II. Основываясь на изложенных материалах, составьте текст защитительной речи по делу об автомобильной катастрофе.

22 сентября в 23 ч. шофер междугородного автобуса Суслов совершил наезд на пешехода Иванова. Суслов признался, что не заметил человека, попавшего под автобус. Он остановил машину, когда услышал звук удара где-то около правого переднего колеса. Выйдя из автобуса, Суслов обнаружил, что в кювете лежит человек. Человек был мертв. Судебно-медицинская экспертиза установила, что Иванов перед смертью был в состоянии алкогольного опьянения.

Автобус Суслова двигался со скоростью 50 километров в час, причем у него был включен ближний свет с длиной луча по ГОСТу 30 метров (при измерении фактической длины луча фар было установлено, что она составляет не 30, а 55 метров). По заключению экспертизы при такой скорости остановочный путь автобуса составлял не менее сорока шести метров.

Никто из ехавших на передних местах и смотревших на дорогу пассажиров, кроме десятилетнего Александра Воробьева, сидевшего на самом переднем сиденье справа, не заметил Иванова. Александр сообщил такие сведения: «Пешеход появился откуда-то из темноты… он появился недалеко от автобуса, наверно, метров пять». В ходе автотехнической экспертизы был составлен чертеж, согласно которому часть правой обочины (первые шесть метров перед автобусом) фары не освещали.

Вариант 6

I. Выполните риторический анализ речи ф.Н. Плевако по делу Гилярова-Платонова и Дубенского, обвинявшихся в диффамации.

Напечатанная в номере «Современных известий» статья, которую цитировала перед вами обвинительная власть, далеко не дает нам права сделать из нее тот вывод, который развил перед вами прокурор.

Корреспонденция сообщает нам факт, в достоверности которого не может быть никакого сомнения, ибо он подтверждается документами, доказывающими, что сотские обходили селения и производили сборы частью деньгами, по полторы копейки и более с души, частью натурой, и именно яйцами.

Сообщение этого факта, при его достоверности, никоим образом не может быть поставлено в вину ни корреспонденту, сообщившему его, ни редактору, напечатавшему сообщение.

Но обвинительная власть утверждает, что будто корреспондент не только написал, что сбор совершается, но и утверждал, что этот сбор достигает своего назначения.

Я не думаю, чтобы можно было сделать из корреспонденции такого рода вывод.

Прежде всего, мы видим из циркуляра станового пристава, разосланного по волостным правлениям, что полиция со своей стороны принимала меры для прекращения этого сбора; следовательно, читатель корреспонденции должен был понять, что здесь говориться о таких сборах, которые существуют независимо от желания тех лиц, в пользу которых они собираются. Затем, в корреспонденции нет указаний на то, что исправник знал что-либо об этих сборах или чтобы приказывал собирать их.

Таким образом, личность исправника не задевается указанною корреспонденцией ни с какой стороны; откуда же, спрашивается, исходит обвинение, что корреспондент и редактор возводят на исправника поступок, от которого страдает его доброе, как выражается он, честное имя?

Обвинение это основывается единственно на том месте корреспонденции, которое говорит, что после того, как ставной пристав разослал циркуляр по волостным правлениям, запрещающий сотским собирать, а крестьянам давать яйца, собираемые на имя ставного, он заметил, что ему по службе не так-то повезло и что исправник стал к нему часто придираться. И вот из-за этого-то места обвинение сделало тот вывод, что исправник обвиняется во взятках, где его доброе и честное имя страдает.

Но такой вывод слишком поспешен и потому неверен.

Только тот вывод мы имеем право назвать верным, далее которого нельзя сделать никакого другого предположения. Если исправник обижается разглашением события, совершившегося в районе его власти, из этого еще нельзя заключить, что оглашенное событие заключает в себе опозорение его честного имени.

Ввиду этих обстоятельств, я не погрешу против истины, если скажу, что обвинения исправника во взятках в указанной корреспонденции нет, а есть только указание на такой факт, который часто встречается в жизни и совершенно доказан обстоятельствами дела; но на этом основании обвинять моих клиентов по строгому праву не приходиться.

II. Основываясь на изложенных материалах, составьте текст защитительной речи по делу о понуждении к сожительству.

В июне 2003 г. на имя начальника цеха вагоностроительного завода в Санкт-Петербурге поступило заявление монтажницы Надежды Петровны Музиной (1970 г.р.). В заявлении утверждалось, что мастер Семен Васильевич Копнин (1946 г.р.) выискивает в работе Музиной брак, снижает зарплату, ухудшает условия труда, запугивает Музину с целью принуждения к сожительству. К заявлению прилагалась записка Копнина следующего содержания: «В последний раз говорю, не хочешь добром, заставлю». Начальник цеха дал заявлению официальное движение, было возбуждено уголовное дело. За неделю до окончания следствия в газете «Газета» появился фельетон (материл для него предоставил следователь), в котором Копнин изобличался как развратный человек, преследующий Музину на сексуальной почве. Поведение Копнина получило общественное осуждение.

В соответствии с показаниями Музиной, в октябре Копнин устроил ее на завод и сначала проявлял по отношению к ней заботу, даже выполнял часть ее работы. Но после того как Музина отказалась от предложения Копнина вступить с ним в интимную связь, его отношение резко изменилось: он стал «выживать» ее с завода. Этот факт подтверждается показаниями начальника цеха. По его словам, когда он пытался убедить Копнина быть справедливым к Музиной, Копнин ответил: «Гнать ее нужно с завода».

В ходе следствия выяснилось, что немногим более года назад Музина приехала из Пскова к своей матери в Петербург. Говоря об источниках своих доходов, Музина утверждала, что в Пскове жила на средства мужа, в Петербурге же сначала работала на кондитерской фабрике, а затем перешла на завод. Знакомым Музина говорила, что ее муж, электромонтер, погиб в аварии (показания свидетелей Якушева и Пономаревой). По запросу адвоката Копнина была получена копия приговора, которым был осужден ныне здравствующий муж Музиной – Александр Музин. В течение полутора лет он совершил 14 краж. На деньги, полученные таким путем, и жили супруги.

Кроме того, была запрошена справка с конфетной фабрики. Обнаружилось, что между увольнением Музиной с фабрики (январь) и поступлением на завод (октябрь) был перерыв в восемь месяцев. В течение восьми месяцев Музина зарабатывала тем, что по совету матери делала уборку в квартире Копнина, одинокого мужчины, семь лет назад похоронившего жену.

Копнин утверждает, что Музина сожительствовала с ним задолго до поступления на завод. Тогда Музина еще не находилась в служебной зависимости от Копнина. Прямых доказательств интимной близости у Копнина нет. Но есть показания свидетельницы Екатерининской. У Екатерининской, владеющей домом в Ольгино, Музина и Копнин снимали в августе 2002 г. комнату. Они рекомендовались как муж и жена, вели общее хозяйство, жили в одной комнате.

В апреле в Петербург приезжает муж Музиной. Не зная, как объяснить приезд мужа и как разорвать с Копниным отношения, в течение нескольких дней Музина не выходит на работу. Копнин, обеспокоенный ее отсутствием, идет к Музиной. Между ним и мужем Музиной возникает конфликт.

На следствии Копнин признался, что действительно «выживал» Музину с завода, однако причиной такого поведения, по его словам, был не отказ Музиной сожительствовать с ним, а ее обман. Именно требование уволиться содержала записка Копнина: «В последний раз говорю, не хочешь добром, заставлю». По версии Копнина, Музина, разыграв роль вдовы, существа такого же одинокого, как и он, вошла к нему в доверие, долгое время жила за его счет, а после возвращения мужа решила оклеветать его, чтобы не открылась их связь. С такой целью она и написала заявление, официальное движение которому неожиданно для Музиной дал начальник цеха.