить своему времени и будущему, кто-то должен взять на себя, – назовем так, – «черную» работу истории – агитировать, обличать. Но эта самая работа и почетнейшая. Во всех литературах мира имеются такие категории поэтов. И такими безотказными сынами отечества были Некрасов и ближайшие к нему поэты-сподвижники.

Николай Александрович Добролюбов (1836-1861)

Зададим вопрос: был ли Добролюбов на самом деле поэтом?

Конечно был, но в своем роде. В его раннем студенческом стихотворении на пятидесятилетний юбилей Н.И. Грача много слабых, чисто публицистических мест, но вообще-то Добролюбов – мастер пародии. Таковы «Думы при гробе Оленина» (1855), «Грустные думы гимназиста лютеранского исповедания и не Киевского округа» (1860): тут и пушкинские, и лермонтовские перепевы, с остроумным переосмыслением. Высмеивая копеечную обличительную либеральную поэзию Розенгейма и ему подобных, Добролюбов создает для себя литературные маски: «Конрад Лилиеншвагер» и др.

Свои статьи о европейских делах после посещения Швейцарии, Германии, Италии, с похвалами Гарибальди Добролюбов должен был подписывать псевдонимом «Яков Хам», якобы реально существующего продажного журналиста, который радеет об интересах австрийской короны, под гнетом которой находилась Северная Италия. Средствами эзопова языка Добролюбов искусно высмеивал курьезы политического хамства наемного писаки, любезного официальным российским властям. У Добролюбова образовались целые циклы – «Опыты австрийских стихотворений», «Неаполитанские стихотворения». Но, может быть, все, что мы говорим, слишком сухая материя. у великого критика достанет ума на сатиры и пародии.

Вернемся хотя бы к уже упоминавшейся «Грустной думе гимназиста». В ней высмеиваются некоторые стороны школьной реформы и ее либеральные радетели. Не пощадил Добролюбов даже Н.И. Пирогова – хирурга, прославившегося во время Севастопольской обороны. Теперь, будучи попечителем учебного округа, Пирогов провел ряд гуманных реформ, но сохранил прежние жестокие наказания для студентов. Он приказал вывешивать на стене «Правила» с росписью проступков и наказаний. Сечение розгами разрешалось как и в николаевские времена. Но теперь, в эпоху либеральных веяний, для этого требовалось решение педагогического совета, при закрытой баллотировке, большинством в три четверти голосов. Внешне «перепевая» лермонтовское стихотворение «Выхожу один я на дорогу...», Добролюбов подчеркивает невольное лицемерное «человеколюбие» новых правил:

Нет, не жду я кары гувернера,

И не жаль мне нынешнего дня...

Не хочу я брани и укора,

Я б хотел, чтоб высекли меня!..

Но не тем сечением обычным,

Как секут повсюду дураков,

А другим, какое счел приличным,

Николай Иваныч Пирогов...

Перепев Лермонтова сделан классически, на уровне некрасовской «Колыбельной песни». Сыну священника, выпускнику нижегородской семинарии, тяжело было порывать с верой и церковным обрядом. Но он становится атеистом и ведущим критиком «Современника».

Как искренни его признания:

Гимнов божественных пение стройное

Память минувшего будит во мне...

.........................................

С воспоминаньями, в самозабвении,

Детскими чувствами вновь я горю...

Только уж губы не шепчут моления,

Только рукой я креста не творю...

Уж вряд ли кто откажет в талантливости следующим добролюбовским стихам, представляющим собой завещание:

Милый друг, я умираю,

Оттого, что был я честен;

Но зато родному краю

Верно буду я известен.

Милый друг, я умираю,

Но спокоен я душою....

И тебя благословляю:

Шествуй тою же стезею.

(1861)