38. Наука как вид духовного производства. Критерии научности и функции науки.

Важнейший вид духовного производства — наука, рассматривается и как система знаний, и как устойчивый социальный институт. Наука есть, прежде всего, систематизированное познание действительности, воспро­изводящее ее существенные и закономерные стороны в абстрактно-логической форме понятий, категорий, законов и т.д. Как и другие виды духовного производства, наука создает как бы параллельный реальному идеальный мир, в котором отражены основные свойства и закономерности объективного мира. В идеальном мире науки ре­альность воспроизводится, естественно, не целиком, а лишь в са­мых существенных чертах. Это своего рода карта мироздания, по которой человечество ориентируется в своей жизнедеятельности. Как и на географической карте, на ней отмечено лишь самое глав­ное, основное, масса же несущественных подробностей опущена ввиду их малой значимости для человека.

Для того чтобы возник мир науки (а произошло это около 2,5 тысячелетий назад), понадобилось много разно­образных условий — экономических, социальных, духовных. Среди них стоит отметить прогрессирующее разделение труда, процесс классообразования, возрастание уровня абстрактности мышления, по­явление письменности, счета, накопление опытных знаний о при­роде и пр. Появление в этих условиях науки означало радикальную перестройку всего накопленного человечеством знания, приведение его в единую систему. Потребовался выход за пределы непосредст­венного опыта человека, проникновение в сущность вещей.

Справедливости ради надо отметить, что прорыв за пределы по­вседневного опыта по-своему обеспечивали и предшествующие на­учному способы освоения мира — мифологический и религиозный. Миф, религия — это способы духовной защиты. Их задача — как-нибудь пристроить человека к огромному и враждебному ему миру, приютить это хрупкое создание природы под сенью каких-либо могущественных сил-покровителей. Наука — это уже средство нападения, орудие духовной экспансии поднимающего голову чело­века. Это попытка разговора с внешним миром на равных, а не униженным просителем.

Стоит отметить, что наука возникает не в противовес религии, а как бы рядом с ней. Это просто новый способ духовного освоения мира, у которого своя необходимость и свои задачи. Ведь не слу­чайно настоящий атеизм встречается у мыслителей эпохи становле­ния науки крайне редко. Наука может обойтись и вовсе без рели­гии, но вытеснить ее из общественного сознания она до сих пор не может. Ибо, несмотря на все свои успехи, наука не в состоянии обеспечить человеку прочную духовную защиту.

В отличие от обыденного познания научное знание характеризуется:

• систематичностью, а также логической вы­водимостью одних положений из других;

• объектами научного (теоретического) познания, в качестве которых выступают не сами по себе предметы и явления ре­ального мира, а их своеобразные аналоги — идеализирован­ные объекты;

• осознанным контролем над самой процедурой познания; фиксацией и предъявлением строгих требований к методам, т.е. способам и приемам получения нового знания;

• высокими требованиями, предъявляемыми в науке к языку описания исследуемых объектов; неопределенность, многозначность понятий естественного языка заставляет науку вы­рабатывать свой специальный язык с четкой фиксацией смысла и значения понятий;

• строгостью и объективностью открываемых истин, т.е. их независимостью от познающего субъекта, обязательностью, воспроизводимостью и т.д.

Как видим, научное знание, равно как и процедура его получе­ния, достаточно сложны и необычны для обыденного сознания. Поэтому деятельность в сфере науки требует особой подготовки, длительного периода ученичества, в ходе которого ос­ваиваются исторически сложившиеся объемы научных знаний, методы и средства их использования и приращения. А это в свою оче­редь требует наличия особых организаций и учреждений, обеспечи­вающих подготовку научных кадров. Правда, это справедливо в ос­новном для развитой, зрелой науки, уже оформившейся в качестве устойчивого социального института.

Процесс этого оформления полным ходом пошел сравнитель­но недавно — с XVII — XVIII вв. Именно в это время в Европе появляются первые научные общества и академии, начинается из­дание научных журналов. А такое почтенное слово, как «ученый», в нынешнем его значении появилось впервые лишь в XIX в. Ко­нец XIX — начало XX вв. ознаменовались появлением новой формы организации науки — крупных научных институтов, лабо­раторий, исследовательских центров. Это было связано в основ­ном с изменением социальной роли науки в ее взаимоотношениях с производством.

Практически до конца XIX столетия в триаде «наука — техни­ка—производство» науке принадлежала вспомогательная роль. Од­нако с рубежа веков, совпавшего с очередной революцией в есте­ствознании, наука начинает опережать развитие производства и постепенно отвоевывает себе роль лидера. Производство как бы теряет независимую логику саморазвития и начинает меняться в соответствии с логикой развертывания науки: появление новых отраслей производства (атомная энергетика, электроника и пр.) инициировано фундаментальными научными открытиями. Начи­нается триумфальное шествие науки, наводняющей мир умными машинами, способной избавить человека от голода, болезней, бы­товых неудобств и прочих несчастий. Бесподобные успехи науки порождают и закрепляют новую веру человечества — веру в науку, будто бы способную дать ответы на все жизненные запросы. (Речь идет, конечно, об индустриально развитой части мира.) Однако эйфория длится недолго. На Западе пик «головокружения от успе­хов» науки приходится на 60—70-е годы. Затем наступает некото­рое отрезвление: наука может многое, но далеко не все. У нее большие цели и задачи, но, к сожалению, не универсальные.

Главные функции науки можно представить в такой последовательности: познавательная; объяснительная; практически-действенная; прогностическая; мировоззренческая; социальной памяти и др.

1) Ведущей, ключевой функцией науки считается объяснительная. Подлинное назначение науки — объяснять, как устроен мир; почему мы наблюдаем его именно таким, а не другим; что будет, если мы предпримем такие-то действия и пр. В этом предназначе­нии науки есть и свои фундаментальные ограничения. Во-первых, объяснительный потенциал науки ограничен масштабами общественно-исторической практики человечества. Во-вторых, полнота объяснения любого явления действительности всегда упирается в проблему достаточности оснований науки.

Большая (и самая надежная) часть современного здания науки построена гипотетико-дедуктивным методом, при котором все частные утверждения и законы теории логически выводятся из общих первичных допущений, постулатов, аксиом и пр. Однако эти первичные постулаты и аксиомы, не выводи­мые и, следовательно, не доказуемые в рамках данной теории, всегда чреваты возможностью опровержения. Это относится и ко всем фундаментальным, т.е. наиболее общим теориям. Таковы, в частности, постулаты бесконечности мира, его материальности, симметричности и др. Нельзя сказать, что эти утверждения вовсе бездоказательны. Они «доказываются» хотя бы тем, что все выводимые из них следствия не противоречат друг другу и реальности. Но ведь речь может идти только об изученной нами реальности. За ее пределами истинность таких посту­латов из однозначной превращается в вероятностную. Так что сами основания науки не имеют абсолютного характера и в принципе в любой момент могут быть поколеблены.

Эти и многие другие ограничители объяснительного потенциала науки ясно показывают, что ее возможности хотя и велики, но не беспредельны. Поэтому сбрасывать со счетов другие способы ос­воения мира (философский, эстетический, религиозный и т.д.) за­ведомо не оправданно.

2) Суть практически-действенной функции науки заключена в том, что наука не только объясняет, как устроен мир, но и одно­временно дает метод, т.е. систему правил и практических приемов обращения с ним. Именно общественно-историческая практика выступает главным ориентиром для науки: она есть, во-первых, главный источник научного познания, а во-вторых, его цель. Счи­тается, к примеру, что науку астрономию породило мореплавание, механику — строительство, геометрию — землеустройство и т.д. Связь практических нужд общества с развитием современной науки не менее очевидна; однако она не так уж проста и прямолинейна. Эта связь отчетливо проявляется лишь в итоге, в конечном счете, в длительной исторической перспективе. В определении же своих сиюминутных потребностей и интересов наука, в особенности фун­даментальная, в значительной степени самостоятельна.

Часто практические последствия того или иного научного от­крытия становятся очевидными с некоторой временной задерж­кой, необходимой для движения научных идей по цепочке: фун­даментальная теория — система специальных (узких) научных дисциплин — прикладная наука — кон­кретные технологии. Так было с открытием естественной радиоактивности, носителей на­следственности и пр. В целом же взаимоотношения науки с прак­тикой носят характер «самоподдерживающейся реакции» — всякое вы­званное запросами практики научное открытие порождает мас­су практиче­ских приложений, о которых в процессе научного по­иска обычно и не по­мышляют. А разрастающееся как снежный ком практическое применение научных идей оказывает обратное, стимулирующее влияние на развитие науки.

3)Трудно переоценить важность и такой функции науки, как прогностическая. Ее актуальность к концу XX в. возросла много­кратно. Причины тому очевидны. Современное состояние взаимо­отношений общества и природы, повышенная конфликтность гео­политических, национальных и прочих отношений, напряженность демографической ситуации — эти и многие другие глобальные про­блемы таят в себе угрозу самому существованию человечества. За возникновение этих проблем как негативных, не предусмотренных последствий нарастающей активности человечества наука несет не­ малую ответственность. Кому же, как не ей и определять меру опасности этих проблем, искать приемлемые способы их решения.

4) Мировоззренческая функция науки задана самой ее сущностью. Под мировоззрением обычно понимают систему общих взглядов на мир и место человека в нем. Основные типы мировоззрения: мифологический, религиозный, обыденный, научный. Можно сказать, что рождение науки одновременно знаменовало собой появление нового типа мировоззрения, т.е. такой системы взглядов на существование объективного мира, которой свойст­венны те же черты, что научному знанию вообще — объективность, системность, логичность и пр. Между понятиями «мировоз­зрение» и «наука» нельзя ставить знак равенства. Ведь наряду с рациональным знанием мировоззрение включает в себя и мировосприятие, социальные установки, отношение к миру и др. Од­нако именно наука составляет его информационную основу, а также определяет сам способ построения общей картины мира, обеспечивает ему системность и глубину.

В целом перечень функций науки весьма внушителен. Их вы­полнение подразумевает и достаточно сложный, многоплановый и многоуровневый способ организации науки как системы знаний. Главный стержень этой организации — дисциплинарный. Вновь воз­никающие отрасли научного знания всегда обособлялись по пред­метному признаку — в соответствии с вовлечением в процесс по­знания новых фрагментов реальности. Вместе с тем в системе «раз­деления труда» научных дисциплин есть и небольшой «привилеги­рованный» класс наук, выполняющих интегрирующие функции по отношению ко всем прочим разделам научного знания, — матема­тика, логика, философия, кибернетика, синергетика и т.д. Их пред­метная область предельно широка, как бы «сквозная» для всей сис­темы научного знания, что позволяет им выступать в роли методо­логической основы научного познания вообще.

По предметному своеобразию все научные дисциплины обычно делятся на три большие группы — естественные, общественные и технические. По непосредственному отношению к практике приня­то выделять науки фундаментальные и прикладные. По глубине же постижения действительности в науках различают два уровня: эмпи­рический и теоретический.

В философии науки изучается природа современного научного знания. Со­временной здесь называется новоевропейская наука, возникшая в результате на­учной революции XVI-XVII вв. и связанная с именами таких великих ученых и философов, как Галилей и Кеплер, Бэкон и Декарт, Гюйгенс и Ньютон. Давайте кратко рассмотрим основные черты этой науки и ее отличие от предшествую­щего научного знания, возникшего еще в античности.

Древнейшие цивилизации Египта, Месопотамии, Индии выработали и на­копили большие запасы астрономического, математического, биологического, медицинского знания. Ведь люди следили за небесными явлениями, лечили бо­лезни, вели простейшие расчеты, занимались приручением и селекцией живот­ных задолго до того, как возникли первые научные дисциплины. Но это знание носило рецептурный характер — оно было тесно связано с конкретными практическими задачами: ведением календарей, измерением земли, предсказания­ми разливов рек и т.п. Как правило, такое знание также сакрализировалось, его хранили и передавали из поколения в поколение вместе с религиозно-мифоло­гическими представлениями жрецы.

В европейской культуре собственно научное знание появилось около двух с половиной тысячелетий назад. Первые античные мыслители, создававшие уче­ния о природе — Фалес, Пифагор, Анаксимандр — многое почерпнули из мудро­сти Древнего Египта и Востока. Однако те учения, которые они разрабатывали, отличались принципиальной новизной. Во-первых, в отличие от разрозненных наблюдений и рецептов они перешли к построению логически связанных и со­гласованных систем знания — теорий. Во-вторых, эти теории не носили узко практического характера. Основным мотивом первых ученых было далекое от практических нужд стремление понять исходные начала и принципы мирозда­ния. Само древнегреческое слово «теория» означает «созерцание». Согласно Аристотелю, «теория» означает такое знание, которое ищут ради него самого, а не для каких-то утилитарных целей. В-третьих, теоретическое знание в Древней Греции разрабатывали и хранили не жрецы, а светские люди, поэтому они не придавали ему сакрального характера, но обучали ему всех желающих и способ­ных к науке людей.

Благодаря всему этому за короткий по историческим меркам период древ­ние греки создали замечательные математические теории, построили космоло­гические системы, заложили основы целого ряда наук — физики, биологии, со­циологии, психологии и т.п. Уже в Платоновской Академии и особенно в школе Аристотеля это знание приобрело вид научных дисциплин, в рамках которых велись систематические исследования и обучалась научная смена.

Аристотеля без особых натяжек можно считать и первым философом науки. Он создал формальную логику — инструмент («органон») рационального науч­ного рассуждения. Он проанализировал и классифицировал различные виды знания: разграничил философию (метафизику), математику, науки о природе и теоретическое знание о человеке, отличил от всего этого практическое знание — различные виды мастерства и технического знания, практический здравый смысл.

У Аристотеля можно найти представление о том, как нужно правильно строить научное исследование и излагать его результаты. Работа ученого должна содержать четыре основные этапа:

изложение истории изучаемого вопроса, сопровождаемая критикой пред­ложенных предшественниками точек зрения и решений;

• на основе этого — четкая постановка проблемы, которую нужно решить;

• выдвижение собственного решения — гипотезы;

• обоснование этого решения с помощью логических аргументов и обраще­ния к данным наблюдений, демонстрация преимуществ предложенной точки зрения перед предшествующими.

Аристотель, наконец, дал ясное учение о том, как должно выглядеть полное и хорошее научное объяснение явления или события. Согласно его философии, каждое явление обусловлено четырьмя видами причин: формальной (связанной с сущностью явления, его структурой или понятием), материальной (связанной с субстратом, веществом, в котором воплощается эта форма или структура), дви­жущей (конкретной побудительной причиной), целевой (связанной с тем, «ради чего», «зачем» происходит явление). Если удается установить и объяснить все эти причины, то задача науки оказывается полностью выполненной, явление считается познанным и объясненным.

Например, нам нужно объяснить, почему хамелеон меняет цвет кожи, когда переползает с освещенного зеленого листа на темно-бурую ветку. Формальной причиной здесь будет суть хамелеона как живого существа, способного менять цвет кожи в зависимости от освещения и цвета фона. Материальной причиной будет особая субстанция, вещество в его коже, которое изменяет ее цвет. Дейст­вующей причиной будет сам факт переползания из светлого места в темное. Це­левая причина изменения цвета кожи — его стремление сделаться незаметным для потенциальных врагов.

Величие античной учености и ныне вызывает восхищение. Однако нужно видеть и ограниченность «аристотелевской» науки. Прежде всего, она описыва­ла мир как замкнутый и относительно небольшой по размерам Космос, в центре которого находилась Земля. Математика считалась наукой об идеальных фор­мах, применительно к природе сфера ее применений ограничивалась расчета­ми движения небесных тел в «надлунном мире», поскольку он понимался как мир идеальных движений и сфер. В «подлунном мире», в познании земных яв­лений, по Аристотелю, возможны только нематематические, качественные тео­рии. Очень важно также то, что античным ученым была чужда идея точного кон­тролируемого эксперимента: их учения опирались на опыт, на эмпирию, но это было обычное наблюдение вещей и событий в их естественной среде с помо­щью обычных человеческих органов чувств. Вероятно, Аристотель сильно уди­вился бы, если бы попал в современную научную лабораторию и узнал, что в таком отгороженном от света и мира помещении люди изучают «природу».

Аристотелевское понимание науки и многие его конкретные теории пользо­вались непререкаемым авторитетом многие столетия. Только с эпохи Возрож­дения начались попытки разработать новую картину мира и новый «органон» научного познания. Начало этому было положено польским ученым Н.Коперником (1473-1543), предложившим гелиоцентрическую картину мира. В идейном плане велико было влияние Ф.Бэкона, пропагандировавшего «новый органон» и новый образ эмпирической, индуктивной науки. Но решаю­щий удар по аристотелизму был нанесен Галилеем, который не только всесто­ронне обосновал учение Коперника, но и создал новое понимание природы нау­ки, разработал и применил метод точного экспериментального исследования, который не знали ни античные, ни средневековые ученые.

В отличие от Аристотеля Галилей был убежден, что подлинным языком, на котором могут быть выражены законы природы, является язык математики. В знаменитом афоризме он заявлял: «Философия написана в величайшей книге, которая всегда открыта перед нашими глазами (я разумею Вселенную), но ее нельзя понять, не научившись сначала понимать ее язык и не изучив буквы, которыми она написана. А написана' она на математическом языке, и ее буквы это — тре­угольники, дуги и другие геометрические фигуры, без каковых невозможно по­нять по-человечески ее слова; без них тщетное кружение в темном лабиринте».

Но как можно выразить бесконечно разнообразный и изменчивый мир при­родных явлений на абстрактном и неизменном математическом языке? Чтобы это стало возможным, доказывал Галилей, нужно ограничить предмет естество­знания только объективными, «первичными» качествами вещей. Это такие ка­чества, как форма тел, их величина, масса, положение в пространстве и характе­ристики их движения. «Вторичные качества» — цвет, вкус, запах, звук — не яв­ляются объективными свойствами вещей. Они суть результат воздействия ре­альных тел и процессов на органы чувств, и в том виде, в каком они пережива­ются, существуют только в сознании воспринимающего их субъекта.

Галилей, правда, заметил, что характеристики некоторых вторичных качеств соответствуют определенным, точно фиксируемым изменениям в первичных качествах. Например, высота звука, испускаемого струной, определяется ее дли­ной, толщиной и натяжением. Субъективное ощущение теплоты можно соот­нести с измерением уровня жидкости в трубке термометра. Таким образом, ряд вторичных качеств можно свести к измеряемым геометрическим и механиче­ским величинам.

Благодаря такому методологическому шагу Галилею удалось осуществить «математизацию природы». Объяснению явлений, исходящему из «сущностей», «качеств» вещей (характерному для аристотелевской науки), было противопос­тавлено убеждение в том, что все качественные различия происходят из количе­ственных различий в форме, движении, массе частиц вещества. Именно эти ко­личественные характеристики могут быть выражены в точных математических закономерностях. В рамках такого метода Галилею также не требовалось уже прибегать к объяснению явлений через аристотелевские «целевые причины». Этому он противопоставил идею «естественного закона» — бесконечной при­чинной цепи, пронизывающей весь мир.

Начатое Галилеем преобразование познания было продолжено Декартом, Ньютоном и другими «отцами» новоевропейской науки. Благодаря их усилиям сложилась новая форма познания природы — математизированное естествозна­ние, опирающееся на точный эксперимент. В отличие от созерцательной уста­новки античного теоретизирования, соотносимого с наблюдениями явлений в их естественном течении, новоевропейская наука использует «активные», кон­структивно-математические приемы построения теорий и опирается на методы точного измерения и экспериментального исследования явлений при строго контролируемых — лабораторных, «искусственных» условиях.

Несмотря на большие изменения, которые проделала наука со времен Гали­лея и Ньютона до наших дней, она сохранила и упрочила это свое методологи­ческое ядро. В этом смысле современная наука продолжает оставаться наукой новоевропейского, «галилеевского» типа. И именно она является основным предметом анализа философии науки.

Проблема разграничения науки и не-науки называется проблемой демарка­ции (от англ. demarcation — разграничение) и является одной из центральных в философии науки.

Почему она важна? Наука пользуется в обществе заслуженным авторитетом, и люди доверяют знанию, которое признается «научным». Они считают его дос­товерным и обоснованным. Но вполне вероятно, что далеко не все, что называ­ется научным или претендует на этот статус, на самом деле отвечает критериям научности. Это могут быть, например, скороспелые, «некачественные» гипоте­зы, которые их авторы выдают за вполне доброкачественный товар. Это могут быть «теории» людей, которые настолько увлечены своими идеями, что не вне­млют никаким критическим аргументам. Это и внешне наукообразные конст­рукции, с помощью которых их авторы объясняют строение «мира в целом» или «всю историю человечества». Это и идеологические доктрины, которые созда­ются не для объяснения объективного положения дел, а для объединения людей вокруг определенных социально-политических целей и идеалов. Наконец, это многочисленные учения парапсихологов, астрологов, «нетрадиционных цели­телей», исследователей неопознанных летающих объектов, духов египетских пирамид, Бермудского треугольника и т.п. — то, что обычные ученые называют паранаукой или псевдонаукой.

Можно ли отграничить все это от науки? Сами ученые считают это важным, но не слишком сложным вопросом. Обычно они говорят: это не соответствует фактам и законам современной науки, не вписывается в научную картину мира. И, как правило, они оказываются правы.

Но сторонники перечисленных учений могут привести встречные аргумен­ты. Они могут напомнить, что открывший законы движения планет Кеплер был одновременно астрологом, что сам великий Ньютон всерьез занимался алхими­ей, что известный русский химик, академик А.М.Бутлеров горячо поддерживал парапсихологию, что Французская академия села в лужу, когда в XVIII в. объя­вила неосуществимыми проекты движения паровых машин по рельсам и нена­учными свидетельства о падении метеоритов на землю. В конце концов, говорят эти люди: «Докажите, что наши теории ошибочны, что они не согласуются с фактами, что собранные нами свидетельства неверны!»

Если бы ученые взялись это доказывать, им не хватило бы ни сил, ни терпе­ния, ни времени. И вот здесь им могут помочь философы науки, которые пред­ложили существенно иную стратегию решения проблемы демаркации. Они могут ответить: «О ваших теориях и свидетельствах нельзя говорить, что очи вер­ны или ошибочны. Хотя на первый взгляд они и напоминают научные теории, на самом деле они устроены иначе. Они не являются ни ложными, ни истинны­ми, они — бессмысленны, или, говоря несколько мягче, лишены познавательно­го значения. Научная теория может быть ошибочной, но она при этом остается научной. Ваши же «теории» лежат в иной плоскости, они могут играть роль со­временной мифологии или фольклора, могут положительно влиять на психиче­ское состояние людей, внушать им некую надежду и т.п., но к научному знанию они не имеют никакого отношения».

Первым критерием, по которому можно судить об осмысленности того или иного понятия или суждения, является известное еще Юму и Канту требование соотнесения этого понятия с опытом. Если в чувственном опыте, в эмпирии не­возможно указать какие-либо объекты, которые это понятие означает, то оно ли­шено значения, оно является пустым звуком. В XX веке у позитивистов Венского кружка это требование получило название принципа верифицируемости: понятие или суждение имеет значение если, и только если оно эмпирически проверяемо.

Когда парапсихолог, астролог или «целитель» с умным видом вещает о «био­полях», «силах Космоса», «энергетиках», «аурах» и т.п., то можно спросить — а есть ли, собственно говоря, нечто эмпирически фиксируемое, так или иначе на­блюдаемое, что стоит за этими словами? И выясняется, что ничего такого нет, а стало быть, все эти слова лишены значения, они бессмысленны. Они ведут себя в этом псевдонаучном языке подобно вполне осмысленным словам, являясь на са­мом деле словами-пустышками, лишенным значения набором звуков. И в каче­стве таковых они не должны входить в язык рационально мыслящих и признаю­щих значимость науки людей. Здесь можно привести такую аналогию. Представьте себе, что некто достал себе военную форму, научился ее молодцевато носить, от­давать честь и поворачиваться кругом. И вот он ведет себя везде как военный, бес­платно ездит в трамвае, знакомясь с девушками, представляется курсантом. Но опытный старшина выгонит этого мошенника из строя, несмотря на то, что его поведение внешне похоже на поведение военного. Точно также для соблюдения чистоты рядов научного знания нужно «выгнать» из них все понятия, не удовле­творяющие упомянутому критерию.

В современной литературе по философии науки вы можете встретить утвер­ждения, что критерий верифицируемости слишком груб и неточен, что он слиш­ком сужает сферу науки. Это верно, но с той оговоркой, что в очень многих ситуациях этот критерий позволяет в первом приближении отделить научные суждения от спекулятивных конструкций, псевдонаучных учений и шарлатан­ских апелляций к таинственным силам природы.

Этот критерий начинает давать сбои в более тонких случаях. Возьмем, напри­мер, такие влиятельные учения, как марксизм и психоанализ. И Маркс, и Фрейд считали свои теории научными, таковыми их считали и их многочисленные по­следователи. Нельзя отрицать и того, что многие выводы этих учений подтвер­ждались — верифицировались — эмпирическими фактами: реально наблюдаемым ходом социально-экономических процессов в одном случае, клинической прак­тикой — в другом. Но все же нашлось немало ученых и философов, которые ин­туитивно ощущали, что эти теории нельзя без оговорок зачислять в разряд науч­ных. Наиболее последовательно попытался доказать это К.Поппер.

Размышляя над этой ситуацией, Поппер пришел к выводу, что не­трудно по­лучить верификации, эмпирические подтверждения почти любой умело скро­енной теории. Но подлинно научные теории должны выдержи­вать более серь­езную проверку. Они должны допускать рискованные пред­сказания, т.е. из них должны выводиться такие факты и наблюдаемые след­ствия, которые, если они не наблюдаются в действительности, могли бы оп­ровергнуть теорию. Не верифицируемость, которую выдвигали члены Вен­ского кружка, служит, по Попперу, критерием научности. Критерием де­маркации науки и не-науки является фальсифицируемость - принципиаль­ная опровержимость любого утверждения, относимого к науке.

Если теория устроена так, что ее невозможно опровергнуть, то она стоит вне науки. Именно неопровержимость марксизма, психоанализа, астро­логии и т.п., связанная с расплывчатостью их понятий и умением их сторон­ников истолко­вывать любые факты как не противоречащие и подтвер­ждающие их взгляды, делает эти учения ненаучными.

Настоящая же наука не должна бояться опровержений: рациональная кри­тика и постоянная коррекция фактами является сутью научного познания. Опи­раясь на эти идеи, Поппер предложил весьма динамичную концепцию научно­го знания как непрерывного потока предположений (гипотез) и их опроверже­ний. Развитие науки он уподобил дарвиновской схеме биологиче­ской эволю­ции. Постоянно выдвигаемые новые гипотезы и теории должны проходить стадию селекцию в процессе рациональной критики и попыток оп­ровержения, что соответствует механизму естественного отбора в биологиче­ском мире. Выжи­вать должны только «сильнейшие теории», но и они не мо­гут рассматриваться как абсолютные истины. Все человеческое знание имеет предположительный характер, в любом его фрагменте можно усомниться, и любые положения долж­ны быть открыты для критики.