Лекция №3 Клептократия и экономическая коррупция (нигерийская модель)

Материальный фундамент клептократии, и как формы организации власти, и как социальной группы, сложен по правилам, разработанным в недрах системы экономической коррупции (ЭКОРР). Категория экономической коррупции, занимающая особое и весьма важное место в аналитическом аппарате клептократии, многими нитями связана с понятиями негативной (теневой) экономики и политической коррупции.

Близость ЭКОРР к НЭК определяется некоторым сходством избранных клептократией и лутократией корпоративных экономических целей (самообогащение, незаконный захват собственности и т. д.), а также методов  и форм их достижения, сопоставимыми масштабами наносимого обществу ущерба,   постоянным сотрудничеством социальных агентов обеих систем отношений. Некоторые авторы полагают даже, что коррупция представляет собой «высшую форму экономической преступности» [322, с. 30].

Так или иначе, но экономическая коррупция в известном смысле действительно служит продолжением ряда ответвлений НЭК и квазинегативной экономики, но уже не только в сфере  хозяйственного андерграунда, а в области внешнего взаимодействия деструктивной экономики с различными типами «контролирующей» ее бюрократии. Иными словами, значительная часть проявлений НЭК одновременно может рассматриваться в качестве ЭКОРР (и даже полностью трансформироваться в последнюю), если развитие негативно-экономической деятельности начинает подчиняться воли носителей общественной, политической и государственной власти, прежде всего, из числа тех должностных лиц, которые курируют решение хозяйственных проблем и (или) являются распорядителями чужого имущества.

Различие между ЭКОРР и НЭК не менее существенно, чем сходство. Во-первых, объекты данных систем совпадают далеко не полностью. А это означает, что экономическая коррупция имеет формы существования, непосредственно не связанные с негативной экономикой; то же самое можно сказать и в отношении НЭК. Так, формы ЭКОРР (например, взятка, вручаемая руководству для продвижения по службе) порой складываются в рамках «клубного», «международного», военного и иных видов менеджмента, включая деловое администрирование на предприятиях, которые обслуживают позитивную экономику. Последний вид «инсайдерских» противозаконных отношений (коммерческий подкуп), по данным Ф. Хаймана и М. Хирша, поэтапно исследовался экспертами Международной торговой палаты [435, с. 221]. Во-вторых, категории ЭКОРР и НЭК представляют собой различные методологические грани анализа даже совпадающих частей их объектов. Использование категории негативной экономики содействует раскрытию и генетических (специфические черты процесса развития), и структурно-функциональных свойств объекта; применение же понятия «экономическая коррупция»  ориентировано, прежде всего, на анализ  форм и функциональных особенностей объекта. В-третьих, в отличие от НЭК понятие экономической коррупции делает акцент на тенденцию к криминализации группы лиц, наделенных властными полномочиями, и значительной части вступающих с ними в контакт членов общества, а также всей политической системы в целом. Наконец, в-четвертых, необходимо подчеркнуть, что экономическая коррупция в качестве подсистемы более широкого и более абстрактного объекта – «коррупции вообще» - по существу неразрывно взаимодействует с другой его подсистемой – «политической коррупцией». Несколько упрощая суть вопроса, можно гипотетически отметить, что с помощью экономической коррупции клептократия решает проблему расширения своей собственности, а политическая коррупция используется ею (клептократией) в целях укрепления своих властных позиций. Отсюда следует предположить, что понятие ЭКОРР принадлежит преимущественно к системам властно-экономических и организационно-управленческих категорий, а НЭК лишь входит в них «на стыке».

С точки зрения теории клептократии общим случаем экономической коррупции можно считать широкую практику незаконного или ненормативного использования должностными лицами «общественного сектора» своих служебных полномочий и информации в целях персонального, либо корпоративного обогащения (материальные и нематериальные формы богатства) и(или) повышения социального статуса. Как правило, отдельные акции экономической коррупции выгодны и непосредственным донорам и реципиентам. В качестве частных случаев экономической коррупции, которые непосредственно не содействует укреплению клептократии, хотя и создают благоприятную среду для ее развития, следует рассматривать «торговлю влиянием» управленческими работниками частных деловых [363, с. 40-41] и других негосударственных организаций, а также разнообразные проявления мелкой – «повседневной» -  ЭКОРР. Утверждение системы экономической коррупции, включающей как ее общий, так и частные случаи, неизбежно ведет к разрушению политической системы и  экономической структуры общества , а также к его моральному разложению.

А. Адейеми писал по этому поводу: коррупция – это прямое нападение на экономику [562, с. 91]. Некоторые отечественные исследователи полагали, что развитие коррупции в органах госуправления имеет следующие экономические последствия: расширение теневой экономики; нарушение конкурентных механизмов рынка; уменьшение числа эффективных частных собственников; нерациональное использование бюджетных средств; повышение цен, обусловленное коррупционными «накладными расходами»; распространение неверия в способность властей соблюдать правила рыночной игры; увеличение коррупции в неправительственных организациях. Социальные итоги рассматриваемого процесса таковы: отвлекаются средства от общественного развития; увеличивается имущественное неравенство; дискредитируется право; растет организованная преступность; нагнетается социальная напряженность [452, с. 25-27].

Образно говоря, экономическая коррупция - это одно из решающих направлений «алхимии» криминализирующегося политического процесса, его «философский камень». Суть внешней и отчасти внутренней форм ЭКОРР заключается в том, что многие должностные лица, будучи пораженными, так сказать, «синдромом Мидаса», стремятся к выполнению мифической функции этого полулегендарного фригийского царя - превращать в золото все к чему они прикасаются (в данном случае, злоупотребляя своими служебными обязанностями). «Необъявленные заработки» коррумпированных чиновников и других представителей бюрократии (Р. Мюррей) возникают как результат скрытой эксплуатации едва ли не всех социально-экономических укладов и экспроприации богатств (порой методами, присущими волевой экономике), которые были накоплены в рамках различных форм собственности.

Клептократия, коррупция и экономическая функция государства. Кардинальное значение для форсированного становления клептократии имеет монопольное право высшей бюрократии на разработку, принятие и контроль над исполнением решений, материализующих стратегию и тактику вмешательства государства в экономическую жизнь. (Согласно политической практике Нигерии, государство было вынуждено частично делегировать свою экономическую функцию правящим - на федеральном и региональном уровнях - партиям и некоторым другим институтам политической структуры.) При этом, если для отдельно взятого клептократа подключение к госрегулированию хозяйственными процессами (или, как писал в 1999 г. К. Оволаби, приватизации государственной власти и государственной экономики [957, с. 16]) означает в основном лишь возможность быстрого обогащения, то для клептократии в целом - это путь к расширению и укреплению своих позиций в экономической и политической структурах власти.

Будучи политическим и социальным воплощением теневых сторон этатизма,  нигерийская клептократия более или менее успешно подчиняет своим интересам составляющие как внутренней (реорганизация производственно-экономичекой структуры и т. д.), так и внешней (защита от иностранной конкуренции и пр.) хозяйственной функции государства. В результате возникает квазигосударственная система регулирования рыночных и рыночно ориентированных сегментов хозяйства. Развитие этой системы лишь в самом искаженном виде отражает трансформацию нигерийской и мировой экономики, а также изменения в идеологии общественно целесообразного участия государства в процессе расширенного воспроизводства национальных производительных сил.

В отечественной литературе уже было подмечено, что нигерийское государство оказывает экономические и административные услуги в форме, напоминающей частные коммерческие операции. Торговля госуслугами по существу включает «первоначальный капитал» (затраты на приобретение выгодной должности), «прибыль» (взятки, комиссионные и прочие «неофициальные» доходы), «конкуренцию» за доходные места в госаппарате, «предпринимательский риск» (возможность смещения с должности) - [404, с. 268-269]. В известном смысле «регулирующая роль» клептократии ориентирована на извлечение политической ренты [363, с. 42-43, 47; 364, с. 40]. Не случайно коррумпированные топ-чиновники проявляют особый интерес к предоставлению эксклюзивных разрешений на добычу и реализацию природных и иных ресурсов; льготных тарифов; квот; лицензий; а также к определению верхнего и нижнего порогов цен; финансированию капиталоемких проектов; и системе государственного фаворитизма в целом [426, с. 5-7; 473, с. 115]. Таким  образом, возникает потенциальная опасность, что подлинное госрегулирование может уступить место «играм экономической коррупции», а стратегия достижения экономической безопасности страны будет подменена задачами выживания местной клептократии или даже только одной из ее фракций.

Разумеется, было бы неоправданным преувеличением утверждать, что в постколониальной Нигерии клептократические элементы уже разработали и приступили к реализации собственной идеологии хозяйственной эволюции. Вместе с тем их интересы часто служили фактором, ускорявшим или тормозившим процессы реформирования экономики, например, в области изменения режима ее функционирования (либерализация, демократизация, либо усиление централизации), определения магистрального направления преобразований (индустриализация, «зеленая революция», развитие нефтяного сектора и т. д.), применения концепции широкой перестройки народного хозяйства (программа структурной адаптации) – [1042].

Не менее отчетливый «след» ЭКОРР-системы можно обнаружить в практике планирования национального развития, что представляется важным, ибо в позднеколониальный период и в первые два десятилетия существования суверенной Нигерии планирование играло заметную роль в экономической жизни страны [см., например, 86; 79; 70]. Не утрачивая качества «интеллектуальной основы идеологии модернизации» (Г. Мюрдаль) и определенного рационализма, нигерийские планы национального развития через систему приоритетов стимулировали те отрасли народного хозяйства, развитие которых в плановый период соответствовало политическим и экономическим установкам клептократии. Кроме того, выполнению планов  серьезно препятствовало лихоимство высокопоставленных чиновников и некоторых политических деятелей. Выступая в 1963 г. на собрании молодежного крыла партии Национального конвента нигерийских граждан, младший министр федерального правительства и парламентский секретарь министерства народного образования Д. Угву подчеркивал, что коррупция в такой степени охватила учреждения Первой республики, что вполне может помешать реализации шестилетнего плана национального развития [86]. По его данным, потенциальный иностранный инвестор предложил «одному из правительств федерации» финансировать крупный народнохозяйственный проект, однако переговоры затянулись, поскольку нигерийские политики потребовали взятку в размере 25 тыс. фунтов, что, в конце концов, побудило зарубежного предпринимателя отозвать свой проект [1246, 07.12.1963].

В не меньшей степени регулирующая роль клептократии проявляла себя в федеральных [см., например, 65; 66; 72] и региональных [107; 31; 32; 40]  бюджетах - как своего рода «планах развития», - доходные и расходные части которых  (например, ассигнования на госаппарат и армию или бюджетное финансирование избирательных кампаний) составлялись так, чтобы серьезно не ущемлять интересы высокопоставленных носителей отношений ЭКОРР.

Возвышению клептократических элементов содействовал их монопольный контроль над процессами перераспределения гуманитарной, экономической и иной зарубежной помощи, хотя в Нигерии данная функция не играла для формирования социальных агентов ЭКОРР столь важной  роли, как в ряде других развивающихся стран.

«Заповедной территорией» экономической коррупции, которая уже успела раствориться в обычной административно-управленческой деятельности, служит сфера госпредпринимательства, государственная и полугосударственная собственность в производстве и обмене. Именно ЭКОРР выступает в качестве одной из основных причин нерентабельности госпредприятий, раздутых расходов на административный персонал, а также общей эрозии системы смешанного предпринимательства, кооперации и других экономических форм, связанных с госсектором. По признанию президента И. Бабангиды, установление госконтроля над сбытом какого-либо товара или услуги в условиях Нигерии неизменно оборачивалось их дефицитом и удорожанием, а также сопровождалось появлением «нового класса дистрибьюторов», которые были связаны с чиновниками и быстро богатели [180, с. 15-16].

Африканские бизнесмены, подчеркивает Г. Бреттон, стремятся к созданию незаконных предприятий на паях со служащими общественного сектора, которые «всегда открыты» для совместных махинаций. Однако, получив от чиновника помощь, частный предприниматель, как правило, попадает в положение шантажируемого лица [631, с. 218].

В национальном и иностранном секторах частнокапиталистического уклада ЭКОРР-система доминирует не столько в области оперативного, сколько общего поощрительно-ограничительного регулирования. Она обеспечивает частнохозяйственных субъектов экономической деятельности неоправданными льготами и уступками, которые могут маскироваться политикой улучшения инвестиционного климата, стимулирования отдельных компаний, видов предпринимательства или отраслей хозяйства. И, наоборот, в качестве заранее оплаченного заказа на подавление конкурентов, ЭКОРР-система может реализовывать себя во вред тем или иным субъектам хозяйствования. В этом случае она прикрывается такими политическими инициативами, как, например, правительственный курс на ограничение вывоза прибылей, введение сверхжесткого госрегулирования прямых и портфельных иностранных инвестиций или даже свертывание финансирования инвестиций за счет зарубежных займов и субсидий.

Нельзя не отметить, что одно из фундаментальных противоречий клептократии и лутократии возникает как раз ввиду того, что  государство (в данном случае представленное группой коррумпированных топ-бюрократов) во многом лишено возможности регулировать в своих интересах движение нелегальных инвестиций и непосредственно (через бюджет), и косвенно (через налоги). При этом причинно-следственная связь НЭК-ЭКОРР и «порочный круг» их сосуществования заключается в том, что слабость государства, как правило, усиливает хозяйственный андерграунд, расширение которого, в свою очередь, предполагает вступление коррупции в новую фазу развития.

ЭКОРР - система  во многом охватила концессионную и внешнеторговую политику. При этом «результативность» экономической коррупции порой снижалась благодаря режиму гласности, которая сопутствовала  реализации некоторых правительственных решений (например, в области установления преференциального таможенного тарифа, определения размера акцизных сборов, осуществления мероприятий по замене импорта или стимулированию экспорта).

Режим «коммерческой тайны», который был установлен в госорганизациях-лицензиарах, напротив создавал отличные перспективы для быстрого спекулятивного обогащения и «тепличные условия» для роста коррупции [598, с. 7]. Во времена Второй республики в Нигерии фактически не публиковались полные списки лицензиатов, а практика келейного распределения и перепродажи импортных лицензий привела к формированию целой прослойки «новых миллионеров» [1203, 1983, июнь, т. 1, № 1, с. 11]. Достаточно вспомнить, что, по утверждению Т. Идиагбона, министр торговли в правительстве Ш. Шагари санкционировал незаконную выдачу импортных лицензий (прошения о которых даже не рассматривались в соответствующем комитете) на сумму, превышавшую 670 млн. найр [1223, 12.02.1984, с. 1].

В 1980-е годы общепринятым в Нигерии стало мнение, что нарушения в области предоставления импортных лицензий - это один из самых прибыльных видов противозаконной деятельности [1165, 1987, 16-30 сентября, № 22, с. 8-10]. По словам Т. Момо, министерство торговли, выдававшее импортные и экспортные лицензии, в деловых кругах страны с горькой иронией называли «монетным двором» [877, с. 8]. Не случайно «услуги по лицензированию» превратились в популярную разновидность мошенничества, иногда приносившую весьма солидный доход. Известен случай, когда группа аферистов продала одному незадачливому бизнесмену фальшивую импортную лицензию за шесть млн. найр, дополнительно взыскав в качестве «комиссионных» 20% ее номинальной стоимости [1178, 28.07.1983, с. 13].

Необходимо отметить, что отказ в предоставлении лицензий, искусственное ограничение их выдачи при определенных условиях может рассматриваться как частный случай ЭКОРР. Следует вспомнить, что в неоправданно жестких ограничениях на импорт, вводившихся в первой половине 1980-х годов, нигерийские предприниматели не без основания усматривали  предпосылку для расширения контрабандной торговли сырьем [1219, 10.07.1983, с. 5], а иностранные бизнесмены - попытку федерального правительства контролировать прибыли компаний [1134, 25.10.1982, с. 9].

Нигерийский опыт развития ЭКОРР свидетельствует, что ее поощрительно-ограничительная функция в социально опасном виде проявлялась в момент претворения в жизнь правительственных программ, связанных с контролем над экономической собственностью и деловым администрированием. Речь идет о масштабных корыстных правонарушениях системного характера, допускавшихся высокопоставленными чиновниками, нигерийскими и иностранными предпринимателями, а также некоторыми наемными менеджерами, в ходе реализации периодически сменявших друг друга курсов на приватизацию, национализацию, реприватизацию; коренизацию (африканизацию, нигеризацию), деафриканизацию предпринимательства и менеджмента. 

Так, коррупционный стиль реализации программ распределения государственных земель вызвал в 1970-е годы всплеск спекуляции недвижимостью, цены на которую превысили социально допустимые пределы [47, с. 49]. Серьезные злоупотребления с распределением земель в период Второй республики допускались в штате Кадуна [1144, 26.05.1984] и в других районах страны.

Одним из существенных аспектов развития ЭКОРР и ускоренного формирования клептократии служит проблема резервирования видов предпринимательской деятельности за государственными или частными предприятиями*. Этот вопрос еще в 1965 г. рассматривался премьер-министром Восточной Нигерии и теоретиком «прагматического африканского социализма» доктором М. И. Окпарой. Он предлагал планировать экономическое развитие страны таким образом, чтобы «все предприниматели точно знали, в каких областях они могут действовать самостоятельно, а в каких сотрудничать с правительством» [143, с. 12].

У. Дамачи указывал на две господствующие в Африке точки зрения на вопрос о том, какой политики должно придерживаться государство по отношению к местному частному капиталу: 1) поощрение и либерализация частнопредпринимательской деятельности; 2) строгий контроль государства над развитием частного сектора [677]. По мнению Т. Киллика, в Гане периода Первой республики отсутствовал - даже потенциально - местный предпринимательский класс, способный осуществить индустриализацию темпами, на которых настаивал Нкрума. Первый президент независимой Ганы, подчеркивает Киллик, относился с «глубоким подозрением к иностранному капиталу и другим опасностям, сопутствующим неоколониализму. Таким образом, образовался экономический вакуум, заполнять который начало государство» [801, с. 215].

Дж. Самофф, изучая структуру локальной политической власти и деятельность учрежденного в танзанийском округе Килиманджаро Комитета по лицензированию торговли спиртными напитками, пришел к выводу, что государство контролирует местный бизнес лишь в незначительной степени и скорее формальным образом. Бизнесмены, применяя различные методы давления на членов Комитета (например, подкуп, жалобы министру и т. п.), добивались того, что было аннулировано лишь ничтожное число лицензий на торговлю алкогольными напитками [1006, с. 71-72].

Аналогичные проблемы возникали и в Сенегале. Созданное правительством Сельскохозяйственное торговое агентство Сенегала, пишет Э. Шумахер, в 1960-е годы предприняло попытку установить контроль над торговлей рисом. Правительство официально ограничило размеры прибыли торговцев этим товаром и ввело квоты на его приобретение и сбыт, но, тем не менее, не смогло эффективно контролировать розничные цены на рис. Возникший между правительством и деловыми кругами конфликт дополнился соперничеством отдельных компаний и индивидуальных торговцев по вопросу об установлении размеров квот. Служащие Агентства обвинялись бизнесменами в насаждении административного фаворитизма, а некоторым предпринимателям приписывалось использование семейных и политических связей в целях получения квот и т. д. Кризисная ситуация еще более обострялась разгулом спекуляции и практикой перепродажи квот, которая была широко распространена в среде старых и по существу  удалившихся от дел коммерсантов, а также полуразорившихся мелких торговцев [1018, с. 147].

Особые специфические проблемы возникли во взаимоотношениях африканской буржуазии и правительства белого меньшинства в Родезии. Английский исследователь А. К. Веинрич писал, что африканские «бизнесмены очень недовольны своим положением. Система правительственного регулирования называет им ограничения в области кредита и предписывает им время, когда они могут открывать магазины. Когда африканские бизнесмены сравнивают свои возможности с возможностями, которыми обладают европейцы, они часто ощущают, что их подвергают дискриминации. Многие видят только один выход из этого трудного положения: африканское правительство... Экономические потребности побуждают многих африканских предпринимателей поддерживать националистические движения» - [1074, с. 203-204]. А. Веинрич подчеркивал также, что нынешняя (речь идет о начале 1970-х годов)  политическая деятельность африканских бизнесменов в Родезии поразительно напоминает поведение западноафриканских предпринимателей в 1950-е годы, т. е. накануне провозглашения независимости, в период подъема национально-освободительного движения [1074, с. 204].

С одной стороны, ведущие политические силы Нигерии неизменно подчеркивали, что частный предприниматель должен получать всемерную поддержку со стороны правительства. Типичным в этом отношении можно считать заявление Нигерийской партии единства о том, что она является «лучшим другом бизнесменов» и выступает за позитивное сокращение государственного участия в розничной и оптовой торговле; либерализацию внешней торговли путем снятия ограничений с импорта; активное содействие местным предпринимателям. Руководители НПЕ, декларируя свое намерение закрепить за государством лишь функции определения хозяйственной политики и развития экономической инфраструктуры, подчеркивали: «... Это не дело правительства продавать вяленую треску, молоко, сахар, сардины и конкурировать с частными бизнесменами, которые живут, занимаясь этими видами предпринимательства» [193, с. 14].

С другой стороны, в Нигерии и большинстве других стран Тропической Африки предприниматели зачастую находились в оппозиции правительству, которая, по словам Г. Бреттона, сложилась в связи с тем, что экономическая власть в течение многих лет оставалась недоступной африканцам, а расширявшийся госсектор душил эмбрион частного сектора. Фактором, тормозившим развитие бизнеса, служил жесткий политико-бюрократический контроль над предпринимательской деятельностью. Во второй половине 1980-х годов руководитель компании  «Африкэн Оушн Лайнс»  вождь Р. Докпенси сравнил отношение гражданских служащих Нигерии к предпринимателям с «раковой болезнью, разрушающей структуру экономики» ввиду мириад правил, чрезмерного регулирования и резко отрицательного отношения к любой инициативе частного бизнесмена [1199, 1987, октябрь, № 4, с. 10]. Не случайно в лексиконе нигерийских чиновников еще в начале 1970-х годов широкое распространение получили «канцелярско-экономические» формулировки с зашифрованным смыслом. Например, безобидную, на первый взгляд фразу «финансирование производства и торговли» следовало понимать как: «распределение в целях гарантии политической поддержки», а слова «регулирование фермерского дохода» означали: «создание прибыли для финансового обеспечения политического патронажа».

Коррупционные искажения в политике приватизации могли возникать как результат столкновения персональных (корпоративных) материальных интересов различных фракций правящего режима. В середине 1990-х годов (в период пребывания у власти администрации С. Абачи) в Абудже «серьезно рассматривалась»  возможность широкой приватизации телекоммуникационного, электроэнергетического и нефтяного секторов экономики. Однако данный курс, вырабатывавшийся в недрах гражданской части правительства, встретил отпор его военных министров, которые традиционно рассматривали госсектор в качестве существенного источника своих доходов [1130, 1996, 1-14 ноября, с. 7-8].

Реализация программ предпринимательства и управления в принципе должна стимулировать развитие частного национального капитала, обеспечивать численный рост и обогащать местную буржуазию. Вместе с тем наступление на иностранный капитал в рамках этой политики не всегда приводит к намеченным целям. Полумеры и слабый контроль над деятельностью крупных иностранных концернов в сочетании со злоупотреблениями клептократических элементов внутри страны часто оборачиваются усилением не столько предпринимательских, сколько бюрократических слоев. Махинации руководства ТНК, стремящегося найти надежную социальную опору в лице административно-управленческих служащих, благоприятствуют росту «буржуазии филиалов», которая готова действовать в интересах иностранного капитала. Английский экономист Дуглас Риммер считает, что африканизация бизнеса, одним из важных условий которой было привлечение возможно большего числа местных жителей к партнерству в иностранные фирмы, принесла значительные выгоды лишь коррумпированной государственной верхушке [991, с. 159].

Вскоре после завершения междоусобной войны правительство Я. Говона приступило к выполнению программы содействия развитию местного бизнеса, которая была юридически оформлена  Декретом № 4 1972 г. и рядом последующих актов. Курс на нигеризацию экономики предполагал  ограничение или запрещение заниматься некоторыми видами предпринимательства, распространившиеся на иностранных капиталистов и местных экспатриантов, в основном представителей инонациональной (неафриканской) буржуазии и мелкой буржуазии - ливанцев, индийцев, пакистанцев, китайцев. Перед иностранными собственниками - резидентами и нерезидентами - выдвигалось требование в принудительном порядке и к определенному сроку продать (полностью или частично - в зависимости от профиля деятельности и оборота фирмы) принадлежавшие им пакеты акций мелких и средних компаний, а управление этими предприятиями передать менеджерам-нигерийцам. Декрет о содействии развитию предпринимательству, изначально ориентированный на достижение экономической самостоятельности Нигерии, вскоре после его принятия начал по нескольким направлениям эксплуатироваться системой экономической коррупции. В результате серии сговоров между чиновниками и некоторыми иностранными предпринимателями, последние, отмечает А. Санда, получали возможность «натурализоваться» и, следовательно, не подпадать под действие декретов о нигеризации 1972 и 1974 годов, либо организовывать фиктивную передачу собственности [1007, с. 49, 54]. В результате ухищрений зарубежных и местных компаний вновь назначенные нигерийские менеджеры, включая часть высших иерархов делового администрирования, фактически оказались отстраненными от функций контроля и управления, и были вынуждены играть роль марионеток в руках, не доверявших им собственников предприятий и их представителей-иностранцев [см., 239, с. 42-82]. Вопреки положениям декретов об африканизации, лимитировавших продажу акций одному лицу, значительную выгоду от скупки резко подешевевших предприятий получили и представители крупного местного капитала, а также чиновники через подставных лиц инвестировавшие свободные средства в приобретение «нигеризировавшихся» фирм. Таким образом, процесс «коренизации» бизнеса не привел к усилению реального контроля нигерийцев над экономикой страны, но создал дополнительные возможности для обогащения клептократии и криминализировавшейся плутократии [908, с. 97], приблизив период когда, как пишет О. Отоджарери, взяточничество и коррупция почти институционализировались [1238, 1980, 29 сентября - 5 октября, т. 2, № 8, с. 10].

Объектом организованной ЭКОРР служат фискальные рычаги регулирования хозяйства, а прямые и косвенные налоги часто выступают как форма перераспределения национального дохода и мобилизации дополнительных ресурсов для усиления экономической мощи клептократии. Налоговая политика и соответствующие реформы (повышение и понижение ставок, льготы, освобождения и т. д.), как правило, носят завуалированно-корпоративный характер, а также резервируют для клептократических и плутократических элементов возможности официального или полуофициального уклонения от налогов или их выплаты не в полном объеме. Сюда же можно отнести практику незаконного взимания налогов с бизнесменов.

Коррупционные технологии активно внедряются в область реализации бюджетно- и кредитно-финансовой стратегии, а также валютно-денежной политики, что в 1980-е и 1990-е годы проявлялось в искусственно завышавшемся правительством официальном курсе найры. Такая позиция в сфере денежного обращения и валютного контроля способствовала, с одной стороны, расширению «черного рынка» и контрабандной торговли [1178, 04.10.1985], а с другой - открывала, как пишет А. Клеин, потрясающие возможности для достижения богатства и власти перед теми, кто располагал доступом к твердой валюте (т. е. крупные чиновники и верхушка банковских работников). Инструментом клептократии в рассматриваемой области служил так называемый вторичный валютный рынок (SFEM), обеспечивавший двойной и явно завышенный курс национальной валюты (в начале 1998 г. официально зафиксированный курс одного доллара США составлял 22 найры, а «рыночный» - примерно 80 найр). С помощью вторичного валютного рынка федеральное правительство, вопреки рекомендациям экспертов, «волевыми методами» стимулировало деятельность МО, МИДа, служб безопасности и ряда других организаций, которые получали бюджетные средства по выгодному для них курсу доллара [803, с. 664; 598, с. 7].

В начале 1999 г. за отмену двойного курса найры выступали МВФ и МБРР, которые расценивали в качестве явного алогизма то обстоятельство, что в нигерийских банках один долл. США можно было обменять на 84 найры, а фиксировавшееся в госконтрактах соотношение этих валют составляло 1 : 22. При этом высокопоставленные нигерийские чиновники продолжали  через подставных лиц продавать на «черном рынке» сотни тысяч долларов, приобретенных по официальному курсу.

В 1960-1990-е годы целый ряд государственных инициатив, программ и конкретных проектов хозяйственного и социального развития Нигерии (например, таких, как система переработки мусора в штате Лагос [562, с. 92]) разрабатывался и претворялся в жизнь при опоре на «методики» ЭКОРР. Достаточно вспомнить, что реализация широко разрекламированной национальной программы администрации Я. Говона, провозгласившей курс на «реконсолидацию, реабилитацию и реконструкцию», по свидетельству О. Отоджарери, обернулась  «взлетом» группы нуворишей, разбогатевших на экспортно-импортной торговле [1238, 1980, 29 сентября - 5 октября, т. 2,  № 8, с. 10].

Представители политической и хозяйственной элит  извлекали  значительную выгоду  из возможности манипулировать крупными госзаказами на проведение строительных и ремонтных работ [723, с. 336], вероятно,  служивших одной из ведущих «отраслей» ЭКОРР.  Общая стоимость выполнения только семи проектов (строительство терминала и т. д.), выполнявшихся в первой половине 1980-х годов по заказу Нигерийского управления портов,  превысила 900 млн. найр. Позднее эти проекты стали предметом тщательного изучения в одной из следственных комиссий [1178, 25.05.1985, с. 1, 3]. Объектами коррупционной деятельности в разное время оказались правительственные программы жилищного строительства [1193, 02.06.1983] и распределения дешевых государственных домов в штате Анамбра и других районах страны [1144, 12.04.1984]; программа ежегодного ремонта домов, принадлежавших федеральной администрации [1210, 03.02.1984, с. 1]; строительство стекольной фабрики в Абе, которое, так и не завершившись, поглотило за 12 лет 160 млн. найр [1182, 09.05.1988,  т. 7, № 19, с. 17]; создание Национальной компании по производству удобрений (НАФКОН); но главное - грандиозные строительные работы в новой нигерийской столице - Абудже, которые, согласно оценке федерального министра столичной территории М. Вацы, к 1984 г. обошлись государству в 1,3 млрд. найр, что, по данным другого министра Х. Абдуллахи, представляло собой явно завышенную сумму [554, с. 11]. Методы ЭКОРР прослеживались в ходе подготовки Всемирного фестиваля черного искусства и культуры (ФЕСТАК) в 1977 г., позволившие, как предполагалось в докладе Комитета по общественным петициям Палаты представителей, присвоить членам Специальной оперативной группы ФЕСТАК свыше 10 млн. найр [125, с. 143; 1178,  11.05.1982; 1144, 11.05.1982, с. 39].

Однако наибольший резонанс в нигерийском обществе получили другие впечатляющие по своему размаху «панамы». В их числе - проект создания системы телекоммуникационных аэростатов, идея которого, по утверждению Тэда Ивере, была «подброшена»  где-то в 1974 г. М. Мухаммеду, который, будучи комиссаром по вопросам связи, якобы должен был обсуждать эту проблему с представителями Ай-Ти-Ти в Бразилии [775, с. 4]. В объявленном позднее конкурсе участвовало 12 компаний [1235, 29.04.1984, с. 1], некоторые из которых, как подчеркивает И. Ессиен-Обот, намеревались заплатить крупные взятки, чтобы выиграть контракт [711, с. 17]. Так или иначе, в феврале 1976 г., после двух лет переговоров и за два дня до трагической гибели генерала М. Мухаммеда, нигерийское правительство подписало с «Ти-Ком. оф Америка» соответствующий контракт на сумму 89.824.018 найр. Договор предполагал строительство в Нигерии в течение почти трех лет современной телекоммуникационной системы, состоявшей из пяти центров, в каждом из которых на высоте 10.000 футов над уровнем моря должен был находиться аэростат величиной с «Боинг-747». Эксплуатация системы обеспечила бы телефонную связь, а также радио- и телевещание в сельских районах страны. Однако даже 12 лет спустя грандиозный телекоммуникационный проект оставался в основном на бумаге и «превратился в ночной кошмар нации», который измерялся вполне конкретной суммой ущерба - 140 млн. найр. (по некоторым оценкам - значительно большей) – [1182, 09.05.1988, т. 7, № 19, с. 17].

Апофеозом экономической коррупции, вероятно, стала реализации так называемой Президентской программы поставок риса, принятая правительством Второй республики. Необходимость утверждения этой программы была «обоснована» сенатором Сабо Бакин Зувой, который сообщил, что предыдущая администрация под давлением влиятельных бизнесменов и некоторых высокопоставленных чиновников приняла закон, запрещавший импорт риса. В результате цены на рис удвоились, а рядовые нигерийцы начали испытывать большие трудности в приобретении традиционного продовольственного товара [75, с. 113].

В соответствии с Президентской программой поставок риса (главным получателем которых должна была стать «Найджириэн Нэшнл Сэплай Компани» [1144, 10.02.1984, с. 1, 18] только за 17 месяцев в страну было импортировано около одного миллиона метрических тонн риса, на что ушло свыше 604 млн. найр [1182, 08.04.1985, т. 1, № 10, с. 15]. Со временем выяснилось, что деятельность группы, занимавшейся стратегическим планированием поставок риса (ПТФ), была полностью подчинена воле ее руководителя и крайне политизирована [1178, 10.09.1982], а сам рис превратился в Нигерии в «политическое оружие» [1203, июнь 1983, т. 1, № 1, с. 11]. Бонзы правившей в то время Национальной партии обладали едва ли не монопольным правом на закупки риса по каналам ПТФ, который тайно складировался в пакгаузах, разбросанных по всей стране, а затем выбрасывался на рынок мелкими партиями; при этом цена небольшого мешка риса в рознице часто достигала 100 найр [1182, 08.04.1985, т. 1, № 10, с. 12].

Несмотря на режим секретности, в условиях которого распределялись импортные лицензии и заключались многие сделки в Нигерии и за ее пределами периодически вспыхивали «рисовые скандалы». Один из них разразился в штате Кросс Ривер в 1982 г., причем центральной фигурой этого скандала оказался председатель Комитета по вопросам спорта С. Етим [1189, 27.07.1982, с. 1]. В октябре 1984 г., согласно данным некоторых газет, незаконные «рисовые сделки», совершавшиеся одним из ближайших сподвижников президента Второй республики? должны были стать предметом разбирательства в высоком суде Лондона [1161, 14.10.1984, с. 12].

Некоторые формы и инструменты экономической коррупции. Клептократы, их политические и хозяйственные маклеры могут успешно работать на «рынке экономической коррупции» лишь постоянно «раскачивая» его, модернизируя старые и изобретая новые инструменты ЭКОРР. В распоряжении современной нигерийской клептократии находится огромное число средств - от самых примитивных до весьма изощренных - из арсенала ЭКОРР. Основными каналами реализации экономической коррупции являются вымогательство госслужащих (ст. 404 нигерийского УК, действующего в южных штатах страны); взяточничество (соответствующие статьи гл. 9); личная - и противозаконная - заинтересованность чиновников в заключении государственных контрактов (ст. 101); тайное получение комиссионных вознаграждений и подарков (гл. 49); купля-продажа государственных должностей (ст. 112); хищение госслужащими государственной собственности (ст. 390, пункт 5). Достаточно распространенными видами экономической коррупции является присвоение или растрата виновным должностным лицом имущества политических партий и других общественных организаций; препятствование законной предпринимательской деятельности, с одной стороны, и разрешение заведомо противозаконных сделок (например, с недвижимостью), с другой стороны; запрещенные УК (ст. 102) и Кодексом гражданской службы виды участия в предпринимательской деятельности.

Спутниками данной группы коррупционных действий в Нигерии обычно выступают такие правонарушения, как укрывательство преступлений; превышение или злоупотребление должностными полномочиями; присвоение полномочий должностного лица (ст. 107); служебные подлоги. Широкое распространение в Нигерии получили хищение, уничтожение и особенно сбыт официальных документов. В 1982 г., по словам М. Даводу, паспорт продавался от 80 до 100 найр (при официальном сборе 10 найр) – [1219, 06.06.1982, с. 3]. В начале 1984 г. бизнес по незаконной купле-продаже паспортов осуществлялся в режиме «плати-и-уноси», причем на «черном рынке» цена паспорта старого образца составляла 50 найр, а недавно введенного нового - 200 найр [1175, 21.01.1984, с. 1]. В годы Второй республики в некоторых штатах (например, Плато) был налажен нелегальный сбыт документов (за 300 найр), разрешающий совершение хаджа в Саудовскую Аравию [1223, 19.06.1983].

Особо здесь следует отметить категорию правонарушений, направленных против органов и конкретных работников правосудия, а также преступления, распространенные в среде его представителей (гл. 14 нигерийского УК).

Перефразируя известный, хотя и логически некорректный тезис П. Ж. Прудона о природе собственности, можно предположить: основная масса собственности клептократов есть результат кражи государственного имущества. Опыт Нигерии и ряда других стран Африки свидетельствует, что одним из немногих базисных инструментов ЭКОРР служит системное «казнокрадство». Это понятие, возможно, несколько устарело с точки зрения правоведения и экономической науки, но в рамках политологии и социологии организованной преступности содержание данной категории по-прежнему остается весьма ёмким.

Политологический анализ клептократии и лутократии позволяет рассматривать казнокрадство и в широком, и в узком смысле слова. В широкой трактовке это понятие распространяется на большинство действий, связанных с противоправным,  безвозмездным и корыстным изъятием госимущества, а также причинением ущерба (причем, не только материального) государству в качестве собственника или владельца этого имущества. Так, безудержный рост государственного потребления (разбухание административно-управленческого аппарата, не оправданное политическими обстоятельствами увеличения военных расходов и т. п.) по существу равноценно казнокрадству.

Общественными субъектами тайного хищения госимущества (включая крупные и неоднократно совершаемые преступления, в том числе мошеннические) могут выступать юридические и физические лица, лутократы и частнохозяйственные капиталисты, а также группы правонарушителей, состоящие из представителей различных социальных страт. Например, в 1982 г. пять крупных нигерийских бизнесменов, предстали перед судом по обвинению в краже 6.000.879,5 тыс. найр, принадлежавших федеральному правительству [1201, 22.10.1982]. На возможность кооперации госслужащих (в данном случае - из федерального министерства сельского хозяйства) и сотрудников частной компании  («Дизенгофф Уэст Африка Лтд») указывает дело о хищении у государства 260 тыс. найр [1198, 10.04.1984, с. 3]. Широкий размах казнокрадство приобрело на рубеже 1970-1980-х годов среди лиц, нанимавшихся государством для сбора налогов. По свидетельству А. Абдулкадира, большую часть собранных налогов они просто не передавали в казну [1178, 07.03.1980].

В узком смысле слова казнокрадство - это присвоение или растрата госимущества, вверенного должностному лицу, работодателем которого выступает государство. Подобный тип хищений охватил  в постколониальной Нигерии значительное число государственных и полугосударственных компаний и корпораций; правительственных (бюджетных) учреждений федерального, регионального и местного уровней; комитеты и предприятия, обслуживающие законодательную и судебную ветви власти; а также общественные организации, которые фактически выполняют некоторые функции госуправления. Данная разновидность казнокрадства, входящая «на стыке» во «внутрифирменную» беловоротничковую преступность, проникла едва ли не во все вертикальные и горизонтальные группы наемных работников, а для некоторых из них стала основным источником нелегального дохода.

Среди многочисленных примеров правонарушений рассматриваемого типа - мошеннические действия сотрудников бухгалтерии Научно-технологического колледжа штата Риверс, которые во второй половине 1970-х годов пытались в свою пользу изъять активы этого вуза на сумму от 100 тыс. до 150 тыс. найр [1189, 05.04.1977]. В середине 1980-х годов правоохранительным органам Нигерии удалось «предотвратить мошенничество» 10 работников Корпуса национальной молодежной службы, планировавших обогатиться на 850.700 найр за счет своей организации [1161, 09.07.1986, с. 2]. В некоторых госучреждениях размах казнокрадства и смежных правонарушений достигал колоссальных масштабов. Так, по данным исследователя Дж. Рэндла  и нигерийского министра связи, в первой половине 1980-х годов Департамент почты и телекоммуникаций стал жертвой 11.643 случаев хищений имущества, мошенничества, незаконных банковских операций, практики начисления зарплаты «мертвым душам». Только одна из преступных групп, объединявшая 49 сотрудников этого департамента, присвоила сумму, которая превышала один млн. найр [1187, 04.06.1983, с. 1; 985, с. 50-51].  В начале 1980-х годов хищение, подкуп и другие формы ЭКОРР охватили целый ряд сотрудников «Найджириа Экстёнд Телекоммьюникейшнс» [1219, 06.06.1982, с. 5-6], широкий размах в учреждениях связи приобрела практика незаконного изъятия телефонных линий у одних лиц и передача их другим лицам [1193,  03.02.1981].

В годы Второй республики казнокрадство охватило верхний и средний эшелоны исполнительной власти во многих регионах страны. В результате между январем 1981 г. и мартом 1982 г. в некоторых районах были разворованы фонды зарплаты школьных учителей [1144, 08.04.1982]. К концу 1982 г. губернаторы 11 штатов задолжали своим служащим примерно 200 млн. найр, большая часть которых также была присвоена должностными лицами [554, с. 11]. После всеобщих выборов 1983 г. казну штатов форсированными темпами начали опустошать проигравшие кампанию губернаторы и комиссары их администраций. Так, между 16 и 30 сентября 1983 г. члены правительства доктора Исонга, которое находилось у власти в штате Кросс Ривер, спешно сняли со счетов 41,8 млн. найр, не позаботившись даже о представлении какого-либо подобия оправдательных документов [1144, 25.04.1984, с. 18].

По свидетельству управляющего ЦБ Нигерии, ближайшие соратники «президента» И. Бабангиды, а затем и приближенные С. Абачи в свою пользу изымали значительные суммы из резервов Центрального банка страны на основе устных распоряжений. Кроме того, во второй половине 1980-х и в 1990-е годы наиболее доверенные лица главы государства осуществляли незаконные операции с засекреченными фондами внебюджетных средств.

Расхищая госимущество, поправляли свое материальное положение законодатели некоторых региональных ассамблей [1223, 25.09.1983] и большинство депутатов Национальной ассамблеи. По признанию председателя одной из сенатских комиссий Дж. Вош-Памы, в годы Второй республики вошло также в обычай требовать от государства вознаграждения за никогда не выполнявшиеся виды законодательной деятельности [1178, 09.04.1981]. Сходная ситуация сложилась и в условиях Четвертой республики. В августе 2000 г. в отставку был отправлен руководитель нигерийского Сената Ч. Окадигдо (являвшийся, согласно конституции, третьим лицом в государстве), который вместе со своим заместителем присвоил солидные суммы, выделенные на переоснащение парламента.

Любопытно, что некоторые авторы склонны оправдывать практику казнокрадства. Например, Г. Бреттон рассматривает хищение общественных ресурсов в качестве «альтернативного источника финансирования». Его использование ввиду большого удельного веса госфинансов в хозяйственной и общественной жизни, а также отсутствия других источников финансирования представляется Бреттону необходимым, во-первых, для  организации сопротивления иностранному бизнесу и, во-вторых, в целях финансирования деятельности местных партий и реализации предвыборных обещаний африканских политиков [631, с. 120-122]. Факт вынужденного использования материальных результатов казнокрадства на нужды политического финансирования подтверждают Шейх Абутиате [554, с. 11] и многие другие исследователи.

 «Клептократической» можно было бы назвать такую  форму казнокрадства, которая указывает на количественные и качественные особенности незаконного присвоения общественных ресурсов, причем не столько должностными лицами вообще, сколько их элитой  - группой лиц, занимающих «государственные должности», как правило, зафиксированные в конституциях, уставах правящих партий и т. п. документах. Качественный момент modus operandi таких «лидеров» заключается в системных корыстных преступлениях против госвласти и интересов гражданской службы, а цель их государственной деятельности, как писал в свое время К. Анкра, состоит в грабеже общественной казны [590, с. 112]. Количественный аспект данной формы казнокрадства скрыт в наличии некой «критической массы» присвоенного или растраченного госимущества, которая отделяет рядовых бюрократических расхитителей от подлинных клептократов. Д. Гива, а вслед за ним и Я. Гумау предполагали, что пороговый размер хищения, превысить который должен был каждый чиновник, трансформировавшийся в клептократа, составлял в Нигерии первой половины 1980-х годов не менее 10 млн. найр [1178, 17.01.1984]. Разумеется, эта величина является весьма условной, а ее абсолютное и относительное выражение может заметно меняться в зависимости от конкретных условий политического и социально-экономического развития страны.

Национальный масштаб казнокрадства в Нигерии не подвергался удовлетворительному статистическому анализу; количественное выражение этого феномена в основном сводится к отрывочным, противоречивым, хотя и небезынтересным оценкам и фактам. Известно, например, что в 1970 г., к концу междоусобной войны федеральных властей с сепаратистами, денежные активы Республики Биафры (территория которой покрывала основные нефтеносные районы страны, а казна пополнялась за счет солидной зарубежной помощи) составляли всего 37 тыс. долл. США. Согласно данным нигерийских СМИ, лидер Биафры вождь Оджукву изъял в конце войны  миллионы долларов с государственных счетов мятежной провинции и вложил их в свой частный бизнес в БСК [1175, 30.07.1983, с. 15]. В присвоении «миллионных сумм», принадлежавших бывшему Восточному региону Нигерии, обвинялся биафрский посол в Великобритании Ф. Елла [1232, 01.07.1979, с. 4]. При этом конкретные формы присвоения и транспортировки материальных ценностей самопровоглашенной республики иногда поражали своей простотой. Так, в апреле 1970 г. в лондонском аэропорту были задержаны два нигерийца с семью чемоданами, в которых полиция обнаружила золотые монеты, слитки золота и биафрские банкноты на сумму 350 тыс. фунтов [1246, 04.04.1970, № 2756, с. 377].

Как и следовало ожидать, основным объектом хищений оказалась сырая нефть, экспорт которой приносил государству свыше 90% валютной выручки. Наряду с некоторыми представителями политической элиты страны, организующим звеном нелегального сбыта крупных партий нефти стала, как подчеркивал законодатель из штата Риверс Натан Али, группа высших администраторов Нигерийской национальной нефтяной корпорации (НННК) – [1178, 08.12.1983, с. 9]. Зная объем произведенной в стране нефти, официально объявленную стоимость ее экспорта и мировые цены на этот вид энергоносителя, можно определить разницу между поступлением в госбюджет и суммой, которую должна была получить НННК. В 1992 г. это «несовпадение» равнялось 2,7 млрд. долл., что составляло около 10% ВНП. Примерно такая сумма, отмечает лондонский «Экономист», ежегодно исчезает из нигерийской казны [1045, с. 8].

В середине 1990-х годов нигерийские лидеры создали специальный фонд, который осуществлял расчеты по экспорту нефти и служил инструментом расхищения государственных доходов [1103, 30.03.2000, № 13, с. 69]. Еще на рубеже 1970-1980-х годов теневые доходы НННК стали причиной потрясшего всю страну скандала, в котором реальные правонарушения переплетались с домыслами и политическими спекуляциями. Первотолчком этого скандала стала опубликованная 19 сентября 1979 г. в газете «Панч» статья под  заголовком «Потеряно  два миллиарда 841 миллион найр нефтяных денег» [1210, 19.09.1979]. Спустя четыре месяца Палата представителей решила начать расследование таинственного «исчезновения» 2,8 млрд. найр, вырученных от продажи сырой нефти, хотя вплоть до начала апреля 1980 г. руководитель НННК категорически отрицал «потерю» нефтедолларов [951, с. 96, 99].  Ситуация осложнялась тем, что, как свидетельствовал сенатор О. Сараки, счета НННК не проверялись с 1974 г. по 1979 г., когда аудиторская фирма якобы обнаружила пропажу 1,9 млрд. найр [1134, 01.04.1980]. Развитие скандала грозило перерасти в глубокий внутриполитический кризис, прелюдией которого стали акция протеста, организованная по поводу «исчезнувших» денег студентами Университета Ифе, и другие выступления общественности [1144, 17.04.1980].

16 апреля 1980 г. президент Ш. Шагари под давлением обеих палат Национальной ассамблеи создал следственную комиссию из пяти человек во главе с судьей А. Ирикефе, которым предстояло выяснить справедливость утверждения о том, что 2,8 млрд. найр, принадлежащих НННК, оказались на частном счете в «Мидленд Банк» в Лондоне [951, с. 100]. 30 июня 1980 г. комиссия представила отчет, который отрицал какие-либо серьезные нарушения финансовой дисциплины в НННК, хотя и констатировал низкое качество контроля на всех уровнях управления корпорацией [1246, 18.08.1980, № 3291, с. 1578].

8 августа 1980 г. в Нигерии была опубликована «Белая книга», отражавшая позицию правительства по поводу отчета комиссии Ирикефе. Основные положения этого документа сводились к следующему: а) все платежи, связанные с проданной НННК сырой нефтью, поступали согласно условиям контрактов; б) нет никаких доказательств, что сумма в 2,8 млрд. найр была потеряна или неправильно зафиксирована в бухгалтерских отчетах; в) никто не уличен в мошенничестве; г) выручка от продаж нефти не поступала на счет НННК в международном подразделении «Мидленд Банк» в Лондоне; д) структура корпорации неоправданно раздута, а административный контроль оставляет желать лучшего [1178, 09.08.1980, с. 1, 3].

Однако выводы следственной комиссии и официальное решение администрации Шагари полностью не закрыли «дело о 2,8 миллиарда». Спустя полгода после обнародования «Белой книги» в нигерийской прессе вновь начали высказываться сомнения о том, что исчезновение 2,8 млрд. найр это не миф, а искусно замятый финансовый скандал [1201, 05.02.1981].

Наряду с казнокрадством базисным инструментом экономической коррупции служит взяточничество («смазочные платежи» [435, с. 75]), включая такие его формы, как мздоимство и лихоимство. В дореволюционной России под мздоимством понимали  «получение должностным лицом дополнительных, сверх казенного жалования доходов, благ и привилегий за выполнение своих прямых служебных обязанностей», а под лихоимством – «принятие вознаграждений за нарушение или невыполнение таких обязанностей», что придавало этому процессу оттенок вымогательства [412, с. 71].

Существует множество определений термина «взяточничество». В «Дополнениях к Пересмотренному варианту Рекомендации по борьбе с дачей взяток при осуществлении международных деловых операций» дачей взяток называли «обещание предоставления или предоставление каких-либо неправомерных выплат или иных выгод, вне зависимости от того, производится это напрямую или же через посредников, государственному должностному лицу для него лично или для третьей стороны, для того, чтобы побудить должностное лицо совершить или воздержаться от совершения действия, относящегося к выполнению этим лицом его служебных обязанностей, с целью получения или сохранения заказов» [435, с. 343]. Нередко различают «активное» и «пассивное» взяточничество. Так, в «Комментариях к Конвенции о борьбе с дачей взяток иностранным государственным должностным лицам при осуществлении международных деловых операций» под «активным взяточничеством» понимается преступление, совершаемое лицом, которое обещает дать или дает взятку. «Пассивное взяточничество» трактуется как преступление, которое совершает должностное лицо, берущее взятку [435, с. 324]. В категориальную основу научного описания взяточничества входят такие понятия, как «государственные функции», «государственные учреждения», «государственное предприятие», «публичные функции», «государственные полномочия», «лицо, делающее [коррупционное] предложение», «иностранное должностное лицо». Вполне приемлемые определения этих понятий содержатся в: [435, с. 314-315, 326, 343].

На масштабы распространения и социальную значимость этого явления указывает заимствованный, но весьма популярный в нигерийской публицистике термин взяткократия, обозначающий коррумпированную верхушку политической и  государственной бюрократии [1226, 26.09.1982].

П. Бауэр подчеркивает, что коррупция и «мелкая тирания» отличала работу инспекторов, следивших за качеством товаров в колониальной Нигерии. Деятельность розничных и мелкооптовых индивидуальных торговцев, а также служащих закупочных агентств, которые располагали лицензиями, но не обладали политическим влиянием, едва ли не полностью зависела от произвола этих инспекторов. В 1949 и 1950 гг. было установлено, что существуют даже незаконные тарифы оплаты, в соответствии с которыми инспектора «пропускали» товар [609, с. 366-367].

Как правило, мелкие (и прямо не связанные со становлением клептократии) взятки соответствуют примитивным формам мздоимства и лихоимства. В  этом случае цепочка социальных агентов коррупционного процесса часто - хотя и далеко не всегда - лишена посреднического звена и отмечена печатью не столько конкуренции потенциальных доноров, сколько вымогательством  реципиентов. Конкретными проявлениями культуры мелкого взяточничества можно считать широко распространенную еще в колониальной Нигерии и в годы существования Первой республики практику мздоимства при устройстве на работу. Так, по свидетельству Е. Удо, в различных деловых организациях, включая промышленные предприятия, желающий получить работу должен был «вручить орех кола» главному клерку или надсмотрщику [1064, с. 27].

Вымогательством взяток в годы Второй республики отличалась, например, теневая деятельность чиновников, отвечавших за распределение стипендий среди студентов как обучавшихся за рубежом [1200, 24.09.1982], так и в нигерийских штатах. Известно, что некоторые работники министерства народного образования штата Бендел в 1982 г. вынуждали студентов мужского пола выплачивать взятки в размере 1.000 найр, а женского - 400 найр плюс оказание «сексуальных услуг» [1210, 16.12.1982, с. 4].

Экономическая природа крупной взятки (и как инструмента, т. е. прежде всего формы, а не содержания ЭКОРР; и как разновидности «коммерческого подкупа») многопланова и уже в силу этого требует политэкономического анализа. Культура взяточничества (включая феномен, который Г. Сакердоти называет «транснациональным взяточничеством» [435]), проникая во все поры политической и государственной власти и поражая многие страты нигерийского общества, способствует установлению мнимой цены на не имеющие стоимости - в политэкономическом отношении - услуги бюрократов. При этом посты-синекуры в системе гражданской службы и государственные должности (обладание которыми, как правило, приносит постоянный теневой доход, хотя они также не имеют стоимости) обретают иррациональную цену и превращаются в фактор своего рода «политической ренты».

В социологии [см., например, 550, с. 149-150] и политологии под крупной взяткой обычно понимают незаконное получение правомочным должностным лицом (порой через посредников) значительного материального либо иного вознаграждения (quid pro quo – оказание услуги за услугу [435, с. 74]) за выполнение или невыполнение в интересах взяткодателя какого-либо действия, которое было бы или могло быть совершено лихо- или мздоимцем с использованием его служебного положения. Иными словами, в большинстве случаев крупная взятка представляет собой часть потенциальной сверхприбыли (или уже реализованного прибавочного продукта), которую функционирующий капиталист, либо его представитель по собственной инициативе или по принуждению «выменивает» у должностного лица на необоснованные привилегии и льготы, либо выплачивает в качестве «отступных» за не привлечение к ответственности в связи с теми или иными незаконными действиями.  Правда, в условиях более или менее свободной игры рыночных и политических сил, а главное системы конкурирующего взяточничества «фора», получаемая взяткодателем, как правило, носит временный характер.

Согласно Бреттону, африканские бюрократы считают наиболее предпочтительными - с точки зрения минимизации риска и возможности быстрого обогащения - взятки, получаемые от иностранных инвесторов, поскольку эти «подношения» поступают в распоряжение реципиента вне юрисдикции данного государства Африки [631, с. 128]. Отчасти именно этим обстоятельством объясняется то, что основная масса финансовых средств, аккумулируемых бюрократами в результате взяточничества, не инвестируется в народное хозяйство Нигерии, а держится на счетах в зарубежных банках, либо расходуется на цели престижного потребления [1064, с. 30].

В 1960-1990-х годах было разработано несколько классификаций взяточничества и типологических моделей взаимоотношения взяткодателей и взяткополучателей [см., например, 973]. Так, по аналогии с предложенной Дюркгеймом классификации самоубийств («альтруистические» и «эгоистические») С. Андрески делил незаконные выплаты (взятки, подкуп) на две категории: 1) «солидарные» (предполагается, что эти платежи поступают для помощи родственникам) и 2) «эгоистические» (мотив «чисто эгоистический» или в лучшем случае связан с повышением благосостояния малой семьи) – [873, с. 101].

А. Яковлев подразделяет взятки на три категории. В основе этой градации лежит криминологически значимые характеристики ситуации дачи-получения взяток. «Первый вид взяток представляет собой средство добиться законной цели незаконным путем. Второй вид - дача взятки за выполнение незаконного или даже преступного действия. Третий (наиболее опасный) вид взяток – «тотальный», полный подкуп должностного лица, чья деятельность по отношению к взяткодателю целиком подчиняется интересам последнего» [550, с. 151].

Картье-Брессон и Роуз-Акерман разработали несколько схем соподчинения участников коррупционного рынка. Были предложены следующие варианты взаимосвязи: «двусторонняя монополия» (влияние социальных агентов спроса и предложения примерно одинаково); «взяткополучатели занимают более сильные позиции, чем взяткодатели (спрос сильнее предложения)»; «взяткодатели занимают более сильные позиции, чем взяткополучатели (предложение сильнее спроса)»; «взяткодатели («предложение») и взяткополучатели («спрос») фрагментированы» [435, с. 24-25].

Здесь следует вспомнить о «не денежных» формах мздоимства и лихоимства. Е.Удо не без основания подчеркивает, что «взяточничество» в высших сферах состоит не столько из денежных платеж, сколько из тщательного разработанных увеселительных мероприятий, выходящих за пределы общепринятых правил вежливости и гостеприимства, и чрезмерного внимания, либо дорогих подарков, призванных воздействовать на сознание субъекта, чья незаконная услуга требуется» [1064, с. 30].

Система  тотального мздоимства порождает категорию «взяткодателей поневоле», которые изначально не являются искусителями и совратителями должностного лица. Скорее - это  исполнители социальной роли, которая вынуждает, подчиняясь негласному кодексу поведения в экономической и политической жизни, с помощью взятки добиваться не сверхприбыли, а реализации своих законных прав. По сути, такие взяткодатели выступают в качестве «жертвы». Их отношения с должностными лицами часто характеризуются крючкотворством и псевдопринципиальностью со стороны последних, волокитой, т. е. экспроприацией экономического и политического времени лиц, вступающих в контакт с держателями власти. Эта разновидность вымогательства, как правило, искусно маскируется, а порой и с формальной точки зрения не выходит за рамки закона.

Нередко весьма сомнительным оказывается и социально-экономический выигрыш «берущей стороны». Е. Удо, в целом справедливо, отмечает, что, получив взятку, реципиент теряет не только свободу воли, но и право требовать от донора эффективного выполнения работы, еще до того, как она началась [1064, с. 26]. Х. Нвосу также подчеркивает, что коррумпированные служащие правительственных учреждений ставят под угрозу легитимность своих организаций, утрачивают даже подобие контроля над временем и качеством работы подрядчика-взяткодателя и рассматриваются общественностью как виновники раздувания стоимости проектов и роста инфляции [913, с.  82]. Таким образом, приписываемый Дантону тезис: «Мне можно заплатить, но меня нельзя купить!» остается красивой фразой и скорее исключением, чем правилом поведения взяткополучателей.

Противоправное поведение любого взяточника-бюрократа, как держателя власти, в принципе несет обществу серьезную угрозу. Однако социальная опасность мздоимства и лихоимства достигает своего апогея (т. е. становится подлинным фактором функционирования и развития клептократии), лишь когда взяточничество превращается в устойчивую норму  политических отношений на правительственном уровне исполнительной власти, а также в  органах законодательной и судебной властей. В годы Второй республики гласности было предано несколько скандальных случаев - реальных и вымышленных - мздоимства и лихоимства в Национальной ассамблее и ассамблеях штатов. Наибольший общественный резонанс, вероятно, получило расследование подробностей «финансового стимулирования» членов Комитета по финансовым вопросам Палаты представителей. Согласно некоторым утверждениям, от имени известной компании «Сосьете Женераль» этой группе нигерийских парламентариев в Швейцарии было передано 120.000 долларов [1245, 05.06.1983, с. 14; 1178, 21.06.1983, с. 5].

Получение взятки - даже мелкой - следует рассматривать в качестве «социального предательства», если реципиент по роду своей профессиональной деятельности должен охранять закон и правопорядок. (Здесь уместно вспомнить, что в определенные периоды развития Древнего Рима только сенаторы-судьи привлекались к ответственности за взяточничество [507, с. 33]). Что касается судей и аппарата нигерийских судов, то их деятельность оказалась подверженной различным формам взяточничества. Дело доходило до того, что работники судебных учреждений вымогали небольшие взятки (примерно две найры во второй половине 1980-х годов) даже за предоставление необходимых бланков [1178, 02.04.1988].

Принуждение к дачи небольших взяток (100-200 найр в середине 1980-х годов) было распространено среди служащих полиции [1210, 24.08.1984, с. 1], что порой пытались использовать криминализирующиеся элементы местного бизнеса [1178, 24.03.1984]. Объектом мздоимства со стороны полицейских могли выступать представители самых разных социальных групп страны: от магнатов игорного бизнеса [1144, 14.03.1979] до нищих нелегальных иммигрантов [558, с. 10]. В последнем случае работники полиции нередко действовали рука об руку с сотрудниками Департамента по делам иммиграции, который некоторые СМИ называли «самым коррумпированным федеральным учреждением» [1161, 11.01.1984, с. 3]. В начале 1970-х годов Т. Кехинде писал, что въездные визы фактически продавались (часто всего за 200 фунтов) чиновниками иммиграционной службы иностранным (преимущественно авиационным и страховым) компаниям, которые фальсифицировали нормальные квоты работников-экспатриантов и принуждали своих сотрудников-нигерийцев выступать в качестве посредников при передачи взяток [1228, 26.03.1972]. В равной мере чиновники этого Департамента и полицейские подкупались теми нелегальными иммигрантами (преимущественно выходцами из других африканских стран), которые занимались мошенничеством [1161, 11.01.1984, с. 3], контрабандой, кражами, проституцией, попрошайничеством и т. п. противозаконными видами деятельности.

Признанным «логовом коррупции» [1175, 21.03.1983] в Нигерии 1980-х годов считали Департамент таможни и акцизов, хотя это и отрицалось его руководством [684, с. 14]. Сотрудники данного учреждения, включая секретных агентов, наряду с халатностью [1144, 5.3.83, с. 1],   неоднократно уличались в связях с контрабандистами [1145, 07.04.1985, с. 4], совместном криминальном бизнесе с банковскими менеджерами [1175, 02.04.1983] и других порочащих связях. Известно, что в начале 1980-х годов сотрудники таможни и контрольно-пропускных пунктов собирали, по крайней мере, по 100 найр с каждого грузовика, перевозившего контрабандные товары из Бенина в Нигерию [1144, 14.05.1982]. Взятки, вымогавшиеся таможенниками и полицейскими в этот период, нередко достигали 25.000 найр [1228, 25.01.1981]. В начале 1990- годов неуплата таможенных пошлин стала обычным явлением в экспортно-импортной торговле Нигерии.  Отчасти это объяснялось укоренившейся традицией получения таможенником взятки в размере 1/3 суммы, которую импортеру или экспортеру надлежало уплатить государству, согласно официально утвержденным тарифам [1045, с. 5-6].

Широкомасштабное взяточничество поразило государственные учреждения, отвечавшие за выполнение налоговой политики правительства. В начале 1980-х годов большинство компаний вместо того, чтобы платить налоги (например, 10-процентный налог с приобретения ювелирных и табачных изделий, пива и алкогольных напитков) за соответствующую мзду «договаривались» со служащими Совета по внутренним доходам и фальсифицировали данные о своих оборотах. Некоторые госчиновники даже находились на жаловании у таких компаний [1175, 13.12.1982, с. 1].

На современном рынке взяток - его формирование во многом определяется уровнем развития экономической и политической коррупции, а также НЭК - размер мзды в «идеальном» случае должен соответствовать доле властных и иных полномочий, которую получатель взятки временно ставит на службу интересам лица, выступающего в качестве дающей стороны (донора). Таким образом, на некоторый срок положение мздоимца и взяткодателя в структурах экономической и (или) политической власти уравнивается или, во всяком случае, сближается. Размер взятки (т. е. количество денег, ценных бумаг, другого имущества, или масса выгод имущественного характера, либо таких нематериальных «подношений», как патронаж, попустительство и т. п.) определяются не только соотношением предложения и спроса на рассматриваемый вид услуг, но и целым рядом других факторов. Во-первых, степенью стабильности политического режима и общим экономическим положением в стране. Во-вторых, конкретной формой взятки. В-третьих, стоимостью контракта, если речь идет о юридически оформленной сделке хозяйственного или иного характера. В-четвертых, степенью риска, которому подвергается правомочное должностное лицо, готовое внести свою лепту в развитие экономической и политической коррупции. В-пятых, численностью и «аппетитами» посредников.

В тех странах Западной Африки, где ЭКОРР была поставлена на организованную основу, взятки нередко структурировались по административно-должностному или иному принципу. Ссылаясь на свидетельство секретаря одного из госучреждений, Ле Вайн следующим образом описывает структуру распределения «министерской» взятки в Гане во время пребывания у власти правительства К. Нкрумы. Половину взятки забирал министр, 20% - младшие министры, 10% - партийный секретарь, остальное поступало в «открытый фонд наличности». Средства из этого фонда находились под контролем министра и предназначались в основном для оплаты низших служащих, которые играли роль тайных соглядатаев и составляли отчеты о деятельности высокопоставленных чиновников данного учреждения [822, с. 54].

Эрнандо де Сото полагал, что «теневики» тратят от 10 до 15% валового дохода на взятки и «комиссионные» [480, с. 192]. В постколониальной Нигерии абсолютный размер крупных взяток («клептократического типа») колебался - в расчете на каждого реципиента - от нескольких десятков тысяч до нескольких миллионов долларов (в национальной или иностранной валюте). Так, обвинения во взяточничестве, выдвигавшиеся против фактического руководителя президентской программы снабжения страны импортным рисом У. Дикко, свидетельствовали, что с каждого корабля, груженного этим товаром, он получал мзду в размере одного млн. найр. В результате за сравнительно короткий период времени его чистой доход только по «статье» рисового импорта составил 24 млн. найр [1154, 25.01.1984, с. 1].

Гораздо сложнее определить валовую стоимость взяточничества в Нигерии. Некоторые исследователи считают эту задачу вообще невыполнимой. В частности, нигерийский экономист Е. Удо писал, что статистически невозможно установить долю платежей в форме взяток в национальном доходе по причине неудовлетворительных методов их исчисления, хотя в силу широкого распространения взяточничества национальные счета, бесспорно, должны учитывать данный показатель [1064, с. 27]. В порядке условной аналогии можно отметить, что, по весьма приблизительным оценкам, в США в начале 1970-х годов валовая стоимость взяточничества покрывала примерно одну треть доходов верхушки преступного мира и составляла примерно 14 млрд. долл. [491, с. 121].

Базисные инструменты ЭКОРР служат факторами существования ее многочисленных форм и средств воздействия на такую систему хозяйственно-правового характера, какой является контрактная экономика. Важная роль негативной грани этой категории в общественном развитии Нигерии подчеркивалась В. Езенвой [1143, 08.09.1982] и рядом других исследователей, некоторые из которых (Б. Усман, Л. Адемолекун и др.) для обозначения коррумпированной части политической и государственной элиты страны даже использовали термин контрактократия [1178, 13.05.1985; 557, с. 86].

В английской колониальной Африке процессы подготовки и заключения правительственных бизнес-контрактов в основном регулировались британским законодательством и правилами деловой этики, принятыми в Соединенном королевстве. Именно это обстоятельство, с точки зрения Г. Бреттона, сдерживало коррупцию [631, с. 128]. Воздействие британских юридических норм на теорию контрактного права сохранилось и в постколониальной Нигерии. Иначе обстояло дело с практической формой развития контрактной экономики, которая, пользуясь словами К. де Бри, превратилась в «систему совместного процветания».

Разумеется, было бы ошибкой утверждать, что государство отказалось от регулирования процессами контрактации. В середине 1980-х годов незаконными и недействительными в Нигерии считались контракты, запрещенные статутом и противоречащие обычному праву. Особо здесь следует подчеркнуть контракты, исполнение которых, как отмечает И. Сагаи, вело к совершению преступления, нанесению ущерба браку, общественной безопасности и органам правосудия, а также - что представляется наиболее важным для теории ЭКОРР - содействовало распространению коррупции в общественной жизни и сокращению госдоходов [1005, с. 296-297, 317, 325-327].

В нигерийском УК (ст. 101) подчеркивалось, что любое лицо, находящееся на госслужбе, не должно иметь прямой или косвенной личной заинтересованности в каком бы то ни было контракте или соглашении, заключаемом от имени госслужбы и связанным с подразделением,  в котором работает данное лицо. Ограничения не распространялись на должностных лиц-членов зарегистрированных АО, состоявших более, чем из 20 участников. Нарушение 101 статьи УК предусматривало трехлетнее тюремное заключение.

Наиболее распространенной формой эксплуатации контрактной экономики со стороны коррумпированной бюрократии вообще и клептократии в частности служат незаконные и полузаконные комиссионные отчисления, оплата «консультационных услуг» и «посреднической деятельности», которые являются «респектабельной» (по меркам уголовного мира) разновидностью взяточничества [723, с. 336]. В не меньшей степени такие «комиссионные» связаны и с другим инструментом ЭКОРР - казнокрадством. Выплачивая чиновнику определенный процент с госконтракта, предприниматель таким образом покупает у него «право» на присвоение некоторого количества госресурсов, которое маскируется юридически оформленными подрядами и заказами. «Комиссионные», которые обычно включаются в стоимость контракта, могут иметь форму незаконного денежного вознаграждения чиновников-агентов ЭКОРР, либо поступать последним в виде ценных бумаг, ювелирных украшений, заранее оплаченных туристических поездок, а также домов и земельных участков [1161, 17.07.1986, с. 3].

С точки зрения Джереми Поупа, «нормальный» (усредненный по странам мира) коррупционный компонент контракта в середине 1990-х годов составлял 15% [979, с. 149]. По подсчетам Л. Кокфорта, незаконные комиссионные в этот период увеличивали стоимость некоторых проектов на 25% [670, с. 91]. В Нигерии первой половины 1970-х годов коррупционные отчисления обычно составляли 10% стоимости контракта [404, с. 268]. В начале 1980-х годов размер нелегальных комиссионных зачастую колебался в пределах 7,5-10% [1144, 25.06.1982].  Прежде всего, это касалось крупных контрактов (на сумму 200-300 млн. найр), заключавшихся иностранными компаниями, которые производили выплаты губернаторам и другим высокопоставленным лицам, а также делали тайные взносы в партийные кассы [1182, 09.05.1888, т. 7, № 19, с. 19]. Согласно более пессимистическим оценкам, в период правления президента Ш. Шагари «комиссионные» нередко равнялись 1/3 стоимости контракта [331, 06.08.1984], а, по мнению Л. Барретта, даже достигали 40% [607, с. 49]. При этом, пишет Х. Нвосу, подрядчик, выплачивавший 10-20% стоимости контракта крупному правительственному чиновнику обычно рассчитывал, что его прибыль составит, как минимум, 20-40% [913, с. 82]. В годы Четвертой республики, по утверждению депутата Национальной ассамблеи С. Кабира, завышение стоимости контрактов стало «нормой» парламентской жизни и составляло не менее 40% стоимости приобретенных товаров и услуг.

Порой «гонорар» приобретает нематериальные формы, например, политической поддержки, демонстрации семейной, клановой или этнической лояльности. В таких формах воплощается феномен взаимной диффузии экономической и политической видов коррупции.

Многие теневые механизмы контрактной экономики функционируют в Нигерии благодаря свойственным ЭКОРР принципам келейности и высокой степени централизации в процессе принятия хозяйственных решений,  игнорирования положений соответствующих законодательных актов и внутриведомственных правил делового поведения, а также общему низкому уровню бизнес-менеджмента [1220, 01.04.1984]. Так, министр транспорта У. Дикко единолично, без чьего-либо одобрения и проведения тендеров, распорядился заключить пять контрактов (общей стоимостью свыше семи млн. найр) на подготовку проектов развития нигерийских портов [1178, 15.05.1985]. Сходный стиль поведения отличал и руководителей министерства жилищного строительства и окружающей среды, которое предоставляло контракты на ремонт строений, принадлежавших федеральному правительству (более 9.000 объектов в 1983 г.), незарегистрированным подрядчикам и без консультаций с Советом по тендерам или вышестоящими инстанциями [1161, 05.02.1984]. Однако даже если тендеры проводились руководители Нигерийского управления портов [1178, 25.05.1985, с. 1, 3] и ряда других организаций оставляли за собой «право» манипулировать их результатами. Отказываясь от наиболее дешевых и основательно проработанных в технико-организационном отношении проектов, такие администраторы были склонны присуждать контракты «нужным» фирмам, хотя их условия могли быть крайне невыгодными для государства. Иногда правительственные учреждения и госпредприятия вообще действовали на основе неутвержденных контрактов. В 1979-1983 гг. авиакомпания «Найджириа Эарвейз» рискнула организовать 30 рейсов для паломников без соответствующего разрешения, как это предписывали правила. Оборот этой нелегальной операции превысил 300 млн. найр [1178, 14.05.1985].

В зависимости от конъюнктуры рынок теневых контрактов может быть либо «рынком покупателей», либо «рынком продавцов». «Контракты для бизнесменов» приносят основную выгоду  частным предпринимателям, которые диктуют свои условия государственным ведомствам и компаниям госсектора, нередко используя мошенничество, шантаж и другие методы ведения бизнеса, которые свойственны негативной экономике. Такие контракты порой заключаются частными фирмами, которые не обладают необходимым кадровым контингентом, оборудованием, кредитоспособностью и опытом в соответствующей области бизнеса. Их деловая репутация, как правило, не проверяется. В результате, по меньшей мере, с середины 1970-х годов нигерийское правительство сталкивалось с фактом повального присвоения или растраты подрядчиками предоплат по госконтрактам («мобилизационные выплаты»), которые нанесли серьезный материальный ущерб госучреждениям [1144, 01.03.1977, с. 26]. В частности, администрация губернатора М. Гони, руководившая в 1979-1983 гг. штатом Борно, подписала ряд контрактов на сумму, превышавшую 150 млн. найр; из них более 40 млн. к середине 1983 г. было выплачено подрядчикам, которые, как выяснилось позднее, даже не приступили к выполнению работ [1178, 26.09.1983]. Другой пример: руководители «некомпетентной и подозрительной» компании «БОКК», заключившие - вопреки советам экспертов - в 1982 г. четырехмиллионный контракт на строительство дороги, получили 900 тыс. найр на очистку буша и скрылись с этими деньгами, так и не выполнив проекта [1175, 24.08.1984]. Аналогичным образом повел себя управляющий директор фирмы «Месэз Филиппс Инжиниринг Констракшн Компани», получив 368.902,8 найр на строительство главного почтового отделения в г. Порт-Харкорте [1144, 03.04.1984].

Постоянные срывы в исполнении госконтрактов даже побудили военного губернатора штата Имо бригадира Нвачукву наложить запрет на практику мобилизационных выплат [1178, 18.01.1984, с. 13]. В исключительных случаях правительство шло на аннулирование уже подписанных контрактов, как это имело место с фирмой «Гринфилд констракшн компани», которая заключила с администрацией штата Анамбра три контракта (общей стоимостью 38 млн. найр), хотя не располагала даже оборудованием для строительства соответствующих объектов [1240, 25.05.1983, с. 16].

Частным случаем «контракта для бизнесмена» служат хозяйственные соглашения нигерийских госучреждений с иностранными предпринимателями. Бывший министр промышленности Алани Акинринаде как-то высказал мнение, что люди приезжают в Нигерию с мыслью, что там находится «золотое дно», а почти все договоры по реализации крупных проектов в этой стране заключаются в пользу иностранцев [1182, 09.05.1988, т. 7, № 19, с. 15]. Б. Дадли не без основания пишет, что крупные нигерийские чиновники и иностранный бизнес (особенно строительные фирмы) использовали все свое влияние для предоставления госконтрактов зарубежным компаниям. Представители местной бюрократии (в обмен на включавшиеся в стоимость контракта кик-бэкс) стремились  производить закупки цемента, автобусов, самолетов и других товаров для государственных и полугосударственных корпораций именно у зарубежных поставщиков. Задачам интеграции коррупционных интересов местного чиновничества и зарубежных предпринимателей соответствовало и создание - под фактическим контролем иностранного капитала - ряда совместных предприятий [695, с. 116].

Подключение иностранцев к нигерийской системе экономической коррупции иногда сопровождалось невыполнением полного объема работ, как это произошло в случае с фирмой «Сефри Констракшн Интернэшнл», подрядившейся построить в Макурди отель «Шератон» [1182, 09.05.1988, т. 7, № 19, с. 16-17]. По свидетельству Б. Онуохи, отдельные иностранные фирмы шли на хищение мобилизационных выплат [1216, 14.06.1982, с. 7], а наиболее крупные компании, незаконным путем выиграв госконтракт, получали возможность в дальнейшем шантажировать правительственных чиновников [1178, 08.11.1980].

В отличие от «контрактов для бизнесменов», «контракты для чиновников» отражают диспозицию рынка, при которой нелегальные плоды контрактной экономики достаются в основном коррумпированной бюрократии.  Иногда их «аппетиты» возрастают настолько, что предполагаемая прибыль частных предпринимателей и посредников уменьшается до величин, делающих выполнение подряда экономически нецелесообразным. Более того, нигерийский вариант ЭКОРР-системы свидетельствует, что крупные бюрократы порой стремятся вообще обходиться без услуг частных бизнесменов. Роль последних в этом случае играют наемные менеджеры и подставные «владельцы» фирм, фактически принадлежащих  госчиновникам, либо их ближайшим родственникам. Разновидностью предоставления госконтракта «самому себе» стала практика заключения хозяйственного договора между государством и акционерной компанией, значительная часть капитала которой принадлежит лицу, занимающему одну из самых видных должностей в государстве, либо непосредственно контролирующему процесс подбора и утверждения кандидатуры исполнителя данного контракта. Так, в марте 1981 г. в штате Анамбра министерство сельскохозяйственной и пищевой промышленности заключило с компанией «Линк Групп Интернэшнл» контракт стоимостью 58 тыс. найр на поставку лабораторного оборудования, а министерство образования - контракт на сумму 669 тыс. найр с фирмой «Оникс секьюритиз». Позднее выяснилось, что первой компанией частично владел губернатор этого штата, а генеральным управляющим второй был его родственник [910, с. 28-29]. Аналогичным образом, согласно сообщениям некоторых газет, поступил руководитель Федеральной избирательной комиссии Виктор Овие-Уиски,  передав родственникам подряды на строительсво офисов ФЕДЕКО в штатах Ондо, Огун и Ойо [1161, 10.09.1986, с. 3].

О слиянии процессов экономической и политической коррупции говорят многочисленные факты предоставления политически ангажированными чиновниками выгодных госконтрактов «соратникам по партии». К середине 1982 г., по данным лагосского секретариата Нигерийской народной партии, сторонники Национальной партии Нигерии получили контракты на общую сумму 345 млн. найр. В частности, компания вождя Р. Фани-Кайоде «Итало Кармел» якобы получила контракты стоимостью 150 млн. найр, фирма вождя Шодипо и его жены - 50 млн., генерал Р. Адебайо - 15 млн., Ай-Ти-Ти, через одного из руководителей  этой корпорации Абиолу, - 30 млн. найр (в качестве штрафных платежей по контракту, заключенному  еще военной администрацией) – [589, с. 6].  В целом в первой трети 1980-х годов федеральное правительство заключило с  руководителями и видными сторонниками НПН множество сделок на общую сумму 15 млрд. найр [1233, 20.03.1983]. По признанию представителя НПН А. Акинлойе, только с М. Абиолой, А. Деко и Фани Кайоде были заключены контракты, стоимость которых равнялась соответственно 400 млн., 200 млн. и 180 млн. найр [1217, 1983, № 7, с. 48].

На свою «долю» госконтрактов могли рассчитывать комиссары региональных правительств [1178, 06.08.1984, с. 9], должностные лица из советов местного управления [1200, 10.08.1984], а также члены законодательных ассамблей штатов [1175, 08.05.1982]. Любопытно, что, несмотря на то, что подобные контракты были выгодными сами по себе подрядчики из числа госадминистраторов и парламентских депутатов широко практиковали полное или частичное невыполнение положенного объема работ, хищение мобилизационных выплат, взимание дополнительной платы за фиктивные консультационные услуги [1143, 29.08.1984].

 Благодаря контрактному бизнесу, отмечалось в передовице газеты «Нью Найджириэн», некоторые нигерийцы моментально становились мультимиллионерами. Стоимость контракта увеличивали, во-первых, консультанты, осуществлявшие анализ проекта; во-вторых, эксперты министерств и департаментов; в-третьих, политики, заранее, на начальных стадиях проработки договора, обговаривавшие с подрядчиками размер своих «комиссионных», которые затем включались в уже завышенную стоимость контракта [1178, 11.01.1984, с. 1].

Иностранные фирмы применяли в Нигерии еще более изощренные технологии получения и искусственного увеличения стоимости госконтракта. Так, в предтендерный период они специально занижали стоимость проекта, предлагая условия, которые правительство просто не могло игнорировать. После заключения договора иностранные подрядчики представляли проект технического соглашения, в котором содержались статьи, позволявшие пересмотреть первоначальную стоимость проекта. Практически во всех контрактах с зарубежными предпринимателями было оговорено условие в обязательном порядке производить платежи (включая штрафы) в иностранной валюте.  Например, за приостановку выполнения проекта по строительству системы аэростатов подрядчик потребовал выплатить в качестве штрафов 30 млн. найр (нигерийское правительство выделило на эти цели 16 млн.) – [1182, 09.05.1988, т. 7, № 19, с. 16]. По признанию председателя совета директоров индийско-нигерийского предприятия НМТ А. Адебайо, зарубежные партнеры преднамеренно завышали оплату иностранных менеджеров и  технического персонала, расценки на подготовку документации и консультационные услуги [1182, 09.05.1988, т. 7, № 19, с. 15].

Профессор С. Ессанг (возглавлял министерство финансов, а затем министерство общественных работ), оценивая негативную роль высокопоставленных чиновников в развитии контрактного бизнеса, подчеркивал, что стоимость госконтрактов в Нигерии, при прочих равных условиях, была в начале 1980-х годов на 200% выше, чем в Кении и, по крайней мере, на 130%  больше, чем в таких странах-членах ОПЕК, как Алжир. По другим оценкам, выполнение нигерийских госконтрактов обходились казне в три раза дороже, чем  реализация аналогичных хозяйственных договоров в странах Северной Африки и в четыре -  чем в государствах Азии [1178, 13.05.1985]. «Криминально высокие издержки» (увеличивающие в 4-10 раз и без того высокие цены на товары и услуги), подчеркивал А. Адейеми, образовывают так называемую «нигерийскую цену», которую приходится платить едва ли не всем гражданам этой страны и большинству ее зарубежных контрагентов. Чиновнику для того, чтобы получить 10-20-процентные комиссионные с госконтракта завышают его стоимость на 100-400%. По мнению А. Адейеми, такая практика замедляла социально-экономическое развитие Нигерии на 50-90% [562, с. 91]. В результате в стране сложилась опасная даже для  институционализировавшейся клептократии ситуация, которая побудила федеральное правительство ограничить сумму контракта, предоставляемого одному подрядчику, 400 млн. найр [1197, 21.09.1982].

Проблема коррупционных контрактов сохранила свою актуальность и в период, предшествовавший провозглашению Четвертой республики, как выяснилось позднее, с 1 января по 28 мая 1999г. члены администрации генерала А.Абубакара заключили ряд сомнительных контрактов (в сфере строительства, общественных работ, нефтеразработки). Объектами этих договоров послужило, например, строительство нового здания генерального штаба, терминал в аэропорту Лагоса, офис нигерийского ЦБ в Абудже.

Таким образом,  функционирование и развитие ЭКОРР-системы в постколониальной Нигерии в целом соответствовало становлению системы политической коррупции, принципы и институты которой во многом определяли профиль местной клептократии.

Оценка масштабов коррупционного самообогащения клептократов. Во второй половине 1960-х годов С. Андрески писал: «...Африканские клептократы не могут соперничать по размерам награбленного добра с латиноамериканскими звездами первой величины такими, как Батиста и Перон» [587, с. 103]. В последующие десятилетия «конкурентоспособность» африканцев в области коррупционного обогащения, по-видимому, заметно возросла. В частности, ряд нигерийских политиков извлекал большую материальную выгоду из своего участия в системе полулегальной хозяйственной деятельности, но особенно - благодаря политической и экономической коррупции.

По данным нигерийского Бюро расследований коррупционной практики, в  1978 г. было зафиксировано три тыс. случаев взяточничества и коррупции, из них 500 получили подтверждение. Сведения полиции за тот же год рисуют иную картину: 1108 преступлений, из которых 1034 оказались подтвержденными. Согласно расчетам А. Адейени, в годы правления Я. Говона наблюдался медленный, но устойчивый рост коррупционных преступлений. Режим Мухаммеда/Обасанджо характеризовался быстрым ростом коррупции в период между 1975 и 1977 гг., когда численность этих преступлений достигла своего апогея и вынудила правительство развернуть борьбу с коррупцией и неэффективностью. Коррупция сокращалась в 1978 и 1979 гг. в силу реализации программ борьбы и постепенного самоустранения военных от госуправления. Эта тенденция сохранялась в 1979-1981 гг., но была сломлена в 1982 г. отчасти, как полагает Адейеми, ввиду заявления президента Шагари об эндемии коррупции в стране [562, с. 86-87].

Некоторый спад в развитии коррупции наблюдался в 1983 г., но уже в 1984 г., с возвращением военных во власть, произошел всплеск коррупции, вероятно, объяснявшийся высокой раскрываемостью этих преступлений, кампаниями по «охоте на ведьм» и желанием правоохранительных органов наглядно продемонстрировать социальную опасность этого явления.

С середины 1980-х годов, в условиях режима Бабангиды коррупция, согласно официальным данным, снижалась. В 1989 г. был зафиксирован только 301 случай, связанный с «взяточничеством и коррупцией», а с января по сентябрь 1990 г. – 177 таких преступлений [562, с. 87]. В период Второй республики многие лидеры и функционеры нигерийских партий, несмотря на ограничения и запреты, продолжали заниматься частнопредпринимательской деятельностью, которая служила важным источником их доходов, причем как первичного, так и вторичного типов [290, т. 3, с. 320; 516, с. 39]. Показателен в этом отношении пример О. Аволово - грозного соперника Ш. Шагари на выборах 1979 и 1983 гг. Руководство НПЕ он успешно совмещал с управлением своими семейными фирмами - «Дидеолу истейтс», «Индастриал промоушнс энд кансалтенси», «Сополу инвестмент энд сервисис», «Либерти пресс» и другими предприятиями. О. Аволово и другой видный руководитель НПЕ, губернатор Л. Джаканде, заключили ряд выгодных сделок по купле-продаже земли в Лагосе и Бадагри [930, с. 142, 151].

Что касается заместителя руководителя Палаты представителей О. Афолаби (специализировался на импорте и сбыте продовольственных товаров), то, по его мнению, нигерийская конституция 1979 г. позволяла парламентариям заниматься частным бизнесом [1178, 18.10.1980]. Уже после падения Второй республики выяснилось, что многие члены Национальной ассамблеи стали крупными торговцами рисом и в полной мере использовали свои  партийные связи для получения лицензий на импорт этого товара. Еще более крупный бизнес в рамках президентской программы по снабжению страны рисом вели бонзы НПН и члены правительства, некоторые из которых заработали многомиллионные состояния [1182, 08.04.1985, т. 1, № 10, с. 12, 13].

Другим каналам повышения благосостояния нигерийских политиков было уклонение от уплаты налогов. Председатель Федеральной избирательной комиссии (ФЕДЕКО) М. Ани свидетельствовал, что в 1979 г. кандидат в президенты А. Кано заплатил в период с 1976/77 по 1978/79 финансовый год в качестве налогов соответственно четыре, пять и семь найр в год. Другой кандидат Н. Азикиве покрыл свою задолженность перед налоговым ведомством лишь частично и с большим опозданием (когда выяснилось, что он будет баллотироваться на пост главы государства) - [1184, 14-27 мая 1979, № 13, с. 2].

В целях личного обогащения политико-бюрократические круги постколониальной Нигерии достаточно широко манипулировали государственными (а иногда и частными кредитами)*, которые выдавались не исходя из размера ожидаемой прибыли и уровня коммерческого риска, а в соответствии с определенными политическими соображениями [см. 631,]. Еще в годы Первой республики (точнее, в 1963-1965 гг.), пишет П. Килби, Северонигерийская корпорация развития предоставляла политически влиятельным деятелям страны, включая премьера и лидеров регионов, ничем не обеспеченные кредиты на сумму от 250 тыс. до 6,2 млн. ф. ст. Значительная часть этих «кредитов» была использована для спекуляции недвижимостью [800, с. 335]. Выдача Северонигерийской корпорацией развития кредитов на сумму свыше пяти тыс. ф. ст., так или иначе, была обусловлена политическими факторами. Что касается мелких кредитов, то кандидат в их получатели должен был предоставить соответствующие гарантии и не мог принадлежать к числу врагов правившей (на Севере) партии [800, с. 332].

(«Клептократизация» политики правительства и законодателей по отношению к частному сектору усугублялась состоянием банковского дела и кредита, которые, как указывают многие исследователи, не отвечают в Тропической Африке требованиям современного предпринимательства. И тому немало причин. Одну из них раскрыл нигерийский экономист А. Ойенейе, который писал: «Большинство банковских менеджеров отказывают в предоставлении кредитов... честным и достойным гражданам страны, но вместе с тем учреждают несметное число компаний для своих личных друзей и знакомых, получающих большие кредиты, которые они порой ничем не могут обеспечить» [1172, 30.03.1970]. На «персонализацию» банковских операций указывал и Али Исса Абди. Изучая хозяйственное развитие стран Восточной Африки, он отмечал в 1977 г., что получение банковских кредитов только благодаря личным связям - практика, типичная для восточноафриканских предпринимателей; разумеется, она создает дополнительные трудности для определенного круга местных бизнесменов [551, с. 121].)

В 1970-е годы  лояльность правящему режиму и должностное положение оставались едва ли не решающими условиями получения крупных кредитов. Например, один из сподвижников Я. Говона Асиоду, имея на банковских счетах только 15.107 найр, смог получить личный кредит на сумму 345 тыс. найр, а затем - 1.105.000 найр для компаний, контролировавшихся им же или его ближайшими родственниками [695, с. 118-119]. Подобная ситуация сохранялась и в период Второй республики [1178, 31.08.1983]. Здесь также следует вспомнить о различных «субсидиях», выдававшихся видным сторонникам режима, или, например, о  «ссудах», полученных частью законодателей штата Имо в местном министерстве жилищного строительства и окружающей среды якобы для приобретения стройматериалов [1178, 01.12.1983]. В 1984 г. появились сведения, что администрация губернатора М. Окило, якобы выдала за счет казны сторонникам своей партии 147 млн. найр в форме мелких субсидий [1178, 01.02.1984, с. 16].

В результате, как отмечает А. Нванвко, многие нигерийские бизнесмены стали нарочито демонстрировать свой политический нейтралитет, а в области управления национальной  экономикой выступали скорее в качестве зрителей, чем актеров [1162, 15.02.1988, с. 3]. В то же время предприниматели, конечно, не могли игнорировать сферу партийно-политического и государственного менеджмента.

Грандиозные масштабы коррупционного обогащения придают этому явлению политическую окраску, хотя точно определить размер (а в некоторых случаях и порядок!) нелегальных доходов отдельных африканских клептократов практически невозможно.

Еще в годы правления генерала Я. Говона ряд топ-бюрократов, вступив в свои должности людьми сравнительно скромного достатка, завершали соответствующий этап своей деловой карьеры (в середине 1970-х годов) в качестве весьма  состоятельных членов общества. По свидетельству Б. Дадли, Дж. Гомвалк, позднее обвиненный в причастности к организации попытки переворота и гибели главы государства генерала М. Мухаммеда, к моменту своего «политического возвышения» в мае 1967 г. располагал лишь 200 найрами на сберегательном счете и 430 - на текущем. В  1976 г. он уже владел двумя домами в Джосе, 4-квартирным домом в Панкшине, домом в Кадуне, двумя 6-квартирными домами в  Лагосе, 1.500 акций «Юнайтед Африка Компани», 1.300 - «Джона Холта», 910 - «Инкар Моторз» и т. д. Администратор Энугу, а затем Восточно-Центрального штата У. Асика за восемь лет приобрел недвижимость в Испании, дом в Кано, участки земли и другую собственность в Буруту, Лагосе, Энугу, Онитше, а также акции компаний «Глаксо», «Мид-Деверсифайд Лтд.» и т. д. В распоряжении Усмана Фарука оказался 21 объект собственности, а его коллега по Среднему Западу О. Огбемудиа владел по меньшей мере девятью фермами, мотелем «Палм Ройял» (оценивался в 149.759 найр и приносил ежемесячный доход в размере 10.000 найр), двумя домами и другой недвижимостью в Бенин-сити, участком земли на острове Виктория в Лагосе, акциями стоимостью 28.940 найр и т. д. [695, с. 317-318].

Согласно подсчетам Ш. Абутиате, за годы существования Второй республики только в результате прямого казнокрадства, махинаций с госимуществом, незаконных отчислений с госконтрктов из общественных фондов страны было изъято около 7,6 млрд. найр [554, с.11]. Общее представление о размахе коррупции в конце 1970-х - начале 1980-х гг. может дать оценка размера зарубежных вкладов, незаконно сделанных нигерийцами с 1980  по 1983 гг., - 16 млрд. долл. США. Что касается вкладов клептократии внутри страны, то в этот же период они достигали приблизительно 10 млрд. найр [915, с. 38].

<p class=MsoNormal style='text-align:justify;text-indent:45.0pt;line-height: >(Казнокрадством вряд ли можно назвать присвоение собственности общественной организации даже в том случае, если таковой является доминирующая партия, а размеры похищенного представляют собой внушительные суммы. В то же время разбазаривание партийных активов - это один из комбинированных инструментов, используемых социальными агентами экономической и политической коррупции, а также НЭК. В Нигерии, по  свидетельству Дж. О’Коннела, еще в период Первой республики партийные фондодобытчики присваивали часть собранных средств [917, с. 379]. Эта традиция возродилась в период Второй республики. В 1983 г. были зафиксированы случаи расхищения партийных фондов руководителями предвыборной кампании НПЕ в штате Борно и несколькими кандидатами от этой партии на посты сенаторов [1178, 23.09.1983], а также присвоения партийного имущества [1178, 10.10.1983]. Судя по сообщению из Секретариата ПНА, ее председатель в штате Бенуэ С. Аджеину, а также два другие сотрудника этой организации были уличены в разбазаривании партийных фондов на сумму 18 тыс. найр [1178, 13.07.1983].)

Нигерийские исследователи высказывали предположение, что У. Дикко, которого называли «третьим ухом» администрации Шагари, незаконно накопил личное состояние в размере одного млрд. найр [554, с. 11].; другие источники доводят эту сумму до двух млрд. найр, включая часть денег, которые были собраны сторонниками НПН для ведения предвыборной кампании [1144, 15.07.1984; 1230, 15.07.1984]. Вспомним, что по свидетельству Дж. Рэндла, один из нигерийских сенаторов так охарактеризовал взаимосвязь формирования плуто-клептократических прослоек и избирательных кампаний: «Выборы - это валюта - политического процесса. Ловкие политики делают деньги, не ожидая вступления в должность; лучшее время для добычи - канун и сам период проведения выборов. Именно выборы отделяют настоящих мужчин от мальчишек и настоящих профессиональных политиков от любителей» [985, с. 192].

По некоторым данным, бывший министр финансов Виктор Маси присвоил 1,7 млн. найр [1161, 11.10.1984, с. 1, 5]. Многие эксгубернаторы обвинялись в нелегальном самообогащении, в частности, М. Мбакве - на сумму 18 млн. найр [1175, 02.10.1987, с. 1-2], Сабо Бакин Зуво - 2.576.270 и 800.000 найр [1178, 22.10.1984, с. 5], М. Абубакар Рими (и ПНВ) - 593 тыс. найр [1178, 29.09.1984, с. 7], А. Алли - одного млн. найр плюс 92 млн., которые, якобы, были выплачены девятью компаниями в качестве кик-бэк [1220, 23.01.1983, с. 1]. А. Атте инкриминировали изъятие двух млн. найр с общественного счета в день губернаторских выборов и обещание вручить каждому члену ассамблеи штата взятку в размере пяти тыс. найр [1235, 01.07.1984, с. 1].

Судебные материалы, содержащие факты коррупционного самообогащения части ведущих государственных и партийных деятелей Второй республики, указывают не столько на подлинные размеры их индивидуального дохода (тем более, что далеко не все обвинения представилось возможным доказать), сколько на «удельный вес» отдельного индивида в клептократической иерархии. Так, например, семипроцентные «комиссионные», якобы выплаченные компанией «Фуджероль Найджириа лтд» с 329 миллионного контракта (в пользу Национальной партии Нигерии), были распределены следующим образом: лидер Сената О. Сараки присвоил 11 млн. найр и 4,5 млн. долл., тогдашний министр сталелитейной промышленности А.Макеле - два млн. найр и один млн. «в валюте», национальный председатель НПН А. Акинлойе - 1,5 млн. найр , 500 тыс. ф. ст. и свыше 600 тыс. долл., Али Монгуно, уполномоченный получить деньги от имени партии, забрал один млн. найр, а Майтама Белло Юсуф - 1,4 млн. найр. Остальными получателями оказались председатель лагосского отделения НПН Б. Акереле - один млн. найр, генеральный секретарь С. Такума - 100 тыс. найр, У. Дикко - 470 тыс. найр. В Секретариат НПН поступило лишь 250 тыс. найр. Здесь следует отметить, что А. Акинлойе в открытом письме редактору «Ньюсуотч» категорически отрицал свое участие в «афере с Фуджиролью», а президент Ш. Шагари, узнав подробности распределения «взноса», был шокирован [1178, 10.01.1986, с. 1, 3; 1161, 07.09.1986, с. 8].

Материалы  следствий по делу о коррупционных видах обогащения достаточно репрезентативной части политических и государственных деятелей «второго эшелона» свидетельствуют, что в 1979-1983 гг. многие из них получили в среднем около 100 тыс. найр «грязных денег». При этом размер выявленных нелегальных выплат колебался от пяти тыс. до 870 тыс. найр [1179, 1984,  № 1 , с. 10-11].

Официально установленными размерами коррупционного богатства бюрократов Второй республики, вероятно, следует считать ту собственность, которая была признана «нечестно нажитой» согласно решению трибунала и предназначалась для возвращения в казну. (Хотя и эти активы клептократов представляли собой в лучшем случае «верхушку айсберга».) В качестве примера отметим, что в штате Анамбра 20 видных сотрудников администрации бывшего губернатора обязывались вернуть государству 239.772,5 найр [1178, 27.03.1984, с. 9], в штате Баучи 33 экс-законодателя должны были внести в казну 865.753 найры [1216, 14.05.1984, с.16], а в штате Риверс 37 задержанных службой безопасности политиков и госслужащих, как предполагалось, компенсируют правительству от 10 до 15 млн. найр [1223, 01.04.1984, с. 1]. Персональные размеры возмещения могли составлять следующие суммы: 362.600 долл. и 85.000 ф. ст. (один из руководящих работников НННК О. Оканла) - [1178, 22.05.1985], 589.400 найр (бывший губернатор Бола Иге) - [1178, 17.10.1984, с. 1], 983.000 найр (эксгубернатор А. Али) - [1238, 09.10.1989, с. 11], по семь млн. найр (К. Симус и К. Софрониоу), 7.606.707 (альхаджи А. Яро) - [1201, 31.08.1985, с. 4]. Здесь следует вспомнить, что вскоре после свержения режима Шагари начальник генштаба сухопутных сил генерал-майор И. Бабангида объявил, что новое военное правительство надеется возместить от пяти-шести (!) ведущих деятелей низложенной администрации, по крайней мере, один миллиард найр (!), большая часть которого, правда, была незаконно вывезена за границу [1144, 17.01.1984, с. 1].

Многие коррумпированные бюрократы-нигерийцы, как и клептократы ряда других африканских стран, действительно предпочитали «держать на своих  личных счетах в банках, функционирующих в зоне того или иного налогового рая, суммы часто большие, чем государственный долг их стран» [640, с. 84]. В числе «финансовых  метрополий» африканских клептократов важное место занимала Швейцария.  К середине 1990-х годов, подчеркивал О. Обасанджо, ссылаясь на отчет швейцарских банков, только в этой европейской стране от имени африканских лидеров были открыты счета на сумму 20 млрд. долл. США [141, c. 58]. До последнего времени зарубежных клиентов швейцарских банков привлекли минимальные политические риски и целый ряд экономических преимуществ, а именно: безналоговое помещение доходов, полученных в других странах, независимо от их источников; стабильность швейцарского франка; конфиденциальный характер вкладов, которые отличает высокая степень безопасности; использование швейцарских банков  в качестве посредников при осуществлении инвестиционных операций; большое разнообразие видов счетов [493, с. 150-151].

Расследование специальных военных трибуналов еще раз подтвердили, что многие политики вопреки конституции 1979 г., открыли крупные банковские счета за границей. Известен случай, когда лидер одной из нигерийских партий открыл в Лондоне банковский счет сразу на 30 млн. ф. ст. [1145, 08.01.1984].

«Грязные деньги» переправлялись за границу различными способами. Политики незаконно вывозили их сами, пользовались услугами профессиональных контрабандистов, отправляли в качестве «легальных» переводов своим родственникам, проживавшим за рубежом. Например, губернатор штата Имо С. Мбакве отправил в США дочери-студентке сразу 50 тыс. найр [1179, 1984, № 1, с. 22]. Нередко в качестве посредников для переправки денег выступали частные иностранные компании, имевшие разрешение переводить валюту за пределы Нигерии. Услугами одной из таких фирм пытался воспользоваться после переворота бывший председатель НПН, планировавший с помощью американских служащих «Севэне бэнк» вывезти из Нигерии 15,2 млн. найр [1246, 1984, № 3470, с. 412].

Согласно утверждению одного из бонз НПН С.Акуре губернатор штата Бенуэ А. Аке положил на свой счет в Банке Токио сумму, равную четырем млн. найр, в «Барклайз Бэнк Интернэшнл» - семи млн. найр, в «Айриш Бэнк лтд.» - трем млн. найр и в «Юнион Бэнк» - 2,5 млн. найр [1197, 22.09.1982]. Еще более любопытную информацию приводит А. Нзерибе, который заявил, что якобы четыре члена НПН - без видимых источников доходов - купили в Европе банк за 200 млн. найр [1198, 25.03.1983].

Значительная часть «грязных денег» экспортировалась из Нигерии в западные страны. Именно поэтому высокопоставленные политические и государственные деятели предпочитали принимать от зарубежных фирм «комиссионные» в иностранной валюте. Обыски в домах лидеров Второй республики, проводившиеся сразу после переворота 1983 г., показали, что помимо крупных наличных сумм в найрах (так, в резиденциях губернаторов штатов Имо и Кано было обнаружено соответственно один млн. и 3,4 млн. найр) они всегда «имели под рукой» десятки тысяч фунтов стерлингов, а также доллары США, швейцарские франки и т. д. [1175, 20.01.1984; 1144, 20.01.1984, с. 1, 18; 1201, 01.02.1984, с. 8]. Отдельные клептократы из других африканских стран также стремились не расставаться со своей финансовой добычей. В частности, диктаторствовавший до 1979 г. лидер Экваториальной Гвинеи М. Нгема держал «под рукой» 12 чемоданов, набитых банкнотами, а деревянную хижину в родной деревне использовал в качестве «казначейства», пожар в котором, как полагают, унес сумму, эквивалентную 60 млн. долларов [1116, 1979, октябрь, № 98, с. 50-51].

Некоторые политические деятели приобрели за границей недвижимую и акционерную собственность. Только в Лондоне домами и особняками владели У. Дикко, И. Ибрагим, Т. Идрис и др. [1178, 22.02.1984]. По меньшей мере 2,8 млн. долл. удалось вывезти за границу губернатору штата Риверс М. Окило, который инвестировал эти деньги в лондонские фирмы «Мелок инвестмент лтд.» и «Дэйта трейд сервисиз» [1144, 11.02.1984].

Данные об уровне коррупционного самообогащения нигерийской клептократии в период правления И. Бабангиды противоречивы и разрознены. По оценке некоторых представителей финансовых кругов страны, зарубежные банковские вклады коррумпированных бюрократов на начало 1990-х годов, вероятно, превышали 25 млрд. долл. В отчете МБРР отмечалось, что утечка капиталов из Нигерии в 1980-е годы достигла примерно 50 млрд. долл. [1149, 21.08.1993, Survey, с. 10]. Одним из основных объектов расхищения в этот период стала зарубежная кредитная помощь. После проверки размеров и структуры внешнего долга страны в 1990 г. секретарь федерального военного правительства страны вождь Олу Фалае был вынужден констатировать, что более 30 млрд. найр (примерно 4,5 млрд. долл.), т. е. почти 13%  всей внешней задолженности страны существовали только на бумаге или стали предметом мошеннических манипуляций [1246, 25.09-01.10.1990, с. 1614].

Размеры личного состояния И. Бабангиды, накопленного в основном незаконными путями в годы его «президентства», предположительно составляют от шести [887] до восьми млрд. долл. [177]. Анализируя проблему фантастического обогащения Бабангиды, президент Обасанджо вынужден был поставить перед ним несколько вопросов: 1. Как в действительности были потрачены 47 млрд. найр, выделенные для выполнения фактически провалившейся программы перехода к гражданскому правлению? 2. Как пополнялись и использовались открытые в 1983-1993 гг. Бабангидой счета на общую сумму 3,4 млрд. долл.? 3. Как были израсходованы дополнительные поступления от экспорта нефти (всего - около 12,4 млрд. долл.), цены на которую неожиданно выросли в начале 1990-х годов в период кризиса в Персидском заливе? 4.Как были использованы четыре млрд. долларов, предназначенные для расходов по линии ЭКОМОГ? [1181, 20.01.2000; 836].

Денежное выражение деятельности нигерийской клептократии в годы правления генерала С. Абачи оценивалось по-разному. В февральском (1999 г.) номере журнала «Жен Африк» было высказано предположение, что в период существования этого режима местные коррумпированные администраторы присвоили и  (или) растратили свыше восьми млрд. долл. США.

Наибольшая часть добычи, как и следовало ожидать, приходилась на долю самого Абачи, членов его семьи и ближайших доверенных лиц, которые в целях самообогащения использовали практику фиктивных закупок оружия, завышали стоимость государственных контрактов, осуществляли махинации с якобы оказавшейся материально-финансовой помощью зарубежным странам. Вскоре после смерти этого правителя ряд нигерийских и зарубежных исследователей высказывали мнение, что в европейских банках у Абачи хранится более 3,6 млрд. долларов, полученных в Нигерии незаконным путем [887; 1119, 1999, июнь, т. 13, № 13, с. 11]. Еще в августе 1998 г. нигерийская газета «Вангард» писала, что за пять лет своего правления С. Абача присвоил богатства больше, чем Мобуту Сессе Секо за три десятилетия правления Заиром, т. е. свыше четырех млрд.  долл. [1241, 05.08.1998]. Позднее эта цифра возросла до 4,3 млрд. долл. [Би-Би-Си, 08.02.2000] и даже пяти млрд. долл.

Значительная часть средств, присвоенных (непосредственно или через подставные фирмы в третьих странах) политическим кланом Абачи,  была размещена в Швейцарии, Люксембурге и Лихтенштейне. Любопытно, что 26-летний сын Абачи Мохаммед еще в 1999 г. открыл под чужой фамилией в одном из ведущих швейцарских банков счет  сразу на 200 млн. долл. Среди источников обогащения семьи Абачи оказался и нигерийский  долг России. Так, правительство Абачи в результате сомнительной сделки выкупило у российского государственного объединения «Тяжпромэкспорт» свой долг (примерно 1,5 млрд. долл. США) за строительство металлургического комбината полного цикла в Аджаокуте. Центральный банк Нигерии заплатил 53% номинальной стоимости векселей по этому долгу. Из данной суммы 26% получила российская сторона, а 27% - зарегистрированная на Виргинских островах компания «Мекоста», учредителями которой были сын Абачи Мохаммед, его брат Ибрагим и их деловой партнер А. Багуду. В 1996-1997 гг. не менее пяти западных банков участвовали в переводе  973 млн. немецких марок (512 млн. долл.) на счета, связанные с сыном С. Абачи [1117, 04.02.2000, т. 41, № 3, с. 8].

По некоторым сведениям, в начале июля 1998 г. вдова нигерийского диктатора Мариам была задержана в аэропорту при попытки вывезти из страны 38 чемоданов (!) с наличной валютой. В числе наиболее коррумпированных деятелей режима фигурировали также бывший советник главы государства И. Гварзо, экс-министры Том Икими и Дж. Усени. В частности, Гварзо, как сообщалось, присвоил свыше одного млрд. долл., затребовав в их ЦБ якобы на нужды национальной безопасности. Правда, значительная часть этой суммы вскоре после смерти Абачи была возмещена государству [887].

Расследование нигерийских и швейцарских властей, начавшееся вскоре после падения режима Абачи, уже в первые месяцы 1999 г. позволило обнаружить 645 млн. долл. [Би-Би-Си, 08.02.2000] на 140 «нигерийских» счетах в целом ряде банков Женевы и Цюриха. В январе 2000 г. в семи банках Швейцарии были обнаружены еще 94 млн. долл., принадлежавшие Абаче и его компаньонам. Часть счетов Абачи (на сумму свыше 750 млн. долл.) была выявлена [1119, 1999, июнь, т. 13, № 1, с. 11], позднее и заблокирована, что позволило новым властях Нигерии надеяться на возвращение в страну примерно 5,5 млрд. долл. В середине июля 2000 г. в ЦБ Нигерии из Швейцарии поступило 64,4 млн. долл. (по другим сведениям – 66 млн.) – в качестве первой суммы из того, что было присвоено Абачей и его приближенными [1103, 2000, № 304, с. 81]. Нигерийские власти полагали, что в княжестве Лихтенштейн С. Абача спрятал примерно 100 млн. долл.; вероятно, значительные средства были помещены диктатором в банки США, Франции, Великобритании. По данным «Файнэншл Таймс», к октябрю 2000 г. в 15 лондонских банках был обнаружен след 2,76 млрд. ф. ст., награбленных Абачей [1155, 20.10.2000].

Наряду с официальной Абуджей и Женевой, поисками, а потом и блокированием «нигерийских денег» в Западной Европе, был занят базировавшийся в Швейцарии магнат Н. Гаон, который еще в 1991 г. пытался выкупить нигерийский долг Советскому Союзу [1117, 04.02.2000, т. 41, № 3  с. 8]. Здесь уместно отметить, что по данным британской организации «Джибуле 2000 коалишн», в банках Соединенного Королевства  в конце 1990-х годов хранилось примерно 55 млрд. долл., принадлежавших нигерийским политикам.

В период сравнительно недолгого пребывания у власти генерала А. Абубакара в нигерийскую казну было возвращено около 800 млн. долл. из сумм присвоенных С. Абачей и его приближенными. Однако коррупционное обогащение в форме казнокрадства, незаконных отчислений с контрактов и т. д. не перестало существовать и в условиях этого режима. Как выяснилось уже после прихода к власти президента О. Обасанджо, одним из объектов расхищения послужили инвалютные резервы страны, размер которых якобы сократился всего за пять месяцев (с начала января по конец мая 1999 г.) с 7,1 млрд.  до 3,7 млрд. долл.

Таким образом, в 1970-1990-е годы количественному и качественному росту нигерийской клептократии сопутствовал процесс имущественной дифференциации коррупционного типа, суть которого нельзя объяснить только тенденциями к плутократизации политической жизни или восхождением на новые, более высокие уровни капиталистического развития.